Присваивающее хозяйствование

Первым типом хозяйствования стало присвоение людьми готовых продуктов природы через простое собирательство, охоту и рыболовство. Эпоха абсолютного доминирования указанных форм совпадает со временем палеолита и мезолита. Вследствие её продолжительности 90 % всех когда-либо живших на Земле людей были связаны с этими занятиями. Удельный вес отдельных промыслов в конкретных хозяйственных комбинациях определялся достигнутым уровнем развития человеческих коллективов и, разумеется – особенностями окружающей среды, состоянием местной флоры и фауны.

Первоначальными ареалами расселения человечества стали отдельные регионы Африки и Евразии, обеспечивавшие удовлетворение простейших физиологических нужд, свойственных любому животному – в еде, воде и тепле. Пищей людям служило всё, что могло перевариваться в их желудках – от растительных продуктов до насекомых и моллюсков, мяса и, возможно, падали. Первобытный человек по необходимости был существом всеядным.

Специфически человеческое присутствовало в формах удовлетворения потребностей – использовании искусственных орудий труда при добыче пищи и рытье колодцев, звериных шкур и огня при недостатке тепла. Получение огня посредством трения стало выдающимся достижением начального этапа первобытности. И всё же жизнь людей была «жестокой, грубой и короткой». Её средняя продолжительность составляла около 20 лет. Не более половины детей доживали до десятилетнего возраста, а рубеж в 50 лет перешагивали очень немногие ветераны.

Кооперация В целом жизнедеятельность людей подчинялась биологическим законам видового выживания, которые обусловливали общинный склад жизни, вышедший из стадного существования некоторых видов высших животных. Изначальные объединения людей и являлись, по сути, стихийно сбившимися стадами (стаями), численность и состав которых должны были соответствовать особенностям среды обитания, способам добычи пропитания и обеспечению собственного воспроизводства через смену поколений. Иными словами, община должна была сочетать производственные функции современной фирмы с потребительской и воспроизводственной функцией нынешней семьи, т.е. представать производственно-потребительской коммуной.

В процессе естественного отбора, через выживание наиболее приспособленных к решению этих задач коммун, шла стандартизация их основных параметров и стабилизация состава. Группы охотников-собирателей не превышали, как правило, двух, максимум трёх десятков людей, в определённой пропорции представленных обоими полами и всеми поколениями. Производство (точнее присвоение) осуществлялось в виде простой кооперации труда, т.е. сотрудничества без общественно развитых форм его разделения и специализации. Различия в содержании труда были унаследованы из животного мира как функциональные различия половозрастных групп. Вероятно, мужчинам выпадала экстремальная деятельность (решающие моменты охоты), женщинам – самая кропотливая (собирательство). Посильную работу выполняли ветераны и дети.

Распределение Безусловно, уравнительности в распределении благ тогда было больше, чем на любом этапе цивилизации. Но уравнительность вряд ли когда была абсолютной. Простая кооперация труда сама по себе вовсе не означала равноправия в пользовании его результатами. Напротив, неравноценность вклада отдельных половозрастных групп и индивидов обусловливала элементы иерархии в присвоении, свойственные как волчьей стае, так и человеческому стаду. Другое дело, что вокруг туши убитого мамонта могли наесться «от пуза» все, в том числе и непричастные к данному убийству. Но даже в таких случаях, как свидетельствуют этнографические наблюдения, фрагменты неравноправности проглядываются в распределении наиболее лакомых кусочков соответственно внутриобщинной иерархии и с учётом конкретного охотничьего «фарта». Добыча вместо мамонта кролика заметно сокращала круг едоков.

Традиционное обоснование безраздельного торжества коммунистической уравнительности на первобытном этапе как следствия экстремальных условий жизни, непрерывной борьбы за выживание («не до жиру, быть бы живу») – не бесспорно, поскольку не учитывает наличия органической связи между распределением и производством. В чрезвычайной ситуации, когда по каким-то причинам невозможно восполнить ограниченный запас жизненных средств, и сейчас приличные люди (в ожидании помощи извне) разделят его так, чтобы выжить всем. Но никогда и нигде абсолютизация уравнительного начала в течение сколько-нибудь продолжительного времени не могла обеспечить даже простое (в стабильном объёме) воспроизводство, но всегда и везде рождала цепную реакцию роста паразитизма и конечную деградацию. Первобытное же общество, хоть и крайне медленно, с отступлениями, но прогрессировало.

За исключением явно экстремальных ситуаций, коммунистические начала оправдывают себя лишь в узком круге лиц, сознающих свою близость друг к другу. Думается, что главнейшим источником «коммунизма» в первобытной общине был групповой брак, обеспечивавший, в частности, совместную заботу взрослых о подрастающем поколении. Однако негативные последствия инцеста обусловили со временем появление запретов на брачные связи между близкими родственниками – сначала между родителями и детьми, позднее – между братьями и сёстрами. Упорядочивание браков привело к образованию родовой общины, внутри которой браки запрещались. Дальнейшая эволюция заключалась в усиливавшейся индивидуализации брачных связей, появлении парных семей (наряду с существованием многоженства патриархов). Вместе с индивидуализацией семьи шла индивидуализация групповой собственности, сокращалась сфера коммунистической безвозмездности.

