Жанр рассказа в творчестве А. Солженицына

Цель и смысл Солженицына – писательство: «Моя жизнь, - говорил он, - проходит сутра до позднего вечера в работе. Нет никаких исключений, отвлечений, отдыхов, поездок, - в этом смысле я действительно делаю то, для чего я был рожден» (Публикация, т,3, С. 144) Каждый год появляются новые его вещи.

Не будет преувеличением сказать, что предметом изображения в эпосе Солженицына стал русский 20 век во всех его трагических изломах – от Августа Четырнадцатого до сего дня. Но будучи в первую очередь художником, он пытается понять, как эти события отразились на русском национальном характере.

Обращаясь к народному характеру в рассказах, опубликованных в первой половине 60 – х годов, Солженицын предлагает литературе новую концепцию личности. Его черты, такие, как Матрена, Иван Денисович)к ним тяготеет и образ дворника Спиридона из романа «В круге первом»), - люди не рефлексирующие, живущие некими природными, как бы данными извне, заранее и не ими выработанными представлениями. И следуя этим представлениям, важно выжить физически в условиях, вовсе не способствующих физическому выживанию, но не ценой потери собственного человеческого достоинства. Потерять его – значит погибнуть, то есть, выжив физически, перестать быть человеком, утратить уважение не только других, но и уважение к самому себе, что равносильно смерти.

С образом Ивана Денисовича в литературу как бы пришла новая этика, выкованная в лагерях, через которые прошла очень немалая часть общества. (Исследования этой этики посвящены многие страницы «Архипелага ГУЛага») Шухов, не желая потерять человеческие достоинства, вовсе не склонен принимать на себя все удары лагерной жизни – иначе просто не выжить. «Это верно, кряхти да гнись, - замечает он. – А упрямие переломиться». Чисто народная, мужицкая практичность Ивана Денисовича помогает ему выжить и сохранить себя человеком.

В рассказе «Один день Ивана Денисовича» перед Солженицыным встает творческая задача совместить две точки зрения – автора и героя,. Точки зрения не противоположные, а схожие идеологически, не различающиеся уровнем обобщения и широтой материала. Эта задача решается почти исключительно стилевыми средствами, когда между речью автора и персонажа существует чуть заметный зазор, то увеличивающийся, то почти исчезающий.

Солженицын обращается к сказовой манере повествования, дающей Ивану Денисовичу возможность речевой самореализации, но это не такой сказ, воспроизводящий речь героя, а вводящий образ повествования, позиция которого близка позиции героя. Такая повествовательная форма позволяла в какие – то моменты дистанцировать автора и героя, совершить прямой вывод из «авторской шуховской» в «авторскую солженицынскую» речь…сдвинув границы шуховского жизнеизучения, автор получил право увидеть и то, чего не мог увидеть его герой, то, что находится вне шуховской компетенции, при этом соотношение авторского плана с планом героя может быть сдвинуто и в обратном направлении – их точки зрения и их стилевые маски тотчас же совпадут. Таким образом, «синтаксико-стилистический строй повести сложился в результате своеобразного использования смежных возможностей сказа, сдвигов от несобственно – «прямой к несобственно – авторской речи», в равной степени ориентированных на разговорные особенности русского языка.

И герою, и повествователю (здесь очевидное основание их единства, выраженного в речевой стихии произведения) доступен то специфически русский взгляд на действительность, который принято называть народным. Именно опыт чисто «мужицкого» восприятия лагеря как одной из сторон русской жизни 20 века и проложил путь повести к читателю всей страны…солженицына интересовал сам народный характер и его существование «в самой нутряной России – если такая где – то была, жила, в той самой России, которую ищет повествователь в рассказе «Матренин двор». Но он находит не нетронутый смутой 20 века островок естественной русской жизни, а народный характер, сумевший в этой смуте себя сохранить. «Есть такие прирождения ангела, писал в статье «Раскаяние и самоограничение» писатель, как бы характеризуя и Матрену, - они как будто невесомы, они скользят как бы поверх этой жизни, нисколько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности?

