Эпизод V Загнанный

когда всё решают секунды,

жизнь успокоят года…

Мы стали сумасшедшими, но не заметили этого. Мы излечились, но всё равно остались больны. Что-то изнутри толкнуло нас на опрометчивые поступки, разрушило внутренние блоки, сняло цензуру и забыло про мораль. Еще вчера мы были законопослушными гражданами, переходили дорогу строго по пешеходному переходу, следили за сигналами светофора и всегда здоровались с бабушками возле подъезда… но сегодня! Мы изменились до неузнаваемости. Мы наполнили свою жизнь болью, обидой и злостью, смешали её с равнодушной повседневностью ради чего-то главного в жизни...

Мы стали другими. С сумасшедшими глазами мы бродили по своему городу и искали это животное, которое лишило нас последней радости в жизни, вылило на неё свою истерику, свои неврозы, свою психопатию. Нам кажется, что сейчас мы осознали что-то новое, и не боимся это принять. В этом есть своя ирония, которую мы запомнили раз и навсегда!

Мы сошли с ума, но не стали больнее!

Вы узнали совершенно всё. Я рассказал вам историю нашей семьи длиною в год. Вы прожили 365 дней вместе с нами и, возможно, испытали примерно тоже, что прочувствовали на себе мы. Вместе с нами вы уже час едете по проселочной дороге прочь от Новосибирска. Уже наступил понедельник. Октябрь и скользкая мокрая дорога, припорошенная снегом, под которым грязь, норовит сбросить машину в кювет. Я кручу рулем из одной стороны в другую. Наше движение один большой занос.

Вы знаете, кто сейчас находится в нашем багажнике?! Я прошу вас перестать относиться к нему, как к человеку. Это животное, загнанное в выкопанную собственными руками яму, из которой ему уже не выбраться.

Знаете, похитить человека темным осенним вечером гораздо проще, чем вам кажется. Достаточно просто подойти сзади, похлопать по плечу и ударить рукояткой пистолета чуть ниже середины лба. Если вы не хотите видеть удивленные глаза, то бейте в затылок. Только рассчитывайте силу, чтобы не вышибить жертве мозги и не замарать рукава своего пальто … чтобы не забрызгать себя самого тёмной кровью… чтобы не навести лишнего шума, оставаясь лишь тенью.

«Так с какой силой бить?» - спросите вы, а я отвечу: «Ненависть вам подскажет сама».

Мы ослепили его яркой вспышкой фар, а я, заткнув левой рукой ему пасть, ровно в тот момент, как Ира погасила фары, ударил его по затылку. Яркое пятно света… ни капли крови… расплывающаяся по округе темнота.

Все условия для похищения были идеальными, словно сам Бог был за нас, словно, мы его руками восстанавливали справедливость в этом пропахшем извращенностью обществе. Мы бросили тело на заднее сидение, связали руки веревкой, всегда лежавшей в багажнике машины, заклеили рот скотчем. Позже он достал нас своим нытьём и я упихнул его в холодный багажник, несколько раз хорошенько приложившись кулаком. Об этом я упоминал в самом начале нашей драмы. Вспомните, друзья…

Уже глубокая ночь, мы по-прежнему едем по просёлочной дороге. Чтобы не отрезвлять своё сознание, не давать «человеку в себе» заговорить и проявить гуманность, я снова и снова прокручиваю ужасные картины, что довелось пережить нам. Отчаянные поиски дочери по всему Новосибирску, похороны, белая горячка, проблемы в нашей семье, встреча с Егором и поимка через социальную сеть первого педофила… жестокость, ненависть, безысходность… кровь, пытки. После всего этого мразь, которая причинила так много зла, из-за которой по цепной реакции оно возводилось в квадрат, сейчас лежит в багажнике – лежит и, вероятно, ждёт своей смерти.

Моя белая рубашка пропитана потом, хотя на улице не больше пяти градусов тепла. Моё черное пальто не ниже колен постоянно мешает, теснит мою душу… ах, что-то распирает моё сердце изнутри, желая пулей вырваться наружу. Быть может, я хочу оставить его в живых… быть может, мне стоит позвонить Федяю и всё ему рассказать. Нет-нет-нет! Это лишь сука-совесть пытается сказать что-то в последний раз, склонить меня к жалости, убедить меня в преступлении, замолить… осквернить… запутать. Аха-ха, скверная дама, скверная гостья в последней ночи.

