XIII. Сто дней

Нуартье оказался хорошим пророком, и все совершилось так, как онпредсказывал. Всем известно возвращение с острова Эльба, возвращениестранное, чудесное, без примера в прошлом и, вероятно, без повторения вбудущем. Людовик XVIII сделал лишь слабую попытку отразить жестокий удар; недоверяя людям, он не доверял и событиям. Только что восстановленная имкоролевская или, вернее, монархическая власть зашаталась в своих еще неокрепших устоях, и по первому мановению императора рухнуло все здание -нестройная смесь старых предрассудков и новых идей. Поэтому награда, ко-торую Вильфор получил от своего короля, была не только бесполезна, но иопасна, и он никому не показал своего ордена Почетного легиона, хотягерцог Блакас, во исполнение воли короля, и озаботился выслать ему гра-моту. Наполеон непременно отставил бы Вильфора, если бы не покровительствоНуартье, ставшего всемогущим при императорском дворе в награду за мы-тарства, им перенесенные, и за услуги, им оказанные. Жирондист 1793 исенатор 1806 года сдержал свое слово и помог тому, кто подал ему помощьнакануне. Всю свою власть во время восстановления Империи, чье вторичное паде-ние, впрочем, легко было предвидеть, Вильфор употребил на сокрытие тай-ны, которую чуть было не разгласил Дантес. Королевский же прокурор был отставлен по подозрению в недостаточнойпреданности бонапартизму. Едва императорская власть была восстановлена, то есть едва Наполеонпоселился в Тюильрийском дворце, только что покинутом Людовиком XVIII, истал рассылать свои многочисленные и разнообразные приказы из того само-го кабинета, куда мы вслед за Вильфором ввели наших читателей и где настоле из орехового дерева император нашел еще раскрытую и почти полнуютабакерку Людовика XVIII, - как в Марселе, вопреки усилиям местного на-чальства, начала разгораться междоусобная распря, всегда тлеющая на Юге;дело грозило не ограничиться криками, которыми осаждали отсиживающихсядома роялистов, и публичными оскорблениями тех, кто решался выйти наулицу. Вследствие изменившихся обстоятельств почтенный арматор, принадлежав-ший к плебейскому лагерю, если и не стал всемогущ, - ибо г-н Моррель былчеловек осторожный и несколько робкий, как все те, кто прошел медленнуюи трудную коммерческую карьеру, - то все же, хоть его и опережали рьяныебонапартисты, укорявшие его за умеренность, приобрел достаточный вес,чтобы возвысить голос и заявить жалобу. Жалоба эта, как легко дога-даться, касалась Дантеса. Вильфор устоял, несмотря на падение своего начальника. Свадьба егохоть и не расстроилась, но была отложена до более благоприятных времен.Если бы император удержался на престоле, то Жерару следовало бы искатьдругую партию, и Нуартье нашел бы ему невесту; если бы Людовик XVIIIвторично возвратился, то влияние маркиза де Сен-Меран удвоилось бы, каки влияние самого Вильфора, - и этот брак стал бы особенно подходящим. Таким образом, помощник королевского прокурора занимал первое место вмарсельском судебном мире, когда однажды утром ему доложили о приходег-на Морреля. Другой поспешил бы навстречу арматору и тем показал бы свою слабость;но Вильфор был человек умный и обладал если не опытом, то превосходнымчутьем. Он заставил Морреля дожидаться в передней, как сделал бы приРеставрации, не потому, что был занят, а просто потому, что принято,чтобы помощник прокурора заставлял ждать в передней. Через четверть ча-са, просмотрев несколько газет различных направлений, он велел позватьг-на Морреля. Моррель думал, что увидит Вильфора удрученным, а нашел его точно та-ким, каким он был полтора месяца тому назад, то есть спокойным, твердыми полным холодной учтивости, а она является самой неодолимой из всехпреград, отделяющих человека с положением от человека простого. Он шел вкабинет Вильфора в убеждении, что тот задрожит, увидев его, а вместо то-го сам смутился и задрожал при виде помощника прокурора, который ждалего, сидя за письменным столом. Моррель остановился в дверях. Вильфор посмотрел на него, словно неузнавая. Наконец, после некоторого молчания, во время которого почтенныйарматор вертел в руках шляпу, он проговорил: - Господин Моррель, если не ошибаюсь? - Да, сударь, это я, - отвечал арматор. - Пожалуйста, войдите, - сказал Вильфор с покровительственным жестом,- и скажите, чему я обязан, что