Личная жизнь - физическая, моральная неприкосновенность личности, ее сексуальная, интимная жизнь, способность человека устанавливать и развивать отношения с другими лицами

Семейная жизнь охватывает семейные отношения между мужчиной и женщиной, независимо от наличия зарегистрированного брака, отношения между родителями и ребенком, отношения между бабушкой, дедушкой и их внуками. Причем семейные отношений имеются, когда родители, имеющие общего ребенка, не проживают совместно.

Представляется, что органы государства с целью более эффективного обеспечения прав и свобод человека должны более широко толковать понятия личной и семейной жизни, учитывая эволютивную интерпретацию Судом Конвенции о защите прав человека и основных свобод.

Примечание. Эволютивное толкование (применительно к Конвенции о защите прав человека и основных свобод) - толкование, которое осуществляется с учетом объекта и целей указанной Конвенции, а именно - реальное обеспечение прав и свобод человека. Вопрос об эволютивном толковании возникает в связи с объективным изменением и развитием междугосударственной и внутригосударственной систем социальных отношений в сравнении с 1950 г., когда была подписана Конвенция.

Как неоднократно подчеркивалось в рамках настоящего Курса, ограничение прав и свобод человека должно а) осуществляться в соответствии с законом, т.е. быть предусмотренным законом, б) преследовать законные цели и в) быть необходимым в демократическом обществе. Право на личную, семейную жизнь, право на уважение жилища и корреспонденции не являются исключением.

8.2. Критерии правомерного вмешательства (ограничения)

в права и свободы

Примечание. Если иное не следует из контекста рассуждений, понятия "ограничение" и "вмешательство" в права и свободы являются по своему смысловому значению идентичными. Речь идет о действиях или бездействиях, вследствие которых происходит ущемление прав и свобод человека.

Вышеупомянутые критерии правомерного ограничения прав и свобод закреплены в том числе в п. 2 ст. 8 Конвенции, согласно которому "не допускается вмешательство со стороны публичных властей в осуществление этого права, за исключением случаев, когда такое вмешательство предусмотрено законом и необходимо в демократическом обществе в интересах национальной безопасности и общественного порядка, экономического благосостояния страны, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья или нравственности или защиты прав и свобод других лиц".

8.2.1. "В соответствии с законом"

Данная фраза подразумевает, в первую очередь, что обжалуемые меры, связанные с ограничением прав и свобод, должны основываться на законе ("Смирновы против Российской Федерации", п. 99 Постановления от 24 июля 2003 г.). Причем важно не просто наличие права, регулирующего возможность соответствующего ограничения, но и чтобы последнее было "определенным", "четким", "ясным" (см. подробнее Лекцию 6).

При рассмотрении дела "Хамидов против Российской Федерации" Суд обратил внимание, что ст. 21 Закона "О борьбе с терроризмом" освобождала лиц, участвующих в проведении контртеррористической операции, от ответственности за убытки, причиненные в том числе другим защищаемым законом интересам, и что Указ Президента РФ от 23 сентября 1999 г. "О мерах, направленных на усиление эффективности контртеррористических операций на территории Северо-Кавказского региона Российской Федерации" наделял командующего Объединенной группировкой принимать решения, обязательные для всех сил, входящих в указанную группировку. Предусматривая широкие полномочия должностных лиц государства в зоне поведения контртеррористической операции, рассматриваемые нормативные положения не определяют четко объем указанных полномочий и порядок их осуществления, с тем чтобы защитить лицо от произвольного вмешательства. Суд посчитал, что рассматриваемые положения сформулированы с использованием неопределенных, объемных понятий и не могут являться достаточным юридическим основанием для серьезного вмешательства, такого как использование сотрудниками внутренних дел в течение продолжительного периода времени принадлежавшего заявителю дома и иной собственности. Суд также принял во внимание решение Надтеречного районного суда Чеченской Республики от 14 февраля 2001 г., констатировавшее, что продолжающееся занятие имущества заявителя нарушает национальное право. С учетом вышеизложенного Суд пришел к выводу, что в отношении заявителя в том числе было допущено нарушение ст. 8 Конвенции ("Хамидов против Российской Федерации", п. п. 143, 144 Постановления от 15 ноября 2007 г.).

Примечание. Речь шла о двух периодах - с 13 октября 1999 г. по 23 февраля 2001 г. и с 24 февраля 2001 г. по 14 июня 2002 г. Применительно к последнему периоду времени нельзя не отметить, что на протяжении этого времени не исполнялось решение национального суда от 14 февраля 2001 г., признавшее незаконным занятие сотрудниками внутренних дел дома и иного недвижимого имущества заявителя.

Рассматривая соблюдение требования законности при осуществлении вмешательства в права и свободы человека, включая права, гарантируемые ст. 8 Конвенции, нельзя не сослаться на одно из самых первых дел в отношении Российской Федерации - дело Смирновых. Как следовало из текста Постановления Суда от 24 июля 2003 г., районный судья в качестве обеспечения явки заявителей в суд по уголовному делу удерживал общегражданские паспорта заявительниц. Суд расценил это как вмешательство в права, гарантируемые ст. 8, в частности речь шла о свободе личной и семейной жизни. Власти Российской Федерации не смогли продемонстрировать ни одного юридического положения, позволявшего судье удерживать у себя общегражданские паспорта. Соответственно, Суд признал нарушенными права заявителей, содержащиеся в ст. 8 Конвенции (п. п. 95 - 97, 100 Постановления).

Как видно, если отсутствует правовое основание, позволяющее государству осуществить вмешательство в гарантируемые Конвенцией права и свободы, либо такое основание имеется, но положения соответствующего источника права сформулированы недостаточно конкретно, четко, ясно, допускают неоднозначное толкование, либо правовой акт не был официально опубликован, то государство обязано воздерживаться от вмешательства в гарантируемые права и свободы, в противном случае Суд может констатировать нарушение соответствующих прав и свобод.

Важно вновь обратить внимание, что под понятием "закон", содержащимся в п. 2 ст. 8 Конвенции, как, впрочем, и в иных конвенционных положениях, понимается любой источник права, который признается в правовой системе государства. Это может быть собственно закон, конституция, подзаконные нормативные акты, обычаи, судебные прецеденты и т.д.

8.2.2. Наличие законной цели вмешательства

Одним из критериев правомерного ограничения прав и свобод человека является наличие законной цели вмешательства. "Не допускается вмешательство со стороны публичных властей в осуществление этого права, за исключением случаев, когда такое вмешательство предусмотрено законом и необходимо в демократическом обществе в интересах национальной безопасности и общественного порядка, экономического благосостояния страны, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья или нравственности или защиты прав и свобод других лиц" (п. 2 ст. 8 Конвенции). Интересы национальной безопасности и общественного порядка, экономического благосостояния страны, предотвращение беспорядков или преступлений, охрана здоровья или нравственности или защиты прав и свобод других лиц и представляют собой законные цели, способные оправдать вмешательство. Практика Суда в отношении Российской Федерации свидетельствует, что в настоящее время в России отсутствуют проблемы, связанные с формулированием целей, оправдывающих вмешательство в права и свободы человека.