Время от времени я перевожу взгляд на жену. Ира смотрит в окно и нервно курит, забывая стряхивать пепел. За год она похудела килограмм на пятнадцать. На её лице стали заметны желваки и большие мешки под глазами. В течение этой недели она ни разу не наносила косметику и не делала прическу, лишь собирала волосы в хвост и перетягивала их черной резинкой. А я… мне было совершенно плевать на то, как она выглядит, о чем думает и что чувствует своим робким женским сердцем.

Чем дальше мы ехали, тем спокойнее было мне, но всё же я не был уверен, что смогу выстрелить в него. Я никогда не направлял оружие на человека, а за всю жизнь стрелял из пистолета только один раз, да и то по пустым бутылкам, когда пил с друзьями Федяя за городом в честь присвоения ему внеочередного звания. Воспоминания… Дашка была совсем маленькой.

Я делаю музыку громче. Солист завывает, барабанная трель оглушает меня. Мне лень думать, я хочу стать самим инстинктом, стать самой ненавистью, стать хотя бы на несколько минут сержантом Авдеенко, способным спилить человеку передние зубы, выковырять из пальцев рук ногти или одним ударом превратить глаз в желе. Я хотел бы им стать именно в эту ночь, но у каждого из нас своя роль.

Мы остановились в 500 метрах от лесополосы. Проехать дальше было невозможно. Осенняя распутица с огромными лужами, грязью и насыпавшим снегом стала главной преградой для моей низко посаженной иномарки. Колеса буксовали и прокручивались на месте. Сдав немного назад, я всё же выбрался из омута и решил оставить машину.

- Приехали, - сказал я, не заглушил двигатель и поставил автомобиль на ручной тормоз. – Пойдем-пойдем. Время много, - обратился к жене.

Когда я открыл багажник, то увидел, как на меня уставились заплаканные глаза педофила.

- Вылезай, - крикнул я, взял его за пиджак и сильно дернув, повалил на землю. Я не считал количество нанесенных мною ударов. Я бил в живот, лицо, прыгал на его руках, но никак не мог успокоиться. Мы подняли его – перепачканную грязью свинью, отклеили скотч и повели вперед. Я перезарядил пистолет, но всё же не снимал его с предохранителя.

Вы идёте за нами следом… ваши ботинки утопают в лужах, пачкаются низы штанин ваших брюк и вы тоже дрожите от страха, как и мы. Никто из нас четверых: ни он, ни Ира, ни я, ни Вы не знаем, что может случиться здесь.

- Шагай, блядь! Один шаг влево - я выстрелю тебе в шею, - говорю я, озираясь по сторонам. Ира идёт следом. В её руке небольшая раскладная лопата, которая однажды помогла нам высвободить машину из грязи.

- Не убивайте, пожалуйста! Я вас очень прошу… я уже говорил, что у меня много денег, связей и знакомых… у меня несколько сетей киосков и несколько забегаловок в Новосибирске, Красноярске и Бердске, - плаксиво молил о пощаде он, но, надо отдать должное, эта информация о связях и успешном бизнесе лишь упрочняла нашу позицию. Отпустив его, мы и сами могли лишиться жизни, а отдав его в правоохранительные органы через моего знакомого – не добиться никакой справедливости. Сначала он наймет хорошего адвоката, затем сядет на три-четыре года и будет выпущен по УДО через год за отличное пионерское поведение в колонии. Такой сюжет известен всем и он нас не устраивал.

- … вы скажите, что вам нужно?.. скажите, почему вы, вообще, меня похитили?… кто меня заказал?... кому я перешел дорогу?

- Ты убил нашу дочь, - заорала Ира и с размаху кулаком ударила ему в шею сзади.

- К-какую дочь? Я никого не убивал… вы что? – отнекивался он, а мне просто не хотелось рассказывать все подробности.

Мы зашли в лес. Прошли около двухсот метров вглубь.

