Формационный подход к истории 3 страница

Он считает, что в процессе анализа деконструкция обязательно воссоздает объект в новой форме: предмет разбирают и опять собирают. При всей своей внешней агрессивности деконструкция на более глубоком уровне предлагает очень щадящий режим для текста.

Ж. Деррида даже готов к тому, что после самой решительной интерпретации неизбежно остается в тексте нечто, не укладывающееся в толкование, - будущий залог новых интерпретаций. Поэтому он требует свободы комбинирования, импровизации.

Ж. Деррида видит два толкования интерпретации, структуры, знака, игры. Первое стремится к расширению истины, к обнаружению истоков, не подвластных игре и знаковым установлениям. Второе более не ищет истоков, утверждает игру и пытается выйти за пределы гуманизма и человеческого. Человеческое начало - это желание на протяженности всей истории метафизики и онтологии обрести полноту присутствия, надежную опору, истоки и положить конец игре.

В философии и науковедении, в социальных дисциплинах в центре внимания сейчас, как думает Ж. Деррида, не столько человек, сколько общественные институты, созданные человеком. Все дело в направлении исследования, поэтому постструктурализм через деконструкцию приходит к человеку. Ни человек как личность, ни текст не сводимы к однозначно элементарным характеристикам, они бесконечны, безграничны. Именно в этой исходной множественности смыслов, интерпретаций и находится природа истины, не сводимая ни к каким центрам, структурам.

Специфика научной истины. До данного абзаца речь шла о понимании истины вообще, таком понимании, которое сложилось в философии. Но для науки понимание истины имеет свое специфическое звучание.

На первый взгляд, такое словосочетание как «научная истина» кажется излишним, тавтологичным. Ведь, действительно, то, что является истинным, мы постоянно отождествляем с научным. Но эти понятия не являются тождественными по нескольким причинам. Во-первых, наука не может быть понята как совокупность истин. В ней могут присутствовать и ложные гипотезы и теории. Во-вторых, не все знания, соответствующие действительности, являются истинными и носят научный характер. Ведь бывают истины жизненного плана, свойственные обыденному знанию, когда мы часто «истину» понимаем как правду. А это не одно и то же, потому что различие между научным и обыденным знанием существенное. Суть обыденного знания состоит в том, что посредством него происходит констатация явлений и их соотношение. Научное знание предполагает обнаружение закономерностей, которые должны быть выражены в законах научных теорий. Причем для науки это положение актуально не только в отношении теоретических знаний, но и эмпирических фактов. Поскольку эмпирический факт может быть признан в качестве научного лишь при соответствии теоретическим положениям. Как пишет Э.М. Чудинов, «… предложение «снег бел» может квалифицироваться как истинное. Эта истина принадлежит к сфере обыденного знания. Оно представляет собой простую констатацию наблюдаемого явления. Переходя к научному уровню познания, мы прежде всего должны уточнить это предложение. Научным коррелятом истины обыденного предложения «снег бел» будет предложение «Белизна снега - это эффект воздействия некогерентного света, отраженного снегом, на зрительные рецепторы». Это предложение представляет собой уже не простую констатацию наблюдений, но и следствие научных теорий - физических теорий света и биофизических теорий зрительного восприятия»9.

Данный пример позволяет констатировать ту разницу, которая выражена в понимании научного и обыденного знания. Однако не все исследователи, не все направления признают легитимность концепта «научная истина». В частности, неопозитивисты полагают, что для естествознания понятие научная истина не подходит. По их мнению, суть научного познания заключается не в выработке знаний, соответствующих действительности, а в эмпирической проверке. Поэтому они допускают понятие «эмпирическая истина», «фактуальная истина». Это значит, что истинным может быть только наглядное представление, обыденное знание, а наука обладает абстрактными, сложно воспринимаемыми чувственно, знаниями. Поэтому для науки важнее это знание сделать логически непротиворечивым, нежели соответствующим действительности.

Другой исследователь, К. Поппер, вместо понятия «научная истина» использует понятие «правдоподобие». «Правдоподобие» - это нечто отличное от строгой классической истины, ибо последняя похожа более на идеал. Отсюда ее недостижимость, а следовательно, признание за тем, что мы считаем истиной (некой приближенностью к истине), ее правдоподобием. Правдоподобие - это специфическая характеристика, свидетельствующая о наличии как ложных, так и истинных положений. Но если ложных утверждений в какой-то из теорий больше, чем в другой, значит, она ближе к истине, правдоподобнее. По сути, правдоподобие - это альтернатива истины в сфере научного познания.

