Глава 6 ТОНИ ТАТТЕРТОН

Проспав всю оставшуюся часть пути до аэродрома, я проснулась, когда меня стали переправлять в самолет «скорой помощи». Осознание происходившего оглушило меня, как сильный, холодный удар по лицу. Все это был не сон, все происходило в действительности. Мама и папа умерли, они ушли из жизни навсегда. Я серьезно ранена, парализована, и все мои и родительские мечты, планы, прекрасные надежды были уничтожены в один роковой, ужасный момент на горной дороге.

Всякий раз, когда я просыпалась, в моей памяти возникали страшные воспоминания той ночи. Я видела, как дождь заливает переднее стекло нашего автомобиля, слышала, как мама и папа спорят в связи с поведением папы на праздновании дня рождения тети Фанни, и видела автомобиль, который ехал прямо на нас. Эти видения вызывали во мне внутренний крик и такую сильную боль, что я была рада, когда снова начинала терять сознание или засыпать. Сон приносил облегчение. Но всякий раз, пробуждаясь, я должна была встретиться с реальностью и пережить заново весь этот ужас.

Судьба сжалилась надо мной: я вновь уснула и проспала до самого прилета в Бостон. Когда я бодрствовала, то постоянно поражалась начальственному тону миссис Бродфилд и той быстроте, с какой начинали действовать санитары и обслуживающий персонал, выполняя ее приказания. Я услышала, как она кому-то сказала: «Осторожнее, она не мешок с картошкой, как видите». И я подумала, что Дрейк был прав. Я в хороших руках, руках профессионалов.

Пока мы добирались до больницы, я то впадала в глубокий сон, то снова пробуждалась, а когда приехали, почувствовала, что кто-то держит мою руку. Открыв глаза, я увидела Тони Таттертона.

Вначале он не сознавал, что я не сплю. Его лицо было задумчивым. Такое выражение бывает у человека, когда он смотрит на тебя, а все его мысли витают где-то далеко отсюда. Когда Тони наконец обнаружил, что я бодрствую, его лицо осветилось улыбкой.

– Добро пожаловать в Бостон. Я ведь обещал тебе быть здесь, чтобы поприветствовать тебя и убедиться, что у тебя есть все необходимое. Перелет прошел нормально? – спросил он озабоченно.

Я кивнула головой. Вчера, когда все представлялось мне таким нереальным, его облик довольно смутно сохранился в моей памяти. Теперь у меня была возможность рассмотреть этого человека воочию и сравнить с образом из своих мечтаний. Тони был тщательно выбрит, брови аккуратно подстрижены. Седые шелковистые и блестящие волосы на голове выглядели так, словно их только что вымыл и обработал профессиональный парикмахер. Серый шелковый костюм в тонкую белую полоску и темно-серый галстук производили впечатление весьма дорогих и совершенно новых вещей. На его длинных аристократических пальцах блестели ногти с хорошо выполненным маникюром. Да, он совершенно не походил на того Тони Таттертона, описанного Дрейком. Его письмо и телефонный разговор казались теперь частью воображаемого мира, где я иногда пребывала и который мне внезапно пришлось покинуть и оказаться в этой холодной, ужасной действительности.

Тони позволил мне внимательно рассмотреть себя, при этом взгляд его оставался добрым и нежным.

– Я проспала большую часть дороги, – ответила я шепотом.

– Да, миссис Бродфилд рассказала мне. Я так доволен, что ты здесь, Энни. Скоро ты начнешь проходить через серию исследований, которые запланированы докторами, и мы доберемся до самого корня твоих проблем и сможем приступить к их решению.

Он потрепал меня по руке и кивнул с уверенностью человека, привыкшего к тому, чтобы все было так, как ему хочется.

– Мои родители… – промолвила я.

– Да?