вы удостоили меня вашим посещением? - Разве вы не догадываетесь? - спросил Моррель. - Нет, нисколько не догадываюсь; но тем не менее я готов быть вам по-лезным, если это в моей власти. - Это всецело в вашей власти, - сказал Моррель. - Так объясните, в чем дело. - Сударь, - начал Моррель, понемногу успокаиваясь, черпая твердость всправедливости своей просьбы и в ясности своего положения, - вы помните,что за несколько дней до того, как стало известно о возвращении его ве-личества императора, я приходил к вам просить о снисхождении к одномумолодому человеку, моряку, помощнику капитана на моем судне; его обвиня-ли, если вы помните, в сношениях с островом Эльба; подобные сношения,считавшиеся тогда преступлением, ныне дают право на награду. Тогда выслужили Людовику XVIII и не пощадили обвиняемого; это был ваш долг. Те-перь вы служите Наполеону и обязаны защитить невинного; это тоже вашдолг. Поэтому я пришел спросить у вас, что с ним сталось. Вильфор сделал над собой громадное усилие. - Как его имя? - спросил он. - Будьте добры, назовите ею имя. - Эдмон Дантес. Надо думать, Вильфору было бы приятное подставить лоб под пистолетпротивника на дуэли на расстоянии двадцати пяти шагов, чем услышать этоимя, брошенное ему в лицо; однако он и глазом не моргнул. "Никто но может обвинить меня в том, что я арестовал этого молодогочеловека по личным соображениям", - подумал Вильфор. - Дантес, - повторил он. - Вы говорите Эдмон Дантес. - Да, сударь. Вильфор открыл огромный реестр, помещавшийся в стоявшей рядом контор-ке, потом пошел к другому столу, от стола перешел к полкам с папками дели, обернувшись к арматору, спросил самым естественным голосом: - А вы не ошибаетесь, милостивый государь? Если бы Моррель был подогадливее или лучше осведомлен об обстоя-тельствах этого дела, то он нашел бы странным, что помощник прокурораудостаивает его ответом по делу, вовсе его не касающемуся; он задал бысебе вопрос: почему Вильфор не отсылает его к арестантским спискам, кначальникам тюрем, к префекту департамента? Но Моррель, тщетно искавшийпризнаков страха, усмотрел в его поведении одну благосклонность: Вильфоррассчитал верно. - Нет, - отвечал Моррель, - я не ошибаюсь; я знаю беднягу десять лет,а служил он у меня четыре года. Полтора месяца тому назад - помните? - япросил вас быть великодушным, как теперь прошу быть справедливым; вы ещеприняли меня довольно немилостиво и отвечали с неудовольствием. В товремя роялисты были неласковы к бонапартистам! - Милостивый государь, - отвечал Вильфор, парируя удар со свойствен-ным ему хладнокровием и проворством, - я был роялистом, когда думал, чтоБурбоны не только законные наследники престола, но и избранники народа;но чудесное возвращение, которого мы были свидетелями, доказало мне, чтоя ошибался. Гений Наполеона победил: только любимый монарх - монарх за-конный. - В добрый час, - воскликнул Моррель с грубоватой откровенностью. -Приятно слушать, когда вы так говорите, и я вижу в этом хороший знак длябедного Эдмона. - Погодите, - сказал Вильфор, перелистывая новый реестр, - я припоми-наю: моряк, так, кажется? Он еще собирался жениться на каталанке? Да,да, теперь я вспоминаю; это было очень серьезное дело. - Разве? - Вы ведь знаете, что от меня его повели прямо в тюрьму при зданиисуда. - Да, а потом? - Потом я послал донесение в Париж и приложил бумаги, которые былинайдены при нем. Я был обязан это сделать. Через неделю арестанта увез-ли. - Увезли? - вскричал Моррель. - Но что же сделали с бедным малым? - Не пугайтесь! Его, вероятно, отправили в Фенестрель, в Пиньерольили на острова святой Маргариты, что называется - сослали; и в однопрекрасное утро он к вам вернется и примет командование на своем кораб-ле. - Пусть возвращается когда угодно: место за ним. Но как же он до сихпор не возвратился? Казалось бы, наполеоновская юстиция первым деломдолжна освободить тех, кого засадила в тюрьму юстиция роялистская. - Не спешите обвинять, господин Моррель, - отвечал Вильфор, - во вся-ком деле требуется законность. Предписание о заключении в тюрьму былополучено от высшего начальства; надо от высшего же начальства получитьприказ об освобождении. Наполеон возвратился всего две недели тому на-зад; предписания об освобождении заключенных только еще пишут. - Но разве нельзя, - спросил