Внесистемные вкрапления

Города и ремёсла, торговля и деньги стали жертвами первоначальной стадии формирования феодального общества и уже потому не должны быть отнесены к числу его основополагающих конструкций. Более того, представляя элементы рыночной модели с её обезличенным товарооборотом и равноправием сторон, они прямо противоречили отношениям натурального хозяйствования, личной зависимости и всей иерархической структуре феодализма. Однако противоположность этих моделей не отменяет факт их сосуществования в реальной жизни средневековой Европы. Тлеющие угольки античной цивилизации сохранялись даже в самые мрачные времена всеобщего одичания, наступившие после её крушения. Стабилизация и хозяйственный подъём, движение к зрелым формам феодализма в XI – XIII вв. сопровождались и реанимацией рыночных связей, которые тесно переплетались с базовыми устоями и ценностями нового строя. Такая ситуация получает разные трактовки. В исследованиях медиевистов (специалистов по Средневековью) упор делается на взаимообусловленность и взаимодействие рыночных и нерыночных институтов. В других трудах подчёркивается как раз модельная несовместимость феодализма и рынка, обернувшаяся гибелью феодальной системы. Оба подхода имеют право на существование, отражая противоречивость самого исторического процесса, его статику и динамику. Содержание данного раздела в большей мере соответствует традициям первого подхода.

Городской уклад Город являлся стержнем античной цивилизации в Средиземноморье, воплощением и источником её достижений, локомотивом развития. Закономерно, что упадок античности и генезис протофеодальных отношений выражался в ослаблении городского уклада ещё до разгрома Западной римской империи варварами. Её победители вообще по складу жизни в городах не нуждались. Они их грабили, унося всё полезное себе, и от избытка чувств ломали всё чуждое и непонятное. «Разрядившись» таким способом в Риме, германский племенной союз вандалов увековечил своё имя термином вандализм, означающим бессмысленное уничтожение культурных ценностей.

В течение нескольких столетий с момента крушения Рима на большей части прежней империи городская жизнь практически остановилась. Исключение составили лишь некоторые города Италии: либо прямо входившие в состав Византии, либо сохранившие с ней торговые связи. Несколько городов последнего типа выжили в Южной Франции (Марсель) и Испании (Барселона). На остальной территории Западной Европы была подорвана сама экономическая основа городского уклада.

Такой основой служил товарообмен между городом и деревней, возможный лишь при достаточно высокой продуктивности сельского хозяйства. Низкая агротехническая культура варваров данной возможности не создавала. Урожайность пшеницы в начале Средневековья снизилась до 1:3, а в отдельные годы даже до 1:1,5. Катастрофическое снижение продуктивности сельского хозяйства предопределило такое же сокращение пригодных для обмена излишков, натурализацию хозяйственной жизни и радикальный сдвиг её в «лоно природы».

Резко уменьшившееся население старых римских городов встало на путь самообеспечения продовольствием. Города стали продолжением деревни: образ жизни горожан мало отличался от сельского. Они разводили огороды и небольшие сады, выращивали зерновые по окраинам. По улицам вечного города важно расхаживали его «спасители» гуси и другая, поневоле подвергшаяся урбанизации, живность. В свою очередь сельское население не особенно нуждалось в высококачественных изделиях городских ремесленников, довольствуясь собственным кустарничеством и незатейливой продукцией доморощенных умельцев. Автаркический круг замкнулся.

В итоге, от атрибутов городской жизни остались лишь укреплённые стены и резиденции элиты в уцелевших античных строениях. Но и этого, как оказалось впоследствии, было достаточно для сохранения спор городской жизнедеятельности, её возобновления в более благоприятных условиях. Городские стены не могли не притягивать к себе население при том «ералаше», который сопровождал раздел и передел Империи между её победителями и победителями её победителей. Во всяком случае городские укрепления гарантировали определённую безопасность, если не от многочисленных орд очередных завоевателей, то хотя бы от разбойничьих шаек, стремительно размножившихся в обстановке политического и правового хаоса. Да и впоследствии, на протяжении всей феодальной эпохи, внутренние усобицы и межгосударственные войны не внушали чрезмерных иллюзий населению насчёт государственных гарантий безопасности. Печальный опыт заставлял прижиматься к городским и крепостным стенам, концентрироваться вокруг укреплённых замков и монастырей, не бросая при этом хозяйствование на прилегающих земельных массивах.