– Их похороны…

– Сейчас, Энни, ты не должна думать об этом. Я сказал тебе еще в Уиннерроу, что все взял на себя. Ты же собери и направь все силы на то, чтобы скорее поправиться, – посоветовал он снова.

– Но я должна быть там.

– Видишь ли, ты не можешь быть там прямо сейчас, Энни, – мягко заметил он. – Но, когда сможешь, я устрою другую службу на месте их захоронения, и мы оба, ты и я, будем там. Я обещаю тебе это. А в настоящее время ты получишь самое лучшее лечение, какое только возможно.

Затем лицо Тони стало задумчивым.

– Но пусть заботы и беспокойство, проявляемые мною сейчас по поводу твоих проблем, не позволят тебе думать, будто я недостаточно сильно любил твою мать. Мне также очень, очень нравился твой отец. Как только я познакомился с ним, то сразу понял, что из него получится хороший управляющий. И я был счастлив, когда он согласился принять участие в моих делах. Когда твои родители жили в Фарти и мы все вместе работали, это были самые счастливые годы в моей жизни.

Последующие же годы, когда они уехали, оказались самыми несчастными и трудными для меня. Что бы я ни сделал тогда, что привело к разрыву отношений между нами, я хочу это искупить, оказывая помощь тебе, Энни. Позволь мне сделать все, что в моих силах, и тем самым я выполню свой долг перед ними. Это самое лучшее, чем я могу почтить память твоих родителей. – В его глазах были мольба и печаль.

– Я не хочу останавливать вас, Тони, но у меня столько вопросов, на которые я должна получить ответы. Долгое время я пыталась заставить маму рассказать о днях, проведенных ею в Фарти, о причинах ее окончательного отъезда оттуда, но она всякий раз лишь обещала выбрать время и подробно поведать мне обо всем. Совсем недавно, вскоре после моего восемнадцатилетия, она снова повторила это свое обещание. А теперь… – Я остановилась, тяжело вздохнув. – Теперь она не сможет его выполнить никогда.

– Но это сделаю я, Энни, – быстро сказал Тони. – Я расскажу тебе все, что ты хотела бы знать. Пожалуйста, доверься и поверь мне. – Он улыбнулся и присел рядом. – Фактически это будет своего рода облегчением для меня, когда ты выслушаешь мой рассказ и вынесешь свой приговор.

Я посмотрела изучающим взглядом на его лицо. Был ли Тони искренен? Сделает ли он то, что обещает, или же говорит все это только для того, чтобы понравиться и получить мое доверие?

– Я пытался найти пути к примирению всеми известными мне способами, – продолжал он. – Ты получала мои подарки, которые, надеюсь, твоя мать разрешала оставлять у себя?

– О да. Я сохранила их все… все эти красивые и удивительные куклы.

– Это хорошо. – Его глаза стали ярче и сам он весь даже помолодел. В лице Тони было что-то напоминавшее мне лицо мамы… Может быть, эти искорки в глазах, передающие смену мыслей и настроений? – Куда бы мне ни приходилось поехать, – продолжал он, – я старался найти какой-нибудь особенный для тебя подарок. Мне хотелось, чтобы ты имела настоящие художественные произведения, эти куклы таковыми и являются. Я уже не помню, как много я их тебе послал, но готов спорить: теперь они составляют настоящую коллекцию, не так ли?

– Да. Они занимают целую стену в моей комнате. Папа всегда говорит, что я, очевидно, должна буду открыть специальный магазин. Каждый раз, когда он входит в комнату, он… – Я остановилась, вспомнив, что теперь папа никогда не войдет в мою комнату и никогда больше не произнесет этих слов.

– Бедная Энни, – промолвил Тони сочувственно. – У тебя такая огромная потеря. Я никогда не смогу полностью успокоить твою боль, но, поверь мне, буду стараться сделать для этого все, что только в человеческих силах. Теперь это моя миссия в жизни, – добавил он с той же решимостью во взгляде, которую я часто наблюдала в глазах моей матери.

