XVII. Камера аббата

Пройдя довольно легко, хоть и согнувшись, подземным ходом, Дантесдостиг конца коридора, прорытого аббатом Тут проход суживался, и в негоедва можно было пролезть ползком. Пол в камере аббата был вымощен плита-ми; подняв одну из них, в самом темном углу, он и начал трудную работу,окончание которой видел Дантес. Проникнув в камеру и став на ноги, Эдмон с любопытством стал огляды-ваться по сторонам. С первого взгляда в этой камере не было ничего нео-быкновенного. - Так, - сказал аббат, - теперь только четверть первого, и у нас ос-тается еще несколько часов. Дантес посмотрел кругом, ища глазами часы, по которым аббат определялвремя с такой точностью. - Посмотрите, - сказал аббат, - на солнечный луч, проникающий в моеокно, и на эти линии, вычерченные мною на стене. По этим линиям я опре-деляю время вернее, чем если бы у меня были часы, потому что часы могутиспортиться, а солнце и земля всегда работают исправно. Дантес ничего не понял из этого объяснения; видя, как солнце встаетиз-за гор и опускается в Средиземное море, он всегда думал, что движетсясолнце, а не земля. Незаметное для него двойное движение земного шара,на котором он жил, казалось ему неправдоподобным; в каждом слове его со-беседника ему чудились тайны науки, столь же волшебные, как те золотые иалмазные копи, которые он видел еще мальчиком во время путешествия в Гу-зерат и Голконду. - Мне не терпится, - сказал он аббату, - увидеть ваши богатства. Аббат подошел к очагу и с помощью долота, которое он не выпускал изрук, вынул камень, некогда служивший подом и прикрывавший довольно прос-торное углубление; в этом углублении и хранились все те вещи, о которыхон говорил Дантесу. - Что же вам показать сперва? - спросил он. - Покажите ваше сочинение о монархии в Италии. Фариа вытащил из тайника четыре свитка, скатанные, как листы папиру-са. Свитки состояли из холщовых полос шириной в четыре дюйма и длинойдюймов в восемнадцать. Полосы были пронумерованы, и Дантес без трудапрочел несколько строк. Сочинение было написано на родном языке аббата,то есть по-итальянски, а Дантес, уроженец Прованса, отлично понимал этотязык. - Видите, тут все; неделю тому назад я написал "конец" на шестьдесятвосьмой полосе. Две рубашки и все мои носовые платки ушли на это; если якогда-нибудь выйду на свободу, если в Италии найдется типограф, которыйотважится напечатать мою книгу, я прославлюсь. - Да, - отвечал Дантес, - вижу. А теперь, прошу вас, покажите мнеперья, которыми написана эта книга. - Вот, смотрите, - сказал Фариа. И он показал Дантесу палочку шести дюймов в длину, толщиною в полдюй-ма; к ней при помощи нитки был привязан рыбий хрящик, запачканный черни-лами; он был заострен и расщеплен, как обыкновенное перо. Дантес рассмотрел перо и стал искать глазами инструмент, которым онобыло так хорошо очинено. - Вы ищите перочинный ножик? - сказал Фариа - Это моя гордость. Ясделал и его, и этот большой нож из старого железного подсвечника. Ножик резал, как бритва, а нож имел еще то преимущество, что мог слу-жить и ножом и кинжалом. Дантес рассматривал все эти вещи с таким же любопытством, с каким,бывало, в марсельских лавках редкостей разглядывал орудия, сделанные ди-карями и привезенные с южных островов капитанами дальнего плавания. - Что же касается чернил, - сказал Фарда, - то вы знаете, из чего яих делаю; я изготовляю их по мере надобности. - Теперь я удивляюсь только одному, - сказал Дантес, - как вам хвати-ло дней на всю эту работу. - Я работал и по ночам, - сказал Фариа. - По ночам? Что же вы, как кошка, видите ночью? - Нет; но бог дал человеку ум, который возмещяет несовершенствочувств; я создал себе освещение. - Каким образом? - От говядины, которую мне дают, я срезаю жир, растапливаю его и изв-лекаю чистое сало; вот мой светильник. И аббат показал Дантесу плошку, вроде тех, которыми освещают улицы вторжественные дни. - А огонь? - Вот два кремня и трут, сделанный из лоскута рубашки. - А спички? - Я притворился, что у меня накожная болезнь, и попросил серы; мне еедали. Дантес положил все вещи на стол и опустил голову, потрясенныйупорством и