Исторического образа/имиджа ЕС

Если исчислять историю Евросоюза с создания Европейско-го объединения угля и стали (ЕОУС), то летом 2012 г. ему исполнилось 60 лет. Частично к годовщине была приурочена и Нобелевская премия мира, присуждённая ЕС в октябре того го-да. При её обсуждении члены комитета в Норвегии во многом обращались к послевоенной истории организации – за последние шесть десятилетий европейцам удалось не только преодолеть последствия Второй мировой войны, но и создать условия, при которых военный конфликт между странами, входящими в Евросоюз и когда-то бывшими непримиримыми врагами, теперь вряд ли возможен. Этот невероятный факт мало кто оценивает по достоинству – за относительно короткий исторический пери-од удалось преодолеть вековую вражду западноевропейских дер-жав, а один из бывших традиционных агрессоров – Германия – стал основным гарантом мира и стабильности на европейском континенте.

Нобелевская премия ещё раз напомнила мировому сообществу, что у ЕС есть своя история, включая и историю того, как менялось восприятие послевоенной эволюции Европы её внутренним и внешним окружением – от восторженных реляций 1970–1990-х гг. до резкой критики еврозоны и пессимизма в от-ношении её судьбы в настоящее время.

Например, Ф. Лукьянов, рассуждая у судьбах ЕС, пишет: «… имидж Европейского союза как невероятно успешного и ис-торически беспрецедентного проекта настолько прочен, что лю-бая попытка поставить его под сомнение встречает в ответ него-дование. Аргумент, который приводится в доказательство временного характера нынешних трудностей, заключается в том, что за десятилетия интеграции европейский проект пережил не один кризис и неизменно выходил из них окрепшим и более ус-тойчивым»[1].

В этом контексте можно утверждать, что у исторического образа ЕС есть минимум четыре составных части. Во-первых, история успеха. Во-вторых, история объединения, основанного на демократических принципах и равноправии всех двадцати восьми членов. В-третьих, консенсус в отношении прошлого, ключевым элементом которого до сих пор является память о Холокосте и нацизме. В-четвёртых, ЕС исторически восприни-мают как организацию, положившую в основу своего внешнеполитического влияния «мягкую силу»[2].

Однако разразившийся в 2010 г. кризис еврозоны развернул новую дискуссию. Эксперты стали говорить о том, что история успеха потускнела и наряду с неудачами в валютной интеграции провален проект общеевропейской конституции, появились призывы пересмотреть принципы функционирования Шенгенской зоны. Закономерно ставят вопрос о том, что именно, когда и почему в истории ЕС пошло не так[3]. Одновременно один за другим выходят мрачные прогнозы[4], оказывая непосредственное влияние на формирование исторического образа Европы.

Здесь стоит обратиться к некоторым теоретическим постулатам. Исторические корни, причины и обстоятельства внешне-го восприятия историко-культурных и политико-правовых (государственных) пространств многогранны. Они зависят не толь-ко от исторической памяти, но и от воспитания и образования, от принадлежности к социальному слою, от актуальных двусто-ронних и многосторонних отношений, от официальной полити-ки этих пространств и их составных частей. При этом надо раз-личать понятия «имидж» и «образ». Имидж – продукт целенаправленной политики государства (пропаганды), другими словами, субъективная субстанция, однако в его основе лежит образ – некая объективная картина историко-культурного и политико-правового (государственного) пространства, формируемая историей его существования, в том числе и историей развития отношений внешнего мира с ним. Эту картину субъективно и по-разному воспринимают в других пространствах; она постепенно меняется в течение десятилетий и столетий. Некоторые её составные части сохраняются, другие с течением времени ис-чезают. Одни части становятся архетипами, другие – стереотипами[5]. Есть фундаментальные образы, которые формируются и остаются относительно неизменными веками. Процесс их формирования и трансформации крайне длителен. Особое влияние оказывают образы, отражающие поворотные моменты истории. Кумулятивный эффект таких образов может укреплять образы-архетипы, а может постепенно их размывать.