Если фактор безопасности обеспечивал высокую плотность населения в укреплённых местах и вокруг них, то рост производительности сельского хозяйства и потребностей населения создавал предпосылки их превращения в центры ремесла и торговли. Ранее всего пробуждение подлинно городской жизни началось внутри старых римских городов, которых было довольно много в Средиземноморье, особенно в Италии. Поскольку в северо-западной Европе уровень урбанизации в античный период был на порядок ниже, и число старых городов измерялось единицами, то именно там особо большой размах в конце первого тысячелетия приняло новое градостроительство

Новые города, как и старые античные в своё время, вырастали из бывших племенных центров и культовых мест; возникали на пересечениях торговых путей и маршрутов паломников, вдоль судоходных рек и в уютных морских бухтах. Такие точки притягивали к себе и обособлявшуюся феодальную элиту, выросшие потребности которой способствовали увеличению спроса на высококачественные ремесленные изделия, престижную одежду и обувь, красивую посуду и качественное оружие. Примитивная продукция сельских ремесленников-универсалов этот спрос удовлетворить не могла. Условием её совершенствования становилась дифференциация ремёсел. Однако «узкий специалист» не обеспечивался надлежащим количеством заказов в деревне ни со стороны крестьянства, ни со стороны местного сеньора. Потребность в сбыте подталкивала таких ремесленников либо к постоянной жизни «на колёсах», либо к местам повышенной концентрации людей, к городам. По той же причине туда влекло и торговцев. Торгово-промышленное ядро в средневековых городах ощущалось гораздо сильнее, чем в античных, и тем более – в древнеазиатских городах.

По современным меркам уровень средневековой урбанизации не впечатляет. Подавляющее большинство городов насчитывало 1-2 тыс. жителей. Город с населением в 9-10 тыс. человек уже считался большим. До стотысячного рубежа (Милан, Флоренция, Севилья, Кордова, Париж) не дотягивал даже Лондон в XII-XIII вв., уже тогда по праву считавшийся одним из крупнейших городов Европы. Несмотря на рост удельного веса горожан в общем составе населения, в сельской местности проживало его абсолютное большинство.

При относительной малочисленности городского населения его плотность была весьма высокой, поскольку не безразмерным являлось окружённое городскими стенами пространство. Улицы были настолько узкими, что проблему подчас представляло не то чтобы разъехаться конным экипажам – а разойтись встречным пешеходам. Скученность населения вкупе с вопиющей антисанитарией (помои выливали прямо из окон) делали города беззащитными перед эпидемиями. Когда дальнейший рост населения становился уже просто невозможным, строились новые стены, охватывавшие большее пространство. Такое расширение защищённой стенами площади могло происходить неоднократно.

Главными достопримечательностями средневековых городов были их соборы и церкви, выстроенные в устремлённом в высь готическом стиле. Помимо них предметом гордости горожан часто являлось здание городского самоуправления – ратуша, в зрелом Средневековье – с непременными часами на башне. В пределах городских стен могли находиться и замки феодалов, их дома, а также монастыри. Состав городского населения отличался пестротой. Кроме ремесленников и торговцев, дворян, их слуг и духовенства, в городах со временем появились люди свободных профессий – служители искусства. Присутствовали и маргиналы – нищие, воры, проститутки. Некоторые города уже в Средневековье имели свои университеты. Старейшим был Университет права в Болонье, сохранивший античные традиции светской направленности образования. В отдельных случаях университетское начало становилось доминирующим или, как сейчас принято выражаться, градообразующим (Оксфорд, Кембридж).