8.2.3. "Необходимо в демократическом обществе"

Понятие необходимости подразумевает, что вмешательство соответствует неотложной социальной необходимости и, в частности, что вмешательство пропорционально преследуемой цели. Определяя, являлось ли вмешательство "необходимым в демократическом обществе", Суд принимает во внимание, что государство пользуется здесь определенной долей усмотрения. Однако исключения, предусматриваемые в п. 2 ст. 8, должны толковаться узко, и необходимость в этих исключениях должна быть убедительно установлена, продемонстрирована.

Суд достаточно часто анализирует соблюдение указанного критерия государствами - участниками Конвенции, включая Российскую Федерацию.

Так, по делу "Смирнов против Российской Федерации" Суд обратил внимание, что к обыскам помещений и выемке государство может обращаться с целью получения доказательств совершения преступлений. Суд должен был оценить, были ли основания, оправдывающие такое вмешательство, относящимися и достаточными и был ли соблюден принцип пропорциональности. Относительно последнего аспекта, во-первых, Суд должен быть уверенным, что соответствующее законодательство и практика позволяют лицам адекватные и эффективные средства защиты против злоупотреблений. Во-вторых, Суд должен рассмотреть обстоятельства каждого дела с целью определить, являлось ли вмешательство по конкретному делу пропорциональным преследуемой цели. При определении последнего вопроса Суд принял во внимание среди прочего обстоятельства принятия постановления об обыске, наличие доступных доказательств по делу, содержание и объем, характер такого постановления, сферу его действия, то, каким образом осуществлялся обыск, включая присутствие понятых во время обыска, а также уровень возможного влияния на работу и деловую репутацию от такого обыска. Что касается существующих в законодательстве Российской Федерации гарантий против злоупотреблений, то Суд подчеркнул, что в условиях отсутствия предварительного судебного санкционирования органы предварительного следствия обладали неограниченными возможностями в плане оценки целесообразности и объема проводимого обыска и выемки. В деле "Funke, Cremiex and Miailhe v. France" Суд обнаружил, что из-за отсутствия судебных гарантий ограничения и условия проведения обыска, предусматриваемые в законе, были нечеткими, много существовало лазеек для того, чтобы вмешательство в права заявителей не было строго пропорциональным преследуемой цели. Указанные обстоятельства позволили Суду констатировать факт нарушения по делу "Funke, Cremiex and Miailhe v. France" ст. 8 Конвенции. В настоящем деле "Смирнов против Российской Федерации" отсутствие предварительного судебного санкционирования было скомпенсировано возможностью последующего судебного контроля. Заявитель обратился с жалобой в суд, который, по мнению Суда, должен был оценить не только законность, но и необходимость (оправдание) осуществленного обыска. Суд обратил внимание на то, что сам заявитель не обвинялся, не был подозреваемым в совершении какого-либо уголовного правонарушения либо иной противоправной деятельности. Заявитель продемонстрировал документы, свидетельствующие, что в различное время он защищал в качестве адвоката интересы четырех лиц, проходивших по делу N 7806, в связи с которым и было принято постановление об обыске. При этих обстоятельствах особую озабоченность у Суда вызвало то обстоятельство, что во время осуществления обыска отсутствовали какие-либо гарантии сохранения в тайне документов, защищаемых по роду деятельности заявителя. Текст постановления об обыске был сформулирован в достаточно общих терминах, обращаясь неизбирательно к "любым объектам и документам, которые могут представлять интерес для расследования дела N 7806", без каких-либо ограничений. Постановление не содержит какой-либо информации о проводимом расследовании, целей обыска или оснований, почему имеется уверенность в том, что обыск в квартире заявителя позволит получить доказательства какого-либо правонарушения. Только после того, как сотрудники органа предварительного расследования пришли в квартиру, заявителю было предложено выдать документы, касающиеся акционерной компании "Т" и федеральной индустриальной группы "Р". Однако ни приказ, ни устные заявления сотрудников следствия не объясняли, почему документы, касающиеся деловых отношений между двумя частными компаниями, в которых заявитель не работал, могли быть обнаружены в апартаментах заявителя. Последующий судебный контроль не восполнил существующих пробелов в постановлении об обыске. Октябрьский суд г. Санкт-Петербурга подтвердил, что принятие постановления было оправданно как в отношении четырех определенных документов и других неидентифицированных документов, но, не описывая содержания ни одного из них, суд не предоставил объяснений об относимости к делу материалов, на которые имелась ссылка в постановлении, более того, два из четырех документов появились уже после того, как обыск был осуществлен. Суд посчитал, что национальные власти не смогли предоставить относящихся и достаточных оснований для принятия постановления о проведении обыска. Что касается того, каким образом осуществлялся обыск, то Суд обратил внимание на то, что использование достаточно объемных формулировок предоставило органам следствия неограниченные полномочия в определении того, какие документы представляют интерес для уголовного расследования; это привело к достаточно объемному изъятию документов. Изъятые документы не были ограничены отношениями между двумя частными компаниями. Более того, следователь забрал персональный ноутбук заявителя, жесткий диск компьютера и другие материалы, забрал ордера и договоры, касающиеся гражданских дел, не относящихся к отношениям между частными компаниями. Как подчеркивалось выше, при осуществлении обыска отсутствовали какие-либо гарантии, связанные с обеспечением профессиональной тайны адвоката, к примеру, запрет на изъятие документов, касающихся взаимоотношений адвокат-клиент, или наблюдение за обыском со стороны независимых лиц, способных определить, независимо от сотрудников следствия, какие документы охватываются понятием адвокатской тайны. Принимая во внимание те материалы, которые были изъяты, Суд пришел к выводу, что обыск нарушил адвокатскую тайну в той мере, которая была непропорциональна преследуемым законным целям. Суд вновь обратил внимание на то, что в тех случаях, когда в дело вовлекаются адвокаты, юристы, покушение на институт адвокатской тайны может повлиять на надлежащее осуществление правосудия и, как следствие, на права, гарантируемые ст. 6 Конвенции. Суммируя, Суд посчитал, что проведенный обыск без достаточных и относящихся к делу оснований в отсутствие гарантий обеспечения адвокатской тайны в квартире заявителя, не являющегося ни подозреваемым, ни обвиняемым в уголовном правонарушении и представляющего интересы обвиняемых по уголовному делу, в связи с расследованием которого и был осуществлен обыск, не был необходимым в демократическом обществе и поэтому было нарушение ст. 8 Конвенции ("Смирнов против Российской Федерации", п. п. 43 - 49 Постановления от 7 июня 2007 г.) <1>.

--------------------------------

<1> Похожая ситуация была предметом рассмотрения по делу "Алексанян против Российской Федерации" (п. п. 212 - 218 Постановления от 22 декабря 2008 г.).

Представляется, что в ходе оценки соблюдения критерия необходимости внимание следует уделять тому, можно ли было при существующих обстоятельствах дела иными, более "мягкими" средствами достичь тех законных целей, ради которых и происходит соответствующее вмешательство. Возможно ли вообще было избежать ограничения прав и свобод человека. Так, применительно к вышерассмотренному делу "Смирнов против Российской Федерации" следовало бы ответить на вопрос: можно ли было в интересах надлежащего осуществления следствия, правосудия изъять необходимые документы не у адвоката, а непосредственно в тех компаниях, у тех лиц, которые проходили по материалам уголовного дела?