Историческая память избирательна. Значимые, существенные исторические факты, события наиболее важны при формировании внутреннего и внешнего образа государственного про-странства и его субъективного восприятия гражданами по срав-нению с его общей историей. Французский социолог Морис Хальбвакс (Maurice Halbwachs) указывал на то, что индивиду доступны два типа памяти – индивидуальная и коллективная. В зависимости от того, соотносится ли он с той или другой из них, он занимает две совершенно разные и даже противополож-ные позиции. С одной стороны, его воспоминания вписываются в рамки его личности или его личной жизни. Даже те из этих воспоминаний, которые он разделяет с другими, индивид рассматривает лишь с той стороны, с которой они затрагивают его в его отличии от других. С другой стороны, в определенные мо-менты индивид способен вести себя просто как член малого или большого сообщества (группы), вызывая в памяти и поддерживая безличные воспоминания в той мере, в какой они затрагива-ют его сообщество (группу). Эти две памяти часто проникают друг в друга. Например, индивидуальная память может опереть-ся на память коллективную, чтобы подтвердить или уточнить то или иное воспоминание или даже чтобы восполнить кое-ка-кие пробелы. Затем вновь погрузиться в коллективную память и на короткое время слиться с ней. И, тем не менее, индивидуальная память идёт по собственному пути, а весь этот внешний вклад постепенно усваивается и встраивается в неё.

Коллективная память оборачивается вокруг индивидуальных памятей, но не смешивается с ними. Она развивается по собственным законам. Даже если иногда в неё проникают и некоторые индивидуальные воспоминания, они видоизменяются, как только помещаются в целое, которое уже не является сознанием личности[6]. Особенности автобиографической памяти и исто-рической памяти в том, что первая использует вторую, посколь-ку история нашей жизни также является частью истории. Но ис-торическая память, естественно, шире первой. Она представляет нам прошлое в сокращённой и схематичной форме, причём кон-кретное представление этой исторической памяти зависит от то-го, в какой мере она накоплена индивидуумом (передана ему).

Не существует исследований, которые бы давали основания утверждать, что именно – конкретно с исторической точки зре-ния на уровне индивидуального и коллективного сознания, на уровне автобиографической и исторической памяти – в наиболее решающей степени определяет восприятие образа конкретного государственного пространства внутренним и внешним со-обществом[7].

В.Е. Морозов подчёркивает, что процесс самоидентификации любого политического сообщества, будь то нация-государ-ство или наднациональное объединение (вроде ЕС), имеет вре-меннóе, этическое и пространственное измерения, где особая роль принадлежит общей истории, определённой совокупности представлений о внешнем мире и об общем благе. В их рамках происходит соотнесение коллективного прошлого, настоящего и будущего с определённой системой ценностей, которые и служат основой политического единства[8]. При этом ключевым в дискурсе идентичности Евросоюза долгое время был именно исто-рический аспект. Важнейшей представлялась самокритичная ре-флексия по поводу прошлого Европы, включая значение европейской идеи, ставилась задача преодолеть наследие двух миро-вых войн, не допустить к власти диктатуры, угрожающих миру.

В послевоенный период идентичность формировалась в отсутствие необходимости использовать для этого образ внешнего врага, «поскольку линия антагонизма, приводившего в движение весь механизм создания объединённой Европы, проводилась между настоящим и недавним прошлым политического субъекта, который таким образом обретал существование. Европа как бы создавала себя заново, поскольку не хотела повторять собственные фатальные ошибки»[9]. С окончанием периода холодной войны временнóе и пространственное измерения идентичности, по мнению Морозова, поменялись местами. Теперь ЕС обретает себя не в критическом осмыслении истории, а в том, что он в собственных глазах превратился в «образцовое этическое пространство». Идентифицируя себя в своих нынешних культурно-исторических и политико-правовых границах с Евро-пой в целом, он считает, что стал единым европейским прост-ранством и тем самым возвратил себе утраченную целостность. Однако адекватного отображения в целенаправленном формировании нового имиджа Евросоюза данная ситуация пока не получила.