Собственность Недостаток благ по сравнению с потребностями в них порождал то же, что порождает и сейчас – отношения собственности. Адаму и Еве незачем было делить яблоки и яблони в райском саду. Их потомкам пришлось этим заняться, чтобы не остаться без того и другого.

Первобытные отношения собственности были весьма разнообразны и лишь при максимальном упрощении сводятся к двум основным формам: личную (на орудия труда, украшения) и групповую (на территорию). В силу разнородности объектов групповой и личной собственности вопрос об их соотношении научного смысла не имеет. Отметим только, что общинная собственность на территорию могла вполне сочетаться с личным правом на произраставшие на ней плодовые деревья, как это бывает и сейчас у примитивных народов. Отношения по поводу дележа добычи, о которых говорилось выше, вообще не поддаются никакому упрощению.

Намного интересней вопрос о зрелости обеих форм в те времена. Разумеется, ни о каком правовом оформлении фактического владения, создающим собственность в юридическом смысле, не могло быть и речи. Важнейшими аргументами при территориальных распрях служила давность владения или «право сильного кулака». Владение землёй не подразумевало возможность её отчуждения, тем более – в форме купли-продажи. С позиций хоть эскимосов, хоть пигмеев, скорее не земля принадлежит им, а они – своей земле. В большей мере там реализовывался отрицательный аспект собственности – право не пускать на свою землю «чужих» (или пускать за определённую мзду) независимо от интенсивности её собственного использования (вариант «собаки на сене»). Индейцам и в голову не могло придти, что они навечно обменяли остров Манхеттен на одеяла и старые ружья. Они рассматривали полученное барахло всего лишь как компенсацию за временное беспокойство.

Что касается личной собственности, то её «не строгость» (оговорка в марксистской традиции) принципиально не отличалась от «не строгости» современных форм и в некотором плане была даже «строже» их. Личные вещи считались продолжением владеющей ими персоны. Предполагалось, что пользование чужим добром «без спроса», соблюдения разрешительной процедуры, могло лишить вещь её потребительной ценности. Поэтому личные вещи покойного либо уничтожались, либо подлежали захоронению вместе с ним. Этнографы отмечают наличие у примитивных народов даже нечто похожего на современный институт интеллектуальной собственности – сказания и песни принадлежали сочинителю или штатному исполнителю, без согласия которых они не должны были исполняться другими.

Демографический маятник Важнейшее значение для понимания сути экономической эволюции всегда имеет анализ демографических изменений. На всём протяжении палеолита население Земли росло в целом крайне низкими темпами, что не исключало их возрастания в отдельные периоды, так же как и времён абсолютного сокращения численности людей. Динамические колебания народонаселения на макроуровне, в масштабах всей планеты, в решающей степени определялись циклами природно-климатических изменений. Во времена глобальных потеплений природные блага в целом становились доступней, и население росло. В неблагоприятные периоды ухудшение жизненных условий приводило к сокращению человеческой популяции вследствие уменьшения средней продолжительности жизни, роста массовых эпидемий и межплеменных войн, учащавшихся по мере обострения дефицита природных благ.

Вместе с тем неодинаковость воздействия природно-климатических колебаний на условия жизни людей в отдельных регионах приводила к дальним массовым миграциям, расширению первоначальных ареалов обитания. Через существовавший тогда на месте нынешнего Берингова пролива сухопутный мост, люди проникли в Америку и расселились вплоть до её самой южной окраины. Перебираясь с острова на остров, древний человек достиг и Австралии.

Чем дальше, тем чаще причиной массовых миграций становилось истощение доступных людям ресурсов в прежних районах проживания. Перепромысел охотников, к примеру, способствовал полному исчезновению тех же мамонтов, а североамериканские индейцы успешно сокращали стада бизонов ещё до прихода европейцев.

На микроуровне естественный механизм сдерживания демографического роста дополнился со временем и общественным институтом – практикой убийств части новорожденных, в которых не было «ничего личного». Всех выходить и выкормить было невозможно. Помогали уходить в иной мир и «зажившимся», ставшими обузой ветеранам. (На удалённых островах и в особо бедных природными ресурсами местах такие порядки сохранялись до самого последнего времени). Совокупное действие естественных и общественных ограничителей в течение палеолита стабилизировало численность населения планеты на уровне 2–4 млн человек.

