И основных свобод. Право на свободу выражения

СВОЕГО МНЕНИЯ <1>

--------------------------------

<1> Практика Суда в отношении Российской Федерации свидетельствует в принципе о совместном рассмотрении ст. ст. 9 и 11 Конвенции. Указанное обстоятельство обусловило решение автора о первоначальном рассмотрении ст. 10, а затем - совместном рассмотрении ст. ст. 9 и 11 Конвенции.

В силу ст. 10 Конвенции "1. Каждый имеет право свободно выражать свое мнение. Это право включает свободу придерживаться своего мнения и свободу получать и распространять информацию и идеи без какого-либо вмешательства со стороны публичных властей и независимо от государственных границ. Настоящая статья не препятствует государствам осуществлять лицензирование радиовещательных, телевизионных или кинематографических предприятий. 2. Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и ответственность, может быть сопряжено с определенными формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально, или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия".

9.1. Общие положения

При рассмотрении дела "Джавадов против Российской Федерации" Суд обратил внимание, что свобода выражать свое мнение является одной из существенных основ демократического общества и представляет собой одно из основных условий развития такого общества и самореализации человека. См. также Постановление от 21 июля 2005 г. по делу "Гринберг против Российской Федерации" (п. 23).

Статья 10 защищает не только информацию, идеи как субстанцию, но также и средства ее распространения, поскольку любые ограничения, касающиеся средств массовой информации, с необходимостью влекут вмешательство в право получать и распространять информацию. Осуществление свобод, закрепленных в п. 1 ст. 10, включающих свободу распространять информацию, может быть подчинено некоторым формальностям и условиям. Хотя ст. 10 не предусматривает запрет наложения предварительных ограничений <1> на публикации, соответствующее право должно содержать явное определение обстоятельств, когда такие ограничения допустимы, особенно когда они препятствуют публикации периодической информации. Опасность, содержащаяся в предварительных ограничениях, заставляет Суд подвергать соответствующие ситуации тщательному анализу (п. п. 31, 32 Постановления от 27 сентября 2007 г.).

--------------------------------

<1> Речь идет о предварительном запрете публикации той или иной информации.

Учитывая п. 2 ст. 10, последняя применяется не только в отношении информации, идей, которые приятно получать как безобидные или не представляющие интереса, но также и к информации, идеям, которые шокируют, волнуют, нарушают спокойствие. Это требования плюрализма, терпимости и широкомыслия, без которых не может существовать демократическое общество ("Годлевский против Российской Федерации", п. 33 Постановления от 23 октября 2008 г.).

Согласно п. 2 ст. 10 Конвенции у государства существует достаточно небольшая свобода усмотрения в аспекте ограничения политических выступлений, дискуссий по вопросам, представляющим общественный интерес. Хотя нельзя утверждать, что гражданские служащие сознательно ставят себя в положение, обусловливающее тщательный контроль за каждым сказанным ими словом, осуществленным действием, гражданские служащие, действующие в официальном качестве, по аналогии с политиками, должны быть более терпимыми к критике, чем обычные лица ("Дюндин против Российской Федерации", п. 26 Постановления от 14 октября 2008 г.).

Пресса имеет важное значение в демократическом обществе. Хотя она не должна выходить за определенные рамки, особенно когда речь идет о репутации и правах других лиц и необходимости предотвращения раскрытия конфиденциальной информации, ее обязанность тем не менее заключается в распространении информации и идей по всем вопросам, представляющим общественный интерес, образом, совместимым с обязательствами и ответственностью прессы. Речь идет не только о распространении информации, но и о праве общества получать информацию. В ином случае пресса не будет в состоянии играть важную роль "общественной сторожевой собаки" <1>. Свобода журналистской деятельности охватывает возможное обращение к средствам преувеличения или даже провокации. Указанная свобода подчиняется исключениям, содержащимся в п. 2 ст. 10, которые должны узко толковаться. Необходимость ограничения свободы должна быть убедительно продемонстрирована. Статья 10 Конвенции защищает право журналистов распространять информацию по вопросам общественной значимости при условии, что журналисты действуют добросовестно, на основе фактического материала, содержащего достоверную и точную информацию, собранную согласно журналистской этике. Согласно п. 2 ст. 10 Конвенции, свобода выражения сопряжена с "обязанностями и ответственностью", что применимо и в отношении средств массовой информации даже по вопросам серьезной общественной значимости. Рассматриваемые "обязанность и ответственность" имеют место в случаях, когда речь идет о защите репутации конкретных лиц и нарушении прав других. Поэтому требуются особые основания, освобождающие средства массовой информации от ответственности подтверждать сведения фактического порядка, которые порочат достоинство отдельных лиц. Существование таких обстоятельств зависит от существа и уровня порочащих сведений, а также от того, в какой степени средства массовой информации могут рассматривать свои источники в качестве достоверных применительно к распространенной информации. В случаях публикаций интервью необходимо осуществлять различие между суждениями, исходящими от журналиста, и цитируемой из других источников информацией, поскольку наказание журналиста за распространение информации, полученной от иных лиц во время интервью, серьезно подорвет вклад прессы в обсуждение общественно значимых вопросов и невозможно себе представить ситуацию привлечения журналиста к ответственности в данном случае, если только не существуют особые обстоятельства ("Дюндин против Российской Федерации", п. п. 27 - 29 Постановления от 14 октября 2008 г.).

--------------------------------

<1> Дословный перевод.

Как выше подчеркивалось, ограничение прав и свобод человека должно не только осуществляться на правовой основе, преследовать законные (социально значимые) цели, но и быть необходимым в демократическом обществе. Принимая во внимание практику Суда, представляется возможным рассмотреть настоящую лекцию через призму соблюдения Российской Федерации права на свободу выражения мнения критериев правомерного ограничения прав и свобод человека.