Средневековые города были интегрированы в феодальную систему, являясь её составным, но специфическим элементом. С одной стороны, города возникали на землях конкретных феодалов, обладавших сеньориальной властью над ними. Горожане выплачивали феодальную ренту, подчинялись суду своего властелина, были его подопечными во многих других отношениях. Однако города с их обезличенным товарооборотом и сложным составом населения по самой сути своей не могли оставаться увеличенными копиями деревни. В противном случае они бы не стали местом, в котором, как по волшебству, натуральная рента феодалов превращалась в их денежные доходы. Растущая потребность в деньгах обусловливала заинтересованность сеньоров в нормальном функционировании городского хозяйства, что, в свою очередь, определяло их лояльность к отдельным элементам городского самоуправления.

Вместе с тем города поначалу были слишком слабы для самостоятельного обеспечения своей безопасности и действительно нуждались в покровительстве сеньоров. Поэтому горожане мирились с фактом своей сеньориальной зависимости, время от времени поднимаясь не столько против системы феодальной опеки как таковой, сколько против очевидного произвола конкретных сеньоров, попыток ликвидации уже полученных льгот и свобод. По мере укрепления городов их взаимоотношения с сеньорами становились всё более напряжёнными. Издержки феодальной опеки с очевидностью превысили выгоды от неё в XII-XIII вв., ставших эпохой коммунальных революций.

Их смысл как раз и заключался в освобождении городов от сеньориальной зависимости. Способы освобождения были разными – от постепенного выкупа городских повинностей, до вооружённого восстания и насильственного изгнания прежнего повелителя. Добиваясь подъёма своего статуса, города действовали автономно друг от друга, используя противоречия между отдельными феодалами и их корпорациями. Они искали и часто находили поддержку у центральной власти, заинтересованной в расширении собственной базы. В Англии король Ричард от всего своего «львиного сердца» наладил серийное производство и распродажу освободительных хартий городам, благодаря чему подкопил немалые деньги.

Конкретные результаты коммунальных движений варьировались в зависимости от характера и уровня развития самих городов, соответствующих государств и регионов, соотношения сил в них. Процветавшие итальянские города (Венеция, Генуя, Флоренция, Милан и др.) стали фактически независимыми республиками. В духе своей эпохи они подчиняли себе соседние местности, по отношению к которым становились как бы коллективными сеньорами. Далеко за пределы Италии распространялась власть Венеции и Генуи – могущественных морских держав, имевших с многочисленные колонии и фактории по всему Средиземноморью.

В других регионах города остались под верховной властью короны, но многие из них получили статус коммуны (автономной общины). В Германии, схожие по статусу с коммунами города назывались имперскими или вольными. Они имели выборное самоуправление, собственную правовую базу, автономные финансы и войска. Помимо прав на строительство укреплений, обладание особым гербом и печатью, высоко котировалось право на устройство виселицы, которого добивался каждый уважающий себя город.

Практически во всех, даже в не добившихся формальной самостоятельности городах всё население считалось лично свободным. Укрывшийся в городе крепостной по истечении одного года и одного дня считался свободным. Многие города сознательно способствовали личному освобождению крестьян в пределах своих окрестностей. Особенно преуспели в этом опять же итальянские города-республики, выкупая свободу селянам или прямо принуждая поместное дворянство к их освобождению. Свободные крестьяне были нужны им как важнейший ресурс для собственного развития. Страхуясь от рецидивов феодальной реакции, городские власти часто не прогоняли, а, напротив, в принудительном порядке переселяли знать в города и даже обязывали её овладевать городскими занятиями, чаще всего – торговлей. Довольно быстро значительная часть итальянского дворянства слилась с городской торгово-промышленной верхушкой, включилась в высшие органы городского управления.

Коммунальные революции политически закрепили экономическое превосходство города над деревней, его ведущую роль в этой связке. Городской спрос всё больше определял структуру аграрного производства как поместных, так и крестьянских хозяйств. Многие богатые горожане являлись и землевладельцами, арендодателями, получающими земельную ренту, а в Италии некоторые из них стали сами хозяйствовать на земле по всем правилам рынка, с привычным для города аккуратным подсчётом расхода и прихода денежной массы.