Каждый из нас встречал таких, их не десятеро и не сто на Россию, это – праведники, мы их видели, удивлялись («чудаки»), пользовались их добром, в хорошие минуты отвечали им тем же, они располагают, — и тут же «погружались опять на нашу обреченную глубину» (Публицистика, т. 1, с. 61). Так в чем суть праведность Матрены? В жизни не по лжи, скажу теперь словами самого Солженицына, произнесенными значительно позже. Она вне сферы героического или исключительного, реализует себя в самой что ни на есть обыденной, бытовой ситуации, испытывает на себе все «прелести» советской сельской жизни 50 – х годов: проработав всю жизнь, она вынуждена хлопотать пенсию не за себя, а за мужа, пропавшего с начала войны, отмеривая пешком километры и кланяясь конторским столам. Не имея возможности купить торф, который добивается везде вокруг, но не продается колхозникам, она, как и все ее подруги, вынуждена брать его тайком. Создавая этот характер, Солженицын ставит его в самые обыденные обстоятельства сельской колхозной жизни 50 – х годов с ее бесправием и надменным пренебрежением обычным, несановным человеком.

Праведность Матрены, на мой взгляд, состоит в ее способности сохранить свое человеческое и в столь недоступных для этого условиях. Но кому противостоит Матрена, иными словами, в столкновении с какими силами проявляется ее сущность? В столкновении с Фадеем, черним стариком, представшим перед рассказчиком, школьным учителем и Матрениным жильцом, на пороге ее губы, когда пришел с униженной просьбой за внука? Этот порог он переступил и сорок лет назад и сорок лет назад, с яростью в сердце и с топором в руках – не дождалась его невеста с войны, вышла замуж за брата. «Стал на пороге», — рассказывает Матрена. – Я как закричу. В колена б ему бросилась!.. Нельзя… Ну, говорит, если б то не брат мой родной – я бы вас порубал обоих!» Многие последователи полагают, что рассказ «Матренин двор» скрыто мистичен.

Уже в самом конце рассказа, после смерти Матрены, Солженицын перечисляет негромкие ее достоинства: «Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сестрам, золовкам, смешная, по – глупому работающая на других бесплатно, - она не скопила имущества к смерти…» И остродраматический финал рассказа «Матрена погибает под поездом, помогая перевозить Фадеего бревна ее же собственной избы) придает концовке совершенно особый, символический смысл: ее ведь больше нет стало быть, не стоит село без нее? И город? И вся земля наша? Нет Матрены. Убит родной человек… Тот, кто в своих действиях руководствовался принципами справедливости, честности, не нарушал правил нравственности.

«Не гналась за обзаводом… Не выбивалась, чтобы купить вещи и потом беречь их больше своей жизни. Не гналась за нарядами. За одеждой, приукрашивающей уродов и злодеев.» как бы тяжела и неотвратима ни была судьба, она только ярче проявляет мир человеческого в каждом из людей.

Содержание рассказа убеждает, что идейно – художественные искания Солженицына находятся в сфере христианско – православного мировоззрения. Разные стороны жизни русской деревни 50 – х годов отражены им в рассказе, но нравственно – духовное содержание является в нем доминирующим. Героиня Солженицына неистово набожна, хотя рассказчик подмечает, что никогда даже не видел, чтобы она молилась. Матрена как бы освящена особой святостью, не всегда понятой окружающим.

А какого отношение к героине самого автора? Дело в том, что в рассказе, кроме образа автора, писатель создает и образ рассказчика, который дает ярко выраженную оценку происходящему. Например, оказавшись в поисках жилья в доме Матрены, он вдруг понял, что уже никуда отсюда не уйдет. И я понимаю, что «пришелец» внутренне, интуитивно уже расположен к Матрене. И далее он оценивает хозяйку дома прямо, не скрывая своего отношения к ней в подтексте, как это чаще всего бывает в художественном произведении.

Рассказчик подмечает деликатность Матрены: она рано утром готовит завтрак и почти бесшумно двигается, чтобы не потревожить своего постояльца. Убедительно звучат его слова о безгрешности героини. Матрена интересна постояльцу, и он отмечает в ней каждую симпатичную ему черточку натуры, например, особенность отвечать на любое доброе слово светлой улыбкой, быстро забывать в работе все свои несчастья.