9.2. Соблюдение критерия законности

Так, по делу "Джавадов против Российской Федерации" стороны не возражали, что отказ в регистрации газеты под предложенным наименованием <1> является вмешательством в свободу заявителя на выражение своего мнения, защищаемую п. 1 ст. 10. Такое вмешательство конституирует нарушение ст. 10, если только не будет продемонстрировано, что оно предусматривалось законом, преследовало одну или более социально значимую цель, указанные в п. 2 ст. 10, и было необходимо в демократическом обществе для достижения таких целей. В первую очередь необходимо было убедиться, что обжалуемое вмешательство основывалось на законе. Суд подчеркнул, что одним из требований, вытекающих из формулировки "предусмотрено законом", является предсказуемость рассматриваемых мер. Норма не может рассматриваться в качестве права, если она не сформулирована с достаточной четкостью, чтобы дать возможность лицу регулировать свое поведение: лицо должно быть в состоянии, при наличии соответствующей помощи, предвидеть с разумной степенью последствия, к которым может привести осуществляемое действие. Уровень четкости зависит в значительной степени от содержания используемых механизмов, средств, сферы общественных отношений, количества и статуса людей, к которым относятся предпринимаемые меры. Закон, который содержит дискреционные полномочия, сам по себе не противоречит принципу "предусмотрено законом", при условии, что объем полномочий и способ, как они осуществляются, прописаны достаточно четко, чтобы обеспечить надлежащую защиту от произвола. Суд также обратил внимание, что регистрация газет регулируется Законом "О средствах массовой информации". Национальные суды обращались к ст. 13 Закона как к правовому основанию, подтверждающему отказ в регистрации газеты заявителя. Указанное положение предусматривает, что информация должна соответствовать реальному положению вещей <2>. Национальные суды посчитали, что отказ в регистрации был оправдан, так как предполагаемое название газеты свидетельствовало о связи с Администрацией Президента Российской Федерации, что не являлось правдой, а также потому, что газета планировала охватывать более широкий круг субъектов, нежели как это следует из названия. Аналогичная ситуация уже рассматривалась Судом по делу "Gaweda v. Poland", где было подчеркнуто, что требование о соответствии названия журнала реальности является необоснованным с точки зрения свободы прессы. Название периодического журнала само по себе не является заявлением, поскольку его функция сводится к идентификации представляемого издания на рынке прессы для фактических и потенциальных читателей. Суд подчеркнул, что требование о соответствии названия газеты реальному положению вещей должно основываться на законодательстве, которое явно санкционирует действие указанного требования. По делу "Gaweda v. Poland" Суд констатировал факт нарушения ст. 10 Конвенции в связи с тем, что интерпретация национального законодательства судами вводила новый критерий ограничения, который невозможно было предвидеть на основе нормативного положения, регулирующего ситуацию, при которой в регистрации названия журнала было отказано. Похожая ситуация происходит и по настоящему делу. Национальные суды исходили из фразы "реальное состояние вещей", предусмотренной в ст. 13 Закона "О средствах массовой информации", а также дискреционного полномочия, используемого в пользу органов, отказывающих в регистрации, если они посчитают, что название средства массовой информации не удовлетворяет критерию правдоподобности или приводит к неправильному восприятию. Суд посчитал, что такое расширительное толкование не основывалось на каком-либо нормативном положении, которое явно предоставляет такую возможность, и не могло быть реально предвидено заявителем. Поэтому способ, которым "формальности" для регистрации были интерпретированы и применены в ходе реализации заявителем свободы выражения, не отвечал конвенционному требованию "качество закона". При таких обстоятельствах Суд пришел к выводу, что вмешательство в права заявителя не было основано на законе по смыслу п. 2 ст. 10 Конвенции. Соответственно, не было оснований в исследовании соблюдения иных критериев, указанных в п. 2 ст. 10 Конвенции ("Джавадов против Российской Федерации", п. п. 33 - 40 Постановления от 27 сентября 2007 г.). Несоблюдение Российской Федерацией критерия законности ограничения позволило Суду констатировать в отношении заявителя нарушение ст. 10 Конвенции.

--------------------------------

<1> "Письма Президенту".

<2> Как следует из п. 2 ч. 1 ст. 13 Закона РФ "О средствах массовой информации", "отказ в регистрации средства массовой информации возможен только по следующим основаниям:... 2) если указанные в заявлении сведения не соответствуют действительности".

9.3. Соблюдение критерия "необходимости

в демократическом обществе"

По делу "Красуля против Российской Федерации" Суд рассмотрел соблюдение государством критерия необходимости, являющегося также одним из важных условий правомерного ограничения прав и свобод человека. Здесь Суд обратил внимание, что осуждение заявителя явилось вмешательством в права, гарантируемые ст. 10 Конвенцией; указанное вмешательство было основано на законе (п. 2 ст. 129 УК РФ); преследовало социально значимую цель - защиту прав других лиц, что предусматривается п. 2 ст. 10. Требовалось определить, было ли вмешательство "необходимым в демократическом обществе". При определении соблюдения критерия необходимости Суд должен был изучить, соответствовало ли вмешательство неотложной социальной необходимости, было ли оно пропорционально и являлись ли основания для такого вмешательства достаточными и относящимися. Оценивая наличие "неотложной социальной необходимости" и те меры, которые требуется принять для достижения соответствующих целей, государства обладают некоторой свободой. Но такая свобода не является неограниченной, и ее реализация контролируется одновременно и Судом, чья задача заключается в том, чтобы вынести окончательное суждение, совместимо ли ограничение с правами и свободами, защищаемыми в ст. 10. Задача Суда, осуществляющего свои контрольные функции, заключается не в том, чтобы заменить национальные власти, а проверить через ст. 10 решения, которые были приняты государством. Осуществляя такой контроль, Суд должен убедиться, что национальные власти применяли стандарты, которые находились в соответствии с принципами, закрепленными в ст. 10, и, более того, что они основывали свои решения на приемлемой оценке относящихся к делу фактов.

Примечание. См. также Постановление от 6 декабря 2007 г. по делу "Филатенко против Российской Федерации" (п. 39).

Суд посчитал, что привлечение заявителя к гражданско-правовой ответственности (выплата в пользу истцов 2500 руб.) нарушало его право, гарантируемое ст. 10 Конвенции. В частности, речь шла о том, что во время прямой трансляции дебатов по поводу парламентских выборов 1999 г. заявитель попросил показать реакцию участников на сообщение, что один из членов политического движения "Единство" сорвал флаг с автомобиля оппонента. Руководитель региональной организации посчитал, что это наносит ущерб репутации политического движения и предъявил иск.