- Копай! – равнодушно сказал я, направив ствол ему в лицо. – Копай и рассказывай скольких девочек ты уже убил, скольких совратил… рассказывай, как тебе нравится трахаться с юными девственницами?

- Что?.. Как? – смотря то на меня, то на жену говорит он, разводя руки в сторону. Его лицо выражает удивление, но это лишь лживая лицемерная маска.

- Ты убил нашу дочь. Её тело нашли на набережной. В твоей квартире мои люди нашли её кулон с гравировкой: «Даша», - я блефовал, но последние слова повергли его в шок. Он не мог предполагать, что моим человеком является всего лишь пьяный десантник, которого он хорошенько избил не так давно.

Я смотрю на него. Он начинает задыхаться. Мои пальцы теребят рукоять пистолета. Смотрите, как сознание нашей жертвы заходит в тупик и прямо здесь и сейчас, в сырости и мерзости октября, он не может найти ни одного подходящего слова. Не надо быть тонким психологом, чтобы понять, что я попал в яблочко и вывез за город убийцу.

«Егор не соврал», - подумал я и посмотрел на жену, по её злому прищуру и поджатым губам понял, что она думает примерно о том же.

С этого момента мы не хотим искать в себе ответы – там одни вопросы. Как смог этот ирод поднять руку на беззащитного ребенка? Зачем? Как они вообще пересеклись в тот день?

Я подхожу к нему близко. Туфли утопают в грязи. Холодно. Ноги и руки замерзают, но от мокрого снега земля остаётся влажной и мягкой. Я не смотрю на него, я смотрю куда-то сквозь - в мир без боли и зла.

- Имя? Фамилия?

- Олег… К-костыч-чев, - заикаясь, отвечает он. Неровное дыхание.

- Почему моя дочь?

Молчание.

- Повторяю. Почему моя дочь?

Тишина.

Я пинаю его ногой в живот. Он корчится от боли.

- На колени, тварь! – кричу я. – На колени или я тебе выстрелю прямо в рот!

Он плюхается в жижу лужи. Из-за большого живота и перепачканной рубашки он похож на огромную жирную свинью, которой нравится здесь… а если нет - ему понравится.

- Почему моя дочь?

- Я не знаю… не знаю! – кричит он. В его глазах паника. Он бросает агонизирующий взгляд то на меня, то на лопату, то на жену. Он понимает, что ни мы, ни вы с ним не шутим. Мы с вами готовы к убийству. Мы готовы к чаепитию в аду, в котором не будет ни сахара, ни сладкого десерта. Мы – психопаты от общества, от этой жизни… нас выдворили из тишины и спокойствия, чтобы мы на всё зло отвечали только злом.

Ствол пистолета утыкается ему в глаз. Я давлю с неистовой силой, а большим пальцем правой руки снимаю его с предохранителя и, не отрывая взгляда от педофила, спрашиваю:

- Почему моя дочь?

Не думая ни секунды он отвечает:

- Той осенью я сходил с ума. Я хотел кого-нибудь убить… просто убить… просто без изнасилования. Я… я катался по школам Новосибирска и рассматривал девочек, - говорил он быстро. Из его поганого рта шел пар. Становилось всё холоднее. – В тот день, я совершенно не думал о том, что кого-то смогу похитить. Я вышел покурить, остановился около забора школы и что-то кольнуло меня изнутри. Я почувствовал сильное возбуждение…. Да, да, у меня встал член, а я не понимал, почему это произошло. И я понял, что меня возбуждает её юное тельце…

В моём горле пересохло. Я не мог спокойно слушать исповедь маньяка, но и не мог позволить себе заткнуть ему рот пулей. Он продолжал.

- …я подошел к ней и заговорил. Она ничего не сказала, тогда я решил пойти на блеф. Просто взял и сказал, что я новый водитель твоего папы и должен привезти тебя домой. Я догадывался, что она живёт не так далеко, раз была совершенно одна, но животный голос внутри меня кричал и вопил. Он хотел её… Мой личный зверь вожделел её.

Мразь говорила быстро, глотая окончания слов и, вероятно, подбирая слова, чтобы ни я, ни жена, окончательно не сорвались на него.

