Глава 1 семейные секреты

– О нет! – воскликнул Дрейк, подойдя ко мне сзади, так, что я его даже не заметила, целиком поглощенная рисованием. – Только не очередная картина Фартинггейл-Мэнора с Люком-младшим, глазеющим из окна на бегущие облака. – Дрейк закатил глаза и сделал вид, что теряет сознание.

Люк быстро поднялся и снова сел, откинув со лба пряди непослушных волос. Всякий раз, попав в неловкое положение или выйдя из себя, он неизменно обращался к своим волосам. Я медленно повернулась, намереваясь сердито нахмуриться, как это обычно делала моя и Люка учительница английского языка мисс Марблетон, когда кто-нибудь плохо вел себя или начинал говорить не вовремя. Но лицо Дрейка освещала шаловливая улыбка, а его черные как уголь глаза блестели подобно двум покрытым росой камням. Я не смогла заставить себя разозлиться на него. Юноша был очень красив, но как бы часто он ни брился, все равно производил впечатление вечно небритого. Моя мать, ласково проводя рукой по его щекам, всегда говорила, чтобы он сбрил эти иглы дикобраза.

– Дрейк, – проговорила я мягко, умоляя его не произносить больше ничего, что могло бы поставить в неловкое положение Люка и меня.

– Но это же правда, Энни, не так ли? – настаивал Дрейк. – Ты, должно быть, уже сделала с полдюжины подобных картин. Люк в Фарти. А ведь он даже не был там никогда!

Юноша повысил голос с явным намерением подчеркнуть, что сам-то он был там. Я наклонила голову набок, как это делала моя мать, когда ее что-то внезапно осеняло. Не ревнует ли Дрейк, что я использую Люка в качестве модели для своих картин? Мне никогда не приходило в голову попросить его позировать мне, потому что тот редко сидел спокойно.

– Мои картины Фарти никогда не бывают одинаковыми, – крикнула я, защищаясь. – И как они могут быть одинаковыми? Я их пишу исключительно за счет своего воображения и тех отрывочных сведений, которые мне удалось получить в разное время от папы и мамы.

– Ты воображаешь, что любой может сделать это? – заметил Люк, не отрывая глаз от учебника по английской литературе.

Улыбка на лице Дрейка расплылась еще шире.

– Что я слышу? Великий Будда заговорил! – Его глаза засияли от удовольствия. Всякий раз, когда ему удавалось своими насмешками нарушить спокойствие Люка, он был счастлив.

– Дрейк, пожалуйста. Я теряю свой настрой, – взмолилась я. – А художник должен поймать какое-то мгновение и удерживать его, как птенца, – нежно, но крепко.

Я не собиралась говорить столь высокопарно, но для меня не было ничего хуже ссор Люка и Дрейка.

Мои умоляющие взгляды и просьбы возымели действие. Лицо Дрейка смягчилось. Он вновь повернулся ко мне, в его позе уже не чувствовалось напряженности. Мать часто говорила, что Дрейк ходил по Уиннерроу с гордостью, как всякий член семейства Кастил. Учитывая, что он был ростом шесть футов и два дюйма, имел широкие плечи, тонкую талию и мускулистые руки, это нетрудно было себе представить.

– Я извиняюсь. Я просто подумал, что смогу забрать на некоторое время Плато отсюда. Нам нужен для игры в софтбол^[1] в школе девятый человек, – добавил Дрейк.

Люк оторвал взгляд от учебника, искренне удивленный этим приглашением. Его глаза сузились и смотрели испытующе. Насколько искренен Дрейк? С тех пор как он приехал домой на весенние каникулы, то почти все время проводил со своими более взрослыми друзьями.

– Видишь ли, я… – Люк посмотрел на меня, – должен готовиться к экзамену, – торопливо пояснил он. – И я думал, что в то время, как Энни рисует меня…

– Конечно, конечно. Я понимаю, Эйнштейн, Эйнштейн, – проговорил Дрейк, указывая жестом в сторону Люка. Его голос был полон сарказма. – Ты знаешь, книги – это еще не все, – сказал он, снова повернувшись к Люку. На этот раз его лицо было серьезным. – Многое зависит от умения распознавать людей, нравиться им и от уважения к тебе. В этом секрет успеха. Со спортивных полей приходит больше управляющих, чем из классных комнат, – поучал он, помахивая длинным указательным пальцем правой руки.

В ответ Люк не произнес ни слова. Он запустил пальцы в волосы и направил на Дрейка спокойный, но в то же время пронизывающий и изучающий взгляд, который тот не мог выносить.