силою этого ума. - Это еще не все, - сказал Фариа, - ибо не следует прятать все своисокровища в одно место. Закроем этот тайник. Они вдвинули камень на прежнее место; аббат посыпал его пылью и рас-тер ее ногою, чтобы не было заметно, что камень вынимали; потом подошелк кровати и отодвинул ее. За изголовьем было отверстие, почти герметически закрытое камнем; вэтом отверстии лежала веревочная лестница футов тридцати длиною. Дантесиспробовал ее; она могла выдержать любую тяжесть. - Где вы достали веревку для этой превосходной лестницы? - спросилДантес. - Во-первых, из моих рубашек, а потом из простынь, которые я раздер-гивал в продолжение трех лет, пока сидел в Фенестреле. Когда меня пере-вели сюда, я ухитрился захватить с собою заготовленный материал; здесь япродолжал работу. - И никто не замечал, что ваши простыни не подрублены? - Я их зашивал. - Чем? - Вот этой иглой. И аббат достал из-под лохмотьев своего платья длинную и острую рыбьюкость с продетой в нее ниткой. - Дело в том, - продолжал Фариа, - что я сначала хотел выпилить ре-шетку и бежать через окно, оно немного шире вашего, как вы видите; я быего еще расширил перед самым побегом; но я заметил, что оно выходит вовнутренний двор, и отказался от этого намерения. Однако я сохранил лест-ницу на тот случай, если бы, как я вам уже говорил, представилась воз-можность непредвиденного побега. Но Дантес, рассматривая лестницу, думал совсем о другом. В голове егомелькнула новая мысль. Быть может, этот человек, такой умный, изобрета-тельный, ученый, разберется в его несчастье, которое для него самоговсегда было окутано тьмою. - О чем вы думаете? - спросил аббат с улыбкой, принимая задумчивостьДантеса за высшую степень восхищения. - Во-первых, о том, какую огромную силу ума вы потратили, чтобы дойтидо цели. Что совершили бы вы на свободе! - Может быть, ничего. Я растратил бы свой ум на мелочи. Только нес-частье раскрывает тайные богатства человеческого ума; для того чтобы по-рох дал взрыв, его надо сжать. Тюрьма сосредоточила все мои способности,рассеянные в разных направлениях; они столкнулись на узком пространстве,- а вы знаете, из столкновения тут рождается электричество, из электри-чества молния, из молнии - свет. - Нет, я ничего не знаю, - отвечал Дантес, подавленный своим неве-жеством. - Некоторые ваши слова лишены для меня всякого смысла Какоесчастье быть таким ученым, как вы! Аббат улыбнулся. - Но вы еще о чем-то думали? - Да. - Об одном вы мне сказали, а второе? у - Второе вот что: вы мне расс-казали свою жизнь, а моей но знаете. - Ваша жизнь так еще коротка, что не может заключать в себе важныхсобытий. - Она заключает огромное несчастье, - сказал Дантес, - несчастье, ко-торого я ничем на заслужил. И я бы желал, чтобы никогда больше не бого-хульствовать, убедиться в том, что в моем несчастье виноваты люди. - Так вы считаете себя невиновным в том преступлении, которое вамприписывают? - Я невинен, клянусь жизнью тех, кто мне дороже всего на свете:жизнью моего отца и Мерседес. - Хорошо, - сказал аббат, закрывая тайник и подвигая кровать на преж-нее место. - Расскажите мне вашу историю. И Дантес рассказал то, что аббат назвал его историей; она ограничива-лась путешествием в Индию и двумя-тремя поездками на Восток, рассказалпро свой последний рейс, про смерть капитана Леклера, поручение к марша-лу, свидание с ним, его письмо к г-ну Нуартье, рассказал про возвращениев Марсель, свидание с отцом, про свою любовь к Мерседес, про обручение,арест, допрос, временное заключение в здании суда и, наконец, оконча-тельное заточение в замке Иф. Больше он ничего не знал; не знал даже,сколько времени находится в тюрьме. Выслушав его рассказ, аббат глубоко задумался. - В науке права, - сказал он, помолчав, - есть мудрая аксиома, о ко-торой я вам уже говорил, кроме тех случаев, когда дурные мысли порожденыиспорченной натурой, человек сторонится преступления Но цивилизация со-общила нам искусственные потребности, пороки и желания, которые иногдазаглушают в нас доброе начало и приводят ко злу. Отсюда по пожиже: еслихочешь найти преступника, ищи того, кому совершенное