Таким образом, любое вмешательство в права и свободы, включая права и свободы, гарантируемые ст. 8 Конвенции, должно иметь правовое основание, преследовать законные цели и быть необходимым в демократическом обществе. Несоблюдение государством одного из этих критериев позволяет Суду прийти к выводу о наличии нарушения конвенционных положений. Национальный суд, проверяя законность тех или иных действий, бездействия государства, касающихся ограничения прав и свобод человека, обязан учитывать вышеизложенные критерии. В частности, суд обязан установить не только наличие источника права, предусматривающего возможность вмешательства в права и свободы, но и присутствие законной цели, оправдывающей вмешательство, а также необходимость в ограничении прав и свобод. В противном случае суд должен прийти к выводу о неправомерности осуществленного ограничения.

8.3. Отдельные формы вмешательства в права

8.3.1. Усыновление (удочерение)

При рассмотрении дела "Шепелев против Российской Федерации" Суд подчеркнул, что между ребенком и его родителями существует связь, представляющая собой семейную жизнь даже тогда, когда во время рождения родители больше не живут вместе или их отношения прекратились. Неоспоримо, что когда произошло удочерение, то продолжала существовать связь между заявителем, являвшимся отцом по крови, и удочеренной А. Решение об удочерении явилось вмешательством в право заявителя на уважение семейной жизни, предусматриваемое п. 1 ст. 8. Такое вмешательство является нарушением ст. 8, если только оно не было осуществлено в соответствии с законом, не преследовало цели, будучи законным согласно п. 2 ст. 8, и не представлялось необходимым в демократическом обществе. Суд согласился с властями Российской Федерации, что решение районного суда об удочерении основывалось на соответствующих положениях национального права, а именно на ст. ст. 124 и 130 Семейного кодекса, предусматривающих, что удочерение позволяется, если это соответствует интересам ребенка, и что родительское согласие не требуется, если родитель не проживает вместе с ребенком по неуважительным причинам более шести месяцев. Нет сомнений в том, что вмешательство осуществилось в соответствии с законом, преследовало законную цель защиты прав и свобод ребенка. Рассматривая следующий вопрос, было ли вмешательство необходимым в демократическом обществе, Суд отметил, что по такого рода делам национальные власти имеют возможность допросить все заинтересованные стороны. Задача Суда не состоит в том, чтобы заменить собой органы государственной власти, а чтобы проанализировать в свете Конвенции решение, принятое национальными властями при осуществлении их полномочий по оценке фактических обстоятельств. Статья 8 требует, чтобы национальные власти соблюдали справедливый баланс между затрагиваемыми делом интересами, и в ходе поиска указанного баланса особое значение необходимо придавать интересам детей, которые, в зависимости от их существа и значения, могут перевешивать интересы родителей. Суд подчеркнул, что перед удочерением контакты между заявителем и ребенком носили нечастый и ограниченный по времени характер. Заявитель перестал жить вместе с дочерью, когда ей был один год и 10 месяцев, перестал встречаться с ней, когда ей исполнилось два года, т.е. более чем три года до принятия судом решения об удочерении. С другой стороны, ни одна из сторон не оспаривала наличие тесных связей между А. и С.А., являющимся мужем матери А. Перед удочерением А. они жили вместе уже более трех лет. А. рассматривает С.А. как своего отца. Таким образом, когда принималось судебное решение, значительный период времени существовали фактические семейные связи между А. и С.А. В этом отношении Суд напомнил, что существование или несуществование семейных связей есть важный вопрос факта, зависящий от существования реальной практики личных тесных связей. По настоящему делу решение об удочерении не приводило в движение связь между ребенком и лицом, которое удочерило его, а наоборот, консолидировало, формализовало уже существующие отношения. Суд принял во внимание выводы районного суда о том, что А. проживает в хороших условиях, необходимых для ее развития, что С.А. в состоянии обеспечивать воспитание и развитие ребенка. Каких-либо юридических препятствий для удочерения обнаружено не было. Районный суд также учел позицию органов опеки и попечительства, что удочерение соответствует интересам ребенка. В связи с вышеизложенным, принимая во внимание интересы ребенка, учтенные районным судом, а также ограниченную связь между заявителем и А. на протяжении более чем трех лет, предшествующих удочерению, Суд пришел к выводу, что решение об удочерении соответствует рамкам усмотрения, позволенным государству Конвенцией. Принимая во внимание цели, которые должны были быть достигнуты в ходе удочерения, нельзя сказать что последствия, повлиявшие на отношения заявителя с ребенком, являлись непропорциональными. Соответственно, отсутствовало какое-либо нарушение ст. 8 Конвенции ("Шепелев против Российской Федерации", п. п. 24 - 32 Постановления от 26 июля 2007 г.).

Установление (оспаривание) факта отцовства

При рассмотрении дела "Шофман против Российской Федерации" Суд обратил внимание, что решения национальных судов об отказе в удовлетворении требования заявителя об оспаривании отцовства основывались на законе, собственно на ст. 49 Кодекса о браке и семье, которая была применена в споре о ребенке, рожденном в момент действия Кодекса. Последний предусматривал право на оспаривание отцовства в течение одного года после того, как муж узнал или должен был узнать о регистрации рождения ребенка. Время начинало течь в отношении пресекательного срока независимо от того, сомневался или нет муж в своем биологическом отцовстве. Сравнительное исследование законодательства государств - участников Конвенции применительно к процедуре инициации иска об отцовстве свидетельствовало, что здесь отсутствует какое-либо единообразие. За исключением незначительного количества государств, где отсутствуют установленные законом временные пределы оспаривания отцовства, обычно такой срок ограничивается периодом от шести месяцев до одного года, однако может достигать и двух лет. Но различие в правовых системах касается не только сроков как таковых, но также и момента, с которого они начинают течь. В некоторых государствах период отсчитывается с момента, когда предполагаемый отец узнал или должен был узнать, что он был зарегистрирован в качестве отца ребенка. В других государствах точка отсчета начинается с момента, когда лицо узнало или должно было узнать об обстоятельствах, ставящих под сомнение его отцовство. Применительно к последней категории государств предусматривается второй ограничительный срок, дающий возможность оспаривания только до тех пор, пока ребенок является малолетним. В незначительном количестве государств сроки начинают течь с момента рождения ребенка, независимо от знания отцом каких-либо фактов. Суд уже ранее приходил к выводу, что установление сроков для оспаривания отцовства оправдывается желанием обеспечить правовую определенность в семейных отношениях и защитить интересы ребенка. При рассмотрении дела "Yildirim против Австрии" <1> Суд подчеркнул, что "если истек срок для оспаривания отцовства, более высокое значение имеют интересы ребенка в сравнении с интересами отца, оспаривающего свое отцовство". Однако указанный вывод был сделан применительно к делам, когда заявитель знал или имел основания для предположения, что он не является отцом с самого первого дня жизни ребенка, однако по причинам, не связанным с правом, не предпринял шагов по оспариванию отцовства в пределах установленных законом сроков.

--------------------------------

<1> Постановление от 19 октября 1999 г.

Примечание. В связи с этим нельзя не обратить внимание на значение как для Суда, так и для национальных судебных систем метода сравнительного правоведения при рассмотрении вопросов соблюдения прав и свобод человека. Критерий необходимости ограничения прав и свобод человека оценивается Судом в том числе через состояние законодательства других государств - участников Конвенции в сравниваемой сфере общественных отношений. Если в большинстве государств имеется более высокий уровень защиты прав и свобод человека, чем в конкретном государстве, нельзя исключать возможности того, что Суд применительно к такому государству может констатировать несоблюдение критерия необходимости в ограничении прав и свобод, что приводит к установлению нарушения соответствующих конвенционных положений.