Образ рассказчика тесно связан с образом автора, родственен ему. Особенность «Матренина двора», на мой взгляд, состоит в том, что главная героиня раскрывается не только через восприятие постояльца и не только через его личные отношения с ней. Я узнаю Матрену и через ее участие в происходящих событиях, в описании которых слышался голос автора, но еще явственнее он звучит в обрисовке того, что происходит на глазах рассказчика. И здесь оба они становятся почти не различимыми. Именно автор позволяет увидеть чернь в экстремальных условиях, когда активно действующим лицом становится и сам рассказчик.

Невозможно не заметить, с какой самоотверженностью Матрена накатывает на сани тяжелые бревна. Автор до мельчайших подробностей описывает хлопоты этой жизни. В тот момент и лицо ее, подмечает он, грел теплый свет морозного солнца: «У тех людей всегда лица хороши, — кто в ладах с совестью своей». Именно здесь я впервые вижу не ту Матрену, которая несправедливо обделена судьбой, обижена людьми и властно, – вызывающую

жалость, а ту, которая, вопреки всему, сохранила способность любить и делать добро, – сильную и счастливую.

«Не похожая на других», «незаурядная», «особенная» – такие определения выбирают для оценки героинь, подобных Матрене. Но лучше и точнее сказал о ней сам писатель: «Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город! Ни вся земля наша».

4. Тема войны в литературе 50-70х гг. (Некрасов "В окопах сталинграда")

Эти произведения появились в относительно либеральные времена, в связи с так называемой «оттепелью». Необходимо было обладать гражданским мужеством, чтобы писать и публиковать произведения, не соответствующие официальной точке зрения властей на данную тему. Советский человек хотел знать правду о войне. Но правда пришла в литературу о войне лишь во второй половине 50-х гг. после смерти И. В. Сталина и уменьшения идеологического давления на литературу и искусство. По мнению В. В. Агеносова, «литература о войне развивалась в трех направлениях, взаимодействие которых образовало в русской литературе второй половины ХХ в течение так называемой «военной прозы» Первое из этих направлений составляют художественно-документальные произведения, основанные на изображении исторических событий и подвигов реальных людей. Второе – героико-эпическая проза, воспевавшая подвиг народа и осмыслявшая масштабы разразившихся событий. Третье связано с развитием еще толстовских традиций сурового изображения «негероических» сторон окопной жизни, осмыслением значения отдельной личности на войне. В рассказе М. Шолохова «Судьба человека» писатель выбрал в качестве главного героя человека с «подпорченной» биографией (Андрей Соколов прошел фашистский плен, но, тем не менее, не сломался). Автор на примере судьбы одного человека показывает судьбу всей России, выстоявшей войну и потом и кровью заслужившей выстраданную победу. Немаловажную роль играли художественно-документальные произведения. Одним из первых таких произведений является книга С.С. Смирнова «Герои блока смерти». В ней автор обращается к проблеме бывших узников фашистских концлагерей. Писатель разыскал узников, выживших после побега из лагеря Маутхаузен. Они после плена считались «неполноценными» гражданами. А Смирнов добился их реабилитации, заставил всю страну восхититься их подвигом. О фашистских концлагерях (Треблинка) писал и В. Гроссман («Треблинкский ад»). Автор создал картину страшной лагерной действительности, противопоставляя эсэсовцев, потерявших всякое подобие людей (беспричинная жестокость, издевательства над безоружными узниками, расправа с детьми и стариками), тем самым узникам, подтверждающим, даже умирая, «превосходство мертвого человека над живым скотом». Но власти не допустили появления произведений Гроссмана в печати, они были запрещены и преданы забвению на длительное время. Второе направление в военной литературе наследовало и развивало традиции батальной прозы Л. Н. Толстого (в частности, традиции его «Севастопольских рассказов» Своеобразие таких произведений заключалось в том, что война была в них показана «из окопов», глазами обычных солдат, зачастую молодых (лейтенантов, командиров взводов и батальонов). Это и позволило критикам назвать такие произведения «лейтенантской прозой».

«Лейтенантская проза», войдя в состав «военной прозы», задала главные ориентиры художественных поисков для этого жанра. Первой в ряду подобных произведений стала повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда» (1946).