преступление моглопринести пользу. Кому могло принести пользу ваше исчезновение. - Да никому. Я так мало значил. - Не отвечайте опрометчиво; в вашем ответе нет ни логики, ни филосо-фии На свете все относительно, дорогой друг, начиная с короля, которыймешает своему преемнику, до канцеляриста, который мешает сверхштатномуписцу. Когда умирает король, его преемник наследует корону; когда умира-ет канцелярист, писец наследует тысячу двести ливров жалованья. Эти ты-сяча двести ливров - его цивильный лист; они ему так же необходимы, каккоролю двенадцать миллионов Каждый человек сверху донизу общественнойлестницы образует вокруг себя мирок интересов, где есть свои вихри исвои крючковатые атомы, как в мирах Декарта. Чем ближе к верхней ступе-ни, тем эти миры больше. Это опрокинутая спираль, которая держится наострие, благодаря эквилибристике вокруг точки равновесия Итак, вернемсяк вашему миру. Вас хотели назначить капитаном "Фараона"? - Да. - Вы хотели жениться на красивой девушке? - Да. - Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вас не назначили капитаном "Фарао-на". Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вы не женились на Мерседес. Отве-чайте сперва на первый вопрос: последовательность - ключ ко всем загад-кам. Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вас не назначили капитаном "Фарао-на"? - Никому, меня очень любили на корабле. Если бы матросам разрешиливыбрать начальника, то они, я уверен, выбрали бы меня. Только один чело-век имел причину не жаловать меня: я поссорился с ним, предлагал ему ду-эль, но он отказался. - Ага! Как его звали? - Данглар. - Кем он был на корабле? - Бухгалтером. - Заняв место капитана, вы бы оставили его в прежней должности? - Нет, если бы это от меня зависело; я заметил в его счетах кое-какиенеточности. - Хорошо. Присутствовал ли кто-нибудь при вашем последнем разговоре скапитаном Леклером? - Нет; мы были одни. - Мог ли кто-нибудь слышать ваш разговор? - Да, дверь была отворена... и даже... постойте... да, да, Дангларпроходил мимо в ту самую минуту, когда капитан Леклер передавал мне па-кет для маршала. - Отлично, мы напали на след. Брали вы кого-нибудь с собой, когдасошли на острове Эльба? - Никого. - Там вам вручили письмо? - Да, маршал вручил. - Что вы с ним сделали? - Положил в бумажник. - Так при вас был бумажник? Каким образом бумажник с официальнымписьмом мог поместиться в кармане моряка. - Вы правы, бумажник оставался у меня в каюте. - Так, стало быть, вы только в своей каюте положили письмо в бумаж-ник? - Да. - От Порто-Феррайо до корабля где было письмо? - У меня в руках. - Когда вы поднимались на "Фараон", любой мот видеть, что у вас в ру-ках письмо? - Да. - И Данглар мог видеть? - Да, и Данглар мог видеть. - Теперь слушайте внимательно и напрягите свою память; помните ли вы,как был написан донос? - О, да; я прочел его три раза, и каждое слово врезалось в мою па-мять. - Повторите его мне. Дантес задумался. - Вот он, слово в слово: "Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского проку-рора, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле "Фараон", прибывшемсегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от Мюратаписьмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому комитетув Париже. В случае его ареста письмо будет найдено при нем или у его от-ца, или в его каюте на "Фараоне". Аббат пожал плечами. - Ясно как день, - сказал он, - и велико же ваше простодушие, что высразу не догадались. - Так вы думаете?.. - вскричал Дантес. - Какая подлость! - Какой был почерк у Данглара? - Очень красивый и четкий, с наклоном вправо. - А каким почерком был написан донос? - С наклоном влево. Аббат улыбнулся. - Измененным! - Почерк настолько твердый, что едва ли он был изменен. - Постойте, - сказал аббат. Он взял перо или, вернее, то, что называл пером, обмакнул в чернила инаписал левой рукой, на холсте, заменяющем бумагу, первые строки доноса. Дантес отпрянул и со страхом взглянул на аббата. - Невероятно! - воскликнул он. - Как этот почерк похож на тот! - Донос написан левой рукой. А я сделал любопытное