Достижения Степень доступности природных ресурсов во все времена определялась не только их объёмом, но и развитостью орудий труда, производственных технологий. В конце палеолита охотник мог похвастаться не только копьём, но и копьеметалкой, возможно, охотничьим луком, а рыболов – гарпуном, костяным крючком и сетями. Однако достигнутый на базе «передовой техники и технологии» рост производительности труда непропорционально мало отразился как в демографическом плане, так и в повышении материального достатка. Главной причиной тому был бродячий, в лучшем случае полуосёдлый образ жизни «джентльменов (промысловой) удачи» и их подруг, когда весь скарб и малолетних приходилось таскать на собственных, не безразмерных плечах. Ограничитель для накоплений и размножения, согласитесь, достаточно серьёзный.

Как результат, технический и технологический прогресс на протяжении многих тысячелетий палеолита проявлялся главным образом в сокращении рабочего времени. Обилие пойманной неводом рыбы и мяса, подбитых копьём животных позволяло их хозяевам, лёжа в тени или на солнышке развивать свою речь и абстрактное мышление, с помощью прутьев воспитывать подрастающую смену, «самовыражаться» в наскальной живописи, дошедшей к нам из времён позднего палеолита. Накопление знаний об окружающем мире, возникновение зачатков медицины, искусства, религии можно расценивать как долгосрочные инвестиции (вложения) в человеческий капитал, свидетельствующие о том, что жизнь людей переставала исчерпываться одной лишь борьбой за выживание.

1.2 Переход к производящему труду

Окончание последнего ледникового периода сопровождалось значительными географическими и климатическими изменениями, особенно в Северном полушарии. На просторах прежней тундры к северу от Альп возникли огромные леса, а возвышенности Восточного Средиземноморья покрыли обширные луга. Оборотной стороной потепления стало исчезновение многих животных, которые служили основой питания охотников позднего палеолита. Людям мезолита пришлось перейти к охоте на менее крупных зверей, что обусловило её индивидуализацию и дальнейшее совершенствование охотничьего снаряжения. Возможно, именно в это время был изобретен лук со стрелами.

Неолитическая революция На исходе каменного века продолжалось совершенствование технологий обработки камня. Шлифовка, сверление и полировка заменили старые методы расщепления и раскалывания камней. Однако суть неолитической революции составило появление земледелия и скотоводства, означавшее переход к производящему хозяйству в некоторых регионах. Важной предпосылкой этому могло послужить нарушение равновесия между возросшим в благоприятную мезолитическую эпоху населением (около 10 млн человек) и сократившимся традиционным продовольственным фондом. Но на этот раз возросшее качество человеческого общества (прогресс в технике и технологии, социальной организации, интеллекте и культуре) позволило по-новому решить задачу жизнеобеспечения, восстановления баланса с природой.

Переход к земледелию и скотоводству вовсе не означал немедленного отказа от собирательства, охоты и рыболовства. Более того, долгое время производящие отрасли служили подспорьем традиционным, наращивая свой удельный вес в течение тысячелетий (VIII – IV тыс. до н.э.), прежде чем стать основой хозяйственной жизни даже в наиболее благоприятных для земледелия регионах Восточного Средиземноморья, Среднего и Дальнего Востока. Именно в силу своей продолжительности и постепенности неолитическая революция оказалась зафиксированной как таковая сравнительно недавно. С позиций сегодняшнего дня неолитическая революция означала изменение основ человеческой жизнедеятельности во всех её важнейших сферах:

Во-первых, произошёл переход к оседлости у земледельческих народов. Люди впервые получили возможность устраивать относительно постоянные поселения. Это позволило создавать материальные запасы, весьма обременительные при прежней кочевой жизни. Переход к оседлости в корне менял не только тип поселений, но и структуру хозяйственных связей, собственности. Родовая община, характеризующаяся совместным владением землёй, сменилась земледельческой общиной, в которой общая собственность на территорию сочеталась с разделом пахотных участков между большими патриархальными семьями.

Во-вторых, размежевание в дальнейшем преимущественно земледельческих и преимущественно скотоводческих народов означало первое крупное общественное разделение труда, начало его специализации. Специализированный труд при прочих равных условиях считается более производительным. Однако истина всегда конкретна, и условия редко бывают равными. Появление земледелия вовсе не означало повышения производительности общественного труда, скорей произошло его снижение. В противном случае не потребовалось бы пяти тысячелетий для превращения земледелия из подсобного занятия в доминирующее. Представляется, что способы добычи средств к существованию высших охотников и рыболовов были куда более эффективней, чем трудоёмкое мотыжное земледелие на этапе его становления. Другое дело, что переход к земледелию позволил увеличить продовольственный фонд за счёт вовлечения в производственную сферу дополнительных трудовых ресурсов и сокращения досуга.

Крайне важным было и то, что в отличие от мяса, рыбы и плодов зерно можно хранить годами. Изменение структуры продовольственного фонда сопровождалось его стабилизацией. Избыточный продукт, периодически возникавший (и пропадавший) у промысловиков, много лучше сохранялся у практиковавших земледелие и животноводство. Это способствовало стабилизации всей системы социальных взаимоотношений.