– А, зачем терять попусту слова. – Дрейк вновь обратился к моему рисунку. – Я говорил тебе, что Фарти был серого, а не голубого цвета, – мягко подсказал он.

– Тебе было только пять лет в то время, когда ты там находился, ведь сам же говорил, что почти ничего не помнишь, – быстро встал на мою защиту Люк.

– Нельзя забыть цвет такого большого здания! – воскликнул Дрейк, поджав уголки рта. – Не играет никакой роли, каким молодым ты был в то время или как долго ты там находился.

– Хорошо, ты однажды сказал нам, что там было два открытых бассейна, а затем Логан поправил тебя и сказал, что один открытый, а другой находился в помещении, – продолжал Люк.

Когда речь шла о Фарти, мы с Люком были максимально точны, дорожа мельчайшей деталью, которую нам удавалось узнать.

– Значит, так, Шерлок Холмс? – откликнулся Дрейк. Его глаза сузились, стали холоднее. Он не любил, чтобы его поправляли, особенно если это делал Люк. – Ну, я никогда не говорил, что было два открытых бассейна, я просто сказал, что их было всего два. Ты ведь не слушаешь, когда я тебе объясняю. Меня удивляет, почему ты так хорошо успеваешь в школе, наверное, жульничаешь?

– Дрейк, пожалуйста! – воскликнула я, схватив и слегка сжав его запястье.

– Да, но он не слушает. Конечно, если к нему обращаешься не ты, – добавил он, улыбаясь, довольный, что ему удалось все же задеть Люка. Тот вспыхнул, взгляд голубых глаз метнулся в мою сторону, затем он отвернулся с печальным лицом.

Я посмотрела вдаль. За ближайшим холмом ветер придал облачку форму слезы. Неожиданно я почувствовала, что сейчас расплачусь, и не только из-за ссоры между Дрейком и Люком. Уже не в первый раз меня охватывало меланхолическое настроение. Я обнаружила, что грусть зачастую усиливает мое желание рисовать. Живопись приносила мне облегчение, чувство уравновешенности и покоя. Я создавала мир по своему желанию, мир, который я видела своим внутренним зрением. Я могла сделать его вечно весенним или зимним, ослепительно прекрасным. Я чувствовала себя волшебником, творящим нечто удивительное в уме и затем вдыхающим в свое творение жизнь на чистом холсте. Когда я делала наброски своего последнего изображения Фарти, в моей груди росло ощущение легкости, а мир вокруг меня становился теплее и теплее. У меня возникало чувство, что я как бы сбрасываю с себя какую-то тень. Теперь, когда Дрейк разрушил это настроение, ко мне вернулась печаль.

Я обнаружила, что Дрейк и Люк пристально смотрят на меня, их лица были обеспокоены сумрачным выражением моих глаз. Я поборола в себе желание заплакать и улыбнулась.

– Может быть, все мои рисунки Фартинггейл-Мэнора различны потому, что он сам меняется, – проговорила я наконец почти шепотом.

Глаза Люка расширились, а по его мягким губам проскользнула улыбка. Ему было известно, что значит этот тон в моем голосе. Мы были готовы начать игру в фантазии, позволив нашему воображению свободно витать, не боясь говорить друг другу то, что другие семнадцати- или восемнадцатилетние подростки сочли бы глупым.

Но эта игра представляла собой нечто большее. Во время нее я могла быть его принцессой, а он – моим принцем. И, воображая себя другими людьми, мы могли откровенно рассказать друг другу, что чувствуют наши сердца. Никто из нас не краснел и не отворачивался.

Дрейк покачал головой. Он тоже знал, к чему идет дело.

– О нет, – сказал он. – Не начинайте свою игру. – Он закрыл руками лицо в притворном смущении.

Я не обратила внимания на его слова, отступила в сторону и продолжила:

– Может быть, Фарти меняется, подобно временам года – блеклый и мрачный зимой и ярко-голубой и теплый летом? – Я смотрела при этом вверх, создавая впечатление, что все, о чем я думала, было подсказано мне проблеском неба. Затем перевела взгляд на Люка.

– А может быть, Фарти становится таким, каким ты хочешь, чтобы он стал, – произнес Люк, подхватив брошенную мною нить. – Если я захочу, чтобы он был сделан из сахара и меда, он таким и будет.

– Сахара и меда? – ухмыльнулся Дрейк.

– И если я захочу, чтобы это был волшебный замок с лордами и фрейлинами и чтобы по нему бродил печальный принц, страстно мечтающий о том, чтобы вернулась его принцесса, то так и будет, – откликнулась я.

– Можно я буду принцем? – быстро спросил Люк и поднялся на ноги. – Дожидаться, когда придешь ты?

Наши глаза, казалось, соприкоснулись, а мое сердце начало колотиться, когда юноша подошел еще ближе. Он взял мою руку своими мягкими и теплыми пальцами и встал рядом. Наши лица разделяло всего несколько дюймов.

– Моя принцесса Энни, – прошептал он. Его руки были на моих плечах. Мое сердце отчаянно билось. Он собирался поцеловать меня.

– Не так быстро, Твинкл Тоуз, – внезапно произнес Дрейк, наклонившись вперед и вздернув плечи, так что стал похож на горбуна. Он сложил пальцы наподобие звериных лап и подошел ко мне. – Я Тони Таттертон, – проговорил он низким зловещим шепотом. – И я пришел, чтобы украсть у тебя принцессу, сэр Люк. Я живу в самых мрачных, самых глубоких подземельях замка Фарти, и она пойдет со мной и будет навсегда заключена в моем мире, чтобы стать принцессой тьмы. – Он завершил свою тираду зловещим смехом.

Мы с Люком уставились на него. Удивление на наших лицах смутило Дрейка. Он быстро выпрямился.

– Какая чушь! – заявил он. – Вы заставили даже меня делать это. – Дрейк рассмеялся.

– Это не чушь. Наши фантазии и мечты делают нас творцами. Именно это недавно говорила нам в классе мисс Марблетон. Не так ли, Люк?

Люк только наклонил голову в знак согласия. Он выглядел расстроенным, глубоко оскорбленным, его взгляд был устремлен вниз, а плечи повернуты так, как делал папа, когда что-либо расстраивало его. Люк повторял очень много жестов папы.

– Я уверен, что она не имела намерения сочинять истории о Фарти, – отреагировал Дрейк и ухмыльнулся.

– Но разве ты не интересовался тем, что представляет из себя Фарти в действительности, Дрейк? – спросила я.

Он пожал плечами.

– В один из этих дней я не пойду в колледж и отправлюсь туда. Это недалеко от Бостона, – добавил он без эмоций.

– Ты правда поедешь? – Эта идея вызвала во мне зависть.

– Конечно, почему бы и нет?

– Но мама и папа не любят говорить о Фарти, – напомнила я. – Они рассердятся, если ты отправишься туда.

– В таком случае… я ничего не скажу им, а только тебе. Это будет наш секрет, Энни. – И он пристально посмотрел на Люка.

Люк и я взглянули друг на друга. У Дрейка не было такой заинтересованности, как у нас, когда речь заходила о прошлом и о Фарти.

Иногда мне удавалось посмотреть на великолепные фотографии сказочного приема, организованного в Фартинггейле по случаю свадьбы мамы и папы. Фотографии огромного количества гостей – элегантных мужчин в смокингах и женщин в модных вечерних платьях; фотографии столов с разнообразием блюд; слуг, снующих почти повсюду с подносами, уставленными бокалами с шампанским.

На одном из снимков была изображена танцующая пара: мама и Тони Таттертон. Он казался жизнерадостным, похожим на кинозвезду, а мама выглядела трепещущей и свежей. Ее васильково-голубые глаза – глаза, которые я унаследовала, – искрились. Когда я смотрела на это фото, трудно было Представить себе, что Тони мог совершить нечто настолько ужасное, что отвратило маму от него. Как печально и таинственно все это было. Именно это и заставляло меня снова и снова обращаться к фотографиям, как будто их изучение могло раскрыть мне мрачный секрет.

– Интересно, увижу ли я когда-нибудь, как элегантен и сказочно красив Фартинггейл, – произнесла я. – Мне даже завидно, что ты, Дрейк, был там в возрасте пяти лет. По крайней мере, у тебя есть воспоминания, какими бы отдаленными они ни были.

– Шестнадцать лет, – скептически произнес Люк.

– Все равно, он может закрыть глаза и что-то вспомнить, – настаивала я. – Все, что я вижу в Фарти, это только плод моего воображения. Насколько близка я к действительности? Если бы только моя мать захотела говорить о Тони Таттертоне. Если бы мы могли посетить его, то просто проигнорировали бы этого мужчину. Я бы не сказала ему ни слова, если бы мама запретила, но, по крайней мере, мы имели бы возможность походить вокруг и…

– Энни!