наблюдение, - про-должал аббат. - Какое? - Все почерки правой руки разные, а почерки левой все похожи друг надруга. - Все-то вы изучили!.. Все знаете! - Будем продолжать. - Да, да. - Перейдем ко второму вопросу. - Я слушаю вас. - Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вы не женились на Мерседес? - Да, одному молодому человеку, который любил ее. - Его имя? - Фернан. - Имя испанское. - Он каталанец. - Считаете ли вы, что он мог написать донос? - Нет, он ударил бы меня ножом, только и всего. - Да, это в испанском духе: убийство, но не подлость. - Да он и не знал подробностей, описанных в доносе. - Вы никому их не рассказывали? - Никому. - Даже невесте? - Даже ей. - Так это Данглар. - Теперь я в этом уверен. - Постойте... Знал ли Данглар Фернана? - Нет... Да... Вспомнил! - Что? - За день до моей свадьбы они сидели за одним столом в кабачке стари-ка Памфила. Данглар был дружелюбен и весел, а Фернан бледен и смущен. - Их было только двое? - Нет, с ними сидел третий, мой хороший знакомый! он-то, верно, ипознакомил их... портной Кадрусс. Но он был уже пьян... Постойте... пос-тойте... Как я не вспомнил этого раньше! На столе, где они пили, стоялачернильница, лежала бумага, перья. (Дантес провел рукою по лбу.) О! Под-лецы, подлецы! - Хотите знать еще что-нибудь? - спросил аббат с улыбкой. - Да, да, вы так все разбираете, так ясно все видите. Я хочу знать,почему меня допрашивали только два раза, почему меня обвинили без суда? - Это уже посложнее, - сказал аббат. - Пути правосудия темны и зага-дочны, в них трудно разобраться. Проследить поведение обоих ваших врагов- это было просто детской игрой, а теперь вам придется дать мне самыеточные показания. - Извольте, спрашивайте. Вы поистине лучше знаете мою жизнь, чем ясам. - Кто вас допрашивал? Королевский прокурор, или его помощник, илиследователь? - Помощник. - Молодой, старый? - Молодой, лет двадцати семи. - Так, еще не испорченный, но уже честолюбивый, - сказал аббат - Какон с вами обращался? - Скорее ласково, нежели строго. - Вы все ему рассказали? - Все. - Обращение его менялось во время допроса? - На одно мгновение, когда он прочел письмо, служившее уликой противменя, он, казалось, был потрясен моим несчастьем. - Вашим несчастьем? - Да. - И вы уверены, что он скорбел именно о вашем несчастье? - Во всяком случае он дал мне явное доказательство своего участия. - Какое именно? - Он сжег единственную улику, которая могла мне повредить. - Которую? Донос? - Нет, письмо. - Вы уверены в этом? - Это произошло на моих глазах. - Тут что-то не то. Сдается мне, что этот помощник прокурора болеенизкий негодяй, чем можно предположить. - Честное слово, меня бросает в дрожь, - сказал Дантес - неужели мирнаселен только тиграми и крокодилами. - Да; но только двуногие тигры и крокодилы куда опаснее всех других. - Пожалуйста, будем продолжать! - Извольте Вы говорите, он сжег письмо? - Да, и прибавил: "Видите, против вас имеется только эта улика, и яуничтожаю ее. - Такой поступок слишком благороден и потому неестествен. - Вы думаете? - Я уверен. К кому было письмо? - К господину Нуартье, в Париже, улица Кок-Эрой, помер тринадцать. - Не думаете ли вы, что помощник прокурора мог быть заинтересован втом, чтобы это письмо исчезло? - Может быть; он несколько раз заставил меня обещать - будто бы длямоей же пользы, - не говорить никому об этом письме и взял с меня клят-ву, что я никогда не произнесу имени, написанного на конверте. - Нуартье! - повторил аббат. - Нуартье! Я знал одного Нуартье придворе бывшей королевы Этрурии, знал Нуартье - жирондиста во время рево-люции. А как звали вашего помощника прокурора? - Де Вильфор. Аббат расхохотался. Дантес посмотрел на него с изумлением. - Что с вами? - сказал он. - Видите этот солнечный луч? - спросил аббат. - Вижу. - Ну, так вот: теперь ваше дело для меня яснее этого луча. Бедныймальчик! И он был ласков с вами? - Да. - Этот достойный человек сжег, уничтожил письмо? - Да. - Благородный поставщик палача взял с вас клятву, что вы никогда непроизнесете имени Нуартье? - Да. - А этот Нуартье, несчастный вы слепец, да знаете ли вы, кто