По настоящему делу ситуация иная. Похоже, что в течение двух лет с момента рождения ребенка заявитель не подозревал о том, что ребенок не его и растил ребенка как собственного. Он узнал об обстоятельствах, ставящих под сомнение его отцовство, в сентябре 1997 г., когда установленный законом срок уже истек <1>. Когда заявитель узнал о том, что биологическая реальность, то, что он не является биологическим отцом ребенка, может быть иной, то без промедления предъявил иск. В течение трех месяцев с момента получения соответствующей информации, он подал заявление о разводе, а также иск об оспаривании отцовства. Суд подчеркнул, что районный суд на основе генетической экспертизы признал, что заявитель не являлся отцом ребенка. Был доказан биологический факт, что позволяло удовлетворить поданный заявителем иск. Сторонами, заявителем и властями Российской Федерации не оспаривалось, что иск был бы удовлетворен, если бы он был подан в течение одного года после регистрации рождения ребенка <2>. Суд обратил внимание, что правовые системы договаривающихся государств по-разному разрешают проблему, которая возникает, когда соответствующие обстоятельства становятся известными по истечении сроков. В некоторых государствах в порядке исключения суд может предоставить возможность инициировать процесс. В других государствах соответствующий иск может быть предъявлен прокурором. В деле заявителя оценка соответствующих обстоятельств возлагается на суд и предусматривается ст. 49 Кодекса о браке и семье. Рассматриваемое положение адекватно защищает интересы мужа, который, узнав о том, что он не является отцом ребенка, имеет право выбора: либо согласиться с юридической презумпцией его отцовства, либо ее опровергнуть в суде. Однако мужьям не позволено обращаться с соответствующими заявлениями, если им стало известно о биологической реальности по истечении одного года с момента регистрации рождения ребенка. Власти Российской Федерации не представили причин, оправдывающих необходимость в демократическом обществе указанного ограничения, предусматривая неизменяемый пресекательный срок, истекающий независимо от знания предполагаемым отцом обстоятельств, ставящих под сомнение его отцовство и тем самым могущих обусловить исключение в применении данного срока. Согласно прецедентной практике Суда, ситуация, при которой юридическая презумпция превалирует над биологической и социальной реальностью, не обращая внимания на установленные факты и желание заинтересованных лиц, без предоставления выгоды какой-либо стороне, несовместима с обязательством обеспечивать реальное уважение личной и семейной жизни, даже принимая во внимание широкое усмотрение государства в оценке рассматриваемой ситуации. Суд посчитал, что непредоставление заявителю возможности подать иск об оспаривании отцовства по истечении одного года, в случае когда информация становится известной после указанного срока, является непропорциональным преследуемой цели. Не был соблюден справедливый баланс между общими интересами соблюдения правовой определенности в семейных отношениях и правом заявителя опровергнуть юридическую презумпцию его отцовства с учетом биологических доказательств. Суд пришел к выводу, что, несмотря на широкое усмотрение государства в данном вопросе, последнее не смогло обеспечить заявителю право на уважение личной жизни, которым он наделен согласно ст. 8 Конвенции. Соответственно, было нарушение ст. 8 Конвенции ("Шофман против Российской Федерации", п. п. 36 - 46 Постановления от 24 ноября 2005 г.). Как известно, в действующем Семейном кодексе РФ отсутствует указание на соответствующие сроки (ст. 52) (подробнее см. Лекцию 20).

--------------------------------

<1> Ребенок родился 12 мая 1995 г.

<2> 16 ноября 2000 г. Железнодорожный суд г. Новосибирска отказал заявителю в удовлетворении его требований в связи с подачей иска по истечении одного года с момента регистрации рождения ребенка.

По делу "Калачева против Российской Федерации" заявительница жаловалась на предполагаемое нарушение Российской Федерацией ст. 8 Конвенции в связи с отказом национальных судов установить факт отцовства биологического отца ее дочери, несмотря на результаты экспертизы ДНК. Суд по данному делу в Постановлении от 7 мая 2009 г. подчеркнул, что национальные судебные органы столкнулись с конфликтом интересов матери ребенка, рожденного вне брака, и предполагаемым отцом. Хотя это не задача Суда - подменять собой компетентные национальные власти при выяснении наиболее оптимального варианта установления отцовства через судебные процедуры, Суду следует проанализировать, насколько действия властей, рассматривавших требования заявительницы, соответствовали требованиям и духу ст. 8 Конвенции (п. 32 Постановления). Согласно семейному законодательству Российской Федерации, решение, устанавливающее отцовство, должно следовать из полного и объективного анализа всех доказательств, которые подтверждают или опровергает происхождение ребенка. Более того, ни одно из доказательств не может иметь преимущественного значения для суда. Суд учитывает вывод национального суда и позицию властей Российской Федерации о том, что заявительница не смогла предоставить достаточные доказательства ее отношений с А. и его отцовства. Однако Суд напомнил, что в ходе осуществления судебного разбирательства районный суд назначил экспертизу ДНК для разрешения спора об отцовстве. Экспертиза показала, что имеется возможность на 99,99% того, что ответчик является отцом ребенка. Суд не упускает из виду то обстоятельство, что на сегодняшний день экспертиза ДНК является единственным научным методом, подтверждающим отцовство в отношении ребенка, и, соответственно, ее доказательственная сила значительно перевешивает иные доказательства, предоставляемые сторонами для того, чтобы доказать или опровергнуть факт интимных отношений. Заявительница утверждала, что она и ответчик скрывали свои отношения, поэтому генетическая экспертиза могла являться единственным убедительным доказательством оспариваемого отцовства. Ответчик подверг сомнению приемлемость результатов экспертизы, ссылаясь на предполагаемые нарушения во время взятия пробы. Заявительница, в свою очередь, оспорила его аргументы и настаивала на правильности проведения экспертизы. Национальные суды признали результаты экспертизы недопустимыми и отклонили требования заявительницы без назначения новой экспертизы. Суд вновь напомнил, что согласно ст. 8 Конвенции, рассматривая вопросы установления отцовства суды должны уделять особое внимание наилучшей защите интересов детей. По рассматриваемому делу интерес ребенка состоял в наличии недвусмысленного ответа на вопрос, является ли А. ее отцом. Похоже, что ответ на это вопрос нельзя было дать без экспертизы ДНК, и необходимо было провести повторную экспертизу, поскольку результаты первой были признаны недопустимыми из-за формальных процедурных оснований. Действительно, заявительница не заявляла ходатайства о проведении повторной экспертизы, как отмечают власти Российской Федерации. Но, как следует из буквального толкования Гражданского процессуального кодекса РФ, у суда имелась возможность по своей инициативе назначить повторную экспертизу, если правильность первоначальной экспертизы подверглась сомнению. Это было особенно важно по настоящему делу, когда за нарушение, связанное с изъятием пробы, если это и было, ответственно бюро медицинских экспертиз, т.е. государственный институт. На этом фоне национальные суды, признав результаты назначенной судом экспертизы ДНК недопустимыми, без инициации проведения новой экспертизы, не применили п. 2 ст. 87 ГПК РФ в свете принципов, изложенных в ст. 8 Конвенции. При таких обстоятельствах Суд посчитал, что национальные власти при рассмотрении дела заявительницы не исполнили своего позитивного обязательства по обеспечению справедливого баланса между столкнувшимися интересами сторон в процессе с учетом интересов ребенка. Соответственно, было допущено нарушение ст. 8 Конвенции (п. п. 33 - 38 Постановления от 7 мая 2009 г. по делу "Калачева против Российской Федерации").