Т. Кун тоже критически относится к понятию «научная истина». По мнению Т. Куна, целью науки не может являться описание объективного мира. Она сводится к решению специальных задач - головоломок, которые не относятся к объектам внешнего мира (то есть решение научных проблем и описание объективного мира - это не одно и то же). Т. Кун такое разведение объясняет двумя причинами10. Первая причина связана с особенностью понимания им статуса субъекта в познании: субъект описывает не сами объекты мира, а их теоретические идеализации. Поэтому никакого соответствия знаний реальности быть не может. Отсюда надуманным становится не только понятие «научная истина», но и вообще классическая концепция истины. Вторая причина связана с антикумулятивистской позицией Т. Куна, который отрицает преемственность в познании и говорит о несоизмеримости научных парадигм. А если так, то невозможно понимание научного познания как процесса постоянного формирования все более глубоко описывающего реальность знания. Следовательно, суть научного познания не сводится к более адекватному соответствию знания реальности, и соответственно научное познание вовсе не ориентируется на истинное постижение мира. То, что Т. Кун не признает феномена «научной истины», подтверждает хотя бы факт наличия истины по отношению к обыденному знанию. Но в науке для истины места нет.

Отрицание концепта «научная истина» обусловлено прежде сменой философского образа науки. Философское осмысление науки доходит даже до того, что отрицают наличие самой науки. Поэтому такой крайности все же следует избегать. Наука, как и любой другой феномен культуры, не стоит на месте, развивается, и понятно, что она не может все время соответствовать одним и тем же критериям. Отсюда и происходит расхождение в оценках. Ведь, к примеру, многие ученые в области естествознания в своих трудах говорили и о важности научной истины для познавательного процесса и о необходимости ее. А. Эйнштейн писал: «Природа человека такова, что он всегда стремился составить для себя простой и не обремененный излишними подробностями образ окружающего его мира. При этом он пытался построить картину, которая дала бы до какой то степени реальное отображение того, что человеческий разум видит в природе»11. Поэтому концепт «научная истина» очень актуален для ученых и для развития науки.

Традиционно под научной истиной понимали такое знание, которое могло удовлетворять нескольким моментам. Первый момент - соответствие знаний действительности, второй момент - соответствие различным другим критериям, из которых наиболее важными являются два: системность знания науки и проверяемость знания.

Системность знания является следствием неизбежной представленности в науке теоретического и эмпирического компонентов. Чтобы естественнонаучная теория могла быть применена, необходимы какие-то первоначальные условия, которые обосновываются эмпирическими данными. Более того, теории взаимосвязаны между собой. Именно такая сложность научного знания и по вертикали (теория + эмпирия) и по горизонтали (теория - теория) приводит к взаимообусловленности теорий. Поэтому необходима постановка вопроса об уровне еще большей обусловленности, нежели уровень научной теории. Таким уровнем и может выступать уровень научной истины. Даже Т. Кун, отрицающий необходимость истины для научного познания, тем не менее в своей концепции вынужден создать некую аналогичную обобщающую структуру, подразумевающую более высокий уровень познавательной деятельности. Он вводит понятие «научная парадигма», которая и выступает в качестве подобия научной истины. Именно парадигмой обусловлены «признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решений научному сообществу»12.

Еще больше мы убеждаемся в необходимости концепта «научная истина», знакомясь с подходом ученика К. Поппера И. Лакатоса. Он вводит в оборот новое понятие «научно-исследовательская программа». В ней, как и в парадигме у Т. Куна, заключены механизмы и образцы познавательных действий. Сама научно-исследовательская программа состоит из двух частей: «твердое ядро» и «защитный пояс». «Твердое ядро» содержит наиболее достоверное знание науки. «Защитный пояс» включает в себя специальные вспомогательные гипотезы. Сталкиваясь с фактами или знаниями, не соответствующими утверждениям знаний «твердого пояса», научные знания пытаются защитить себя посредством вспомогательных гипотез «защитного пояса». Защита знаний «твердого ядра» идет путем использования особой техники - положительной и отрицательной эвристик. В случае сохранения научно-исследовательской программы и даже обретения ею более сильного эвристического потенциала такая программа признается позитивной. И, наоборот, если научно-исследовательская программа утрачивает свою способность к описанию мира, ее заменяет другая.

В образе научно-исследовательской программы И. Лакатос представляет разные уровни научного знания: от эмпирического до метатеоретического (по сути, истинностного). Здесь важен тот факт, что признание в науке в качестве необходимого момента более теоретизированного знания демонстрирует большую значимость концепта «научная истина».