такойэтот Нуартье? Этот Нуартье - его отец! Если бы молния ударила у ног Дантеса и разверзла перед ним пропасть,на дне которой он увидел бы ад, она не поразила бы его так внезапно итак ошеломляюще, как слова аббата. Он вскочил и схватился руками за го-лову. - Его отец! Его отец! - вскричал он. - Да, его отец, которого зовут Нуартье де Вильфор, - отвечал аббат. И тогда ослепительный свет озарил мысли Дантеса; все, что прежде ка-залось ему темным, внезапно засияло в ярких лучах. Изменчивое поведениеВильфора во время допроса, уничтожение письма, требование клятвы, проси-тельный голос судьи, который не грозил, а, казалось, умолял, - все приш-ло ему на память. Он закричал, зашатался, как пьяный; потом бросился кподкопу, который вел из камеры аббата в его темницу. - Мне надо побыть одному! - воскликнул он. - Я должен обдумать всеэто! И, добравшись до своей камеры, он бросился на постель. Вечером, когдапришел тюремщик, Дантес сидел па койке с остановившимся взглядом и иска-женным лицом, неподвижный и безмолвный, как статуя. В эти долгие часы размышления, пролетевшие, как секунды, он принялгрозное решение и поклялся страшной клятвой. Дантеса пробудил от задумчивости человеческий голос, голос аббата Фа-риа, который после ухода тюремщика пришел пригласить Эдмона отужинать сним. Звание сумасшедшего, и притом забавного сумасшедшего, давало старо-му узнику некоторые привилегии, а именно: право на хлеб побелее и награфинчик вина по воскресеньям. Было как раз воскресенье, и аббат пришелзвать своего молодого товарища разделить с ним хлеб и вино. Дантес последовал за ним. Лицо его прояснилось и приняло прежнее вы-ражение, но в глазах были жестокость и твердость, свидетельствовавшие отом, что в юноше созрело какое-то решение. Аббат посмотрел на него прис-тально. - Я сожалею о том, что помог вам в ваших поисках правды, и сожалею ословах, сказанных мною. - Почему? - спросил Дантес. - Потому что я поселил в вашей душе чувство, которого там не было, -жажду мщения. Дантес улыбнулся. - Поговорим о другом, - сказал он. Аббат еще раз взглянул на него и печально покачал головой. Но, усту-пая просьбе Дантеса, заговорил о другом. Беседа с аббатом, как с любымсобеседником, много перенесшим, много страдавшим, была поучительна и не-изменно занимательна, но в ней не было эгоизма, этот страдалец никогдане говорил о своих страданиях. Дантес с восторгом ловил каждое его слово; иные слова аббата отвечалимыслям, ему уже знакомым, и его знаниям моряка; другие касались предме-тов, ему неведомых, и, как северное сияние, которое светит мореплавате-лям в полуночных широтах, открывали ему новые просторы, освещенные фан-тастическими отблесками. Он понял, какое счастье для просвещенного чело-века сопутствовать этому возвышенному уму на высотах нравственных, фило-софских и социальных идей, где он привык парить. - Научите меня чему-нибудь из того, что вы знаете, - сказал Дантес, -хотя бы для того, чтобы не соскучиться со мной. Боюсь, что вы предпочи-таете уединение обществу такого необразованного и ничтожного товарища,как я, Если вы согласитесь на мою просьбу, я обещаю вам не говоритьбольше о побеге. Аббат улыбнулся. - Увы, дитя мое, - сказал он, - знание человеческое весьма ограниче-но, и когда я научу вас математике, физике, истории и трем-четырем живымязыкам, на которых я говорю, вы будете знать то, что я сам знаю; и всеэти знания я передам вам в какие-нибудь два года. - Два года! Вы думаете, что я могу изучить все эти науки в два года? - В их приложении - нет; в их основах - да. Выучиться не значитзнать; есть знающие и есть ученые, - одних создает память, других - фи-лософия. - А разве нельзя научиться философии? - Философии не научаются; философия есть сочетание приобретенных зна-ний и высокого ума, применяющего их; философия - это сверкающее облако,на которое ступил Христос, возносясь на небо. - Чему же вы станете учить меня сначала? - спросил Дантес. - Мне хо-чется поскорее начать, я жажду знания. - Всему! - отвечал аббат. В тот же вечер узники составили план обучения и на другой день началиприводить его в исполнение. Дантес обладал