8.3.2. Изменение имени, отчества и фамилии

По делу "Знаменская против Российской Федерации" заявительница жаловалась по ст. 8 Конвенции в связи с тем, что национальные суды не рассмотрели ее дело об установлении происхождения ее мертворожденного ребенка от умершего друга и внесении соответствующих изменений в имя ребенка. С точки зрения Суда, в основе настоящего дела лежит возможность заявительницы получить признание г-на Г. в качестве биологического отца умершего после рождения ребенка, несмотря на наличие юридической презумпции, что муж является отцом ребенка, родившегося в течение 300 дней с момента расторжения брака. Дача фамилии и отчества ее умершего друга мертворожденному ребенку является важным аспектом такого признания. По делу отношения между заявительницей и г-ном Г. не оспаривались. Никто не подвергал сомнению отцовство г-на Г. в отношении ребенка, которого заявительница родила 4 августа 1997 г. Поскольку ребенок умер после рождения, то установление отцовства не накладывало длительных обязательств поддерживать материально соответствующих лиц. Отсутствовал конфликт интересов заявительницы с какими-либо еще интересами. Отказывая в удовлетворении требований заявительницы, национальные суды не указали законных или убедительных оснований для сохранения прежнего положения status quo. Власти Российской Федерации признали, что национальные суды действовали неправомерно, рассматривая требования заявительницы через призму гражданских прав ребенка, не принимая во внимание права заявительницы.

Примечание. Как следовало из текста Постановления, национальные суды заняли следующую правовую позицию: ст. 49 Семейного кодекса РФ, регулирующая вопросы установления отцовства в судебном порядке, применяется в отношении живых детей. Принимая во внимание, что ребенок умер, он не имел гражданских прав и обязанностей, и указанное положение неприменимо. Дело подлежит прекращению, потому что оно не может быть рассмотрено в рамках гражданского судопроизводства. Кассационная инстанция, оставляя решение без изменения, также указала: "Дело не может быть рассмотрено через гражданский иск, поскольку ребенок не приобрел гражданских прав" (п. 17 Постановления от 2 июня 2005 г. по делу "Знаменская против Российской Федерации").

Власти Российской Федерации признали, что требование заявительницы должно было быть рассмотрено. Согласно прецедентной практике Суда, ситуация, когда юридической презумпции позволяют превалировать над биологической или социальной реальностью, без обращения внимания на установление фактов и желаний заинтересованных лиц, а также наличия какого-либо интереса, несовместима, даже учитывая усмотрение в этом отношении государства, с обязательством обеспечивать эффективное уважение личной и семейной жизни. Соответственно, было нарушение ст. 8 Конвенции ("Знаменская против Российской Федерации", п. п. 20, 25, 29 - 32 Постановления от 2 июня 2005 г.).

8.3.3. Признание лица недееспособным

По делу "Штукатуров против Российской Федерации" заявитель утверждал, что полное лишение дееспособности явилось неадекватным ответом на те медицинские психические проблемы, которые он испытывал. В ходе рассмотрения указанного дела Суд подчеркнул, что согласно ст. 8 власти должны обеспечить справедливый баланс между интересами душевнобольного лица и иными законными целями. Однако в таких сложных вопросах, как определение психического состояния лица, государства пользуются широким усмотрением. Это объясняется тем обстоятельством, что национальные власти непосредственно общаются с таким лицом и могут разрешить соответствующие вопросы. Задача Суда заключается в том, чтобы рассмотреть с точки зрения Конвенции решения, принятые властями в процессе осуществления их полномочий. В то же самое время уровень позволяемого усмотрения со стороны национальных властей варьируется в зависимости от существа вопросов и значения этих вопросов для заявителя. Более строгий контроль должен быть осуществлен в отношении серьезных ограничений в сфере личной жизни. Далее Суд напомнил, что, хотя ст. 8 Конвенции не содержит явных процессуальных требований, процесс принятия решения, представляющего вмешательство, должен быть справедливым и таким, чтобы обеспечить интересы, защищаемые ст. 8. Объем усмотрения государства зависит от процесса принятия решения. Если в ходе осуществления этого процесса были допущены серьезные упущения, выводы национальных властей в большей степени открыты для критики. В первую очередь Суд отметил, что вмешательство в право на личную жизнь заявителя было серьезным. Вследствие признания его недееспособным заявитель стал полностью зависим от его официального опекуна почти во всех сферах жизни. Более того, полная недееспособность применялась в отношении неопределенного периода времени и, как показало дело заявителя, не могла быть пересмотрена иначе как через опекуна, который препятствовал любой попытке прекратить применяемые меры. Во-вторых, Суд уже констатировал, что процедуры в Васильевском районном суде осуществлялись с нарушениями. Так, заявитель не принимал участия в судебном разбирательстве и лично не был допрошен судьей. Заявитель не смог оспорить в кассационном порядке решение от 28 декабря 2004 г., поскольку городской суд г. Санкт-Петербурга отказался рассматривать кассационную жалобу. Его участие в процессе принятия решения было сведено к нулю. Суд особенно озабочен тем, что слушания по делу заявителя продолжались 10 минут. При таких обстоятельствах нельзя сказать, что судья мог бы иметь какую-либо пользу от непосредственного контакта с заинтересованным лицом. В-третьих, Суд обратил внимание на мотивировочную часть решения от 28 декабря 2004 г. Суд учел серьезность обжалуемого вмешательства и тот факт, что судебные процедуры по делу заявителя в лучшем случае были небрежны. Суд отметил, что районный суд основывался только на медицинском заключении от 12 ноября 2004 г. Заключение упоминало агрессивное поведение заявителя, негативное отношение и антисоциальный образ жизни; обосновывалось наличие шизофрении, и поэтому заявитель не осознавал своих действий. В то же время заключение не объясняло, какого рода действия заявитель не понимал и не мог контролировать. Уровень заболевания заявителя непонятен, так же как и возможные последствия заболевания заявителя для общественной жизни, здоровья, моральных интересов. По этим основаниям заключение от 12 ноября 2004 г. являлось достаточно неопределенным. Суд не подверг сомнению компетенцию докторов, которые обследовали заявителя и признали, что заявитель серьезно болен. Однако, с точки зрения Суда, существование психических отклонений, даже если они носят серьезный характер, не могут являться единственным основанием, оправдывающим полную недееспособность. По аналогии с делами, касающимися лишения свободы, с целью обоснования полной недееспособности, психические расстройства должны быть такими, чтобы оправдать применение соответствующих мер. Вопросы, которые были сформулированы судьей докторам, не касались уровня заболевания заявителя. Вследствие этого в заключении от 12 ноября 2004 г. не исследовался в достаточных аспектах вопрос об уровне недееспособности заявителя. Представляется, что существующие законодательные рамки не оставляли судье иного. Гражданский кодекс Российской Федерации различает понятия полной дееспособности и полной недееспособности, однако он не различает пограничные ситуации, за исключением случаев злоупотребления наркотиками и алкоголем <1>. В этой связи Суд обратился к принципам, сформулированным в Рекомендации Комитета Министров Совета Европы N R (99) 4 "Принципы, касающиеся юридической защиты недееспособных взрослых". Хотя эти принципы не являются обязательными для Суда, они определяют общие европейские стандарты в рассматриваемой сфере. В противоречии с этими принципами российское законодательство не предусматривало более гибких форм вмешательства. В результате, с учетом обстоятельств дела, права заявителя, содержащиеся в ст. 8, были более строго ограничены, чем это было необходимо. Изучив процесс принятия решения и мотивировку национальных решений, Суд пришел к выводу, что вмешательство в право заявителя на частную жизнь было непропорциональным преследуемой цели. Соответственно, было нарушение ст. 8 Конвенции применительно полного признания заявителя недееспособным ("Штукатуров против Российской Федерации", п. п. 87 - 96 Постановления от 27 марта 2008 г.).