Оценивая конкретные обстоятельства дела, Суд должен принять во внимание следующие аспекты: положение заявителя, положение лица, против которого была направлена критика, существо публикации, квалификация высказанного со стороны национальных судов, слова, которые были использованы заявителем, и наказание, к которому был осужден заявитель. Применительно к положению заявителя Суд указал, что он являлся журналистом и редактором газеты. Он был осужден за свою публикацию, поэтому осуществленное вмешательство должно быть рассмотрено в аспекте значения прессы в деле функционирования политической демократии. Суд подчеркнул, что исключения из свободы журналистской деятельности, закрепленные в п. 2 ст. 10, должны толковаться узко и необходимость для таких ограничений должна убедительно быть продемонстрирована. Критика заявителя была направлена против регионального губернатора г-на Черногорова, профессионального политика, в отношении которого ограничения приемлемой критики выше, чем в случае с обычными лицами. Участвуя в выборах губернатора, г-н Черногоров вышел на политическую сцену, неизбежно и сознательно открыл себя для детального анализа каждого своего действия как со стороны журналистов, так и со стороны общества. Поэтому он должен испытывать более высокий уровень терпимости. Существо публикации заключалось в анализе решения органа законодательной власти отменить выборы главы города Ставрополья и в том, что губернатор неправомерно вмешался в деятельность органов законодательной власти. Статья также анализировала результаты выборов губернатора и критиковала административные возможности Губернатора Черногорова. Вопросы, поднятые в статье, имели первостепенное значение для населения региона. Это представляло собой предмет интереса со стороны публики, и статья явилась частью политических дебатов. Суд повторил, что согласно п. 2 ст. 10 существует незначительная возможность ограничения политических высказываний, дебатов по вопросам, представляющим общественный интерес. Российские суды интерпретировали публикацию заявителя как содержащую сведения о фактах и признали его виновным в связи с невозможностью последним доказать правдоподобность указанных суждений. Они отказались признавать суждения в качестве оценочной информации. В этой связи Суд обратил внимание на необходимость разделять суждения о факте и оценочные суждения. Если существование факта может быть подтверждено, то правдоподобность оценочных суждений не может быть доказана. Требование о необходимости доказать правдивость оценочных суждений является невозможным и нарушает свободу мысли, которая является основополагающим элементом права, гарантируемого ст. 10. Первое рассматриваемое суждение заявителя касалось принятия городским Законодательным Собранием решения, отменяющего выборы мэра. Далее описывалось появление губернатора на сессии Собрания в компании помощников. Из этого был сделан вывод о том, что губернатор и его советники лоббировали депутатов в пользу принятия решения. Национальные суды интерпретировали последнее высказывание как обвинения во взяточничестве. Суд не согласился с такой интерпретацией. С его позиции, утверждения заявителя далеки о того, чтобы делать выводы о наличии взяточничества. Он только утверждал о влиянии губернатора на принятие решения, без каких-либо деталей. Суд посчитал, что представляется достаточно трудно определить, являются ли утверждения заявителя о влиянии губернатора на законотворческий процесс суждениями факта или оценочными суждениями. Использование заявителем в статье будущего времени дает основания, что статья скорее содержит предположения, нежели факты. Однако, согласно прецедентной практике Суда, оценочные суждения должны основываться на достаточных фактах, чтобы речь шла о правдивых суждениях в рамках ст. 10. Суд исследует, существовали ли достаточные факты для соответствующих утверждений. Не оспаривалось, что губернатор присутствовал на сессии Законодательного Собрания города и старался убедить депутатов голосовать за решение, отменяющее выборы мэра. С точки зрения Суда, указанные факты дают возможность говорить о наличии достаточных фактических оснований для утверждений заявителя о том, что губернатор и его помощники вмешивались в законотворческий процесс. Суд пришел к выводу, что заявитель опубликовал правдивую информацию, представляющую общественный интерес. Применительно к утверждениям о том, что "губернатор чудом избежал поражения на выборах" и что он является "громогласным, амбициозным и полностью неспособным", Суд посчитал, что эти утверждения являются примером оценочных суждений, которые показывают субъективную позицию заявителя, касающуюся управленческих способностей губернатора и личное восприятие заявителя результатов выборов. Национальные суды пришли к мнению, что требуется доказать правдивость этих утверждений. Здесь явно невозможно применение принципа "возложение бремени доказательств" на заявителя. Далее Суд отметил, что хотя статья выдержана в сильных тонах, она не содержит оскорбительных, несдержанных формулировок и не выходит за общепринятый уровень преувеличения и провокации, к которому обращаются журналисты. Также должны быть оценены пропорциональность вмешательства, сущность и суровость наказания, к которому был привлечен заявитель. В этой связи Суд указал, что заявитель был осужден и привлечен к ответственности в виде одного года лишения свободы; несмотря на то что наказание являлось условным, заявитель столкнулся с реальностью такого наказания. Наказание было условным при условии, что он не совершит какого-либо другого преступления в качестве редактора в течение шести месяцев. Это условие обладает ужасающим <1> последствием для заявителя, ограничивая свободу журналистской деятельности и уменьшая его возможности распространять информацию и идеи по вопросам, представляющим общественный интерес. С учетом вышеизложенного, принимая во внимание роль журналистской деятельности и прессы в распространении информации и идей по вопросам общественной значимости, даже в том случае, когда это может шокировать, обескураживать, Суд пришел к выводу, что публикация заявителя не превышала приемлемый уровень критики. Его осуждение было несовместимым с принципами ст. 10, поскольку российские суды не предоставили убедительных оснований, оправдывающих необходимость вмешательства. Поэтому Суд посчитал, что национальные суды превысили незначительный уровень усмотрения, допускаемый для ограничений в случае обсуждения представляющих интерес для общества вопросов и вмешательство явилось непропорциональным преследуемой цели и не было "необходимым в демократическом обществе". Соответственно, было нарушение ст. 10 Конвенции ("Красуля против Российской Федерации", п. п. 35 - 46 Постановления от 22 февраля 2007 г.).

--------------------------------

<1> Дословный перевод.

Этот критерий исследовался Судом и при рассмотрении дела "Карман против Российской Федерации", где заявителю, являвшемуся редактором волгоградской газеты "Городские вести", был предъявлен иск о защите чести и достоинства.