Я не могла заставить себя быть такой же твердой по отношению к этому человеку, какой была моя мама. Возможно, между ними произошло какое-то ужасное недопонимание и Судьба предопределила, чтобы я раз и навсегда покончила с ним.

– Я знаю, ты не можешь не испытывать подозрительности ко мне. Но поверь, я человек с большим состоянием, который будет только рад возможности сделать что-либо благородное и полезное на закате своей жизни. Я уверен, ты не отнимешь у меня такую возможность, – мягко произнес Тони.

– При условии, что вы обещаете мне рассказать все как можно скорее.

– Я даю торжественное обещание Таттертона, имеющего среди своих предков длинную плеяду уважаемых джентльменов, на слова которых полагалось много, много людей. – Он произнес это с сосредоточенно-серьезным выражением на лице. Затем повернулся к санитарам, стоявшим поблизости в ожидании. – Она готова. Удачи тебе, моя дорогая. – Тони похлопал меня по руке в тот момент, когда санитары взяли носилки.

Меня покатили по коридору. Насколько мне удалось, я подняла голову, чтобы посмотреть на оставшегося позади Тони, и заметила на его лице выражение любви и заботы. Какой удивительный это был человек, за каждым словом которого чувствовались сила и уверенность. Мне не терпелось узнать о нем побольше. От своих родителей я получала лишь отрывочные сведения, дававшие мне скудную информацию, которой, по их мнению, мне должно было хватить на всю мою жизнь.

Конечно, я знала, что Тони создал огромное уникальное производство игрушек. «Империю», как часто называл это мой отец, оцениваемую в миллионы долларов и имеющую как местный, так и зарубежный рынки. «Таттертоны – это короли среди производителей игрушек, предназначенных для коллекционеров, – сказал он мне однажды. – Как и наши игрушки».

«Игрушки Тони – это игрушки для богатых», – поправила его тогда мама. Я знала, что она гордилась тем, что игрушки фабрики в Уиннерроу не были элитарными и их покупали люди разного достатка. «Таттертоновские игрушки исключительно для богачей, которым не нужно становиться взрослыми и забывать, как другим, свое детство, когда у них не было ничего под рождественской елкой и они ни разу не испытывали радости от празднования дня рождения. Вот какие покупатели Тони!» – добавила мама в гневе, и глаза ее сверкали как молнии.

Теперь я спрашивала себя: неужели этот человек так сильно отличается от моих родителей, от меня? Хотя я и чувствовала его силу и власть, но также видела его мягкость и уязвимость. Он плакал искренними слезами о моих родителях и обо мне.

Остальную часть этого дня все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы помочь, в силу моих возможностей, докторам, которые, казалось, провели все исследования, когда-либо известные медицинской науке. Меня кололи и зондировали, направляли на меня всевозможные лучи, делали рентгеновские снимки в различных ракурсах. Собрав всю информацию, доктора обсуждали ее и советовались друг с другом.

Как и предвидел доктор Малисоф, я не почувствовала никакой боли в ногах при проведении исследований. Я могла двигать и управлять верхней частью своего тела, но, когда меня поднимали на стол или осторожно клали на кровать, мои ноги безжизненно болтались, как у тряпичной куклы. Временами я чувствовала, будто нахожусь по пояс в ледяной воде и у меня все онемело, начиная с пальцев ног и кончая бедрами. У меня отсутствовали рефлексы, и я с удивлением смотрела, как ассистент доктора Малисофа и невролог доктор Фридман практически прокалывали меня иглой. Я ничего не чувствовала, но само это зрелище заставляло поморщиться.

В ходе исследования доктор Малисоф как-то сказал мне:

– Энни, это почти как если бы мы ввели вам в позвоночник анестезирующее средство, применяемое при операции. Мы полагаем, что воспаление вокруг вашего позвоночника, вызванное травмой, и является в настоящее время причиной паралича. Существует еще несколько исследований, которые мы хотели бы провести, чтобы подтвердить наши предположения.