В основе европейской цивилизационной матрицы лежат христианско-иудейские ценности. Одноврéменно в ней сущест-вуют отдельные зоны специфичных культурных менталитетов, таких, например, как западно-, центрально-, и восточноевропей-ский, в том числе основанных на православии. Разница менталитетов, политических традиций и экономических возможностей создаёт внутри геополитического поля ЕС неоднородное пространство, которое условно может быть представлено в виде западной, центральной и восточной частей, образующих свое-образную триаду. В её рамках государства Центральной и Восточной Европы, ставшие членами ЕС в начале текущего века, также представляют разные политические, экономические и культурные сегменты.

Н.Н. Клочко указывает на то, что региональная и культурно-историческая дифференциация Евросоюза за последнее десяти-летие усилилась и определяет сегодня трёхкомпонентность его образа. Каждая из составляющих такой триады представляет со-бой систему координат и имеет собственную систему интерпре-таций. Это даёт возможность использовать общеевропейское культурное наследие (включая византийский опыт) и коллектив-ной памяти как одну из основ консолидации находящегося в кризисе Евросоюза[10].

По мнению Е.Е. Мухиной, существует три воображаемых образа ЕС[11]. Во-первых, это Европа государств (state Europe). Он представляет собой образ Европейского cоюза как объединения либерально-демократических государств, которые передают часть полномочий наднациональным институтам ЕС для достижения общих целей. Этот образ соответствует государство-центричной картине мира и характеризуется плюралистическим подходом, основанном на представлении о том, что международное сообщество создается многообразием государств, каждое из которых культивирует свою систему ценностей.

Во-вторых, это наднациональная Европа (supranational Euro-pe), которая подразумевает союз государств, представляющих каннтианскую версию мирной федерации, а также наднациональное воплощение европейской идентичности. На этом уро-вне приоритет отдаётся защите общеевропейских интересов во внешних отношениях. В основе образа лежит идея региональной интеграции.

И, в-третьих, это многонациональная/космополитическая Ев-ропа (cosmopolitan Europe) – воображаемый образ ЕС как союза народов, воплощающего кантианское представление об универ-сальном сообществе, основанном на принципах уважения всеобщих прав и свобод и глобальной ответственности, и в основе которого лежит идея примирения и противопоставления нацио-налистической Европе, уничтожившей себя в двух мировых вой-нах. Этому образу соответствует идея глобализма и солидариз-ма. Такие нормы, как демократия, свобода и равенство реализу-ются, главным образом, в общих традициях и практиках госуарств-членов Союза. Надёжный мир реализуется как основная цель создания и развития самого Евросоюза. Права человека, устойчивое развитие и социальная солидарность распространя-ются через космополитические практики, а верховенство права и надлежащее управление воплощаются в сочетании и взаимодействии всех трёх образов – государственного, наднационального и космополитического[12].

По мнению А. Миллера, в зоне нынешнего критического вос-приятия оказался и выглядевший до последнего времени довольно основательным консенсус в отношении европейской ис-тории. Во многом это связано с активными процессами миграции из стран Азии и Африки. Коллективную память выходцев из колоний и их потомков, с одной стороны, и европейцев – с другой, разделяет пропасть. В этой сфере европейский консенсус в вопросах коллективной памяти просто не существует[13]. Да-же на уровне методологических подходов профессиональных историков проблемы вполне очевидны.