В ходе рассмотрения указанного дела Суд отметил, что принятие национальным судом решения в пользу истца явилось вмешательством в право заявителя на свободу выражения своего мнения. Сторонами не оспаривалось, что вмешательство основывалось на законе, преследовало законные цели, указанные в п. 2 ст. 10 Конвенции. Но Суд вновь обратил внимание, что анализ критерия необходимости требует от Суда установить, соответствовало ли вмешательство "насущной социальной необходимости", было ли оно пропорциональным преследуемой законной цели, были ли основания, представленные национальными властями для оправдания такого вмешательства, относящимися и достаточными. Рассматривая обстоятельства дела, Суд, как и по делу "Красуля против Российской Федерации", принял во внимание следующие аспекты: положение заявителя, положение истца по иску о защите чести и достоинства, существо публикации, квалификацию оспариваемых утверждений со стороны национальных судов. Что касается положения заявителя, то Суд подчеркнул, что он являлся журналистом и учредителем газеты. В этой связи Суд указал, что пресса выполняет важную функцию в демократическом обществе. Хотя она не должна переходить определенные границы, особенно что касается репутации и прав других лиц, ее обязанность тем не менее заключается в передаче информации и идей по всем вопросам, представляющим общественный интерес способом, совместимым с ее обязательствами и ответственностью. Свобода журналистской деятельности охватывает возможное обращение к средствам преувеличения или даже провокациям. Истец по иску о защите чести и достоинства, г-н Терентьев, также являлся главным редактором одной из газет. Как следует из публикации заявителя, г-н Терентьев организовал митинг и говорил о своих взглядах на этом мероприятии. Его поведение дало возможность говорить о желании получить общественную поддержку высказываемым им идеям. Районный суд обратил внимание на то, что г-н Терентьев активно участвовал в политической жизни города. Поскольку он являлся активным в общественной жизни, то должен был иметь повышенный уровень толерантности (терпимости) к критике. Публикация касалась анализа деятельности Российского национального движения, исходя из разговора заявителя со сторонницей указанного политического движения, присутствовавшей на митинге, организованном г-ном Терентьевым. Благодаря разговору с этой женщиной заявитель высказал свою оценку политической ситуации. Данная публикация представляла собой часть политических дебатов по вопросам, представляющим общественный интерес. В этой связи Суд напомнил, что он следует постоянному подходу, требующему наличие очень убедительных причин, оправдывающих ограничение политических высказываний, и что применяемые в отдельных случаях широкие ограничения рассматриваемых свобод, несомненно, влияют на общую ситуацию в государстве, связанную с уважением свободы выражения. Суд подчеркнул, что судебное разбирательство касалось не целиком публикации, а только использования в отношении г-на Терентьева термина "местный неофашист". Относительно квалификации указанного термина национальными судами Суд указал, что суды не приняли позицию заявителя о том, что это было оценочное суждение, однако рассмотрели его как суждение о факте, свидетельствующем о том, что г-н Терентьев являлся членом неофашистской политической партии. С точки зрения российских судов, принадлежность к "неофашистам" задевает репутацию г-на Терентьева как публичного деятеля. Поскольку г-н Терентьев не являлся членом какой-либо неофашистской политической партии, не было уголовного обвинения в отношении него по поводу призывов, связанных с этнической ненавистью, суды посчитали, что заявитель ответственен за то, что не смог доказать достоверность данного выражения. Суд, в первую очередь, отметил, что национальные суды, оценивая термин "неофашист" через призму утверждения о факте, никогда не исследовали вопрос, можно ли это утверждение рассматривать через оценочные категории. К этому обязывало национальное законодательство Российской Федерации, защищающее репутацию. Национальными судами не было проведено разницы между оценочными суждениями и суждениями о факте, они исходили из предположения, что любое сведение способно быть доказанным в гражданском судопроизводстве. Далее Суд подчеркнул, что использование термина "нацист" или, как в настоящем деле, производного термина - "неофашист" автоматически не оправдывает обвинение за распространение недостоверных сведений, позорящих лицо принадлежностью к этим лицам. Суд не согласился с ограничительным толкованием термина "неофашист", которое было дано российскими судами только как принадлежность к "неофашистским партиям". Суд уже обращал внимание применительно к похожему термину "бывший фашист", обладающему широкой интерпретацией, которое вызывает у людей, воспринимающих термин, различные ассоциации как в отношении существа, так и значения данного термина <1>. В публикации заявителя имя г-на Терентьева было упомянуто в контексте митинга Российского национального движения. Областной прокурор указал, что публикации в газете г-на Терентьева направлены против иудейской религии и символов, неприязненно их описывая, распространяя недостоверные истории о "Всемирном еврейском устройстве". Принимая во внимание эти обстоятельства, Суд посчитал, что термин "неофашист", учитывая контекст, должен интерпретироваться в том виде, как это понимается заявителем, собственно, описывая политическую принадлежность к идеологии расовых различий и антисемитизма. Суд следовал позиции, не соглашаясь с точкой зрения российских судов, что термин "неофашист" должен рассматриваться как оценочное суждение, нежели как суждение о факте. Имеется постоянная позиция Суда, если существование фактов может быть доказано, то достоверность оценочных суждений объективно не может быть доказана. Требование доказать достоверность оценочных суждений невозможно реализовать, и оно нарушает свободу выражения своего мнения, которая является фундаментальной частью права, гарантируемого ст. 10. Тем не менее даже оценочные суждения без поддержки какого-либо фактического материала могут быть чрезмерными. Поэтому остается вопрос, был ли достаточный фактический материал для рассматриваемых оценочных суждений. В этой связи Суд обратил внимание, что заявитель представил документальные свидетельства, включая прошлые выпуски газеты "Колокол", издаваемой г-ном Терентьевым, несколько заключений независимых экспертов. Проанализировав эти публикации, эксперты единогласно пришли к выводу об антисемитской направленности этих материалов и близости к национал-социализму. С позиции Суда, данные материалы свидетельствуют о том, что оценочные суждения, выраженные заявителем, имели приемлемое объяснение. Кроме этих доказательств, заявитель предложил в суде еще одно экспертное заключение. Национальные суды тем не менее отказались рассматривать это доказательство и основывались только на материалах, собранных в уголовном порядке против г-на Терентьева по обвинению в призыве к национальной вражде. Суд был удивлен непоследовательным подходом российских судов, с одной стороны, требующих представить доказательства достоверности сведений, а с другой стороны, отказывающихся рассматривать готовые доказательства. Суд отметил, что уровень оценки достоверности уголовного обвинения со стороны компетентного суда едва может сравниться с оценкой, выражаемой журналистом по вопросам, представляющим общественный интерес, стандарты, применяемые в случае выражения кем-либо политической позиции, с точки зрения морали отличаются от стандартов, которые требуются при установлении преступления согласно уголовному праву <2>. Принимая во внимание вышеизложенное, учитывая роль прессы и журналистики в передаче информации по вопросам общественной значимости, даже той информации, которая может обижать, шокировать, раздражать, Суд посчитал, что использование термина "неофашист" для описания политической принадлежности г-на Терентьева не превысило допустимый уровень критики. Соответствующие процедуры носили скорее гражданско-правовой, нежели уголовно-правовой характер. Окончательное решение национальных судов было далеко от тех принципов, изложенных в ст. 10 Конвенции, поскольку не было предъявлено достаточных оснований, оправдывающих соответствующее вмешательство. Суд пришел к выводу, что национальные суды превысили уровень усмотрения, позволяемый им для ограничения по вопросам, представляющим общественный интерес, и что вмешательство было непропорциональным преследуемой цели и не было необходимым в демократическом обществе. Соответственно, было нарушение ст. 10 Конвенции ("Карман против Российской Федерации", п. п. 32 - 43 Постановления от 14 декабря 2006 г.).

--------------------------------

<1> Суд обращается к делу "Feldek против Словакии".

<2> Суд призывает разделять уголовно-правовую и гражданско-правовую сферу общественных отношений.

Соблюдение критерия необходимости было также проанализировано Судом по делу "Захаров против Российской Федерации".

17 июля 2002 г. заявитель послал письмо заместителю губернатора Московской области. Он утверждал о незаконном занятии частным лицом общественных земель, примыкающих к улице в г. Икша. В письме утверждалось, что глава городского Совета г. Икши г-жа М. не только не защищает права жителей этого города, но и всячески способствует незаконным действиям. В частности, она уволила чиновника из земельного комитета, который возражал против незаконных действий; она вмешивалась в деятельность службы судебных приставов, пытавшейся вернуть незаконно переданную землю. 27 сентября 2002 г. г-жа М. подала иск о защите своей чести и достоинства. 27 января 2003 г. указанный иск был удовлетворен, констатировано, что заявитель не смог доказать правдоподобность сведений, содержащихся в письме от 17 июля 2002 г. Суд обязал заявителя написать новое письмо на имя заместителя губернатора с опровержением и выплатить г-же М. 300 руб. компенсации морального вреда. 4 марта 2003 г. Московский областной суд оставил в силе решение от 23 января 2003 г.