По мере развития городов шло увеличение удельного веса ремесла в их хозяйственной жизни. В сравнении с сельской местностью специализация ремесленной деятельности в городе была на порядок выше. Деревенскому кузнецу-универсалу в XIII в. Париж противопоставлял 22 вида металлообрабатывающих ремёсел: по отдельности считалось производство оружия и кольчуг, подков и гвоздей, металлической посуды и т.д. Единая для крестьянки задача изготовления нехитрой одежды, в общественном производстве распадалась на прядение, ткачество, окрашивание тканей... Последовательное углубление специализации труда, выражавшееся в увеличении числа отдельных видов ремёсел, являлось важнейшим источником роста его производительности и повышения качества продукции.

Ремесленное производство носило мелкотоварный характер. Весь процесс осуществлялся в небольших мастерских под руководством мастера-хозяина с помощью 1-2 подмастерьев и нескольких учеников. Разделение труда внутри мастерской почти отсутствовало. Некоторые операционные отличия в содержании труда работников вытекали лишь из разницы в их квалификации и производственном опыте. К мастерским примыкали жилые помещения, в которых проживали не только домочадцы мастера, но и все его работники. Сюда же приходили заказчики и покупатели.

Ремесленники одного профиля в масштабах города объединялись в цехи (братства). Средневековые цехи не были производственными структурами, осуществляющими свою деятельность под одной общей крышей. Цеховая организация ремесленников брала на себя множество других функций в самых различных жизненных сферах. Первые цехи появились в X в. на территории Италии. В XI – XII вв. цеховая система, за исключением отдельных регионов (юга Франции, Скандинавии), утвердилась на большей части Западной Европы и получила юридическое оформление в особых хартиях и уставах цехов.

В цеховой организации воплощался общий корпоративный дух феодальной эпохи. Её экономическая подоплёка заключалась в стабилизации мелкотоварного производства в условиях достаточно узкого рынка сбыта. Привилегии, которыми обладали цехи, обеспечивали их монополию на местных рынках, исключали конкуренцию со стороны иногородних мастеров, деревенских ремесленников и неорганизованных «кустарей-одиночек». Уставы цехов пронизаны стремлением не допустить конкуренцию между его членами, дать возможность каждому хозяину иметь гарантированный заработок.

Цеховые хартии чётко регламентировали ассортимент, объём и качество продукции. Одновременно жёстко фиксировалась технология производства, новшества в которой, мягко говоря, не приветствовались. Нельзя было и превышать определённое уставом количество подмастерьев, учеников в отдельных мастерских. Общими для всех были и цены на готовую продукцию. Знаменательно выглядит полное запрещение индивидуальной рекламы.

Цехи являлись самоуправляющимися организациями, и все важнейшие решения принимались на собраниях всех его членов. Текущие оперативные задачи (закупка, доставка и распределение сырья для всех мастерских, совместный сбыт продукции на отдалённых рынках) решал избранный магистр. Но цехи не именовались бы братствами, если бы ограничивались деловым сотрудничеством. Цеховая солидарность присутствовала во всём. Уставы предусматривали, в частности, обязательность и регулярность общих застолий. Само слово «цех» произошло от немецкого «zeche» – пирушка. Крупные цехи строили и содержали собственные церкви, “бронировали” отдельные участки на кладбищах для своих членов и их домочадцев. Семья покойного мастера могла рассчитывать на всемерную поддержку со стороны его цеха.

Братства не были беззащитными перед «сильными мира сего». Проживавшие на одной улице «братья» были всегда готовы дать совместный отпор любым обидчикам. Члены каждого цеха выставляли при необходимости собственный вооружённый отряд в городском ополчении. Таким образом, цехи совмещали в себе функции, которыми по отдельности наделены сегодня ассоциации товаропроизводителей, профсоюзы, религиозные общины, суды, муниципалитеты и даже военкоматы. Они регулировали весь комплекс человеческих отношений.