Приведу ещё один важный и, на мой взгляд, верный тезис А. Миллера. Никакой консенсус в отношении коллективной ис-торической памяти не может жить вечно, потому что неизбежно основан на мифологизации и исторической редукции. Весь вопрос в том, к чему ведёт его изменение, в том числе обусловленное кризисными явлениями, как, например, сейчас в еврозо-не, – к ревизии и выработке нового, более сложного консенсуса или к «войнам памяти» и манипуляциям историей в духе исторической политики. В сегодняшней Европе – это ситуация с ещё не написанным сценарием[14]. На примере Греции видно, что происходит с её коллективной исторической памятью в услови-ях крайне жёстких и непопулярных реформ, проведения которых требует в первую очередь Германия. Невероятно, но факт – и на уровне греческих средств массовой информации, и на уровне протестующего гражданского общества очень быстро ожили все негативные стереотипы, связанные с этой страной.

Отсюда становится актуальным вопрос об активизации ими-джевой и коммуникационной политики ЕС, основы которой бы-ли заложены в Белой книге[15], опубликованной в феврале 2006 г. Её неотъемлемой частью должны стать обсуждение и презента-ция наиболее значимых моментов в тысячелетней истории фор-мирования нынешнего культурно-исторического пространства, освобождённые от идеологических подходов во внешней политике, которые наблюдаются у нынешнего руководства ЕС, при акценте на объединяющие моменты. Византийский период дол-жен занять в ней особое место, включая его роль в формировании нынешнего как западно-, так и восточноевропейского пространства[16].

Весьма интересен опыт Германии, которая целенаправленное формирование образа страны сделала составной частью своей внешней политики. В этом процессе активное участие при-нимают как федеральные структуры, так и отдельные земли. Но-вый импульс он получил в 2006 г., когда по инициативе федерального президента начался новый комплекс публичных меро-приятий, в том числе в сфере культуры, внутри страны и за её пределами.

М.И. Якушев*

ПРИВЕТСТВЕННОЕ СЛОВО НА РОДОССКОМ ФОРУМЕ**

Идея проведения круглого стола возникла в недрах Фонда Андрея Первозванного после выхода в свет в 2011 г. перевода на русский язык с немецкого знаменитой книги выдающегося рус-ского византиниста Георгия Острогорского «История Византий-ского государства». Книга была выпущена издательством «Сибирская Благозвонница», совместно с которым Фонд Андрея Первозванного (ФАП) и Центр национальной славы (ЦНС), ини-циаторы и организаторы Мирового общественного форума «Диа-лог цивилизаций» (МОФ «ДЦ»), провели в Москве в мае 2012 г. презентацию и круглый стол на тему книги.

В январе 2012 г. инициатива ФАП и ЦНС о проведении подобного круглого стола по теме византийского наследия в судь-бах Европы на Родосском форуме была поддержана членами Международного координационного комитета (МКК) МОФ «ДЦ», в частности его председателем д-ром Вальтером Швиммером, членами МКК Джованни Кубедду и профессором Адрианом Пабстом. Активную роль в продвижении византийской проблематики сыграл президент ФАП и ЦНС д-р Сергей Щеблыгин.

Выбор в пользу Византии сделан неслучайно. 2012 г. объяв-лен в России Годом истории и 1150-летия зарождения российской государственности, и наши Фонды по инициативе председателя попечительского совета и президента МОФ «ДЦ» д-ра Владимира Якунина совместно с историками Московского государственного университета и Санкт-Петербурского универси-тета провели в сентябре 2012 г. международную конференцию. На ней историки уделили пристальное внимание теме Восточной Римской (Византийской) империи и её влиянию на развитие не только Русского государства, но и всех существовавших тогда европейских стран, которых объединяла общая христиан-ская история, культура и традиции.

Мы как инициаторы круглого стола рассматриваем предло-женную тему в качестве продолжения серии обсуждений, посвя-щённых наследию Византии. Хотели бы отметить вклад в его проведение со-организатора проекта д-ра Ал.А. Громыко и Института Европы РАН.

A. Pabst*

The Pan-European Commonwealth: