Жанр поэмы в творчестве Евгения Евтушенко

Тематическое, жанровое, стилевое многообразие, отличающее лирику Евтушенко, в полной мере характеризует его поэмы. Лирическая исповедальность ранней поэмы «Станция Зима» и эпическая панорамность «Братской ГЭС» - не единственные крайние полюса. При всей их художественной неравнозначности каждая из 19 его поэм отмечена «лица необщим выраженьем». Как ни близка «Братской ГЭС» поэма «Казанский университет» (1970), она и при общей эпической структуре обладает собственным, специфическим своеобразием. Недоброжелатели поэта не без тайного и явного злорадства ставят в вину сам факт написания ее к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина. Между тем «Казанский университет» - не юбилейная поэма о Ленине, который и появляется, собственно, в двух последних главах (всего их 17). Это поэма о передовых традициях русской общественной мысли, «пропущенных» через историю Казанского университета, о традициях просветительства и либерализма, вольнодумия и свободолюбия.

В русскую историю погружены поэмы «Ивановские ситцы» (1976) и «Непрядва» (1980). Первая более ассоциативна, вторая, приуроченная к 800-летию Куликовской битвы, - событийна, хотя в ее образный строй наряду с эпическими картинами повествовательного плана, воссоздающими далекую эпоху, включены лирические и публицистические монологи, стыкующие многовековое прошлое с современностью.

На виртуозном сцеплении многочисленных голосов публики, падкой до будоражащих зрелищ, быка, обреченного на заклание, молодого, но уже отравленного «ядом арены» тореро, приговоренного, пока не погибнет сам, вновь и вновь «убивать по обязанности», и даже пропитанного кровью песка на арене строится поэма «Коррида» (1967). Спустя год волнующая поэта «идея крови», которой оплачены многовековые судьбы человечества, вторгается и в поэму «Под кожей статуи Свободы», где в единую цепь кровопролитных трагедий мировой истории ставятся убийства царевича Дмитрия в древнем Угличе и президента Джона Кеннеди в современном Далласе.

В ключе сюжетных повествований о человеческих судьбах выдержаны поэмы «Снег в Токио» (1974) и «Северная надбавка» (1977). В первой поэмный замысел воплотился в форме притчи о рождении таланта, высвободившегося из оков недвижного, освященного вековым ритуалом семейного быта. Во второй - непритязательная житейская быль произрастает на сугубо российской почве и, поданная в обычном потоке будней, воспринимается их достоверным слепком, содержащим много привычных, легко узнаваемых подробностей и деталей.

Не в изначальном, а в доработанном виде включены в восьмитомное собрание сочинений Е. Евтушенко публицистически ориентированные поэмы «В полный рост» (1969-1973-2000) и «Просека» (1975-2000). То, что разъяснено поэтом в авторском комментарии ко второй, приложимо и к первой: он писал обе четверть и более века «тому назад, совершенно искренне цепляясь за остатки иллюзий, окончательно не убитые... еще со времен "Братской ГЭС"». Нынешний отказ от них едва не побудил к отречению и от поэм. Но поднятая было «рука опустилась, как бы независимо от моей воли, и правильно сделала». Так же правильно, как поступили друзья, редакторы восьмитомника, уговорив автора спасти обе поэмы. Вняв советам, он спас их тем, что убрал излишества публицистики, но сохранил в неприкосновенности реалии минувших десятилетий. «Да, СССР больше нет, и я уверен, что не нужно было реанимировать даже музыку его гимна, но люди-то, которые называли себя советскими, и в том числе я,... остались». Значит, и чувства, какими они жили, - «это тоже часть истории. А историю из нашей жизни, как показали столькие события, вычеркивать невозможно...»

Синтез эпики и лирики отличает развернутую в пространстве и времени политическую панораму современного мира в поэмах «Мама и нейтронная бомба» (1982) и «Фуку!» (1985). Безусловное первенство принадлежит Е. Евтушенко в изображении таких взаимосвязанных явлений и тенденций агонизирующей советской действительности 1980-х годов, как реанимация сталинизма и возникновение отечественного фашизма.

Евгений Евтушенко сорвал плотную завесу стыдливых умолчаний о легализации русского фашизма и его первой публичной демонстрации в Москве на Пушкинской площади «в день рождения Гитлера / под всевидящим небом России». Тогда, в начале 1980-х, то была действительно «жалкая кучка парней и девчонок», «играющих в свастику». Но, как показало в середине 1990-х появление и сегодня действующих фашистских партий и движений, их военизированных формирований и пропагандистских изданий, тревожный вопрос поэта прозвучал вовремя и даже с опережением: «Как случиться могло, / чтобы эти, как мы говорим, единицы, / уродились в стране / двадцати миллионов и больше - теней? / Что позволило им, / а верней, помогло появиться, / что позволило им / ухватиться за свастику в ней?»

В поэтическом словаре Евтушенко слово «застой» появилось еще в середине 1970-х годов, то есть задолго до того, как оно вошло в политический лексикон «перестройки». В стихах конца 1970-х - начала 1980-х годов мотив душевного непокоя, разлада с «застойной» эпохой выступает одним из доминирующих. Ключевое понятие «перестройка» появится спустя время, но ощущение тупиковости «доперестроечного» пути уже владеет поэтом. Закономерно поэтому, что он стал одним из тех первых энтузиастов, кто не просто принял идеи «перестройки», но деятельно способствовал их претворению в жизнь. Совместно с академиком А. Сахаровым, А. Адамовичем, Ю. Афанасьевым - как один из сопредседателей «Мемориала», первого массового движения российских демократов. Как общественный деятель, ставший вскоре народным депутатом СССР и возвысивший свой депутатский голос против цензуры и унизительной практики оформления зарубежных выездов, диктата КПСС, ее - от райкомов до ЦК - иерархии в кадровых вопросах и монополии государства на средства производства. Как публицист, активизировавший свои выступления в демократической печати. И как поэт, чья возрожденная вера, обретя новые стимулы, полнозвучно выразила себя в стихах второй половины 1980-х годов: «Пик позора», «Перестройщики перестройки», «Страх гласности», «Так дальше жить нельзя», «Вандея». Последнее - и о литературном бытии, в котором назревал неизбежный раскол Союза писателей СССР, чье монолитное единство оказалось одним из фантомов пропагандистского мифа, исчезнувшим вслед за «гекачепистским» путчем в августе 1991 года.

Стихи 1990-х годов, вошедшие в сборники «Последняя попытка» (1990), «Моя эмиграция» и «Белорусская кровинка» (1991), «Нет лет» (1993), «Золотая загадка моя» (1994), «Поздние слезы» и «Мое самое-самое» (1995), «Бог бывает всеми нами...» (1996), «Медленная любовь» и «Невыливашка» (1997), «Краденые яблоки» (1999), «Между Лубянкой и Политехническим» (2000), «Я прорвусь в двадцать первый век...» (2001) или увидевшие свет в газетных и журнальных публикациях, а также последняя поэма «Тринадцать» (1993-96) свидетельствуют, что в «постперестроечное» творчество Е. Евтушенко вторгаются мотивы иронии и скепсиса, усталости и разочарования.

В конце 1990-х и в первые годы нового века заметно снижение поэтической активности Евтушенко. Объясняется это не только длительным пребыванием на преподавательской работе в США, но и все более интенсивными творческими исканиями в других литературных жанрах и видах искусства.