Подмастерья и ученики полноправными членами цеха не считались, но имели перспективу стать ими. Пройдя длительное обучение, неотделимое от текущей работы в мастерской, кандидат в мастера должен был выдержать серьезный экзамен – выполнить какое-либо особо трудное задание. В Германии, к примеру, для вступления в один из металлообрабатывающих цехов претенденту нужно было изготовить подкову для лошади без снятия с неё мерки, “на глаз”. При всей сложности достижения статуса мастера длительное время такая возможность была реальной не только для сыновей мастера. Вряд ли следует рассматривать как искусственное препятствие для вхождения в цех и средневековую специфику обязательное “угощение” претендентом будущих коллег. И сейчас такое не формально практикуется при включении нового члена в то или иное сообщество (даже научное). В целом функционирование цехов, как и весь уклад городской жизни, на восходящем отрезке феодализма находились в определённой гармонии с его устоями, дополняли и подправляли их.

Торговля Деградация в начале Средних веков торгового обмена являлась частью общего кризиса и обусловливалась теми же причинами, что привели к упадку городов и регрессу ремёсел. Точно так же факторы, обеспечившие в конце первого тысячелетия реанимацию городской жизни и подъём ремёсел (рост продуктивности сельского хозяйства, отпочкование городского ремесла, увеличение потребительского спроса), способствовали возрождению торговли. Однако даже в самые «тёмные века» традиционный прибрежный товарообмен в Средиземноморье не прекращался полностью: бродячие торговцы эпизодически посещали и самые отдалённые деревушки, а золото и серебро не перестали быть предметом вожделения.

Возрождение городов одновременно означало и оживление торговли, поскольку города не могли развиться без товарообмена с деревней. Большей частью он осуществлялся в рамках городского рынка (базара), который работал в определённые часы несколько раз в неделю. Рынок располагался, как правило, ближе к центру города, перед церковью, недалеко от административных зданий. Сеньор и городские власти обеспечивали порядок в его работе, который понимался предельно широко, вплоть до контроля над пропорциями обмена. Так что средневековый городской рынок никак не вписывался в принятую экономистами модель рынка «совершенной конкуренции» с её свободным ценообразованием и независимостью участников. Как и в античные времена, городские власти полагали, что продовольственное обеспечение является слишком важной проблемой, чтобы оставлять её решение на усмотрение самих горожан. Характерно также, что новые города в наиболее прогрессировавших регионах Западной Европы отстраивались на расстоянии 20-30 км друг от друга. Такая дистанция обеспечивала возможность транспортировки скоропортящихся продуктов в тот или иной город из любого уголка сельской местности.

Усложнение хозяйственной жизни города, дифференциация ремёсел и рост потребностей горожан способствовали развитию и внутригородского обмена. Наряду с передвижной торговлей «вразнос» набирала обороты лавочная торговля. Лавки отличались не только более высокой, в сравнении с городским рынком, продолжительностью рабочей недели, но и узостью ассортимента, состоящего из товаров повседневного спроса. Долгое время лавки существовали исключительно в городах, поскольку малочисленность населения в деревнях, его низкий покупательный спрос не обеспечивали эффективность их функционирования в сельской местности. По той же причине выход за рамки лавочной торговли на уровень крупных, тем более – специализированных магазинов, был неоправдан для подавляющего большинства городов, даже считавшихся в то время крупными.

Масштабы местного товарооборота между городом и деревней, внутри городов и отдельных районов, несмотря на их рост, были всё же недостаточны для того, чтобы радикально преобразовать натуральную основу феодального хозяйствования. В подавляющем большинстве участниками торгов были непосредственные производители – крестьяне и ремесленники, они же были и конечными потребителями. Медленно выраставший слой профессиональных розничных торговцев формировался в основном из городских низов и мало отличался по уровню и образу жизни от своих непривилегированных клиентов.

Более быстрому росту местного товарооборота препятствовала и система феодальных монополий. Право торговать в границах того или иного владения появлялось только после выплаты особых сборов сеньору. (Торговля некоторыми товарами вообще могла являться монополией местных феодалов или королевской власти). Пересечение границ отдельных владений также сопровождалось платежами – пошлинами. При перевозке грузов по реке Луара их владельцам приходилось доставать кошелёк более 70 раз. Развитие рынка услуг упиралось в сложившуюся систему баналитетов: крестьяне были обязаны молоть зерно только на господской мельнице, печь хлеб только в господской печи, давить виноград только господским прессом.