Как и при анализе вышеуказанного дела "Карман против Российской Федерации", ни заявитель, ни власти Российской Федерации не возражали, что принятие районным судом указанного выше решения явилось вмешательством в право на свободу выражения мнения, гарантированного ст. 10. Указанное вмешательство основывалось на законе и преследовало законную цель - защиту репутации и прав других лиц. Поэтому задача Суда состояла в том, чтобы определить, соответствовало ли вмешательство в права заявителя насущной социальной необходимости и было ли оно пропорциональным преследуемой законной цели, являлись ли основания, представленные национальными властями для оправдания вмешательства, достаточными и относящимися. Рассматривая указанное дело, Суд отметил, что иск о защите репутации вытекал из переписки заявителя с органами государственной власти, а не из факта публикации в открытых средствах информации. Заявитель написал письмо заместителю главы области, жалуясь на несправедливое поведение местных властей и временами даже незаконное. Письмо было послано частным образом, заявитель не публиковал, не предпринимал иных действий, чтобы его суждения стали известными иным лицам, он действовал в пределах законодательства, регулирующего вопросы подачи жалоб. Он обратился с жалобой только с целью привлечь внимание вышестоящего руководства в отношении поведения подчиненных им лиц. Непонятно, как глава местной администрации, ставшая истцом по делу о защите репутации, получила копию данного письма заявителя <1>. Суд по ряду дел обращал внимание, что необходимо защищать государственных служащих от нападок, оскорблений, позорящей информации, которая негативно влияет на выполнение ими своих обязанностей и вызывает ущерб доверия со стороны общества по отношению к ним лично и тем должностям, которые они занимают. Уровень необходимой защиты зависит от обстоятельств дела. По настоящему делу жалоба заявителя была послана через почту, и она не стала объектом публичного внимания. Поэтому требования защиты должны быть оценены не в связи с интересами свободы прессы или открытой дискуссии по вопросам, представляющим общественный интерес, а в аспекте права заявителя сообщать о нарушениях в поведении государственных должностных лиц в адрес органов государства, компетентных рассматривать такие жалобы. Суд обратил внимание на то обстоятельство, что жалоба была послана через почту в адрес государственных органов, рассматривающих такие жалобы, и это является важным моментом в оценке пропорциональности осуществленного вмешательства. То, что граждане должны иметь возможность доводить до сведения компетентных органов информацию о незаконном поведении государственных служащих, является одним из аспектов правового государства. В этой связи Суд согласился с позицией Верховного Суда РФ о том, что "передача информации лицу, которого это касается, не может рассматриваться в качестве распространения и поэтому нет основания для защиты деловой репутации".

--------------------------------

<1> Это обстоятельство вызывало удивление Суда.

Примечание. "Под распространением сведений, порочащих честь и достоинство граждан или деловую репутацию граждан и юридических лиц, следует понимать опубликование таких сведений в печати, трансляцию по радио и телевидению, демонстрацию в кинохроникальных программах и других средствах массовой информации, распространение в сети Интернет, а также с использованием иных средств телекоммуникационной связи, изложение в служебных характеристиках, публичных выступлениях, заявлениях, адресованных должностным лицам, или сообщение в той или иной, в том числе устной, форме хотя бы одному лицу. Сообщение таких сведений лицу, которого они касаются, не может признаваться их распространением, если лицом, сообщившим данные сведения, были приняты достаточные меры конфиденциальности, с тем, чтобы они не стали известными третьим лицам" (ч. 2 п. 7 Постановления Пленума ВС РФ от 24 февраля 2005 г. N 3 "О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц").

На указанный аргумент заявителем обращалось внимание национальных судов, однако последние это обстоятельство проигнорировали. Национальные суды не указали насущной социальной необходимости, позволяющей отдать приоритет защите деловой репутации гражданского служащего перед правом заявителя передавать информацию, а также над общими интересами, обусловленными необходимостью контролировать со стороны компетентных властей незаконное поведение нижестоящих должностных лиц. Суд отметил, что заявитель в своем письме не использовал оскорбительные, недопустимые, несдержанные выражения, хотя письмо могло бы содержать в некоторой степени эмоциональные высказывания, близкие к преувеличению и провокации. Оценивая письмо в целом, Суд посчитал, что его содержание не выходит за приемлемый уровень критики, учитывая, что эти рамки критики шире применительно к гражданским служащим, чем в отношении частных лиц. Более того, принимая во внимание, что факт незаконного завладения землей не отрицался и не опровергался при судебном разбирательстве, похоже, что утверждения заявителя имели фактическую основу. Далее, как и по делу "Карман против Российской Федерации", Суд обратил внимание на необходимость разделения суждений о факте и оценочных суждений. Письмо заявителя содержало как фактические данные, так и сведения оценочного характера, касающиеся неэтического поведения главы местной администрации. Суд первой инстанции обосновал свои выводы об ответственности заявителя наличием недостоверных фактических сведений и оскорбительным характером оценочных суждений, но окончательное решение Московского областного суда мотивировало вывод об ответственности, обращаясь только к трем выражениям в последнем параграфе письма <1>. Областной суд отметил, что заявителю не удалось доказать достоверность этих суждений. Суд подчеркнул, что российское законодательство о защите репутации, как оно действовало в момент рассмотрения дела, не проводило разницы между оценочными суждениями и суждениями о фактах, рассматривая все это как сведения, достоверность которых может и должна быть доказана в гражданском судопроизводстве. Независимо от характера распространяемых сведений, лицо, которое их распространило, должно убедить суд в их достоверности. Принимая во внимание эти положения законодательства, национальные суды не обращали внимания на то, что суждения заявителя могли носить оценочный характер, не подлежащий доказательству. Однако Суд, как и по делу "Карман против Российской Федерации", последовал четкой позиции: если существование фактов может быть доказано, правдивость оценочных суждений не может быть доказана. Требование о доказательстве оценочных суждений нарушает свободу выражения мнения, являющуюся фундаментальным аспектом ст. 10 Конвенции. По настоящему делу Суд посчитал, что использованные заявителем такие выражения, как "возмутительное поведение", "антисоциальное поведение", "якобы предоставление исключений для отдельных лиц", являются по своей сути оценочными, которые отражают субъективное восприятие заявителем морального поведения главы местной администрации. Принцип распределения бремени доказательств, следовательно, здесь нельзя использовать. Принимая во внимание вышеизложенное, Суд пришел к выводу, что национальные власти не представили достаточных и относящихся оснований для вмешательства в право заявителя на передачу информации. Соответственно, было нарушение ст. 10 Конвенции ("Захаров против Российской Федерации", п. п. 22 - 31 Постановления от 5 октября 2006 г.).

--------------------------------

<1> Речь шла об антисоциальном, возмутительном поведении главы местной администрации. Поведение назначенной, но не выбранной главы местной администрации дискредитирует власть, поведение главы местной администрации является примером нарушения закона.

Примечание. Похожая ситуация стала предметом рассмотрения Судом дела "Казаков против Российской Федерации" (п. п. 19 - 31 Постановления от 18 декабря 2008 г.). Как следовало из текста Постановления, бывший военнослужащий направил письмо вышестоящему командованию, где критиковал поведение командование части, обращал внимание на неправомерность некоторых действий командования. Заявитель был привлечен к гражданско-правовой ответственности. Суд посчитал, что привлечение заявителя к ответственности не было необходимым в демократическом обществе.

Как следовало из Постановления по делу "Гринберг против Российской Федерации", национальные суды привлекли заявителя к ответственности за то, что он не смог доказать достоверность его утверждений: "г-н Шаманов не имеет ни стыда, ни совести".

Примечание. Речь шла о привлечении заявителя к гражданско-правовой ответственности. Заявитель должен был заплатить г-ну Шаманову в качестве компенсации морального вреда 2500 руб. События, послужившие основанием для привлечения заявителя к юридической ответственности, касались выборов губернатора Ульяновской области 2002 г., где генерал Шаманов выступал в качестве одного из кандидатов.