Люк вскочил на ноги, когда моя мать вышла из-за угла дома, где она, несомненно, подслушивала наш разговор. Дрейк поклонился, как будто ожидал ее внезапное появление.

– Да, мама?

Я укрылась за своим мольбертом. Она посмотрела на Люка, который быстро отвернулся, и затем приблизилась ко мне, избегая даже малейшего взгляда на мой холст.

– Энни, – сказала она нежно. Ее глаза были полны глубокой внутренней печали. – Разве я не просила тебя не мучить себя и меня разговорами о Фартинггейле?

– Я предупреждал их, – заявил Дрейк.

– Почему ты не слушаешь своего дядю, дорогая? Он достаточно взрослый, чтобы понимать.

– Да, мама.

Несмотря на печальный вид, она была красива: розовая кожа, фигура такая же плотная и моложавая, как и в тот день, когда она вышла замуж за Моего отца. Все, видевшие нас вместе, особенно мужчины, говорили одно и то же: «Вы выглядите скорее как сестры, а не как мать и дочь».

– Я говорила тебе, насколько мне неприятно вспоминать мои дни там. Поверь, это не сказочный замок. Там нет никакого прекрасного молодого принца, мечтающего упасть к твоим ногам. Ты и Люк не должны… позволять себе такие вещи.

– Я пытался остановить их, – заявил Дрейк. – Они играли в эту глупую игру, в фантазии.

– Она не такая уж глупая, – запротестовала я. – Все фантазируют.

– Иногда они ведут себя как дети из начальной школы, – продолжал настаивать на своем Дрейк. – А Люк поощряет ее.

– Что? – Люк взглянул на мою мать. В его глазах появился страх.

Я знала, как важно для него было доброе отношение к нему моей матери.

– Нет, это не так! – вскричала я. – В такой же степени это и моя вина.

– О, пожалуйста, давайте не будем распространяться об этом, – взмолилась мать. – Если вам так необходимо фантазировать, существует так много удивительных сюжетов, мест, предметов, о которых можно думать и мечтать, – добавила она более легким, приятным тоном. Она улыбнулась Дрейку. – В этом гарвардском свитере ты выглядишь совсем по-университетски, Дрейк. Готова поспорить, что ты горишь от нетерпения вернуться туда. – С этими словами она повернулась к Люку. – Надеюсь, Люк, что ты будешь также очарован колледжем, как и Дрейк.

– Несомненно. Я с нетерпением жду, когда туда отправлюсь.

Люк взглянул на мою мать, затем быстро снова повернулся ко мне. Люк всегда испытывал смущение в присутствии моей матери. Он был застенчив от природы, кроме того, боялся, чтобы она не застала его врасплох, когда он смотрел на нее. Я не могла припомнить случая, чтобы он имел продолжительный разговор с ней или с папой, хотя знала, как сильно он восхищался ими.

– Это замечательно, Люк, что у тебя такие успехи в школе, – сказала она ему, вскинув вверх голову в манере, которую некоторые в городе называли «вызывающей спесью кастильского рода». Мне было известно, что большинство женщин в Уиннерроу завидовали ей. Кроме того, что она была красавицей, мама успешно занималась предпринимательской деятельностью. Не было мужчины, который не обожал бы ее и не уважал за то, что она была так же удачлива в делах, как и хороша собой.

– Мы все гордимся тобой, – заявила она Люку.

– Спасибо, слава Богу. – Он откинул свои волосы назад и сделал вид, что углубился в учебник, при этом его сердце разрывалось от счастья. Внезапно юноша посмотрел на свои часы. – Я не знал, что уже столько времени, – произнес он. – Мне лучше пойти домой.

– Я полагала, ты собирался поужинать сегодня вместе с нами, – поспешила сказать я, прежде чем он удалится.

– Конечно, ты должен поесть вместе с нами сегодня вечером, Люк. – Моя мать с обожанием посмотрела на Дрейка. – Это последняя ночь, которую Дрейк проводит дома перед возвращением в колледж. Фанни не будет возражать?

– Нет. – Едва уловимая саркастическая улыбка появилась на губах Люка. – Сегодня вечером ее не будет дома.

– Тогда все в порядке, – поспешно заметила моя мать. Она не хотела слышать никаких подробностей. Мы все знали о связях Фанни с молодыми мужчинами, и я понимала, как сильно это смущало и беспокоило Люка. – Вопрос улажен. Я поставлю еще один прибор.