- Куда ты её увез, тварь? – спросил я.

- Когда она оказалась в моей машине на заднем сидении, я растерялся… Я не знал, куда её вести, но вспомнил, что не так далеко по Бердскому шоссе есть заброшенная шиномонтажка, которую когда-то крышевали мои знакомые. Там я всё и совершил… - закончил он и на последних словах разрыдался, как маленький ребенок.

- Твоё первое убийство?

- Нет… третье… - удар рукояткой по его лицу. – Правда, я вам клянусь… если вы еще можете верить, то верьте… Первую девочку я изнасиловал и убил в Ростове. Я там жил до 25-ти лет… а потом я залег на дно, так как это было спонтанное желание и я был жутко пьян… да, я мучился и замаливал свои грехи, но в тридцать лет, когда я уже был в Новосибе, то снова ощутил странные позывы своего тела. В тридцать лет у меня вновь случилось помутнение и я уехал в Куйбышев по делам, где убил вторую… я не хотел их убивать… никого… ни тех двоих, ни вашу дочь. Я болен! Болен!

- Ты обращался к врачу? К психоаналитику? Говоришь у тебя много денег, тогда, почему ты не нанял частного психоаналитика, чтобы заглушить своё животное нутро? – спросил я, закуривая очередную сигарету. В пустом желудке от никотина становилось как никогда скверно, тошнило и мутило.

- Я боялся признаться себе в своей болезни! - ответил Костычев. – Да и как об этом можно рассказать даже лучшему другу? Я собирался лечь в лечебницу, но когда проходили приступы, то забывал обо всем произошедшем и надеялся, что никого не убью больше.

«Ни капли жалости, ни капли сожаления и поддержки. Этот ирод убил и изнасиловал в извращенной форме мою дочь. Я стану его лекарством, а земля - лучшим другом».

Мне стоило задуматься на миг, как слева от меня с разбега этой твари бьёт в лицо моя жена. Она чуть ли не падает вместе с ним в грязь и орёт: «Урод, и ты еще смеешь это говорить». Ира впивается ногтями в его лицо, он визжит, как свинья. Я равнодушно смотрю на эту картину. Пусть выпустит пар.

Почему вы ничего не делаете? Почему, находясь рядом с нами не копаете ему могилу? Вы в чем-то сомневаетесь? Вы первые зрители, досматривающие этот триллер стоите лицом к лицу с тем, кто лишил нас счастья, того самого счастья, которое так бережете вы. Да, мы с вами выехали прочь из этого лицемерного города, оказались на просёлочной дороге и ушли вглубь леса, где есть только цель, пистолет и душевные терзания. Ваш палец ложится на курок, но вы так же как и я боитесь стрельнуть. Мы боимся вместе! Мы делим страх и ужас напополам.

Я оттаскиваю жену. Легкая пощечина возвращает её в сознание. Я смотрю в исцарапанное лицо Костычева, присаживаюсь на корточки и задаю ему вопрос:

- Ты болен?

После небольшой паузы, вытирая кровь от царапин, он отвечает:

- Я не знаю… я никогда не обращался к психиатрам… Наверное, вы правы… Я болен… мне нужно лечение… я уйду в монастырь или лягу в психиатрическую лечебницу… Пожалуйста, только не убивайте меня.

«Как же им дорога собственная жизнь. Как слабы они пред обычными взрослыми людьми и как сильны перед беззащитными детьми. Их развитый нарциссизм, преобладание эгоизма и сексуальная извращенность – вот движущие мотивы всех совершенных преступлений. Детские неврозы, развращение отчимами, мачехами и прочими отребьями – кузница всё новых и новых педофилов, которые так неприметно бродят среди нас».

- Ты болен! – утвердительно, сказал я, так как за полгода, завязав с алкоголем и изучив свыше пяти тысяч страниц по педофилии, мог такое сказать. - А лекарство от твоей депрессии только одно…

Я подхожу сзади, затупленным перочинным ножиком долго разрезаю веревку и незамедлительно, взяв его за редкие плешивые волосы, макаю в грязь… в грязь… ведь именно там, среди личинок насекомых, мусора и зловония его место… он должен целовать грязь… есть грязь… мучиться и умереть в этой грязи.