В-третьих, демографический рост стал не только причиной, но и важнейшим следствием перехода к производящему хозяйству. Численность населения планеты выросла с 10 млн человек в начале неолита до 80 млн в его конце. Его плотность в особо благодатных районах составляла от 10 до 100 человек на квадратный километр. Она обеспечивала регулярность контактов на межобщинном уровне и, следовательно, лучшие условия обмена продукцией и информацией.

Наконец, как любая крупная инновация, переход к производящему хозяйству и осёдлости стимулировал прорывы в других областях («эффект домино»). Появление стационарных построек вместо переносных шатров со временем привело к использованию в жилищном строительстве высушенных солнцем глиняных кирпичей – опыт использования глины в строительстве подводил к изготовлению из неё керамической посуды – совершенствование керамического производства обусловило изобретение гончарного круга.

Если земледелие выросло из наблюдений и экспериментов собирателей, то скотоводство вышло из охоты, одомашнивания изловленных животных, оставляемых в живых «на запас». Первыми прирученными животными (кроме собаки, которая, вероятно, стала спутником ещё палеолитического охотника) были овцы и козы, чуть позднее – свиньи и коровы. В неолитической Европе преобладало стойловое животноводство, сочетавшееся с традиционными промыслами и земледелием.

На просторах Великой степи от Карпат до тунгусской тайги сформировался хозяйственный уклад кочевого скотоводства, отпочковавшегося от загонной охоты, когда люди следовали за естественными миграциями животных в места вызревания их корма. Кочевое скотоводство получило размах и в полупустынях Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока. Кочевой образ жизни обусловил в целом более низкие темпы прогресса, чем у земледельческих народов. В ещё большей степени это относится к оставшимся верным традиционным занятиям промысловым народам, отодвинутым на самую периферию современного мира и сохранившим первобытно-родовой строй до наших дней.

Дарообмен и престижная экономика Отдельные факты обмена излишками (включая обмен невестами) между общинами присутствовали и до неолитической революции. Однако непредсказуемость возникновения излишков и эпизодичность контактов, скорее всего, порождали дарообмен т.е. обмен без строго учёта эквивалентности даримого. Его развитие совсем не обязательно вело к возникновению торговли. Заведомо явная, вопиющая неэквивалентность в межобщинном обмене могла просто маскировать даннические отношения между отдельными коллективами.

Раскручивание дарообмена внутри общины также непосредственно вело не к торговле, а к формированию отношений «господства – подчинения» через развитие престижной экономики. Дарение возвышает, принятие дара принижает – таков вывод французского антрополога М. Мосса. Стремление превзойти в щедрости соседа свидетельствует о желании обменять излишек материальных благ на повышение своего авторитета и социального статуса. Между дарителем и принявшим дар возникали смутные, конечно ещё неформальные, отношения личной зависимости. Обычай потлач, зафиксированный у индейцев, сводился к тому, что претенденты на лидерство стремились раздать соплеменникам как можно больше продуктов и пожитков. Престиж победителя в этом соревновании резко возрастал. (У нас нечто похожее случается во время избирательных кампаний). Возможно, это был магистральный путь разложения первобытно-общинной монолитности, выделения элиты, формирования протогосударственности.

Истоки товарообмена Торговля как таковая (торг по поводу эквивалентности обмениваемого, товарообмен) изначально предполагает определённую автономность (обособленность, независимость) сторон. Вряд ли она существовала внутри общины на ранних стадиях первобытности. Специфические черты товарообмена в большей степени присутствовали в межобщинном обмене, ставшим прототипом института международной торговли. Стабилизация излишков в неолите вела к расширению и учащению подобных операций. В отсутствие всеобщего эквивалента – денег, обмен шёл в форме бартера – прямого, безденежного продуктообмена. Пропорции, в которых обменивались продукты, при всей их традиционности изначально определялись законами спроса и предложения. Развитие торговли сопровождалось выделением на отдельных рынках особых товаров, которые выполняли функции региональных денег. В зависимости от местных условий такую роль играли шкурки зверей, живой скот, фиксированные объёмы зерна, а с появлением металлургии – слитки металлов.

Наиболее интенсивные торговые контакты завязывались в удобных для транспортировки узлах на границах соприкосновения разных хозяйственных зон: земледелия, кочевого скотоводства, охоты и рыболовства. Особенно выделялись в этом плане некоторые районы Ближнего Востока, Северо-запада Индостана и Северного Китая – геополитические и хозяйственные перекрёстки Древнего мира.