удивительной памятью и нео-быкновенной понятливостью; математический склад его ума помогал ему ус-ваивать все путем исчисления, а романтизм моряка смягчал чрезмерную про-заичность доказательств, сводящихся к сухим цифрам и прямым линиям; кро-ме того, он уже знал итальянский язык и отчасти новогреческий, которомунаучился во время своих путешествий на Восток. При помощи этих двух язы-ков он скоро понял строй остальных и через полгода начал уже говоритьпо-испански, поанглийски и по-немецки. Потому ли, что наука доставляла ему развлечение, заменявшее свободу,потому ли, что он, как мы убедились, умел держать данное слово, во вся-ком случае он, как обещал аббату, не заговаривал больше о побеге, и днитекли для него быстро и содержательно. Через год это был другой человек. Что же касается аббата Фариа, то, несмотря на развлечение, доставляе-мое ему обществом Дантеса, старик с каждым днем становился мрачнее. Ка-залось, какая-то неотступная мысль занимала его ум; он то впадал в глу-бокую задумчивость, тяжело вздыхал, то вдруг вскакивал и, скрестив рукина груди, часами шагал по камере. Как-то раз он внезапно остановился и воскликнул: - Если бы не часовой! - Будет часовой или нет, это зависит от вас, - сказал Дантес, читав-ший мысли аббата, словно его череп был из стекла. - Я уже сказал вам, что убийство претит мне. - Но это убийство, если оно совершится, будет совершено по инстинктусамосохранения, для самозащиты. - Все равно, я не могу. - Однако вы думаете об этом? - Неустанно, - прошептал аббат. - И вы нашли способ? - живо спросил Дантес. - Нашел, если бы на галерею поставили часового, который был бы слеп иглух. - Он будет и слеп и глух, - отвечал Эдмон с твердостью, испугавшейаббата. - Нет, нет, - крикнул он, - это невозможно! Дантес хотел продолжать этот разговор, но аббат покачал головой и нестал отвечать. Прошло три месяца. - Вы сильный? - спросил однажды Дантеса аббат. Дантес вместо ответа взял долото, согнул его подковой и снова выпря-мил. - Дадите честное слово, что убьете часового только в случае крайнейнеобходимости? - Даю честное слово. - Тогда мы можем исполнить наше намерение, - сказал аббат. - А сколько потребуется времени на то, чтобы его исполнить? - Не меньше года. - И можно приняться за работу? - Хоть сейчас. - Вот видите, мы потеряли целый год! - вскричал Дантес. - По-вашему, потеряли? - Простите меня, ради бога! - воскликнул Эдмон, покраснев. - Полно! - сказал аббат. - Человек всегда только человек, а вы ещеодин из лучших, каких я знавал. Так слушайте, вот мой план. И аббат показал Дантесу сделанный им чертеж; то был план его камеры,камеры Дантеса и прохода, соединявшего их. Посредине этого прохода от-ветвлялся боковой ход, вроде тех, какие прокладывают в рудниках. Этотбоковой ход кончался под галереей, где шагал часовой; тут предполагалосьсделать широкую выемку, подрывая и расшатывая одну из плит, образующихпол галереи: в нужную минуту плита осядет под тяжестью солдата, и онпровалится в выемку; оглушенный падением, он не в силах будет защи-щаться, и в этот миг Дантес кинется на него, свяжет, заткнет ему рот, иоба узника, выбравшись через окно галереи, спустятся по наружной стенепри помощи веревочной лестницы и убегут. Дантес захлопал в ладоши, и глаза его заблистали радостью; план былтак прост, что непременно должен был удаться. В тот же день наши землекопы принялись за работу; они трудились темболее усердно, что этот труд следовал за долгим отдыхом и, по-видимому,отвечал заветному желанию каждого из них. Они рыли без устали, бросая работу только в те часы, когда принужденыбыли возвращаться к себе и ждать посещения тюремщика. Впрочем, они нау-чились уже издали различать его шаги, и ни одного из них ни разу не зас-тали врасплох. Чтобы земля, вынутая из нового подкопа, не завалила ста-рый, они выкидывали ее понемногу и с невероятными предосторожностями вокно камеры Дантеса или Фариа; ее тщательно измельчали в порошок, и ноч-ной ветер уносил ее. Более года ушло на эту работу, выполненную долотом, ножом и деревян-ным рычагом; весь этот год аббат продолжал учить Дантеса, говорил с нимто на