- Это твой последний октябрь, блядь! – кричу я, чувствуя, как изнутри меня вырывается Егор, как он орёт внутри меня: «Ты не можешь просто взять и всё закончить! Чаепитие только началось!». Левой рукой, держа его за волосы, я снова и снова бью эту тварь об землю. В моей голове играет кошмарная музыка психозов и истерик. Я встаю, размазываю налипшую на колени мокрую землю, скидываю черное пальто и начинаю бить его из всех сил. Бью по почкам, по лицу, по ребрам. Я наношу удары, не понимая, что под моими ногами находится живое тело. Я опьянен безумием. Я и есть безумие. Спустя несколько минут ко мне подключается Ира. Её удары еще яростней. Они подобны ярости львицы, что отбивает собственного детеныша у браконьеров, её месть подобна медведице, что защищает собственную берлогу. Она целится ему в голову и что-то кричит. Что конкретно я не слышу. Моими мыслями правит Сатана, тысячи бесов заставляют меня бить его до потери сознания, а черти рвут мою сердечную мышцу, но придают небывалой силы. Я готов его убить! Я готов поставить точку! Я готов…

- Ей было всего девять лет… тварь…тварь… - в слезах кричит Ира, ударяя его лопатой по спине. Педофил то хрипит, то кашляет комьями земли, попадающими ему в рот. - Есть только одно лекарство от тебя.

Смотрите и не отводите своего взгляда от этой картины. Если для вас эта сцена более жестокая, чем изнасилование и убийство маленькой девочки, то скорее бегите прочь и звоните в полицию, но знайте, что мы всё равно прикончим его. Вы всё еще здесь?

Тогда вы видите, как я поднимаю его на ноги. Он дрожит от страха. Он обмочил свои штаны и теряет своё сознание. Конечно, ведь сейчас рядом с ним нет ни ребят из ГБР, ни купленных ментов, ни братков из гиблого места «Роман». Здесь, за несколько десяток километров от Новосибирска, в лесу, в октябре 2012 года он находится один на один с убийцей-педофилом, то есть самим собой. Жаль ли вам его? Не уходите от ответа. Ответьте прямо здесь и сейчас. Если вы мужчина, то встаньте на моё место… если вы женщина, то прочувствуйте боль моей жены - матери, потерявшей дочь. Произнесите свой ответ громко и вслух.

- Копай! – сказал я, бросив ему под ноги лопату. – Копай прямо здесь, гнида.

Костычев ничего не ответил. Земля не была мерзлой, и как мы заметили, копалась вполне легко. Лопата входила, как по маслу. Куски грязи летели в разные стороны. Возможно, он уже попрощался с жизнью и хотел, как можно быстрее закончить свои мучения. А мы просто стоим и курим. Я не чувствую в себе власть и не осознаю до конца, что совсем скоро всё закончится. Мы все загнаны в угол. Мы все дети ада!

Могила растет с каждой секундой. Я вижу, как руки Костычева уже едва держат инструмент, но он продолжает копать. Она не смотрит на нас, видит перед своими глазами только землю и свою собственную смерть. А что есть смерть? Для одних выход из тупика, для других неожиданность, для третьих – ирония жизни. Мы не ждём смерти, мы ничего не знаем о ней. Чувствовала ли Даша, что в тот день будет изнасилована и убита? Чувствовал ли Щукин и Борисов, что по их следу идём мы с Егором? Что сейчас ощущает своей падшей душой Олег?

- Хватит! – кричу ему тридцать минут спустя. Могила вырыта небрежно. Убивал он куда с большим вкусом. Убивал он с любовью, как бы ужасно это не звучало. – Хватит, твою мать!

- Прошу вас, - начинает он, соединяя ладони, словно, желая молиться. – Не убивайте меня... по-жа-луй-ста, - руками закрывает лицо, по которым текут слезы.

Бросаю взгляд на жену. Он делает глубокую затяжку, стряхивает пепел, делает еще одну и выпуская дым, бросает сигарету в его могилу. «Будь ты проклят!» - говорит она.