Я старалась быть послушным пациентом, поскольку была зависима буквально от всех. Меня поднимали, чтобы переместить с одного места на другое или водрузить на передвижную кровать. Мне было очень трудно находиться в сидячем положении или пытаться сесть самой (каждая такая попытка отнимала все силы). Доктора продолжали заверять меня, что со временем я смогу это делать, но я чувствовала себя так, словно половина моего тела была убита во время аварии вместе с моими родителями. Мое беспомощное состояние не только расстраивало, но и раздражало меня.

Многое мы все принимаем как должное – способность ходить, сидеть, вставать и идти, куда мы хотим и когда мы хотим. Полученные мной повреждения были как кровоточащие раны, посыпанные солью. Потому что в дополнение к опустошающему душу горю – потере родителей – я была вынуждена мириться со своей физической немощью. Сколько может вынести один человек? Все во мне кричало от несправедливости. Почему я должна пройти через такие ужасные мучения? Почему самое дорогое было теперь отнято у меня?

И все же, несмотря на свое состояние, я не могла не восхищаться окружающей меня обстановкой и обслуживающим персоналом. Это была впечатляющая клиника с коридорами в два раза более широкими, чем в больнице в Уиннерроу. Везде сновали люди, и каждый выглядел собранным, деловитым, важным. Я видела вереницы каталок с пациентами. Почти каждую минуту звучали сообщения или вызов для того или иного доктора направиться в какое-либо место. Я узнала, что в здании было более двадцати этажей и, как мне показалось, целая армия сестер и технических работников. Я подумала, что тетя Фанни и Люк могут заблудиться здесь, пытаясь найти меня.

И даже среди всех этих людей, работавших с таким громадным количеством различных пациентов, я чувствовала свою значимость. Я понимала: за всем этим стояли Тони Таттертон и его деньги. С первой же минуты меня окружила команда докторов и технических специалистов, которые оставались со мной до тех пор, пока наконец меня не прикатили в мою персональную больничную палату.

Там уже дожидалась миссис Бродфилд. Для того чтобы водрузить меня на кровать, ей пришлось нелегко. Она подвезла каталку вплотную к кровати и начала осторожно перекладывать меня туда. Вначале – ноги, а потом верхнюю часть туловища. Когда она работала, то почти не произнесла ни слова, даже не ворчала.

Покончив с этой процедурой и уложив меня поудобнее, сестра дала мне соку. Затем она задернула занавес вокруг кровати, чтобы я поспала, и сказала, что будет сидеть около двери на случай, если мне что-либо понадобится. Устав после всех исследований, я быстро заснула и проснулась, услышав голоса. Около моей кровати стояли доктор Малисоф и Тони Таттертон.

– Еще раз добрый день. Как вы себя чувствуете? – спросил доктор.

– Я чувствую усталость.

– Безусловно. Вы имеете на это право. Ну, мы пришли к окончательному заключению в отношении вас, молодая леди. Моя первоначальная гипотеза оказалась верной. Удар по позвоночнику сзади в основании вашей головы вызвал воспалительный процесс в этой области и послужил причиной вашего паралича. Уже произошло небольшое улучшение, так что необходимость в операции отпала. Чтобы уменьшить возникшее давление, мы прибегнем к лекарственной терапии, а через некоторое время и к физиотерапии. И вы не должны будете оставаться в больнице все это время, – добавил он, улыбаясь в ответ на мой озабоченный взгляд. – К счастью, миссис Бродфилд является сестрой, которая обучена физиотерапии, и она сможет справиться с программой вашей реабилитации в Фартинггейл-Мэноре. У вас есть какие-нибудь вопросы, на которые я мог бы ответить?

– Я буду снова ходить? – спросила я с надеждой.