одном, то на другом языке, рассказывал ему историю народов и техвеликих людей, которые время от времени оставляют за собою блистательныйслед, называемый славою. К тому же аббат, как человек светский, принад-лежавший к высшему обществу, в обращении своем сохранял какую-то груст-ную величавость; Дантес благодаря врожденной переимчивости сумел усвоитьизящную учтивость, которой ему недоставало, и аристократические манеры,приобретаемые обычно только в общении с высшими классами или в обществепросвещенных людей. Через пятнадцать месяцев проход был вырыт; под галереей была сделанавыемка; можно было слышать шаги часового, расхаживавшего взад и вперед;и узники, вынужденные для успешности побега ждать темной и безлунной но-чи, боялись одного: что земля не выдержит и сама прежде времени осыплет-ся под ногами солдата. Чтобы предотвратить эту опасность, узники подста-вили подпорку, которую нашли в фундаменте. Дантес как раз был занят этим, когда вдруг услышал, что аббат Фариа,остававшийся в его камере, где он обтачивал гвоздь, предназначенный дляукрепления веревочной лестницы, зовет его испуганным голосом. Дантес по-спешил к нему и увидел, что аббат стоит посреди камеры, бледный, в поту,с судорожно стиснутыми руками. - Боже мой! - вскрикнул Дантес. - Что такое? Что с вами? - Скорей, скорей! - сказал аббат. - Слушайте! Дантес посмотрел на посеревшее лицо аббата, на его глаза, окруженныесиневой, на белые губы, на взъерошенные волосы и в страхе выронил из рукдолото. - Что случилось? - воскликнул он. - Я погиб! - сказал аббат. - Слушайте. Мною овладевает страшная, бытьможет, смертельная болезнь; припадок начинается, я чувствую; я уже испы-тал это за год до тюрьмы. Есть только одно средство против этой болезни,я назову вам его; бегите ко мне, поднимите ножку кровати, она полая, вней вы найдете пузырек с красным настоем. Принесите его сюда... или,нет, нет, постойте! Меня могут застать здесь; помогите мне дотащиться ксебе, пока у меня есть еще силы. Кто знает, что может случиться исколько времени продолжится припадок. Дантес не потерял присутствия духа, несмотря на страшное несчастье,обрушившееся на него; он спустился в подкоп, таща за собой бедного абба-та; с неимоверными усилиями он довел больного до его камеры и уложил впостель. - Благодарю, - сказал аббат, дрожа всем телом, как будто он толькочто вышел из холодной воды. Припадок сейчас начнется, я буду в каталеп-сии; может быть, буду лежать без движения, не издавая ни единого стона,а может быть, на губах выступит пена, я буду корчиться и кричать. Сде-лайте так, чтобы не было слышно моих криков; это самое важное; иначе ме-ня, чего доброго, переведут в другую камеру, и нас разлучат навеки. Ког-да вы увидите, что я застыл, окостенел, словом, все равно что мертвец,тогда - только тогда, слышите? - разожмите мне зубы ножом и влейте в ротдесять капель настоя; и, может быть, я очнусь. - Может быть? - скорбно воскликнул Дантес. - Помогите! Помогите! - закричал аббат. - Я... я ум... Припадок начался с такой быстротой и силой, что несчастный узник неуспел даже кончить начатого слова. Тень мелькнула на его челе, быстрая имрачная, как морская буря; глаза раскрылись, рот искривился, щеки побаг-ровели; он бился, рычал, на губах выступила пена. Исполняя его приказа-ние, Дантес зажал ему рот одеялом. Так продолжалось два часа. Наконец,бесчувственный, как камень, холодный и бледный, как мрамор, беспомощный,как растоптанная былинка, он забился в последних судорогах, потом вытя-нулся на постели и остался недвижим. Эдмон ждал, пока эта мнимая смерть завладеет всем телом и оледенитсамое сердце. Тогда он взял нож, просунул его между зубами, с величайши-ми усилиями разжал стиснутые челюсти, влил одну за другой десять капелькрасного настоя и стал ждать. Прошел час, старик не шевелился Дантес испугался, что ждал слишкомдолго, и смотрел на него с ужасом, схватившись за голову. Наконец, лег-кая краска показалась на щеках; в глазах, все время остававшихся откры-тыми и пустыми, мелькнуло сознание; легкий вздох вылетел из уст; старикпошевелился. - Спасен! Спасен! - закричал Дантес. Больной