Суд посчитал, что оспариваемые суждения являются классическим примером оценочных суждений, которые отражают восприятие заявителем поведения Шаманова с точки зрения морали. Вывод об ответственности заявителя за предполагаемый ущерб репутации г-на Шаманова основывался на отсутствии доказательств того, что г-н Шаманов действительно не имеет ни стыда, ни совести. Однако в рассматриваемом случае принцип распределения бремени доказательств не может действовать. Суд также принял во внимание, что оспариваемое утверждение было сделано в газетной статье, посвященной представляющим общественный интерес вопросам, т.е. в порядке реализации свободы средств массовой информации в Ульяновской области. Статья критиковала губернатора области, избранного населением, профессионального политика, применительно к которым уровень приемлемой критики шире, чем критика в отношении частного лица. Факты, которые дали возможность для таких утверждений, не оспаривались, и заявитель высказал свою точку зрения, не используя оскорбительные слова. Национальные суды не продемонстрировали какой-либо насущной социальной необходимости, позволяющей защитить личные права политика в ущерб праву заявителя на свободу выражения, а также общим интересам в поддержании этой свободы по вопросам, касающимся политических общественных интересов. В частности, из решений национальных судов не вытекало, что утверждение заявителя негативно повлияло на политическую карьеру г-на Шаманова или его профессиональную деятельность. Суд пришел к выводу, что российские власти превзошли уровень усмотрения, позволяемый государствам-участникам согласно Конвенции. Соответственно, вмешательство не было "необходимым в демократическом обществе" по смыслу п. 2 ст. 10 Конвенции. Поэтому было нарушение ст. 10 Конвенции ("Гринберг против Российской Федерации", п. п. 31 - 35 Постановления от 21 июля 2005 г.).

В ходе рассмотрения дела "Дюндин против Российской Федерации" Суд вновь обратил внимание на несоответствие допущенного вмешательства критерию необходимости. В Постановлении от 14 октября 2008 г. Судом было отмечено, что заявитель был привлечен к гражданско-правовой ответственности за публикацию интервью с двумя бывшими подозреваемыми в воровстве, которые утверждали, что сотрудники внутренних дел били их с целью получить признание. Интервью последовало за комментариями заявителя, демонстрирующими неспособность расследовать факты предполагаемого недопустимого обращения и привлечения ответственных лиц к правосудию. Ни заявитель, ни власти Российской Федерации не оспаривали, что решение по делу о защите репутации представляло собой вмешательство в право на свободу выражения, защищаемое п. 1 ст. 10. Не оспаривалось также, что вмешательство основывалось на законе, в частности на ст. 152 ГК РФ, и преследовало законную цель - защиту репутации и прав других лиц, что содержится в п. 2 ст. 10 Конвенции. Вопрос касался того, было ли вмешательство необходимым в демократическом обществе. Контроль за соблюдением критерия необходимости в демократическом обществе требует от Суда ответить на вопрос: соответствовало ли обжалуемое вмешательство неотложной социальной цели, было ли оно пропорциональным преследуемой законной цели, являлись ли основания, представленные властями для оправдания вмешательства, относимыми и достаточными. Оценивая вопрос, имелась ли необходимость и какие меры следовало бы принять для реализации этой необходимости, национальные власти пользуются определенным объемом усмотрения. Далее Суд, как уже неоднократно подчеркивалось выше, следует следующей позиции: указанный объем усмотрения не является неограниченным и контролируется в лице Суда, чья задача заключается в том, чтобы принять окончательное решение о том, совместимо ли ограничение со свободой выражения, гарантируемой ст. 10. Задача Суда, осуществляющего контрольные функции, не заключается в подмене национальных властей, однако речь идет о контроле, согласно ст. 10 в аспекте всего дела, за принятыми властями решениями в порядке реализации предоставленного усмотрения (п. п. 30 - 32 Постановления от 14 октября 2008 г.). По делу "Дюндин против Российской Федерации" заявитель высказал свою точку зрения, которая была опубликована в средствах массовой информации. Как отмечалось выше, он был привлечен к гражданско-правовой ответственности за данную публикацию, в связи с этим обжалуемое вмешательство должно было быть рассмотрено в аспекте важности прессы для обеспечения надлежащего существования демократического общества. Утверждения о жестокости сотрудников внутренних дел, очевидно, представляют собой вопрос общественной значимости, и заявитель наделен правом донести этот вопрос до сведения общества через средства массовой информации. Однако в судебных решениях отсутствуют доказательства того, что национальные суды исследовали вопрос обеспечения баланса между интересами защиты репутации сотрудников внутренних дел и свободой журналистов распространять информацию по вопросам общественной значимости. Судебные решения содержали доказательства причинения ущерба репутации истца, не было какого-либо анализа свободы журналистской деятельности заявителя либо того обстоятельства, что истец являлся гражданским служащим, действующим в официальном качестве, и, соответственно, такое лицо должно проявлять более высокий уровень терпимости к критике, нежели обычное лицо. Суд посчитал, что национальные суды не смогли признать, что настоящее дело охватывает конфликт права на свободу выражения своего мнения и защиту репутации. Возвращаясь к содержанию опубликованной заявителем статьи, Суд отметил, что существенным аспектом указанной статьи явилось интервью с двумя предполагаемыми потерпевшими от недопустимого обращения со стороны сотрудников внутренних дел, г-на С. и г-на М. Часть указанного интервью была оценена судом в качестве недостоверных сведений, позорящих репутацию истца. Придя к такому выводу, российские суды не смогли разделить собственное мнение автора и цитаты других лиц, рассматривая как не относящийся к делу факт того, что суждения исходили не от заявителя, а от других лиц. Национальные суды не предоставили какого-либо оправдания наказания заявителя за содействие в распространении суждений, сделанных в интервью другим лицом, хотя требовалось предоставить серьезные основания для привлечения к ответственности заявителя. Далее Суд, как и по многим ранее рассмотренным делам, обратил внимание на то, что российские суды квалифицировали суждения в качестве фактических и привлекли заявителя к ответственности за то, что он не смог доказать их правдоподобность. Суд согласился, что статья содержала некоторые суждения фактического свойства в отношении сотрудников внутренних дел и указанные суждения могли быть доказаны. Но Суд посчитал, что в аспекте поиска баланса между столкнувшимися интересами <1> согласно ст. 10, в частности, когда речь идет о сообщении журналистом информации, полученной им от третьих лиц, необходимо учитывать не возможность доказать правдоподобность тех или иных суждений, а имеются ли достаточные, надлежаще собранные и достоверные данные, обусловленные существом и степенью рассматриваемых суждений. В этом отношении Суд отметил, что заявитель предоставил документальные доказательства, включающие диктофонную запись его разговора с г-ном С. и г-ном М., медицинское заключение, свидетельствующее о повреждениях у М., протоколы признательных показаний, сделанные С. и М. в отделении милиции, а также копии их жалоб, касающихся недопустимого обращения. Заявитель также пригласил С. и М. в качестве свидетелей для подтверждения того, что статья, содержащая их суждения, не изменила и не преувеличила их. Доказательства, представленные заявителем, показывают, что С. и М. были действительно допрошены сотрудниками внутренних дел и они признались в воровстве, что в отделении милиции у них возникли телесные повреждения, что они жаловались в отношении фактов недопустимого обращения по отношению к ним. Доказательства также свидетельствовали, что, несмотря на признания, М. и С. не были осуждены и в конце концов было осуждено за кражу другое лицо. Национальные суды посчитали, что представленные заявителем материалы не являются доказательствами недопустимого обращения, не объясняя причин таких выводов. Как следовало из позиции властей Российской Федерации, суды отдали предпочтение результатам прокурорской проверки заявлений С. и М. о фактах недопустимого обращения и отказу в возбуждении уголовного дела применительно к сотрудникам внутренних дел, что отсутствуют какие-либо свидетельства в правдоподобности опубликованных суждений. В этой связи Суд вновь напомнил, что бремя доказывания наличия обоснованного обвинения со стороны компетентных властей едва ли может сравниться с тем, что обязан соблюдать журналист, когда выражает мнение по общественно значимым вопросам. Суд не пришел к мнению, что российские суды предоставили достаточные и относимые основания для непринятия представленных заявителем доказательств или что решения судов основывались на приемлемой оценке относящихся обстоятельств. По мнению Суда, объем имеющихся в деле доказательств свидетельствует о достаточном основании для суждения о жестокости сотрудников внутренних дел. Суд не разделил позицию властей Российской Федерации о том, что заявитель не мог публиковать информацию о фактах недопустимого обращения после того, как власти отказали в возбуждении уголовного дела в отношении сотрудников внутренних дел. Заявитель в своей статье упомянул, что прокуратура отказала в возбуждении дела по фактам недопустимого обращения применительно к С. и М. Заявитель критиковал власти за их пассивное отношение к заслуживающим доверия фактам недопустимого обращения с подозреваемыми, тем самым выражая свое мнение по вопросам, представляющим общественную значимость. Национальные суды также обнаружили недостоверность при передачи заявления М., связанную с усилением эмоциональной составляющей и ряд других аспектов. Суд подчеркнул, что в своих устных выступлениях С. и М. подтвердили правильность своих суждений, представленных в статье. Соответственно, Суд пришел к убеждению, что заявитель достоверно пересказал факты, не изменяя их. Хотя в действительности заявитель не опубликовал интервью в полном объеме, опуская некоторые части и акцентируя внимание на других моментах, отсутствовали свидетельства, что заявитель превысил признаваемый уровень преувеличения или провокации. В свете вышеизложенного и принимая во внимание роль журналистов и прессы в распространении информации и идей по вопросам общественной значимости, Суд пришел к мнению, что публикация заявителя была обоснованным комментарием по вопросам, представляющим общественный интерес, базировалась на достаточной фактической основе и что статья не превышала приемлемый уровень критики. Судебные решения, принятые по иску против заявителя, нарушили право на свободу выражения мнения, поскольку не был учтен баланс между интересами защиты деловой репутации истца и правом заявителя на распространение информации по общественно значимым вопросам, не разделялись собственные суждения заявителя и суждения, сделанные во время интервью другими лицами, не была осуществлена разумная оценка фактических обстоятельств, российские суды не применили стандарты, соответствующие принципам, определенным в ст. 10, а также не представили относящихся и достаточных оснований, оправдывающих рассматриваемое вмешательство. Суд пришел к заключению, что национальные суды перешли тот незначительный уровень допускаемого усмотрения применительно к ограничениям по вопросам, представляющим общественный интерес и, соответственно, вмешательство не было необходимым в демократическом обществе. Суд констатировал нарушение ст. 10 Конвенции ("Дюндин против Российской Федерации", п. п. 33 - 38 Постановления от 14 октября 2008 г.).