Она повернулась и довольно долго смотрела на мое полотно. Я также смотрела на него, потом резко обернулась к ней, чтобы увидеть на ее лице хотя бы малейший признак того, что она узнает это место. Она слегка наклонила голову, ее взгляд внезапно устремился вдаль. Создавалось впечатление, что мама как бы услышала посвященную ей далекую песню.

– Рисунок еще не закончен, – быстро проговорила я, опасаясь услышать критику. Несмотря на то что она и папа всегда оказывали мне всяческую поддержку в моем увлечении – платили за уроки, покупали лучшие кисти и краски, – я не могла отделаться от чувства какой-то неуверенности. У папы на фабрике были великолепные мастера, одни из самых одаренных в стране. Он знал, что такое настоящее искусство.

– Почему ты не нарисуешь картину с изображением Уиллиса, Энни? – Она повернулась и показала рукой в сторону гор. – Я бы с удовольствием повесила что-либо подобное в столовой. Уиллис весной с цветущими лесами, заполненными птицами, или даже осенью с листьями, окрашенными во все цвета радуги. У тебя так хорошо получается, когда ты рисуешь пейзажи с натуры.

– Но, мама, мои рисунки недостаточно хороши для того, чтобы их вывешивать. Пока еще, по крайней мере, – сказав это, я покачала головой.

– Но у тебя врожденный талант, Энни. – Ее голубые глаза источали любовь и поддержку. – Это у тебя в крови, – прошептала она, как если бы говорила что-либо богохульное.

– Я знаю. Прадедушка вырезал ножом превосходных кроликов и лесных зверушек.

– Да. – Мать вздохнула, воспоминания вызвали улыбку на ее лице. – Я и сейчас вижу, как он сидит на крыльце хижины и час за часом строгает ножом, превращая бесформенные куски дерева в почти живые лесные зверушки. Как это удивительно быть художником, Энни, подойти к чистому холсту и создать что-нибудь прекрасное на нем!

– О, мама, я действительно еще не настолько хороший художник. Может быть, никогда и не стану им, – осторожно промолвила я. – Но я не могу прекратить желать этого.

– Конечно, ты будешь хорошим художником, и ты не можешь перестать верить в это, потому что… потому что у тебя есть гены. – Она замолчала с таким выражением, как если бы только что сообщила мне какой-то большой секрет. Затем она улыбнулась и поцеловала меня в щеку.

– Пойдем со мной, Дрейк, – сказала она. – Мне надо обсудить с тобой некоторые вещи, пока я их еще не забыла, а ты не уехал в колледж.

Дрейк вначале подошел и посмотрел на мой рисунок.

– Я просто разыгрывал тебя раньше, Энни. Рисунок хороший, – сказал он очень тихо, так чтобы не слышала моя мать. – Я понимаю, что ты чувствуешь, желая видеть и другие места, а не только Уиннерроу. И едва ты покинешь этот захолустный городок, – добавил он, повернувшись немного в сторону Люка, – ты не должна будешь представлять себя находящейся в каком-то месте.

С этими словами он присоединился к моей матери. Она взяла его под руку, и они направились к фасаду дома Хасбрук-хаус. Дрейк сказал что-то, что ее рассмешило. Я понимала, что Дрейк занимал особое место в ее сердце, потому что сильно напоминал ей отца. Она любила прогуливаться по Уиннерроу с ним под руку.

Иногда я заставала Люка смотрящим на эту пару с выражением тоски на лице и понимала, как сильно ему хотелось бы иметь настоящую и полную семью. Отчасти именно поэтому он любил приходить в Хасбрук-хаус, хотя бы для того, чтобы просто молча наблюдать за нами.

Я почувствовала взгляд Люка на себе и повернулась. Он смотрел на меня. Его лицо было озабочено и печально, как если бы он, прочтя мои мысли, понял, насколько грустно мне бывает иногда за всех нас, несмотря на наши богатство и положение. Иногда я обнаруживала, что завидую бедным семьям, потому что их жизнь казалась мне проще, чем наша: никаких секретов в прошлом, никаких родственников, которых следовало стыдиться, никаких полубратьев и полудядей. Это, однако, не означало, что я была готова предать кого-либо из нашей семьи. Я любила их всех. Я любила даже тетю Фанни. Словно все мы стали жертвами одного и того же проклятия.

– Ты хочешь продолжать рисовать, Энни? – спросил Люк. Его голубые глаза светились надеждой.

– Ты не устал?

– Нет. А ты?

– Я никогда не устаю от рисования, и я никогда не устаю рисовать тебя, – добавила я.