Свои особенности имела торговля на дальние расстояния. Она по необходимости (в силу высоких транспортных издержек), носила оптовый характер и осуществлялась купцами-профессионалами, негоциантами, как их называли в Италии. Такая деятельность требовала не только значительных вложений, но и специальных знаний. Будущие купцы во Флоренции после окончания общей школы углублённо изучали арифметику, счетоводство, ведение торговых книг, а потом проходили практику в торговых экспедициях. В Германии же с самого начала уповали на приобретение практических навыков. Вероятно, уже с XIII в. существовали комплексные руководства по обучению торговле, включавшие в себя сведения о различных товарах, а также о нравах и обычаях других народов.

Человек со стороны имел немного шансов преуспеть на этом поприще. Деятельность негоциантов была наследственной и первоначально реализовывалась в основном через семейные торговые дома, отвечавшие всей семейной собственностью по обязательствам каждого своего члена. Закономерным для Средневековья стало возникновение купеческих корпораций – гильдий. Критерии для размежевания по гильдиям были различными: размеры капиталов, ассортимент товаров, направления торговых маршрутов и т.д.

С X в. в Италии появились партнёрства (товарищества) на вере – временные объединения владельцев капитала и исполнителей, непосредственно сопровождавших грузы. Принадлежность партнёров к разным семьям дало толчок к возникновению «двойной бухгалтерии» – отдельно для фирмы и отдельно для семьи, ограничению ответственности партнёров размерами вложенного в дело пая, а не всем семейным достоянием. Это было одной из важнейших предпосылок перехода торговой деятельности на качественно новый уровень в более позднее время, когда вместо семейных торговых домов ключевую роль на международном рынке стали играть большие компании.

В средневековой Европе обозначились две специфические торговые зоны с преобладанием морских коммуникаций – южная (Средиземноморье) и северная (Северное море, Балтика), а также расположенные между ними в глубине континента зоны сухопутной и речной торговли. Спецификой, имевшей многотысячелетние традиции средиземноморской торговли, являлась её межконтинентальная составляющая. Поэтому целесообразней рассмотреть её позже, в связи с внешними контактами Западной Европы. Северная же торговая зона охватывала Англию, Северную Францию, Фландрию и Брабант, Северные Нидерланды, Северную Германию, Данию, Швецию, Норвегию, Прибалтику и Северо-Западную Русь (Новгород, Псков). С XIII в. здесь доминировали северогерманские купцы, объединившиеся в рамках союза торговых городов – Немецкую Ганзу. В разные времена в этом союзе состояли от 60 до 170 городов. Центр Ганзы находился в имперском городе Любеке. Главной целью объединения была совместная защита торговых интересов всех его членов.

Основу товарооборота на севере составляли не столько предметы роскоши, как на средиземноморском юге, сколько товары повседневного массового спроса и прямо производственного назначения – зерно, скот, рыба, соль, кожа, ткани, лес и его продукты. Крупные габариты грузов существенно ограничивали размах морского пиратства в этих широтах (и холодно к тому же). Относительно невысокому риску соответствовала умеренная норма прибыли – 5-8%, не сулившая быстрого обогащения. Однако именно такая торговля, устанавливавшая прочные хозяйственные связи между отдельными регионами европейского Севера, подготавливала его будущий индустриальный взлёт.

Промежуточная зона располагалась в центре Западной Европы (Восточная Франция, Швейцария, Южная Германия, Австрия). В ней пересекались ответвления северного и южного товарных потоков, формировались ценовые пропорции между ними. Ключевую роль в этом играли регулярно организуемые ярмарки. В XII-XIII вв. приоритетом пользовались знаменитые ярмарки во французских провинциях Шампань и Бри. Ярмарочный цикл в них был круглогодичным: закрытие ярмарки в одном городе означало её открытие в другом. На ярмарках торговали и в розницу, но общеевропейское значение им, естественно, придавали крупные оптовые торги. На них стекались коммерсанты со всех уголков Европы. В ходе аукционных торгов уточнялись не только пропорции товарообмена, но и сравнительная ценность отдельных монет, их курс. Там же происходил учёт векселей, оформлялся кредит, выдавались ссуды. На крупных ярмарках закладывался, таким образом, не только товарный, но и общеевропейские валютный и денежные рынки.