--------------------------------

<1> Речь идет об ограничении дееспособности лица, злоупотребляющего наркотиками и/или спиртными напитками (ст. 30 ГК РФ).

8.3.4. Запрет на встречу между родственниками

Как следовало из Постановления от 8 января 2009 г. по делу "Куимов против Российской Федерации", заявитель жаловался на запрет на встречу с приемным ребенком (А.) во время нахождения последнего в медицинском учреждении. Суд отметил, что А. была отобрана у приемных родителей 11 декабря 2003 г., и, несмотря на явные и многократные просьбы заявителя и его жены увидеть свою дочь, власти отказывали в такой возможности на протяжении 1 года 1 месяца и 15 дней до 25 января 2005 г., когда национальный суд обязал власти не вмешиваться в право родителей на общение с А. и участвовать в ее воспитании. Суд подчеркнул, что, отобрав ребенка у родителей в соответствии со ст. 77 Семейного кодекса Российской Федерации, национальные власти ограничили, но не лишили права заявителя как родителя на общение с ребенком. Суд также принимает во внимание, что решением Кировского областного суда от 28 декабря 2004 г. опека над А. была передана от приемных родителей к соответствующим органам опеки и попечительства, а также были определены ограничения в отношении прав приемных родителей согласно ст. 74 Семейного кодекса РФ. Суд отмечает, что указанное решение не лишило заявителя права на общение с его ребенком, поскольку ст. 75 Семейного кодекса РФ предусматривает право родителей поддерживать контакты с ребенком при условии, что эти контакты не будут иметь негативного влияния на ребенка. Это было признано районным судом, который в решении от 23 ноября 2003 г. отметил, что "родители продолжают пользоваться правами до тех пор, пока иное не определено в окончательном судебном решении". Суд подчеркивает, что отсутствует явная причина, оправдывающая отказ в просьбах заявителя во встречах с его дочерью как до, так и после решения от 28 декабря 2004 г. <1>, и власти не смогли указать ни одного основания для таких отказов. В этой связи Суд находит относящимися к делу выводы Первомайского районного суда, отметившего, что отсутствуют какие-либо упоминания того, что родители "умышленно вредили физическому и психологическому состоянию ребенка", а также заключение Кировского областного суда, который подчеркнул, что он не в состоянии был установить "какие-либо обстоятельства умышленного поведения приемных родителей как до 23 октября 2003 г. <2>, либо после 11 декабря 2003 г., которое противоречило бы интересам ребенка". С учетом вышеизложенного и несмотря на широкое усмотрение властей Российской Федерации, Суд пришел к выводу, что было нарушение ст. 8 Конвенции в отношении жестких <3> и неоправданных ограничений, установленных властями на встречу заявителя с А. в период с 11 декабря 2003 г. по 25 января 2005 г. (п. п. 98 - 102 Постановления от 8 января 2009 г.). Как видно, вышерассмотренные ограничения не соответствовали критерию правомерного ограничения прав и свобод человека - "необходимость в демократическом обществе", что привело к констатации Судом конвенционных нарушений со стороны Российской Федерации.

--------------------------------

<1> Указанным судебным актом Кировский областной суд частично отменил и частично изменил решение районного суда. В частности, суд отменил решение в части отмены удочерения, но оставил в силе решение передать опеку над ребенком органам опеки и попечительства. Областной суд также установил ограничения в отношении прав родителей согласно ст. 74 Семейного кодекса РФ.

<2> Когда приемная дочь была помещена в больницу для лечения зрения.

<3> Буквальный перевод (severe - англ.).

8.3.5. Запрет лишенным свободы лицам

на встречу с родственниками

По делу "Линд против Российской Федерации" заявитель жаловался на то, что ему, будучи лишенному свободы во время судебного следствия, не дали возможность проститься в Гааге с умирающим отцом, тем самым была нарушена ст. 8 Конвенции.