– Почему нет? Я не вижу причин. Этого не случится, конечно, за одну ночь, но в свое время произойдет. Я периодически буду приходить, чтобы осмотреть вас.

– Когда у меня прекратятся головокружения?

– Они связаны с сотрясением. На это также потребуется некоторое время, но каждый день вы будете чувствовать улучшение.

– И это все, что случилось со мной? – спросила я с некоторым подозрением.

– Все? – Доктор засмеялся, и Тони, подойдя поближе, широко улыбнулся. – Иногда я забываю, какая это удивительная вещь – быть молодым, – сказал доктор, обращаясь к Тони. Тот в ответ кивнул головой. – Да, удивительно, – продолжал доктор Малисоф. – И если вы сами не можете быть молодым, прекрасно быть рядом с кем-либо, таким же юным и красивым, как Энни. – Улыбка на его губах была легкой и скупой.

– Но я буду обременительным грузом, – запротестовала я.

Одно дело быть в тягость людям, которых ты любишь и которые любят тебя, но совершенно другое дело – отправляться в моем состоянии с неизвестным тебе человеком. Я чувствовала себя очень неловко. Как мне были нужны забота и внимание мамы и папы! Но Судьба распорядилась иначе.

– Не для меня, – ответил Тони. – Кроме того, я имею слуг, которые скучают, потому что им почти нечего делать теперь. А у тебя есть миссис Бродфилд.

– Я еще увижу вас, – сказал ему доктор Малисоф полушепотом, каким доктора обычно говорят на своих совещаниях, и вышел из комнаты.

Тони остался и посмотрел на меня сверху вниз.

– Я буду приходить дважды в день, – обещал он. – И каждый раз стану что-нибудь тебе приносить. – Он произнес это легким, веселым тоном, как будто я была все еще ребенком, который мог радоваться игрушкам и куклам. – Есть что-либо особое, чего бы ты хотела?

Я не могла ни о чем думать, мой разум был все еще погружен в те трагические события и в будущую неизвестность.

– Это неважно. Пусть каждый раз это будет для тебя сюрпризом. – Тони подвинулся ближе, так что смог нагнуться и поцеловать меня в лоб. Какое-то время его рука лежала на моем плече. – Благодарение Богу, что с тобой будет все хорошо, Энни, что ты будешь со мной и я смогу помочь тебе. Его лицо было так близко от моего, что я чувствовала легкое прикосновение его щеки. Поцеловав меня еще раз, он покинул комнату.

Миссис Бродфилд измерила мне кровяное давление и обмыла меня теплой влажной губкой. Потом я лежала с открытыми глазами в каком-то забытьи и изо всех сил сдерживала готовые пролиться слезы. Наконец я задремала.

На следующий день меня навестил Дрейк. Я очень обрадовалась ему. Находясь в чужом месте, далеко от дома, приятно видеть рядом родственников, членов моей семьи, ведь семья всегда была для меня чем-то очень дорогим.

Он подошел и поцеловал меня, обняв за плечи с такой осторожностью, словно я была сделана из яичной скорлупы, которая может треснуть.

– Сегодня, Энни, у тебя немного порозовели щеки. Как ты себя чувствуешь?

– Очень уставшей. Я все время то засыпаю, то просыпаюсь, то забываюсь в мыслях, то они вдруг уходят. Но каждое свое пробуждение я осознаю заново, где нахожусь и что произошло. Мой разум отказывается примириться с правдой. Он продолжает выбрасывать ее, как выбрасывают старую, недельной давности котлету.

Он улыбнулся, кивнул и погладил мои волосы.

– Где ты был? Что ты делал это время? – закидала я его быстрыми вопросами, горя желанием узнать, как Дрейк переживает трагедию и свое собственное горе.

– Я решил остаться в колледже и закончить семестр.

– Да? – Почему-то я решила, что весь мир остановился, солнце не показывается, ночь окутала всю землю. Как же мог кто-то продолжать жить, работать или быть счастливым снова?!