Развитие оптовой морской и ярмарочной торговли способствовало постепенной коммерциализации хозяйственной жизни Европы, подготавливало почву для будущего капиталистического рынка. Но и зрелый феодализм Средневековья не существовал в отрыве от рыночных связей. Тем не менее общественный престиж коммерсантов был весьма низок. Крестьяне не доверяли торговцам, знать ими пренебрегала, Церковь третировала. «Торговля имеет в себе нечто постыдное» - писал Фома Аквинский (виднейший теоретик средневекового католицизма), прекрасно осознававший её необходимость. Во всех слоях феодального общества торговля ассоциировалась с преднамеренным жульничеством и обманом (как же иначе можно купить подешевле, а продать подороже?). Критический общественный настрой сказывался и на самооценке купечества. Показательно, что даже в наиболее «продвинутых», фактически купеческих городах Италии, разбогатевшие негоцианты стремились стать землевладельцами. При этом доход с земли не превышал 7– 10 %, т.е. был как минимум вдвое меньше, чем в средиземноморской торговле. Однако доход с земли был менее подвержен риску, а самое главное – владение землёй поднимало социальный престиж, сближало с феодальной аристократией.

Денежное обращение Подъём торговли шёл во взаимосвязи с развитием денежного обращения. На заре Средневековья нерегулярный товарообмен мог осуществляться и в бартерной форме. Сохранившиеся античные монеты, деньги Византии и арабов служили скорее средством накопления, эпизодически возникая в обороте и тут же возвращаясь в кубышки – «копилки». Функционировали они и как мера стоимости, символически присутствуя в определении бартерных пропорций. Рост городов и мелкотоварного производства обусловил настоятельную потребность в обеспечении средневековой экономики реальной денежной массой, как средством обращения и платежа.

Отсутствие экономической и политической централизации, национальных рынков вело к тому, что правом чеканки монет обладали многие – короли, светские и церковные феодалы, отдельные города. Было бы из чего чеканить. В Европе отсутствовали сколько-нибудь существенные месторождения золота, а с античных серебряных рудников «сливки» уже давно были сняты. Отчасти Европу выручали рудокопы Германии, но и там легко доступные пласты серебряной руды оказались быстро исчерпанными. При всей ограниченности природных запасов ценных металлов, на протяжении всего Средневековья золото и серебро перетекали из Европы в Азию, будучи платой за многовековое преобладание европейского импорта над экспортом в межконтинентальной торговле. Отсюда брала начало повсеместная практика изготовления монет из уцелевших золотых и серебряных предметов, перечеканки одних денег в другие. Бесспорный факт острого дефицита денежных металлов в средневековой Европе, привёл М. Блока к выводу, что безденежность была причиной, а не следствием преимущественно натурального характера феодальной экономики.

Сознательная порча денег (снижение веса золота или серебра в монетах) лишь отчасти может быть оправдана дефицитом ценных металлов. В гораздо большей мере она являлась результатом алчности феодальных правителей, живших по принципу «хоть день – но мой». У фальшивомонетчиков содержание ценных металлов в их продукции часто было выше, чем у легальных изготовителей. Характерно, что меньше всего в порче денег были замечены самоуправляющиеся города, особенно независимые города-республики Италии. Стабильность денежной единицы была для них гораздо важней, чем сиюминутная, во многом призрачная выгода от фокусов с монетами. В XIII в. Генуя, Флоренция и Венеция стали чеканить золотые монеты (дженовен, флорин, дукат), получившие общеевропейское признание и ставшие эталонными для других стран.