Усложнение ремесла и совершенствование его продуктов также способствовали развитию товарообмена. Добыча кремня и изготовление каменных топоров выделились в специализированный род занятий уже в начале неолита, к концу VIII тыс. до н.э. Об этом свидетельствуют находимые в отдалённых друг от друга местах изделия, изготовленные по единой технологии из камней одного месторождения. При известной фантазии можно представить товарищество умельцев, которые, пользуясь эксклюзивными родовыми правами на месторождения сырья, сумели наладить серийное производство каменных топоров для удовлетворения производственных и военных потребностей всех своих соседей.

Возникновение металлургии с приходом энеолита (меднокаменного века) ещё более увеличило вероятность несовпадения между местами промышленной деятельности и ареалами непосредственной добычи пищи, постоянного проживания. Археологические открытия последних десятилетий указывают на существование в неолитическую эпоху общин, количественно и качественно отличавшихся от типичных земледельческих поселений и в большей мере напоминающих города (Чатан-Гуюк, Иерихон и др. на Ближнем Востоке). Таким образом, организация экономики ещё при отсутствии государственности и письменности представляется куда более сложной, чем думали раньше историки. Но в этом нет противоречия с общепринятым в экономической теории постулатом о стихийном происхождении и характере рыночных связей, их первичности по отношению к государству.

К теме:

Алексеев В.П., Першиц А.И. История первобытного хозяйства. – М., 2001.

Морган Л. Древнее общество или исследование линии человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. Л., 1934.

Салинс М. Экономика каменного века. – М., 1999; 2000.

Семёнов Ю.И. На заре человеческой истории. – М., 1989.

Шнирельман В.А. Возникновение производящего хозяйства. – М., 1989.

2 Древний Восток: «власть-собственность»

«О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут». Этими многократно цитированными поэтическими строками Р. Киплинга часто иллюстрируют замеченную ещё древними греками принципиальную разницу между европейской (западной) и азиатско-североафриканскими (восточными) цивилизациями. Если экономической основой первой являлись горизонтальные рыночные связи между равноправными товаропроизводителями, то стержень вторых составляла иерархическая вертикаль власти. Данное различие обозначилось со времён социальной мутации, создавшей античную Европу, и связано с региональными особенностями генезиса государственности. Но к тому времени история основанной на производящем хозяйстве государственности на Востоке исчислялась уже тысячелетиями.

2.1 Возникновение государственности и её характер

Переход человечества от первобытности и варварства к цивилизованности и государству впервые произошёл на Древнем Востоке – в отдельных регио­нах, расположенных от Средиземного моря до Тихого океана. Очаги цивили­зации возникали в благоприятных для земледелия природных условиях тёплого климата, на плодородных почвах по берегам полноводных рек – Нила, Тигра, Евфрата, Инда, Ганга, Хуанхэ и Янцзы. Реки не только несли воду для орошения посевов и ил для их удобрения, но и служили транспорт­ными артериями, связывавшими между собой отдалённые районы. Ранее всего речные цивилизации появились в Месопотамии (Двуречье или Междуре­чье) и Египте.

Ирригационный ускоритель Государство обнаруживает себя с появлением особой группы лиц профессионально занятых управленческим трудом. Следовательно, сама возможность перехода к государственности от­крывается лишь при достижении определённого уровня общественной производительности труда, обеспечивающего получение прибавочного продукта для содержания «служивых». Причём получаемый избыток продукции должен быть достаточно весомым и гарантированным, чтобы закрепить особый статус управленцев в последующих поколениях, внушить им «уверенность в завтрашнем дне». Такой избыток возник с переходом населения Месопотамии и Египта к ирригационному (поливному) земледелию.

Дополненное определённым развитием скотоводства, ремёсел и традиционных промыслов, ирригационное земледелие стало хозяйственной основой древневосточных цивилизаций. При регулярном орошении посевов в местном жарком климате воспроизводство семян ячменя в Месопотамии составляло 1: 30-40, пшеницы в Египте – 1: 15-20, а сбор урожая был возможен минимум два раза в год. Несмотря на примитивность в основном каменных и медных орудий труда, его производительность в сельском хозяйстве древних Месопотамии и Египта пять тысяч лет назад была выше, чем в Европе XIX века! Египетский крестьянин тогда производил в три раза больше продукции, чем было нужно для прокормления собственной семьи. Правда, от излишеств в питании общинников «спасало» то, что почти весь избыток подвергался централизованному перераспределению.

Выросший в результате обособления управленческих функций институт публичной власти не являлся, тем не менее, простым нахлебником, пришедшим «на готовенькое», а сыграл ключевую роль в достижении хозяйственных успехов. Она непосредственно вытекала из специфики становления и функционирования ирригационного земледелия. В привычном для наших широт пашенном земледелии самыми горячими периодами являются посевная и уборочная кампании. В Месопотамии и Египте посев в мягкую, увлажнённую илом почву и уборка густо стоявших колосьев не были столь уж трудоёмкими операциями. Больших усилий требовал регулярный полив, но и эта задача при достатке воды решалась на уровнях общины или семьи. Однако на этих уровнях нельзя было в должной мере решить проблемы регулирования водных потоков, создания ирригационной сети.