Не менее важен и другой критерий научной истины - проверяемость знания. Данный аспект заставляет также направлять наш исследовательский интерес на разноуровневость научного знания. Необходимость эмпирической проверки вызывает к жизни критерий проверяемости. Если бы мы не могли в первую очередь эмпирически, а не логически проверить знание, то как можно было бы признать его научным? Более того, это бы приводило к различного рода спекуляциям, не случайно в этом обвиняли метафизику XVIII в.. Поэтому проверяемость позволяет онтологически обеспечить научное познание по-настоящему истинными знаниями. Проверяемость является специфическим свойством научной истины по отношению к философии, религии, искусству и даже обыденному знанию. В последнем случае это проверяемость личного плана, не требующая в обязательном порядке обнаружения закономерности.

Таким образом, можно сделать вывод, что научная истина - это важнейший феномен науки, в котором последняя обретает наиболее достоверные знания о мире. Эта достоверность достигается в результате соблюдения трех основных моментов: соответствия знаний действительности, системности и проверяемости знаний. В последнее время анализируется соответствие научной истины прогностическому критерию (то есть возможности предсказывать дальнейшую перспективу исследуемого объекта), а также новому логическому критерию, сменившему непротиворечивость, - нетривиальности (если из теории выводятся противоречивые идеи, то это еще ничего не говорит о ее ложности; главное, чтобы из данной теории было невозможно совершить абсолютно любой вывод).

Основная идея корреспондентной истины обманчиво проста: предложение истинно, если и только если оно соответствует фактам (или действительности).

Эта теория должна прежде всего определять, в чем заключается истинность эмпирических предложений, или предложений наблюдения, т.е. связанных с опытом и не выводимых из других предложений – а, напротив, таких, которые сами являются базовыми для дальнейшего знания. Согласно этой теории, предложение (пропозиция, убеждение, высказывание или что бы то ни было, что принимаем в нашей теории за носитель истины) истинно, если есть нечто, благодаря чему оно истинно – нечто, что соответствует в реальности тому, что высказано. Другими словами: если р истинно, то этому соответствует факт, что р. Или: истинно то, что соответствует фактам. Если р истинно, если и только если р, то, когда что-то – например, р – утверждается истинно, то должно быть нечто дополнительное, нечто другое, чем то, что сказано – нечто, к чему относится то, что утверждается. Очевидный и, возможно, единственный полноценный кандидат на роль этого «нечто» – факт; например, факт, что р.

Классические попытки объяснить понятие корреспондентной истины быстро столкнулись с непреодолимыми трудностями. Если предложение истинно в силу его соответствия факту, то мы нуждаемся в объяснении этого «соответствия» и этих «фактов». Попытки раскрыть понятие соответствия – кореспонденции – быстро увязли в метафорах: «картина», «зеркало» или «отражение действительности» (последнее, конечно, еще не «непотаенность», но тоже вполне поэтично). Предложения, с такой точки зрения, каким-то не определяемым дальше образом «отображают» или «изображают» факты – в свою очередь, неясные сущности с сомнительными условиями идентичности. Под фактом в любом случае понимается нечто независимое от того, что о нем высказывается и, кроме того, нечто, что может быть описано другими словами. Поэтому не только о двух разных предложениях можно сказать, что они описывают один и тот же факт, но и, например, о двух разных пропозициях, если считать их смыслами предложений – поскольку некоторые корреспондентисты создали дополнительную проблему, предположив, что носителями истины являются не предложения, а пропозиции, которые выражают эти предложения. Наиболее общие проблемы, связанные с представлением истинности как корреспонденции, таковы.

Вопрос об истинностном операторе или факторе. Чем здесь предстает факт – реальной ситуацией или идеальным состоянием дел, где существенно лишь отношение между индивидуальными объектами?

Вопрос о носителе истинности. Что именно соответствует факту – предложение, пропозиция, убеждение или что-то еще?

Вопрос об отношении корреспонденции. В чем конкретно оно заключается – в том ли, что собственным именам и/или субъектным терминам в предложении (или соответствующим элементам в пропозиции) соответствуют реальные сущности, связанные между собой теми самыми отношениями, которые как-то выражены в том, что сказано (например, названы), или же предложения отражают общую структуру факта?

Вопрос о верификации. Если факт может быть репрезентирован только в предложении или пропозиции, то не представляет ли собой тогда проверка истинности путем сопоставления того, что сказано, с фактами по сути сопоставление этого предложения или пропозиции с другими предложениями или пропозициями, а не с фактами, до которых мы в итоге так и не добираемся?

В зависимости от ответов на эти вопросы будут различаться между собой различные версии корреспондентной теории. Однако основное исходное допущение при обсуждении корреспондентной теории – общее для ее сторонников и противников – состоит в том, что оба relata, между которыми устанавливается отношение корреспонденции, являются отдельно существующими предметами того или другого вида (и причем разных видов)⁴⁶⁹; соответственно, истинность – реляционное свойство.

Носителями истины в корреспондентной теории легко могут признаваться такие ментальные сущности как полагание или суждение, или такая недопроясненная по отнтологическому статусу сущность как пропозиция, а равно предложения или высказывания. В качестве истинностного оператора могут приниматься событие, ситуация или состояние дел. Это представление обязано своим правдоподобием главным образом таким примерам, где носитель истины имеет форму категорического подтверждающего утверждения относительно некоторого такого события или ситуации. Например, вероятно предположить, что в соответствии, где первый член отношения корреспонденции, например, истинное утверждение «Сражение при Ватерлоо состоялось в 1815 году», второй член является или действительным сражением, или фактом, что сражение произошло в этом месте и в это время. Однако намного труднее обнаружить предмет действительности – событие, ситуацию или состояние дел, – соответствующий истинному отрицательному утверждению «Сражение при Ватерлоо состоялось не в 1817 году» или возможно истинному условному утверждению «Если бы сражение при Ватерлоо состоялось в 1817 году, Наполеон выиграл бы его», или необходимо истинному утверждению «Веллингтон или выиграл, или не выиграл сражение при Ватерлоо». Все же в каждом из этих случаев имеется факт, связанный с истинным утверждением. То, что сражение при Ватерлоо состоялось не в 1817 году, и т.д. – такие же факты, как то, что оно состоялось в 1815. Именно поэтому факт охотнее привлекается в качестве истинностного оператора, чем событие, ситуация или состояние дел (возможно, активное введение понятия факта в научный оборот обязано именно этому обстоятельству).

Таким образом, мы можем вывести из этих классических обсуждений следующие признаки понятия корреспондентной истины.

Она свойственна предложениям или пропозициям (по крайней мере, частично) в силу структуры предложения.

Она свойственна предложениям (по крайней мере, частично) в силу отношения предложений к действительности.

Она свойственна предложениям (по крайней мере, частично) в силу объективной, независимой от сознания природы действительности. Этот признак предназначен ухватить типичное корреспондентное представление, согласно которому предложение «сделано истинным независимой действительностью».

(1) следует из того, что корреспондентная истина может быть присуща некоторым предложениям, но не другим. Это, в свою очередь, связано с тем обстоятельством, что можно неявно использовать в нашей повседневной когнитивной практике несколько концепций истины, причем асимметрично: например, придерживаться физической корреспондентной истинности при отклонении этической (моральной или иной аксиологически определенной) корреспондентной истины.

(3) содержит серьезное онтологическое требование, однако оно, по крайней мере, ясно и недвусмысленно.

Наиболее уязвимо здесь (2) – «отношение предложений к действительности». Каково это отношение? Через что оно может быть описано?

Наиболее прямой (и наиболее распространенный) ход здесь – признать отношение истинности, т.е. корреспонденцию, «соответствие», отношением sui generis, далее нередуцируемым ни к каким другим понятиям. Это простое и сильное решение выражает достаточно прямые эмпирические интуиции, когнитивную ценность которых нет смысла оспаривать. С другой стороны, введение дополнительного понятия снижает объяснительную силу теории и ее конкурентоспособность по сравнению с другими теориями истины. Наконец, такой ход создает и дополнительные проблемы.

Вообще говоря, предположение, что А соответствует B, т.е. что между А и B имеется отношение корреспонденции, может подразумевать два типа отношений:

А удовлетворяет некоторым требованиям В или находится с ними в согласии (модель «ключ – замок»), или

А коррелирует с В (модель «генерал – адмирал»).

Те защитники корреспондентной теории, которые имеют в виду первый тип отношения, используют метафоры «отображения» или «картины». Согласно такой трактовке, корреспонденция – отношение копирования или изображения, или идентичности структуры, не поддающееся дальнейшему анализу и удовлетворяющее определению вида «Это выражение (или другой носитель истины, а также их множества – например, история, объяснение, теория и т.д.) соответствует фактам». Однако такое исследование отношения корреспонденции весьма ограничено. То, что изображается (копируется, тождественно структурируется), должно быть ситуацией или событием – например, утверждение «Кошка на коврике» предполагается изображающим кошку на коврике. Мы видели, однако, что вторым членом отношения корреспонденции должен быть факт, что кошка находится на коврике. Кроме того, трудно видеть, какое изображение, копирование или структурное отношение возможно для отрицательных, условных или дизъюнктивных истинных утверждений и что делает их истинными. Что, например, изображают истинные утверждения «Если кошка находится на коврике, то ей тепло» или «На коврике нет кошки»? Наконец, то, что говорится, обычно настолько отлично по своей природе от того, что делает сказанное истинным, что между ними невозможно никакое очевидное отношение соответствия, приспособленнности друг к другу или структурного сходства. Корреспондентная теория такой формы (например, в духе раннего Витгенштейна) служила бы для объяснения истинности только транслингвистических сущностей, но не выдерживала бы требований лингвистической относительности. Тем самым применение корреспондентной теории в концепции значения как условий истинности оказывается весьма ограниченно.

Еще один вариант трактовки отношения корреспонденции между утверждением, что p и фактом, что p – такое отношение соответствия, которое выражается определениями вида «Теория Ньютона соответствует фактам». Однако второй член этого последнего отношения – всегда «факты X, Y, Z», а не "факт, что p ", а первый член – обычно то или иное объяснение, история или теория. Теория или история p расценивается нами как таковая не потому, что она соответствует факту, что p, но потому, что она соответствует фактам X, Y, Z, то есть удовлетворяет им, совместима с ними или, возможно, объясняет их. Например, теория прямолинейного распространения света соответствует не тому факту, что свет движется по прямой линии, но различным фактам относительно его отражения, преломления и других оптических явлений; утверждение подозреваемого, что он был дома во время преступления, будет считаться истинным на том основании, что оно соответствует не тому факту, что он был дома во время преступления, а различным другим фактам, известным полиции – например, что он был замечен соседом, подходил к телефону, точно описал фильм по телевидению в это время, имел сухие ботинки и т.д. Короче говоря, обычное выражение «соответствует фактам» используется для того, чтобы выразить не отношение между утверждением, что p, и коррелирующим с ним фактом, что p, а отношение между утверждением, что p, и различными другими фактами – т.е. привлекает и отношение когеренции, а не только и не столько корреспонденции.

Возможна интерпретация соответствия между утверждением, что p и фактом, что p, как простой непосредственной корреляции между ними – без требования о том, что один из членов отношения походит на другой, удовлетворяет ему или подобным образом структурирован. Такая интерпретация позволяет сохранить базовую корреспондентную интуицию, что p является истинным, если и только если p. Конкретное утверждение заключает о наличии некоторого факта, и оно истинно, если и только если этот факт наличествует. Все, что может быть истинно сказано, указывает на соответствующие факты, и такое указание может быть повторно произведено либо теми же самыми словами, либо словами, которые говорят то же самое – постольку, поскольку они выражают то, что истинно сказано. Такое представление восходит к Расселу и Дж. Муру⁴⁷⁰: «факт, к которому имеется референция», делает истинными те утверждения, которые такую референцию проводят. И наоборот, о каждом факте может быть (хотя не требуется, чтобы фактически было) истинно сказано нечто соответствующее ему. Факт, соответствующий истинному утверждению, что p – это факт, что p, и наоборот; при этом один и тот же факт может быть заявлен в различных терминах. Но тогда нам потребуется критерий правильности референции, поскольку наше утверждение может и не содержать явно сформулированного указания на то, что является соответствующим фактом.

Попытка определить корреспондентную истину через не настолько нередуцируемое понятие референции оказалась довольно привлекательна для философов. В наиболее общей форме она состоит в следующем. Рассмотрим истинное предложение с очень простой структурой: утверждение " F есть G ". Это предложение истинно в силу того факта, что существует предмет, который " F " обозначает и который принадлежит к тому множеству предметов, к которому применимо " G ". Таким образом, это предложение истинно,

потому что оно имеет предикационную структуру, содержащую слова, стоящие в некоторых референциальных отношениях к частям действительности, и

в силу того способа, которым существует действительность.

При условии, что действительность объективна и независима от сознания, предложение корреспондентно истинно: его истина имеет все признаки (1) – (3), которые мы сформулировали выше. Понятие корреспонденции здесь фактически заменено отношением референции частей предложения к предметам в мире. Такой подход особенно присущ сторонникам каузальной референции. С точки зрения теории референции, соответствующей корреспондентной концепции значения как условий истинности, если мы могли бы распространить этот подход на многие структуры естественного языка (не ограничиваясь, например, лишь указательными предложениями определенного вида) и объяснить соответствующее отношение референции, то мы смогли бы объяснить понятие корреспондентной истины; и именно в этом и была суть подхода Тарского⁴⁷¹.

Однако теперь нам понадобится объяснение референции. Традиционным популярным объяснением является теория дескрипций, объясняющая референцию слова в терминах референций других слов, с которыми его связывают говорящие. Но эта теория столкнулась с хорошо известными трудностями, связанными с невозможностью идентификации в референциально непрозрачных контекстах. В конечном счете, референция также требует объяснения в терминах прямых связей не с другими элементами языка, а с действительностью.

Такое объяснение призваны дать каузальные теории референции. Основные идеи здесь таковы:

объяснение в терминах исторических и социокультурных причин, которое предложили Сол Крипке⁴⁷², Кит Доннеллан⁴⁷³ и Хилари Патнэм⁴⁷⁴;

объяснение в терминах надежной причины (релайабилизм), которое предложили Элвин Голдман⁴⁷⁵, Фред Дретске⁴⁷⁶ и Роберт Нозик⁴⁷⁷; и

объяснение в терминах телеофункции, эволюционной целесобразности в духе дарвинизма, которое предложили Дэвид Папино⁴⁷⁸ и Рут Милликен⁴⁷⁹.

Применение каждой из этих идей для выражения реалистских требований, в свою очередь, столкнулось с дополнительными трудностями, в которые мы не можем войти здесь⁴⁸⁰. Главная из них связана с тем, что референцию могут иметь не только (и даже не столько) предложения, но и термины, которые сами по себе еще не могут быть носителями истины, а следовательно, нам понадобится применение принципа композициональности со всеми вытекающими последствиями.

Это не означает ни того, что эти подходы исчерпали себя, ни того, что натуралистическая теория референции вообще не может быть найдена, однако на сегодняшний день такого понятия референции, через которое можно было бы выразить корреспонденцию, еще не построено, и этот проект замены не реализован, так как замена одного нередуцируемого понятия на другое такое же не имеет смысла.

Таким образом, вследствие того, что в корреспондентную теорию органически входят требования метафизического реализма, она не может соответствовать требованию онтологической нейтральности. Реалистские требования состоят в следующем. Корреспондентная теория – единственная (наряду с некоторыми версиями дефляционизма) теория истины, признающая отношение истинности, т.е. корреспонденцию, «соответствие», отношением sui generis, далее нередуцируемым ни к каким другим понятиям. Таким образом, она единственная выполняет куайново требование отказа от первой из двух «догм эмпиризма» – редукционизма. Однако ее парадокс в том, что именно она является наиболее эмпиричной теорией истины, так как наиболее прямо соответствует базовым интуициям эмпиризма, экстернализма, фундаментализма. (Возможно, именно это соображение в итоге привело Дэвидсона к изобличению «третьей догмы», состоящей в идее, что можно различать в пределах знания между концептуальным и эмпирическим компонентами.) Сами представления о корреспондентной истине возникли (у Аристотеля⁴⁸¹) именно как теория референции, указания посредством языковых выражений на предметы в мире, а не на что-то еще и не где-то еще. Это по сути экстенсиональная теория, поскольку ее применение в концепции значения как условий истинности будет направлено на выражение семантического в не-семантическом. Но такая трактовка будет содержать метафизическое реалистическое обязательство, на что обращал внимание, например, Патнэм:

"Антиреалист может использовать истину внутритеоретически в смысле «теории избыточности», но он не имеет понятий истины и обозначаемого, взятых вне рамок данной теории. Однако экстенсионал связан с понятием истины. Экстенсионал термина есть как раз то, относительно чего термин истинен... антиреалист должен отвергнуть понятие экстенсионала так же, как и понятие истины"⁴⁸².

Приписывая возможные состояния дел или факты указательным предложениям, корреспондентная теория назначает им экстенсиональные истинностные условия и тем самым влечет за собой весь круг проблем, связанных с референциально непрозрачными контекстами. Например, она назначит одни и те же истинностные условия предложениям «Цицерон лыс» и «Tуллий лыс». Если субъект не знает, что Туллий – это родовое имя Цицерона, то эти два предложения для него не будут синонимичны; для верификации же он должен будет обратиться к другим предложениям.