еще не мог говорить, но с явной тревогой протянул руку к две-ри. Дантес насторожился и услышал шаги тюремщика. Было уже семь часов, аДантесу было не до того, чтобы следить за временем. Эдмон бросился в подкоп, заложил за собою камень и очутился в своейкамере. Через несколько мгновений дверь отворилась, и тюремщик, как и всегда,увидал узника сидящим на постели. Едва успел он выйти, едва затих шум его шагов, как Дантес, терзаемыйбеспокойством, забыв про обед, поспешил обратно и, подняв камень, воро-тился в камеру аббата. Аббат пришел в чувство, но еще лежал пластом, совершенно обессилен-ный. - Я уж думал, что больше не увижу вас, - сказал он Эдмону. - Почему? - спросил тот. - Разве вы боялись умереть? - Нет; но все готово к побегу, и я думал, что вы убежите. Краска негодования залила щеки Дантеса. - Без вас! - вскричал он. - Неужели вы в самом деле думали, что я наэто способен? - Теперь вижу, что ошибался, - сказал больной. - Ах, как я слаб, раз-бит, уничтожен! - Не падайте духом, силы восстановятся, - сказал Дантес, садясь возлепостели аббата и беря его за руки. Аббат покачал головой. - Последний раз, - сказал он, - припадок продолжался полчаса, послечего мне захотелось есть, и я встал без посторонней помощи, а сегодня яне могу пошевелить ни правой ногой, ни правой рукой; голова у меня тяже-лая, что указывает на кровоизлияние в мозг. При третьем припадке меняразобьет паралич или я сразу умру. - Нет, нет, успокойтесь, вы не умрете; третий припадок, если и будет,застанет вас на свободе. Тогда мы вас вылечим, как и в этот раз, и дажелучше; ведь у нас будет все необходимое. - Друг мой, - отвечал старик, - не обманывайте себя; этот припадокосудил меня на вечное заточение: для побега надо уметь ходить... - Так что ж? Мы подождем неделю, месяц, два месяца, если нужно; темвременем силы воротятся к вам; все готово к нашему побегу; мы можем самивыбрать день и час. Как только вы почувствуете, что можете плавать, мытотчас же бежим. - Мне уже больше не плавать, - отвечал Фариа, - эта рука парализова-на, и не на один день, а навсегда. Поднимите ее, и вы увидите, как онатяжела. Дантес поднял руку больного; она упала, как камень. Он вздохнул. - Теперь вы убедились, Эдмон? - сказал Фариа. - Верьте мне, я знаю,что говорю. С первого приступа моей болезни я не переставал думать оней. Я ждал ее, потому что она у меня наследственная - мой отец умер притретьем припадке, дед тоже. Врач, который дал мне рецепт настоя, а этоне кто иной, как знаменитый Кабанис, предсказал мне такую же участь. - Врач ошибается, - воскликнул Дантес, - а паралич ваш не помешаетнам: я возьму вас на плечи и поплыву вместе с вами. - Дитя, - сказал аббат, - вы моряк, вы опытный пловец, стало быть, выдолжны знать, что человек с такой ношей недалеко уплывет в море. Бросьтеобольщать себя пустыми надеждами, которым не верит даже ваше доброесердце. Я останусь здесь, пока не пробьет час моего освобождения, чассмерти. А вы спасайтесь, бегите! Вы молоды, ловки и сильны; не считай-тесь со мной, я возвращаю вам ваше честное слово. - Хорошо, - сказал Дантес. - В таком случае и я остаюсь. Он встал и торжественно простер руку над стариком: - Клянусь кровью Христовой, что не оставлю вас до вашей смерти. Фариа посмотрел на юношу, такого благородного, великодушного и безыс-кусственного, и на лице его, одушевленном самой чистой преданностью,прочел искренность его любви и чистосердечие его клятвы. - Хорошо, - сказал больной, - я принимаю вашу жертву. Спасибо. И он протянул Эдмону руку. - Быть может, ваша бескорыстная преданность будет вознаграждена, -сказал он, - но так как я не могу, а вы не хотите уйти отсюда, то намнадо заложить ход под галереей. Часовой может обратить внимание на гул-кое место и позвать надзирателя; тогда все откроется, и нас разлучат.Ступайте, займитесь этим делом, в котором, к сожалению, я уже не могувам помочь. Употребите на это всю ночь, если нужно, и возвращайтесьзавтра утром после обхода. Мне нужно сказать вам нечто очень важное. Дантес пожал руку аббату, который успокоил его улыбкой, и послушно ипочтительно вышел от своего старого Друга.