Без такой сети, состоящей из многокилометровых каналов, дамб, водохранилищ, река во время паводка сметала бы всё построенное человеком вдоль своих берегов. Отсутствие ирригационной сети делало невозможным и орошение сколько-нибудь удалённых от русла посевов. Создание единой ирригационной системы требовало координации усилий огромных масс людей на протяжении многих поколений. Первобытное родоплеменное общество не могло решать подобные задачи в необходимом объёме и закономерно «выдавливало» из себя государство, принявшего на себя жизненно важнейшую функцию руководства широкомасштабными общественными работами.

Генезис первых древневосточных государств не был единовременным актом. Процесс их формирования, укрепления и укрупнения был неотделим от процесса формирования и укрупнения ирригационной сети. В первую очередь это касается Египта. Ирригационные работы проводились здесь крупными территориальными общинами под руководством племенной знати ещё в предгосударственную эпоху. Их масштабы возросли с появлением локальных полугосударственных образований – номов и слиянием последних в Южное (Верхнее) и Северное (Нижнее) царства. Завершилось же создание единой для всего Нила ирригационной сети в политически объединённом Египте. Схожие процессы шли и в Месопотамии, однако своеобразие местных рек и геополитических условий не способствовали в ней достижению столь же высокой степени централизации. Чаще, чем в Египте, внешние вторжения и внутренние усобицы временами отбрасывали ирригационные системы Междуречья назад. Существенно меньшим был удельный вес ирригационных работ в Индии и Китае, что отчасти объясняет более поздний и не такой быстрый переход их к государственности, особенности их экономико-политического устройства

Восточная деспотия При всех различиях в государственных устройствах многочисленных восточных государств, сменявших друг друга на протяжении тысячелетий, их сутью была деспотия. Как бы ни назывался деспот (фараон, раджа, император), он олицетворял собой государство и обладал абсолютной властью над своими подданными. Дошедшие до нас кодексы законов обстоятельно регулируют правовые взаимоотношения отдельных категорий населения, но относительно государства наблюдается всеобщее равенство – полное бесправие. Неограниченность прав деспота отдельно не оговаривается (любая конкретизация прав уже предполагает наличие их границ), а подразумевается как нечто естественное. «Естественным» было и отсутствие какой-либо фиксации обязанностей правителя. Не предусматривалась даже его ответственность перед Высшими Силами, поскольку он же их и представлял (фараон – «живой бог» в Египте, император – «сын неба» в Китае).

Монопольная политическая власть правителя была сопряжена с абсолютным господством государственной собственности в экономике. По сути, это даже не два взаимообусловленных явления, а одно – спроецированное на взаимосвязанные сферы общественной жизни и получившее название восточного деспотизма. Феномен восточного деспотизма, его генезис в речных цивилизациях во многом обусловлен ирригационным строительством. Оно изначально требовало высочайшей централизации и беспрекословной дисциплины. Руководящая роль государства в строительстве ирригационной сети перерастала в государственное распорядительство её эксплуатацией.

Верховная собственность («власть-собственность») Хозяин воды держал в своих руках ключ ко всем богатствам страны, поскольку без орошения земля в условиях местного жаркого климата особой ценности не представляла. Понятно, что имея такой ключ, правитель становился верховным собственником всех богатств. Верховная собственность государства (правителя), опять же в силу её «естественности», законами не оговаривалась и существовала де-факто, создавая феномен «власти-собственности».

Конкретные формы реализации верховной собственности в отдельных странах и в отдельные периоды были весьма разнообразны, а соотношение между ними претерпевало значительные изменения. Часть земель отводилась под непосредственно царские хозяйства, продукция которых предназначалась прямо для кладовых правителя. Отдельные участки передавались на условиях пожизненного владения государственным служащим для организации помещичьего хозяйства или сдачи в аренду нуждавшимся.

С незапамятных времён собственные крупные хозяйства имели жрецы при религиозных центрах (храмовые хозяйства), но и эти земли государство старалось держать под своим контролем. Под прессом государства оказалось также ещё более древнее общинное землевладение. В новых условиях спокойное хозяйствование общинников на земле отцов предполагало выплату государству податей и несение трудовой повинности.

Тоталитаризм? Вообще-то данный термин, означающий стремление государства к тотальному (полному) контролю над населением, возник в XX в. применительно к фашистским и коммунистическим режимам, утвердившимся в результате краха либеральной парадигмы в ряде капиталистических стран. Тоталитарному (если его так можно назвать) государству на Древнем Востоке ни с демократией, ни с либерализмом воевать не пришлось в силу отсутствия последних на заре государственности. Ранние государства представляли собой новое качество первобытной слитности экономической политической, военной и религиозной власти. Административный контроль распространялся на все сферы жизни, включая самые интимные. Для осуществления тотального контроля не хватало даже самого многочисленного бюрократического аппарата. Отсюда брал своё начало принцип круговой поруки – ответственность за грехи не пойманного (часто и пойманного) отступника должны были разделять не только его домочадцы, но и соседи. Так общинников вынуждали присматривать друг за другом. Вышестоящие бюрократы поощряли «взаимодоносительство» нижестоящих чиновников. Их ябеды составили один из самых значительных массивов документов эпистолярного наследия Древнего Востока.