--------------------------------

<1> Интересы защиты репутации сотрудников внутренних дел и интересы свободы выражения мнения.

При рассмотрении дела "Годлевский против Российской Федерации" Суд, анализируя наличие вмешательства в конвенционные права и свободы, обратил внимание на то, что по ряду иных дел, исследованных в аспекте применения ст. 10 Конвенции, заявители являлись ответчиками по искам о защите чести и достоинства и о взыскании денежных средств в качестве возмещения убытков. (Здесь суд сослался на вышерассмотренные дела "Карман против Российской Федерации" и "Гринберг против Российской Федерации".) Однако по настоящему делу заявитель принимал участие в процессе, инициированном на основании иска к газете об опровержении и взыскании материального ущерба с издательства, компании "Мир новостей". Суд отметил, что ранее он уже рассматривал аналогичную ситуацию, когда автор оспариваемой публикации принимал участие в судебном процессе, но ущерб был взыскан с газеты. Так, по одному из латвийских дел Суд, не принимая доводы властей Республики Латвии об отсутствии у заявителя статуса "жертвы" нарушения Конвенции, подчеркнул, что, хотя меры были направлены против работодателя заявителя, на последнего как автора опубликованной статьи негативно повлияло судебное решение, которое признало публикацию недостоверной, оскорбительной и обязало опубликовать опровержение. Суд также напомнил свою позицию, что наличие нарушения будет убедительным и при отсутствии вреда, убытков; вопрос о том, находится ли заявитель в неблагоприятном положении, не является существенным в аспекте ст. 34 Конвенции и вопрос об убытках является относимым только применительно к ст. 41 Конвенции <1>. Поэтому то обстоятельство, что в отношении заявителя не было принято решения о взыскании убытков, не является решающим для его статуса как "жертвы" предполагаемого нарушения. Заявитель являлся не только шеф-редактором газеты, но и автором оспоренной статьи. Что было важно в проведенном судебном процессе, так это его репутация как журналиста и соблюдение обязанности распространять достоверную и точную информацию согласно журналистской этике. Выводы национальных судов о том, что он распространил в своей статье неправдивую информацию, должны были, несомненно, иметь охлаждающий <2> эффект на реализацию им права на свободу выражения и могли негативно повлиять на дальнейшую публикацию им материалов по вопросам, представляющим общественный интерес. С учетом вышеизложенного Суд пришел к выводу, что принятое решение по иску о защите достоинства являлось вмешательством в право заявителя на свободу выражения по смыслу п. 1 ст. 10 Конвенции (Годлевский против Российской Федерации, п. п. 34 - 37 Постановления от 23 октября 2008 г.). Далее, как и по ранее рассмотренным делам, Суд пришел к выводу, что вмешательство предусматривалось законом (ст. 152 Гражданского кодекса РФ), преследовало законную цель, защиту репутации и прав других лиц, предусматриваемую п. 2 ст. 10. Но оставался следующий вопрос - было ли вмешательство необходимым в демократическом обществе.

--------------------------------

<1> В силу ст. 34 Конвенции: "Суд может принимать жалобы от любого физического лица, любой неправительственной организации или любой группы частных лиц, которые утверждают, что явились жертвами нарушения одной из Высоких Договаривающихся Сторон их прав, признанных в настоящей Конвенции или в Протоколах к ней. Высокие Договаривающиеся Стороны обязуются никоим образом не препятствовать эффективному осуществлению этого права".