Недостаток наличности отчасти компенсировался возрождением вексельного обращения, известного античности и забытого в начале Средневековья. Однако непосредственным фактором умножения вексельных операций был риск, с которым было связано передвижение ценностей на суше и на море. В отличие от купцов, грабителям получить по векселю деньги было почти так же трудно, как сейчас по чужой кредитной карточке. Не простую жизнь «работников ножа и топора» ещё более усложняла распространённая купеческая практика обналичивать выручку в родном городе.

Постепенно набирало обороты и ростовщичество, несмотря на категорический запрет католической Церкви иметь «приплод с неживого»: взимать проценты без участия в деле. Ростовщичество считалось одним из самых страшных грехов ещё и потому, что этот грех «не спал»: проценты наворачивались круглосуточно, даже когда ростовщик отдыхал или занимался другими делами. Аналогичные установки присутствовали и в исламе, носители которого также принимали участие в коммерческой жизни европейских городов, особенно на средиземноморском юге.

Долгое время открыто занимались ростовщичеством одни евреи, которым их суровый иудейский Бог дозволял взимать проценты с иноверцев, а власть и коренное население лишали возможностей гонимый народ заниматься какой-либо другой деятельностью, кроме коммерческой. Однако сплошь и рядом ростовщики-евреи ссужали клиентам не только (возможно и не столько) собственные деньги. За ширмой еврейских фамилий часто округлялись капиталы той же католической Церкви и богатых мирян (если нельзя, но очень хочется...). Для непосвящённых, которых было подавляющее большинство, слова «еврей» и «ростовщик» стали синонимами, а ростовщиков общественность никогда не любила (должники так особенно). Отсюда росли экономические корни антисемитизма в Европе.

Высокие денежные ставки (от 10 до 20 % годовых) были обусловлены двумя факторами. Во-первых, вышеупомянутым дефицитом звонкой монеты, очевидным превышением спроса на деньги над их предложением. Во-вторых, высокой степенью риска в условиях далеко ещё не правового государства. Основаниями для отказа возвращения долга евреям мог быть «внезапно» вскипевший гнев по поводу умерщвления их предками Христа-Спасителя, подозрения в культовых убийствах младенцев, в «напущении» чумы, других болезней и т.п. Периодические вспышки антисемитизма сопровождались погромами и убийствами евреев, за которыми следовали высочайшие указы об их изгнании из отдельных городов и стран. Спустя какое-то количество лет евреям дозволялось вернуться и продолжить свои денежные операции, но о возврате старых долгов речь, как правило, даже не заходила. Знаменательно что, изгнав в конце XV в. евреев из Испании, королевский двор одновременно вынужден был занимать деньги на экспедицию Колумба у торгово-банкирского дома евреев Фуггеров из Германии.

Величина ростовщических процентов практически исключала использование кредита на производственные нужды. Деятельность крестьян и ремесленников не отличалась высокой доходностью, позволяющей осуществлять займы под ростовщические проценты при нормальных обстоятельствах. Не могли они рассчитывать и на инфляционное обесценивание своего долга, поскольку до притока американского золота и серебра, на протяжении всего Средневековья, цены в Европе были достаточно стабильными. Заинтересованные в расширении оборота купцы находили источники дополнительного финансирования в собственной среде, организуясь в те или иные партнёрства.

Ростовщический кредит имел главным образом потребительское назначение. Его пользователями были в основном представители привилегированных слоёв: императоры и короли, герцоги и графы, срочно нуждавшиеся в деньгах для ведения войн друг с другом; феодалы меньшего ранга – для поддержания «достойного образа жизни». Прекрасные шансы безвременно потерять голову (в буквальном смысле), при заполненной военными походами и турнирами жизни, могли толкать их к займам не только под 10-20, а и под 1000 %. Поэтому ростовщики особо упирали на гарантии расчёта, добивались какого-нибудь реального залога. Императора Фридриха I жизнь-злодейка довела до того, что он заложил собственный трон! Круто? В целом деятельность ростовщиков ускоряла разорение части феодального сословия, а наиболее удачливые ростовщики концентрировали в своих руках огромные по тем временам деньги.