2.2 Социальная структура

Население древневосточных государств подразделялось на целый ряд отдельных социальных групп, отличавшихся друг от друга своим правовым статусом. Не было в этом спектре лишь аналогов европейской аристократии. Последняя, помимо знатности и богатства, обладала достаточно высокой степенью независимости от центральной власти и определёнными гарантиями личной безопасности от её произвола, присущими режиму частной собственности. Тоталитарный характер государства на древнем Востоке в принципе исключал какую-либо независимость от него. Самый высокопоставленный вельможа, попав в немилость, легко лишался всего нажитого вместе со своей головой.

Управленцы При абсолютном доминировании верховной собственности государства господствующим становится тот слой, который этой собственностью (от имени правителя) распоряжается – государственный аппарат, бюрократия, чиновничество. На богатом Востоке удельный вес служащих достигал 10-15% от численности всего населения. И в этом нет ничего удивительного ввиду масштабов государственной собственности, многообразия сфер и форм государственного контроля.

Бюрократический аппарат был, как правило, великолепно организован, чётко подразделён по иерархическому и отраслевому принципам. На вершине иерархии находились приближённые к деспоту высшие сановники, военачальники, верховные жрецы. Их блеск и процветание так же, как разорение и казнь, прямо зависели от капризов властелина. В самом низу, в основании пирамиды – рядовые писцы, воины, полицейские агенты. В отраслевом плане выделялись ведомства войны, внутренней безопасности, сбора налогов и особые структуры по организации тех или иных общественных работ.

Особое место в бюрократической системе занимали жрецы. С одной стороны, они были неотъемлемой частью государственной машины и выполняли важнейшую идеологическую функцию – сакрализации (освящения) власти правителя и существовавших порядков. Вместе с тем они были хранителями знаний, без которых были бы невозможны грандиозные строительные работы. Сознавая свою незаменимость, жрецы нередко вступали в оппозицию к отдельным правителям, составляли заговоры против них. Предметом раздоров со светской властью чаще всего являлись размеры храмовых хозяйств и степень их автономности.

Бюрократический аппарат выступал как коллективный эксплуататор низов. Причастность к нему явственно возвышала даже простого писца над «работягами» как в престижном, так и в сугубо материальном плане, включая его в сферу иерархического перераспределения совокупного продукта. Вообще бюрократическим идеалом распределения является сбор всех благ в «общий котёл» и последующий делёж, согласно той или иной «табели о рангах». Однако при господстве натурального хозяйства даже приблизиться к этому идеалу было трудновато. Китайский правитель-«идеалист» Ян Гуан, к примеру, в целях пресечения несанкционированного роста потребления региональных управленцев, повелел весь прибавочный продукт доставлять в столицу для учёта и последующего перераспределения. Но транспортная и складская сеть не выдержали нагрузки, когда в столицу хлынул огромный поток повозок и лодок со всевозможными припасами. В стране наступил хаос, голод, и, в конечном счете, произошло свержение власти.

Реально существовавшие формы вознаграждения были далеки от искомого идеала: фиксированное денежное жалование, продовольственный паёк, предоставление земельного участка с рабочей силой или без неё, узаконенное «кормление» с подвластного населения. Вышестоящие бюрократы достаточно терпимо относились и к несанкционированному лихоимству нижестоящих (сами не без греха), если последние соблюдали меру – брали «по чину».

Управленческая элита деспотий в период своего генезиса, видимо, вобрала в себя прежнюю родоплеменную верхушку, но законы функционирования и развития бюрократической системы, консолидации чиновничьей гвардии обусловили процесс «деаристократизации». Статус внутри этого круга определялся не знатностью рода, а занимаемым положением на иерархической лестнице, в большей мере зависевшим от личных заслуг бюрократа, а не от славы его предков.

Представительная родословная часто действовала на правителя как красная тряпка на быка, напоминая о прежних «вольностях», пережитки которых мешали созданию идеальной бюрократической машины. Деятельные тираны во все времена предпочитали иметь под рукой лично им обязанным людей «без роду, без племени», часто иностранцев. Не имея глубоких корней в данном обществе, «выскочки» обладали минимальными шансами занять в случае чего место на троне. Показательна в этом плане головокружительная карьера библейского скотовода Иосифа в Египте, ставшего «премьер-министром» у фараона.