– Мои учителя хотели освободить меня, но я подумал, что если я не сосредоточу на чем-то свой разум, то просто сойду с ума от горя, – поведал мне Дрейк, придвинув стул к моей кровати. – Я надеюсь, ты не считаешь меня из-за этого слишком холодным и безразличным. Я не мог просто сидеть и ничего не делать. Это было так болезненно.

– Ты поступил правильно, Дрейк. Я уверена, что мама и папа захотели бы, чтобы ты поступил именно так.

Он улыбнулся, благодарный за мое понимание, но я действительно верила в справедливость своих слов. Никто не переносил трудности так хорошо, как умела это делать мама. Папа всегда говорил, что у нее стальной хребет. «Ка-стил», – шутил он. Я бы все отдала, лишь бы услышать его шутки снова.

– Как замечательно, Дрейк, что у тебя пока нет больше никаких занятий.

– Но я не вернусь в Уиннерроу. Мне было бы слишком больно находиться сейчас в этом большом пустом доме. Кроме того, Тони Таттертон сделал мне превосходное предложение на летние месяцы.

– Какого сорта? – спросила я, удивляясь тому, как быстро Тони забрал в свои руки устройство наших жизней.

– Он собирается позволить мне работать в качестве младшего администратора в своих конторах, можешь себе представить? Я еще даже не закончил колледж, а он готов дать мне ответственную должность! Он устроил мне даже квартиру здесь, в Бостоне. Разве это не звучит заманчиво и великолепно?!

– Да, Дрейк, я рада за тебя.

Я отвернулась в сторону. Я знала, что это было нечестно по отношению к Дрейку, но проявление радости было совсем неуместным в данный момент. Весь мир должен скорбеть по мне и моим родителям. Так думала я. Темная вуаль, которая окутала все вокруг, не покидала меня. Небо, каким бы голубым оно ни было, останется для меня серым.

– Твой голос не такой уж радостный. Это из-за лекарств, которые ты принимаешь?

– Нет.

Какое-то мгновение мы молча смотрели друг на друга, и я заметила, как печаль снова наплывает на его лицо, набрасывая тени вокруг глаз и заставляя дрожать губы.

– Нет, – продолжила я. – Я много думала о Тони. Я не могу отвязаться от вопроса, почему он с такой быстротой ворвался в наши жизни и по какой причине так замечательно относится к нам. Большую часть времени для нашей семьи он как бы не существовал вовсе. Естественно было думать, что Тони станет презирать нас. А произошло совсем обратное. Ты не удивляешься этому?

– Что тут особенно удивительного? Произошла страшная трагедия, а он… он фактически член семьи. Я имею в виду, что он женился на твоей прабабушке и бабушке моей сводной сестры и что у него никого нет. Тебе известно, что младший брат Тони покончил жизнь самоубийством?

Последние фразы Дрейк произнес глубоким шепотом, так как в это время миссис Бродфилд то входила, то выходила.

– Младший брат? Я не помню, чтобы кто-нибудь упоминал о нем.

– Видишь ли, однажды Логан рассказал мне кое-что о нем. Кажется, он всегда был очень замкнутым человеком, полностью поглощенным самим собой. Он жил в коттедже на другой стороне лабиринта, а не в этом большом удивительном доме.

– Коттедж? Ты сказал, коттедж?

– Да.

– Похожий на тот, который моя мать держала у себя в комнате, на ту игрушечную модель с музыкальным сопровождением, которую она подарила мне на день рождения?

– Ну, я никогда не думал об этом, но… да, я полагаю, что похожий. Но почему ты спрашиваешь об этом?