Суд неоднократно обращал внимание, что отказ в свидании с больным родственником или посещении похорон родственника представляют собой вмешательство в право на уважение семейной жизни. Соответственно, отказ освободить заявителя с тем, чтобы он увидел своего умирающего отца и посетил прощальную церемонию, представляет собой вмешательство в права заявителя, гарантируемые ст. 8 Конвенции. Суд вновь напомнил, что любое вмешательство в право лица на уважение личной и семейной жизни будет нарушением ст. 8, если только вмешательство не было совершено в соответствии с законом, преследовало законную цель или цели и было пропорциональным целям, которые должны быть достигнуты. Суд с удовлетворением констатировал, что вмешательство было осуществлено согласно закону, а именно п. 1 ст. 108 УПК РФ, предусматривающему лишение свободы в качестве меры пресечения лиц, обвиняемых в совершении преступлений, наказание за которые составляет два и более лет лишения свободы. По смыслу п. 2 ст. 8 Конвенции вмешательство преследовало законную цель, а именно защиту публичной безопасности и предотвращение беспорядков или совершение преступления. Остается установить, было ли вмешательство необходимым в демократическом обществе. Статья 8 Конвенции не гарантирует лишенным свободы лицам безусловное право навещать больных родственников или похороны родственников. Это зависит от усмотрения национальных властей, рассматривающих соответствующую просьбу. Контроль со стороны Суда ограничен анализом принятых мер в контексте конвенционных прав заявителя, принимая во внимание широту усмотрения, которым располагают договаривающиеся государства. Одновременно Суд подчеркнул, что если лишенное свободы лицо должно подчиниться некоторым ограничениям своих прав и свобод, каждое такое ограничение должно быть оправданным как необходимое в демократическом обществе. Обязанность государства заключается в демонстрации того, что такая реальная необходимость существует, т.е. оно должно показать, что имеется существенная социальная необходимость. При рассмотрении одного из дел Суд принимал во внимание следующие факторы, чтобы оценить, был ли необходимым в демократическом обществе отказ навестить больного родственника и посетить похоронную церемонию: стадия уголовных процедур, возбужденных против заявителя, существо уголовного правонарушения, характер заявителя, серьезность заболевания родственника, уровень родственных связей, возможность сопровождения освобождаемого лица и т.д. Нарушение ст. 8 было констатировано по делу "Ploski против Польши", где заявитель, который не был еще осужден, обвинялся в ненасильственном преступлении и пытался попасть на похороны своих родителей, которые умерли один за другим в течение одного месяца, власти по указанному делу не продемонстрировали убедительных причин отказа и не рассмотрели возможность сопровождения заявителя. В свою очередь, по делу "Sannino против Италии" отказ был оправдан, поскольку заявитель обвинялся в совершении убийства и имел неспокойный характер. Он пытался навестить своего дедушку, который не был близким родственником и состояние здоровья которого не внушало серьезных опасений. По недавно рассмотренному делу "Schemkamper против Франции" Суд также констатировал отказ оправданным, так как отец заявителя не чувствовал себя настолько плохо, чтобы не мог его навестить в месте лишения свободы. Возвращаясь к настоящему делу, Суд отметил, что отец заявителя болел раком в Гааге. Он просил о проведении эвтаназии, которая была назначена на 29 сентября 2005 г. Особенность настоящего дела заключается в том, что заранее была известна дата смерти отца заявителя и что он должен был умереть в течение этих дней. Это была последняя возможность для заявителя встретиться со своим отцом. Принимая во внимание, что отец заявителя находился в больнице в плохом состоянии, было нереально ожидать его приезда в следственный изолятор. Учитывая исключительные обстоятельства настоящего дела, а также соображения гуманности, национальным властям следовало бы изучить просьбу об освобождении с особым вниманием и тщательностью. Национальные власти оправдали отказ временно освободить заявителя ссылками на его датское подданство и потенциальную возможность скрыться. Суд осознал тот факт, что отец заявителя находился в Гааге и для того, чтобы его увидеть, заявитель должен был бы поехать в Нидерланды, тем самым покинув юрисдикцию Российской Федерации. Суд разделил опасения национальных властей, что заявитель мог бы и не вернуться обратно. В этой связи остается открытым вопрос - просить помощи у датских властей. Российские власти не рассматривали вопрос об обращении с такой просьбой, несмотря на то что датский посол трижды связывался с ними с ходатайством об освобождении заявителя. Принимая во внимание, что национальные власти лучше способны оценить ситуацию, чем Суд, последний может констатировать, что, отказывая в удовлетворении просьбы об освобождении с целью навестить умирающего отца в Гааге и посетить прощальную церемонию, национальные власти превысили широту позволяемого им усмотрения. Уважение семейной жизни заявителя требует, чтобы поданное ходатайство об освобождении было удовлетворено либо должен быть предоставлен альтернативный вариант попрощаться с умирающим отцом. Суд в этом отношении отметил, что заявителю было позволено поговорить по телефону со своим отцом только на русском языке. Разговор длился одну минуту и был прерван администрацией. Власти Российской Федерации не представили объяснений необходимости прерывания разговора. Суд посчитал, что минута разговора на языке, который отец заявителя с трудом понимал, не давала возможности заявителю попрощаться с его умирающим отцом. Других возможностей связи с отцом предоставлено не было. Принимая во внимание вышеизложенное, Суд пришел к выводу, что национальные власти не смогли обеспечить уважение семейной жизни заявителя, как того требует ст. 8 Конвенции. Соответственно, было нарушение указанного положения ("Линд против Российской Федерации", п. п. 92 - 99 Постановления от 6 декабря 2007 г.).

По делу "Власов против Российской Федерации" заявитель обратил внимание на то, что чрезмерные ограничения, касающиеся встреч с его родственниками во время предварительного заключения, представляют нарушение ст. 8 Конвенции. Суд, рассматривая указанное дело, отметил, что заключение, как и иные меры, лишающие лица свободы, содержат ограничение личной и семейной жизни. Однако в порядке уважения права лишенного свободы на семейную жизнь очень важно, чтобы власти позволяли такому лицу поддерживать отношения с близкими родственниками. Такие ограничения, как фиксированное количество встреч с родственниками, слежение за этими встречами и, если это обусловливается существом совершенного преступления, подчинение заключенного специальному режиму или специальным мероприятиям по осуществлению визитов родственников - все это представляет собой вмешательство в права, гарантируемые ст. 8, но само по себе не является нарушением указанного конвенционного положения. Тем не менее любое ограничение такого рода должно осуществляться согласно закону, преследовать одну или более законных целей, зафиксированных в п. 2 данного положения, и, в дополнение, быть оправданным, т.е. быть "необходимым в демократическом обществе". Суд отметил, что с момента заключения заявителя под стражу, в августе 1999, и до середины января 2001 г. любые ходатайства о встрече с семьей следователем отклонялись. Суд пришел к выводу, что 17-месячный запрет на встречу с родственниками представляет собой вмешательство в право заявителя на уважение семейной жизни. В первую очередь Суд должен был изучить, осуществлялось ли это ограничение согласно закону. Вмешательство основывалось на ст. 18 Федерального закона "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений" и соответствующего положения Правил внутреннего распорядка следственных изоляторов уголовно-исполнительной системы Министерства внутренних дел Российской Федерации, утвержденных Приказом МВД России от 20 декабря 1995 г., которые предусматривают возможность разрешения следователем встречи с родственниками не более двух раз в месяц. Суд удовлетворен, что отказ во встрече с родственниками имел правовую основу. Однако Суд напомнил, что выражение "согласно закону" требует не только, чтобы имелся источник права, фиксирующий возможность осуществления соответствующих ограничений, но рассматриваемое выражение подразумевает качество закона. Закон должен быть достаточно ясным, чтобы позволить частному лицу увидеть, в каких случаях, при каких условиях государство вправе обратиться к мерам, связанным с ограничением прав и свобод. Более того, национальное право должно предусматривать меры правовой защиты против произвольного вмешательства властей государства в права, гарантируемые Конвенцией. По делам, где речь идет о влиянии на основные права, правовые полномочия, предоставленные исполнительной властью и сформулированные в нечетких понятиях, могут противоречить принципу господства права. Соответственно, закон должен четко определять объем таких полномочий, возложенных на компетентные органы государства, и способ осуществления таких полномочий, принимая во внимание законную цель соответствующих мер в порядке обеспечения частного лица защитой против произвольного вмешательства. Суд подчеркнул, что как Федеральный закон "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений", так и Правила внутреннего распорядка следственных изоляторов уголовно-исполнительной системы Министерства внутренних дел Российской Федерации были доступны заключенным. Но соответствующие положения были далеки от предсказуемости, потому что они наделяли неограниченными полномочиями следователя по рассматриваемому вопросу и не указывали обстоятельства, при которых родственникам может быть отказано во встрече с заключенным. Исследуемые нормативные положения просто упоминали возможность отказа во встрече с родственниками, ничего не говоря о продолжительности таких мер или о мотивах, оправдывающих такие меры. Не упоминается возможность обжалования такого отказа, вправе ли суд принять такое дело к своему рассмотрению. Из этого следует, что положения российского права, регулирующие вопросы встречи родственников с заключенными, не предусматривали с разумной ясностью объем и способ осуществления соответствующих полномочий, возложенных на органы государства, соответственно, заявитель не обладал минимальным уровнем защиты, которым пользуются лица согласно принципу господства права в демократическом обществе. С учетом вышеизложенного Суд пришел к выводу, что рассматриваемое вмешательство не отвечало критерию "согласно закону". Поэтому не было необходимости в изучении вопроса, соответствовало ли оно условиям, определенным в п. 2 ст. 8 Конвенции ("Власов против Российской Федерации", п. п. 123 - 127 Постановления от 12 июня 2008 г.).

Вопрос о законности и необходимости ограничений на встречу с родственниками лишенного свободы заявителя был рассмотрен также по делу "Моисеев против Российской Федерации". Как следовало из текста Постановления по данному делу (от 9 октября 2008 г.), во время лишения свободы на протяжении некоторых периодов времени заявителю не позволяли встретиться с его семьей, в другие периоды времени ему позволяли встретиться с семьей два раза в месяц в течение одного часа. Во время этих встреч он был отделен от своей семьи стеклянной перегородкой. Суд посчитал, что указанные ограничения представляют собой вмешательство в право заявителя на уважение его семейной жизни. Поэтому Суд рассмотрел вопрос, были ли данные ограничения оправданны по указанному делу.

Отказ во встречах с семьей на протяжении продолжительного времени. Заявителю не позволяли встретиться с семьей с июля 1998 г. по апрель 1999 г., с марта по сентябрь 2000 г., а также в декабре 2001 г. и январе 2002 г. Суд в первую очередь выяснил, был ли отказ основан на законе. Ограничение предусматривалось ст. 18 Федерального закона "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений", которая, как уже было отмечено выше, содержала дискреционное право <1> следователя разрешить встречу с родственниками до двух раз в месяц. Суд был удовлетворен, что исследуемое ограничение основывалось на национальном праве. Однако Суд вновь подчеркнул, что выражение "в соответствии с законом" предусматривает не только то, что ограничение должно иметь правовую основу, но также обращает наше внимание на качество рассматриваемого источника права. Закон должен быть достаточно ясным, позволяющим частным лицам знать, при каких обстоятельствах и условиях органы государства вправе реализовать рассматриваемые меры (ограничения). В дополнение национальное право должно предусматривать правовую защиту против произвольного вмешательства органов государства в права, гарантируемые Конвенцией. По вопросам, влияющим на фундаментальные права, будет противоречие принципу господства права, если полномочия органов государства будут определены нечеткими (неограниченными) формулировками. Соответственно, закон должен определять объем таких полномочий, возлагаемых на органы государства, и способы их реализации с достаточной ясностью, принимая во внимание законную цель, ради достижения которой и предпринимаются ограничения, с целью эффективной защиты частного лица против произвольного вмешательства. Суд подчеркнул, что Федеральный закон "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений" был официально опубликован и стал доступен для заявителя. Однако соответствующие положения указанного Закона не соответствуют требованию предсказуемости, потому что он наделяет неограниченными полномочиями следователя по вопросам разрешения встречи лиц, лишенных свободы, с их семьей и не определяет обстоятельства, при которых в свидании с родственниками может быть отказано. Исследуемое положение Закона в большей степени предусматривает возможность отказа во встречах с семьей, ничего не говоря о продолжительности предпринимаемых мер, а также основаниях, гарантирующих их применение. Ничего не сказано о возможности оспаривания отказа, может ли суд рассмотреть такой отказ. Из этого следует, что условия российского Закона, регулирующего вопросы свидания с семьей, не определяют с разумной четкостью объем и механизм реализации соответствующих полномочий, возложенных на органы государства, поэтому заявитель не обладал минимальным уровнем защиты, которым пользуются граждане в демократическом обществе согласно принципу господства права. С учетом вышеизложенного Суд пришел к выводу, что отказ во встречах с семьей не соответствовал требованию законности, в связи с этим не было необходимости оценивать, были ли соблюдены иные требования ограничения прав и свобод человека, содержащиеся в п. 2 ст. 8 Конвенции. Соответственно, было нарушение ст. 8 в аспекте отказа встречи заявителя со своей семьей во время лишения его свободы ("Моисеев против Российской Федерации", п. п. 247 - 251 Постановления от 9 октября 2008 г.). Ограничения по продолжительности и частоте встреч заявителя с семьей. Здесь Суд обратил внимание, что ограничения по частоте и продолжительности встреч лишенного свободы лица с его семьей предусматриваются ст. 18 Федерального закона "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений". Суд согласился, что указанные ограничения преследуют законные цели защиты общественной безопасности и предотвращения беспорядков и преступлений <2>. Применительно к необходимости рассматриваемых ограничений в демократическом обществе Суд напомнил, что по ряду дел против Италии он уже исследовал режим следственных изоляторов, похожий на тот, которому был вынужден подчиняться заявитель. Исследованный режим ограничивал количество встреч с семьей не более двух раз в месяц и предусматривал наличие стеклянной перегородки между лишенным свободы лицом и посещающими родственниками. Принимая во внимание мафиозные организованные группы, где семейные отношения играют решающую роль, Суд подчеркнул, что такой специальный режим являлся эффективным в ограничении связей между лишенными свободы членами мафиозных группировок и внешним миром, а также в предотвращении организации и совершении ими преступлений как внутри мест лишения свободы, так и вовне. Это привело Суд к выводу, что в исключительных обстоятельствах расследования деятельности мафиозных группировок обжалуемые меры были необходимы и пропорциональны законной цели. По настоящему делу ("Моисеев против Российской Федерации") власти Российской Федерации не предоставили ни одного основания, оправдывающего ограничения, за исключением ссылки на примененный Закон. Суд с сожалением отметил, что Закон по общему правилу ограничивает встречи лишенного свободы лица с семьей максимально в количестве двух раз в месяц, не позволяя проявить в этом вопросе гибкость относительно определения, являются ли такие ограничения необходимыми в каждом отдельном случае. Что касается ситуации с заявителем, то Суд не в состоянии определить необходимость в таких серьезных ограничениях по частоте и продолжительности встреч с семьей. Суд подчеркнул, что жена заявителя не являлась ни свидетельницей, ни соучастницей совершенного преступления, что снимало риск сговора либо возникновения препятствий в аспекте собирания доказательств. Аналогично можно сказать и о дочери заявителя, которая была несовершеннолетней во время следствия. При таких обстоятельствах и принимая во внимание продолжительность ограничения встреч заявителя с его семьей, Суд пришел к выводу, что рассмотренные ограничения не являются необходимыми в демократическом обществе с "целью предотвращения беспорядков и совершения преступления". В действительности рассмотренные ограничения влияли на семейную жизнь заявителя в таком объеме, который не мог быть оправдан ни имманентными ограничениями, обусловленными режимом лишения свободы, ни той законной целью, на которую ссылались власти Российской Федерации. Суд указал, что власти Российской Федерации не смогли поддержать справедливый баланс между примененными ограничениями и достигаемой целью. Соответственно, было нарушение ст. 8 в аспекте ограничений на количество и продолжительность встреч заявителя со своей семьей ("Моисеев против Российской Федерации", п. п. 252 - 256 Постановления от 9 октября 2008 г.).

--------------------------------

<1> Это такое право, реализация которого зависит от усмотрения (дискреции) управомоченного субъекта.

<2> Суд согласился, что указанные меры (ограничения) являлись законными, т.е. имели правовую основу, и преследовали законные цели. Хотя выше, сославшись на рассматриваемый Закон, Суд посчитал отсутствие правового основания отвечающим требованию правовой определенности.