Моррель, - ускорить все эти формальнос-ти? Ведь мы победили. У меня есть друзья, есть связи; я могу добитьсяотмены приговора. - Приговора не было. - Так постановления об аресте. - В политических делах нет арестантских списков; иногда правительствозаинтересовано в том, чтобы человек исчез бесследно; списки могли бы по-мочь розыскам. - Так, может статься, было при Бурбонах, но теперь... - Так бывает во все времена, дорогой господин Моррель; правительствасменяют друг друга и похожи друг на друга; карательная машина, заведен-ная при Людовике Четырнадцатом, действует по сей день; нет только Басти-лии. Император в соблюдении тюремного устава всегда был строже, чем дажеЛюдовик Четырнадцатый, и количество арестантов, не внесенных в списки,неисчислимо. Такая благосклонная откровенность обезоружила бы любую уверенность, ау Морреля не было даже подозрений. - Но скажите, господин де Вильфор, что вы мне посоветуете сделать,чтобы ускорить возвращение бедного Дантеса? - Могу посоветовать одно: подайте прошение министру юстиции. - Ах, господин де Вильфор! Мы же знаем, что значат прошения: министрполучает их по двести в день и не прочитывает и четырех. - Да, - сказал Вильфор, - но он прочтет прошение, посланное мною,снабженное моей припиской и исходящее непосредственно от меня. - И вы возьметесь препроводить ему это прошение? - С величайшим удовольствием. Дантес раньше мог быть виновен, но те-перь он не виновен; и я обязан возвратить ему свободу, так же как былобязан заключить его в тюрьму. Вильфор предотвращал таким образом опасное для него следствие, маловероятное, но все-таки возможное, - следствие, которое погубило бы егобезвозвратно. - А как нужно писать министру? - Садитесь сюда, господин Моррель, - сказал Вильфор, уступая ему своеместо. - Я вам продиктую. - Вы будете так добры? - Помилуйте! Но не будем терять времени, и так уж довольно потеряно. - Да, да! Вспомним, что бедняга ждет, страдает, может быть, отчаива-ется. Вильфор вздрогнул при мысли об узнике, проклинающем его в безмолвии имраке; но он зашел слишком далеко и отступать уже нельзя было: Дантесдолжен был быть раздавлен жерновами его честолюбия. - Я готов, - сказал Моррель, сев в кресло Вильфора и взявшись за пе-ро. И Вильфор продиктовал прошение, в котором, несомненно с наилучшиминамерениями, преувеличивал патриотизм Дантеса и услуги, оказанные им де-лу бонапартистов. В этом прошении Дантес представал как один из главныхпособников возвращения Наполеона. Очевидно, что министр, прочитав такуюбумагу, должен был тотчас же восстановить справедливость, если это ещене было сделано. Когда прошение было написано, Вильфор прочел его вслух. - Хорошо, - сказал он, - теперь положитесь на меня. - А когда вы отправите его? - Сегодня же. - С вашей припиской? - Лучшей припиской будет, если я удостоверю, что все сказанное в про-шении совершенная правда. Вильфор сел в кресло и сделал нужную надпись в углу бумаги. - Что же мне дальше делать? - спросил Моррель. - Ждать, - ответил Вильфор. - Я все беру на себя. Такая уверенность вернула Моррелю надежду; он ушел в восторге от по-мощника королевского прокурора и пошел известить старика Дантеса, чтотот скоро увидит своего сына. Между тем Вильфор, вместо того чтобы послать прошение в Париж, береж-но сохранил его у себя; спасительное для Дантеса в настоящую минуту, ономогло стать для него гибельным впоследствии, если бы случилось то, чегоможно было уже ожидать по положению в Европе и обороту, какой принималисобытия, - то есть вторичная реставрация. Итак, Дантес остался узником; забытый и затерянный во мраке своегоподземелья, он не слышал громоподобного падения Людовика XVIII и еще бо-лее страшного грохота, с которым рухнула Империя. Но Вильфор зорко следил за всем, внимательно прислушивался ко всему.Два раза, за время короткого возвращения Наполеона, которое называетсяСто дней. Моррель возобновлял атаку, настаивая на освобождении Дантеса,и оба раза Вильфор успокаивал его обещаниями и надеждами. Наконец, нас-тупило Ватерлоо. Моррель уже больше не являлся к Вильфору: он сделал длясвоего юного друга все, что было в человеческих силах; новые попытки,при вторичной реставрации, могли только понапрасну его скомпрометиро-вать. Людовик XVIII вернулся на престол. Вильфор, для которого Марсель былполон воспоминаний, терзавших его совесть, добился должности королевско-го прокурора в Тулузе; через две недели после переезда в этот город онженился на маркизе Рене де Сен-Меран, отец которой был теперь в особоймилости при дворе. Вот почему Дантес во время Ста дней и после Ватерлоо оставался втюрьме, забытый если не людьми, то во всяком случае богом. Данглар понял, какой удар он нанес Дантесу, когда узнал о возвращенииНаполеона во Францию; донос его попал в цель, и, как все люди, обладаю-щие известною одаренностью к преступлению и умеренными способностями вобыденной жизни, он назвал это странное совпадение "волею провидения". Но когда Наполеон вступил в Париж и снова раздался его повелительныйи мощный голос, Данглар испугался. С минуты на минуту он ждал, что явит-ся Дантес, Дантес, знающий все, Дантес, угрожающий и готовый на любоемщение. Тогда он сообщил г-ну Моррелю о своем желании оставить морскуюслужбу и просил рекомендовать его одному испанскому негоцианту, к кото-рому и поступил конторщиком в конце марта, то есть через десять или две-надцать дней после возвращения Наполеона в Тюильри; он уехал в Мадрид, ибольше о нем не слышали. Фернан - тот ничего не понял. Дантеса не было, - это все, что ему бы-ло нужно. Что сталось с Дантесом? Он даже не старался узнать об этом.Все его усилия были направлены на то, чтобы обманывать Мерседес вымыш-ленными причинами невозвращения ее жениха или же на обдумывание плана,как бы уехать и увезти ее; иногда он садился на вершине мыса Фаро, отку-да видны и Марсель и Каталаны, и мрачно, неподвижным взглядом хищнойптицы смотрел на обе дороги, не покажется ли вдали красавец моряк, кото-рый должен принести с собой суровое мщение. Фернан твердо решил застре-лить Дантеса, а потом убить и себя, чтобы оправдать убийство. Но он об-манывался; он никогда не наложил бы на себя руки, ибо все еще надеялся. Между тем среди всех этих горестных треволнений император громовымголосом призвал под ружье последний разряд рекрутов, и все, кто мог но-сить оружие, выступили за пределы Франции. Вместе со всеми отправился в поход и Фернан, покинув свою хижину иМерседес и терзаясь мыслью, что в его отсутствие, быть может, возвратит-ся соперник и женится на той, кого он любит. Если бы Фернан был способен на самоубийство, он застрелился бы в ми-нуту разлуки с Мерседес. Его участие к Мерседес, притворное сочувствие ее горю, усердие, с ко-торым он предупреждал малейшее ее желание, произвели действие, какоевсегда производит преданность на великодушные сердца; Мерседес всегдалюбила Фернана как друга; эта дружба усугубилась чувством благодарности. - Брат мой, - сказала она, привязывая ранец к плечам каталанца, -единственный друг мой, береги себя, не оставляй меня одну на этом свете,где я проливаю слезы и где у меня нет никого, кроме тебя. Эти слова, сказанные в минуту расставания, оживили надежды Фернана.Если Дантес не вернется, быть может, наступит день, когда Мерседес ста-нет его женой. Мерседес осталась одна, на голой скале, которая никогда еще не каза-лась ей такой бесплодной, перед безграничной далью моря. Вся в слезах,как та безумная, чью печальную повесть рассказывают в этом краю, онабеспрестанно бродила вокруг Каталан; иногда останавливалась под жгучимюжным солнцем, неподвижная, немая, как статуя, и смотрела на Марсель;иногда сидела на берегу и слушала стенание волн, вечное, как ее горе, испрашивала себя: не лучше ли наклониться вперед, упасть, низринуться вморскую пучину, чем выносить жестокую муку безнадежного ожидания? Нестрах удержал Мерседес от самоубийства, - она нашла утешение в религии,и это спасло ее. Кадрусса тоже, как и Фернана, призвали в армию, но он был восемью го-дами старше каталанца и притом женат, и потому его оставили в третьемразряде, для охраны побережья. Старик Дантес, который жил только надеждой, с падением императора по-терял последние проблески ее. Ровно через пять месяцев после разлуки с сыном, почти в тот же час,когда Эдмон был арестован, он умер на руках Мерседес. Моррель взял на себя похороны и заплатил мелкие долги, сделанные ста-риком за время болезни. Это был не только человеколюбивый, это был смелый поступок. Весь Югпылал пожаром междоусобиц, и помочь, даже на смертном одре, отцу такогоопасного бонапартиста, как Дантес, было преступлением.