– Я продолжаю вспоминать этот коттедж и его музыку. Когда я была еще маленькой девочкой, мама открывала крышку и позволяла мне заглянуть внутрь. Проснувшись внезапно, мне представляется, что я снова дома и ищу глазами свои вещи, слышу голоса мамы и папы, собираюсь позвать миссис Эвери, и потом… это возвращается ко мне, обрушивается на меня, как темная холодная волна, и я начинаю тонуть в этой ужасной, отвратительной правде. Я схожу с ума, Дрейк? То, что происходит со мной, это частица меня? Пожалуйста, скажи мне! Я должна знать!

– У тебя все смешалось в голове в результате того, что случилось. Вот и все, – сказал он тоном, который должен был вселить в меня уверенность. – Воспоминаниям свойственно путаться и переплетаться. В твоем случае это неудивительно, учитывая, через что тебе пришлось пройти. Ты помнишь ту белиберду, которую ты говорила, когда я посетил тебя в Уиннерроу? – При этом он улыбнулся и покачал головой.

– Какую белиберду? – Долю секунды я была напугана. «Неужели Дрейк подслушал мои самые сокровенные мысли? Мысли о Люке?»

– Всевозможную глупую чепуху. Не беспокойся об этом. – И он перевел разговор на другую тему. – Не беспокойся также о том, как к тебе будут относиться, или о том, что ты будешь в одиночестве. Все лето я буду недалеко и смогу в конце каждой недели навещать тебя в Фартинггейл-Мэноре. Забота о тебе, Энни, это моя главная обязанность в настоящее время, и я намерен ее усердно выполнять. Но я должен также думать о своей служебной карьере и добиваться самостоятельности. Независимость у меня в крови. Я вовсе не дожидаюсь каких-нибудь подачек от Тони Таттертона. Я своим трудом добьюсь всего и поднимусь на высшую ступень, – провозгласил Дрейк с гордостью.

Он говорил и говорил о предстоящей работе у Тони и о том, что это может ему дать. Слова Дрейка сливались вместе, и я потеряла возможность улавливать их смысл. Через некоторое время он заметил, что у меня слипаются глаза и я его не слушаю.

– Ну, вот. Я усыпил тебя своими разговорами, – сказал он и рассмеялся. – Может быть, меня следует оформить здесь на работу для оказания помощи тем, кто страдает бессонницей.

– Извини, Дрейк. Это получилось у меня не намеренно. Я слышала почти все, что ты говорил, и…

– Все в порядке. В любом случае я, наверное, слишком долго задержался здесь. – Он поднялся.

– О нет, Дрейк! Я так рада, что ты здесь! – вскрикнула я.

– Тебе нужен отдых, если мы хотим, чтобы ты поправилась. Я скоро приду снова навестить тебя. Даю слово. Пока, Энни, – прошептал он и нагнулся, чтобы поцеловать меня в щеку. – Не надо беспокоиться. Я всегда буду от тебя поблизости.

– Спасибо, Дрейк. – В меня вселяло уверенность сознание того, что он будет недалеко. Но мне хотелось также, чтобы и Люк был рядом, чтобы каким-то образом он попал в Фарти и помог мне поправиться. Может быть, тогда моя жизнь не стала бы настолько отличаться от той прежней, в Уиннерроу. Мне уже представилось, как мы сидим с ним на большой террасе в Фарти, как Люк возит меня в инвалидной коляске или что-то читает мне у моей кровати, а я тем временем спокойно отдыхаю.

Как только Дрейк покинул комнату, миссис Бродфилд приблизилась ко мне и нажала кнопку, чтобы я оказалась в сидячем положении.

– Пора что-нибудь поесть, – провозгласила она.

Я зажмурилась, чтобы не видеть, как закружилась моя комната, но на этот раз ничего не сказав об этом сестре. Больше всего мне хотелось поскорее поправиться и покинуть эту больницу, где, чтобы поесть или попить, справить свои естественные потребности или удовлетворить каждую личную нужду, я должна была просить чьей-то помощи. И самым большим моим желанием было попасть туда, где находились могилы моих родителей.

Я еще должна сказать им мое «прощайте».