В эту же секунду я делаю два выстрела по его ногам. Яркая краткая вспышка и запах пороха… крик…визг…боль. Кипящее масло, раскаленное на плите за год, брызнуло загнанному зверю в лицо. Он падает в могилу, поджимает кровоточащие ноги к животу.

Я беру лопату и начинаю закапывать его заживо. Смахиваю пот, перекуриваю и закапываю снова до самого конца. Вместе с убийцей, я хороню в могиле свою боль, тяжесть душевных мук и увиденный ужас. Я закапываю «психопата в себе», жадно черпая холодную землю октября.

Ошпаренный болью, я смотрю на свежую землю, что похоронила эту мерзость раз и навсегда.

А что дальше? Что теперь станет с нашей семьей? Сможем ли мы излечиться от собственного безумия? Ира плачет. Она вжимается в моё плечо, как в тот день октября, когда мы узнали самую страшную весть.

- Всё закончилось! – шепчу ей я. Выброс адреналина в кровь раскачивает моё сердце из стороны в сторону. – Всё началось и закончилось в октябре. Пошли домой…

Я поднимаю испачканное пальто, каждый брошенный окурок, две гильзы и лопату. Вот и всё, что нужно, чтобы убить человека без суда и следствия. Вот и все, что необходимо для справедливости двум людям. Пускай, мы ничего не решили на этой планете, но мы поставили точку.

Вернувшись в машину, я достал из бардачка сотовый телефон. Три пропущенных вызова от Федяя в час пятнадцать. Я немедленно перезвонил ему.

- Алло! Прости, что разбудил тебя, - сказал он.

- Что случилось? – перебил его я, убирая в багажник грязное пальто и лопату, прижав телефон левым плечом к уху.

- Убили Егора… Егора Авдеенко. Мы сейчас со следственной группой на Северо-Чемском жилмассиве. Я пока всех подробностей не знаю, но как сообщили очевидцы его какие-то отморозки ударили по голове палкой и забили ногами. Наверное, черепно-мозговая… В общем, если желаешь, то подъезжай! Друг же твой…

Эта новость не шокировала меня. После первого инцидента с педофилом в моей квартире я отчетливо представлял кем является сержант Егор Авдеенко – парнем, переживший Первую Чеченскую Войну, сломившим на ней свою психику и потерявшим контроль над своим реальным Я. Он считал, что война до сих пор продолжается, что не существует среднего между черным и белым, между другом и врагом. Он доказывал мне, что если ты влез в драку, то должен либо убить, либо погибнуть в ней. Сами понимаете, что я так или иначе понимал – рано или поздно Егор вляпается в передрягу, в которой не сможет уцелеть. Так было со многими ребятами, вернувшимися в современную Россию с гор Афганистана или Чечни.

- Так ты приедешь или нет? Чего молчишь? – громко спросил Федяй.

Я выдержал паузу и ответил:

- Нет, прости. Слишком много убийств вокруг меня. Я так больше не могу, - ответил и положил трубку, не желая узнавать подробности гибели сержанта. Посмотрев на черное ночное небо без звезд над головой, выпустив пар изо рта, словно дым сигареты, я произнес вслух. – Прости меня, Егор. Прости!

Мы поехали прочь из этого ада, не думая о том, что будет завтра. Мне было жаль только одно – кулон, подаренный моей дочке, так и останется висеть в квартире убийцы.

Эпилог

…здесь не осталось ничего,

кроме кипящего масла и боли…
…совершенно ничего.

Никогда не знаешь, где поскользнёшься, где оступишься, где сорвёшься ко дну. Если узнаешь - вмиг сойдешь с ума, словно здоровым никогда и не был. Но и это тебе не заметить.

Ночь. Ни души. Свет фар освещает осыпающийся с неба мокрый снег. Нет никого. Мы вдвоём.
- Что мы будем делать дальше? – смотря мне в глаза, спросила Ира.

Ночь. Ни души. Только свет фар освещает последнюю осень. Двумя пальцами отстреливаю докуренную сигарету и нажимаю на кнопку стеклоподъёмника. Нет никого. Только мы одни.

- Забывать всё это! – отвечаю я и вдавливаю педаль газа в пол.

Брызги грязи.

Размытая колея.