В Китае сформировалась целая система конкурсных экзаменов для занятия вакантных должностей, участвовать в которых имели право практически все подданные. Другое дело, что шансы получить необходимое образование были изначально неравны для выходцев из разных слоёв общества. Но подобная несправедливость не устранена до конца и в центрах современной постиндустриальной цивилизации. Важно то, что принципиальная возможность повысить свой социальный статус на Древнем Востоке всё же была. Приток «свежей крови» в управленческий аппарат препятствовал его полному окостенению. Только в Индии система варн и каст создавала практически непреодолимые препятствия даже минимальной социальной мобильности.

Крестьяне-общинники В любом случае начальниками все стать не могли. Кому-то нужно было и руками работать. Основными производителями материальных благ в аграрных цивилизациях Востока во все времена были крестьяне-общинники. Территориальные общины земледельцев, возникшие ещё в догосударственный период, оказались всецело подчинёнными деспотиям, создавшим эффективный механизм эксплуатации в виде податного обложения и трудовой повинности. Конкретные варианты взаимоотношений государства и общины зависели от места и времени. Индийские власти традиционно не вмешивались во внутреннюю жизнь общины, довольствуясь исходящим из неё продуктом. В Древнем Египте, напротив, в течение длительного периода вообще не видно было никаких следов существования общины, оказавшейся полностью растворённой в государстве. Но при всех пространственно-временных различиях суть взаимоотношений земледельцев с властью не менялась.

Если египетские крестьяне увеличивали сборы со своих наделов, то это ещё не означало пропорционального роста их семейного достатка. Государственные подати, религиозные сборы сводили его к «прожиточному минимуму», а часто общинник оставался ещё и в долгу. В таких случаях приходилось обращаться к услугам ростовщиков, закладывая имущество, домочадцев, самих себя. В качестве заимодавцев могли выступать не только частные лица, но и государственные структуры. Дополнительной гарантией возвращения ссуды являлся порядок, при котором весь урожай крестьяне, подобно сталинским колхозникам, должны были сдавать на хранение в государственные амбары. Взаимоотношения низов с властью строились по принципу – «от каждого – по возможности, каждому – по потребностям». Но масштаб «разумных потребностей» определялся «сверху», отдельно для каждой категории населения

Государственная трудовая повинность выросла из общинных обязанностей крестьян и реализовывалась в строительстве (ремонте) оросительных систем, культовых сооружений, крепостных стен, дорог. Общинников привлекали и к отработкам на царских и храмовых землях, в хозяйствах вельмож. Несколько месяцев в году они могли находиться в полном, непосредственном распоряжении государства. Из них создавались «рабочие отряды», которые можно было перебросить на любую работу и в любой район страны. (Чем не «трудовые армии» советской эпохи?). Инструменты, одежда, продовольственные пайки выдавались с государственных складов. В эти месяцы «казарменный коммунизм» расцветал особенно пышно.

Производство и быт обставлялись с таким бюрократическим блеском, который не может не вызвать восхищения даже сейчас, по прошествии «социалистического строительства» в нашей стране. Учётчики сельскохозяйственных работ, дабы не ошибиться, дублировали друг друга: одни считали вдоль поля, другие – поперёк. Чтобы получить с государственного склада пару сандалий взамен изношенных, работнику нужно было собрать десяток подписей отдельных «материально ответственных» служащих.

Рабы Высокая продуктивность земледелия в сочетании с отсутствием условий для его капитализации и государственной трудовой повинностью создавали ситуацию относительного избытка трудовых ресурсов. Отсюда размах строительства грандиозных сооружений непроизводственного назначения – египетских пирамид и храмов, вавилонских башен, «висячих садов», поглотивших огромное количество труда.

Вместе с тем избыток труда способствовал недоразвитости рабовладельческого уклада, его подчинённости государственно-общинному устройству и сохранению «домашнего», патриархального характера рабства. Удельный вес рабов в Древнем Египте не превышал 15 %, а в Китае - 10 % от общей численности населения. Чаще всего они использовались в качестве прислуги. Многочисленность отдельных контингентов невольников являлась, не столько условием обогащения, сколько свидетельством высокого положения их хозяев. Победоносные походы за пределы государства завершались, как правило, распределением пленённых иноземцев между царскими, храмовыми и сановными хозяйствами.

Большой размах имело на Древнем Востоке и долговое рабство вне иерархической структуры, когда неплатёжеспособный должник отдавал на отработку кредитору своих детей, жён, самого себя. Характерно, что в таких случаях государство вовсе не стояло целиком и полностью на стороне рабовладельца. Казну не могло радовать сокращение числа налогоплательщиков, коими переставали быть долговые рабы. Знаменитый кодекс царя Хаммурапи ограничивал долговое рабство тремя годами, регулировал отдельные аспекты взаимоотношений рабовладельцев с рабами и правовой статус других лично зависимых категорий населения. Не приемля институт частной собственности в целом, восточный деспотизм не признавал его не только по отношению к природным ресурсам, но и к трудовым.