Согласно ст. 41 Конвенции, "если Суд объявляет, что имело место нарушение Конвенции или Протоколов к ней, а внутреннее право Высокой Договаривающейся Стороны допускает возможность лишь частичного устранения последствий этого нарушения, Суд, в случае необходимости, присуждает справедливую компенсацию потерпевшей стороне".

<2> Дословный перевод слова chilling (англ.).

Отвечая на указанный вопрос, Суд, как и по многим иным похожим делам, отметил, что требуется определить, соответствовало ли вмешательство неотложной социальной необходимости, было ли оно пропорциональным преследуемой законной цели и являлись ли основания, представленные национальными властями, относимыми и достаточными для оправдания осуществленного вмешательства.

Как следовало из текста Постановления по делу "Годлевский против Российской Федерации", заявитель выразил свои взгляды, опубликовав их в газете. Необходимо было обратить внимание на значимую роль прессы в государстве, руководствующемся принципом господства права. Хотя пресса не должна переходить границы, связанные в том числе с защитой репутации других лиц, однако, вновь отметил Суд, на нее возложена обязанность по распространению информации и идей по представляющим общественный интерес вопросам. Не только пресса имеет задачу распространять такую информацию и идеи, общество также имеет право получать эти идеи и информацию. В противном случае пресса не могла бы выполнять важную роль "общественной сторожевой собаки". Публикация касалась проблем распространения наркотиков в Орловской области, где наркотики стали легкодоступными для старшеклассников и значительное количество лиц погибло от передозировки. Публикация также касалась предполагаемой вовлеченности сотрудников правоохранительных органов по борьбе с наркотиками в распространение наркотиков. Эта проблема, безусловно, представляла вопрос общественной значимости, и заявитель имел право донести эту проблему до внимания общества через прессу. Суд в этой связи вновь напомнил, что у государства имеется незначительный объем усмотрения в плане реализации ограничений, предусматриваемых в п. 2 ст. 10 Конвенции, на обсуждение по вопросам общественной значимости и что необходимы серьезные основания для оправдания таких ограничений. Как и по делу "Дюндин против Российской Федерации", Суд снова подчеркнул, что ст. 10 Конвенции защищает право журналистов распространять информацию по вопросам общественной значимости при условии, что журналисты действуют добросовестно, на основе фактического материала, содержащего достоверную и точную информацию, собранную согласно журналистской этике. Заявитель проявил осторожность, воздерживаясь от указания на конкретных сотрудников правоохранительных органов, вовлеченных в уголовные правонарушения, не обнародуя их имен, должностей до окончания судебного следствия. Эта ситуация отличает настоящее дело от одного из австрийских дел, где Суд констатировал оправданным вмешательство в право на свободу выражения, поскольку австрийский журнал опубликовал полное имя офицера полиции, в отношении которого только началось уголовное следствие, хотя раскрытие его имени не представляло общественного интереса, так как соответствующая информация была уже известна. Далее Суд отметил, что заявитель не использовал и не цитировал какие-либо документы, охватываемые тайной следствия или иным образом раскрывающие конфиденциальную информацию, касающуюся продолжающихся уголовных процедур. Таким образом, поведение заявителя соответствовало принципам, связанным с распространением информации по уголовным делам через средства массовой информации, одобренным Резолюцией Комитета министров Совета Европы (2003) 13. Суд указал, что для того, чтобы вмешательство в право на свободу выражения мнения было пропорциональным законной цели защиты репутации других лиц, необходимо существование объективной связи между оспариваемой информацией и лицом, подавшим иск о защите репутации. Как отмечалось выше, публикация заявителя не содержала имени какого-либо из истцов по иску о защите репутации или иной информации, идентифицирующей лиц. В статье использовались словосочетания "органы внутренних дел", "подразделение по борьбе с наркотиками", местоимение "они". Районный суд посвятил значительную часть своего решения заявлениям истцов и их родственников, которые чувствовали себя ущемленными данной статьей и утверждали о негативном влиянии. Суд вновь напомнил, что только личные предположения, субъективное восприятие публикации как недостоверной, порочащей честь, достоинство или деловую репутацию, недостаточны для того, чтобы установить, что публикация негативно повлияло на лицо. Должны быть обстоятельства, которые позволили бы обычному читателю оценить утверждение, как непосредственно направленное против конкретного лица (истца), или что он подвергся критике. Решение районного суда основывалось только на субъективном восприятии публикации истцами и их родственниками, без обсуждения вопроса, оправдывается ли разумно и объективно принятие в качестве истцов неопределенных в статье лиц. Более того, Суд не смог провести разницу между положением офицеров, в отношении которых инициировали уголовные процедуры, и теми, в отношении которых уголовного расследования не проводилось. Вопрос об указанной разнице был поднят в кассационной жалобе. Тем не менее областной суд посчитал, что невыяснение районным судом положения истцов применительно к подаче иска о защите репутации явилось формальностью, которая не влечет незаконность принятого решения. Суд посчитал, что при обстоятельствах настоящего дела вопрос о положении истцов явился принципиальным и что национальные суды не определили насущную социальную необходимость, позволяющую защитить личные права истцов в ущерб праву заявителя на свободу выражения. Возвращаясь к содержанию оспариваемой статьи, суд отметил, что важнейшим элементом ее стало интервью с г-жой В., бывшей наркоманкой и информатором правоохранительных органов. Части этого интервью были признаны национальными судами недостоверными, порочащими достоинство. Констатируя эти выводы, суды не придали значение тому обстоятельству, что отраженные в статье утверждения исходили не от заявителя, а от третьих лиц. В этой связи Суд вновь подчеркнул, что неизбирательный подход к собственным словам автора и заявлениям, сделанным третьими лицами, несовместим со стандартами, разработанными прецедентной практикой суда по ст. 10 Конвенции. По ряду дел Суд отмечал, что необходимо разделять утверждения, исходящие от журналиста, и те, которые цитируются, поскольку наказание журналиста за содействие в распространении утверждений, сделанных другим лицом в интервью, может серьезно повлиять на вклад прессы в обсуждение общественно значимых вопросов, не должно осуществляться, если только не имеются серьезные основания для наказания. Что касается собственных утверждений заявителя, то необходимо разделять суждения о фактах и оценочные суждения. По настоящему делу национальные суды рассмотрели все выдержки в качестве утверждений о фактах без исследования вопроса, могли ли они рассматриваться в качестве оценочных суждений. Применительно к позиции областного суда о том, что заявитель мог сделать публичные заявления только после постановления приговора, Суд вновь подчеркнул, что бремя доказывания обоснованности уголовного обвинения судом едва ли можно сравнить с тем, что должен соблюдать журналист, когда выражает свою точку зрения по представляющим общественный интерес вопросам, так как стандарты, применяемые при оценке чьих-либо действий через призму морали, совершенно отличны от тех принципов, которые требуются при установлении правонарушения согласно уголовному праву. По рассматриваемому делу Суд посчитал нецелесообразным определять то, что личные выражения, использованные автором, являются оценочными либо суждениями о фактах. Согласно постоянно применяемому Судом подходу, разница между оценочными суждениями и суждениями о фактах в конечном счете находится в