В. П. Некрасов начал свою литературную деятельность повестью «В окопах Сталинграда», которая стала, пожалуй, самым значительным вкладом писателя в русскую литературу. Она появилась в 1946 году в журнале «Знамя». Первые годы после окончания Великой Отечественной войны были чрезвычайно сложными. Патриотический подъем, который испытала нация после победы, уже стал понемногу подавляться сталинской идеологией. Писать и говорить о войне разрешалось далеко не все. Необычайно правдивая книга Некрасова воспринималась на этом фоне как дерзкий вызов. Именно после публикации «В окопах Сталинграда» появилось противопоставление «генеральской» правде правды той, которая и была единственной подлинной правдой о войне.

Повесть написана от первого лица, от имени 28-летнего лейтенанта — инженера Юрия Кереженцева, во многом автобиографического героя. Перед нами как бы дневниковые свидетельства участника боев, написанные по горячим следам войны. В. Некрасов однажды признался, что самой большой похвалой для него было, когда повесть его называли «записками офицера»: «Значит, мне удалось «обмануть» читателя, приблизить вымысел к достоверности. Это не страшный «обман», за него не краснеют…». Значит, все же не настоящий личный дневник, то есть не строго документальное свидетельство (кстати, вести дневники в действующей армии в то время было запрещено), а вымышленный, наполненный рассказами о судьбах многих людей, в которых постоянно звучит живая речь героев, свободно движется мысль повествователя, стремящегося не только объективно, как кинокамера, запечатлеть лица, события, разговоры, но и осмыслить происходящее, почувствовать, понять войну из глубин человеческого страдания, горя, мужества. Такова двойственная позиция лейтенанта Кереженцева: непосредственный, сиюминутный рассказ «из войны» и осмысление того, что буквально вчера пронеслось смертельным ураганом над страной.

Уже само начало повести было вызовом официальной «правде», которая стремилась говорить только о победах: «Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно…». В центре повести — Сталинград, черный полуразрушенный город, красное от пламени небо и Волга — красная, как кровь. Это книга о солдатах и их командире, лейтенанте Кереженцеве, о страшных днях, проведенных в призрачном городе, о нелепости и ужасе войны: «Мы терялись, путались, путали других, никак не могли привыкнуть к бомбежке», «А где фронт?», «А где немцы?», «Не нравится мне эта тишина», «Немцы летят прямо на нас», «Танки идут прямо на нас». Неразбериха, смятение, страх — это та правда о войне, которая была нежелательна для официальной литературы, но которая нашла свое отражение в книге Некрасова. Повесть разрушила все каноны тогдашней литературы: в ней не было ни генерала, ни маршала, только солдаты и офицеры и Сталинградский окоп, в котором сражался когда-то сам Виктор Некрасов. В ней фактически нет Сталина, а если и появляется, то только в виде полиграфического изображения: «У Валеги и Седах, в их углу, даже портрет Сталина и две открытки: Одесский оперный театр и репродукция репин ских «Запорожцев». В другой раз имя Сталина встречается в тексте листовки Гитлера о том, что Сталинград, город Сталина, должен пасть. Подобное вытеснение образа вождя и главнокомандующего на периферию книги было опасным шагом в то страшное время.

Пожалуй, В. Некрасов одним из первых среди писателей изображает бой, пребывание человека в смертельной опасности не приблизительно, а стремится к максимальной психологической достоверности в передаче чувств и мыслей бойца. Автор создает как бы «эффект присутствия» читателей на поле боя, чтобы показать, каких неимоверных усилий требует от человека война, какова цена победы. Изображая непрерывный шквал атак и бомбежек в Сталинграде, автор стремится контрастно противопоставить этому аду торжественное великолепие осенних дней. Но этот взгляд на происходящее — уже из послевоенного времени: «За всю свою жизнь не припомню я такой осени».

Таким образом, пейзаж, окружающий мир даны в восприятии не только рассказчика лейтенанта Кереженцева, но и более широко — с точки зрения повествователя, дополняющего субъективные впечатления более полной, объемной картиной мира. Эта многогранность лейтенанта Кереженцева (непосредственные, сиюсекундные впечатления рассказчика и взвешенный послевоенный взгляд повествователя) и определяет его «страшно простое» и мудрое отношение к людям, жизни и смерти, войне и миру. Хотя В. Некрасов вовсе не превращает Кереженцева в какого-то сверхгероя, хотя лейтенант и совершает подвиги: в критический момент возглавил атаку, держал позицию насмерть, заменил погибшего комбата. Столкновение официальной и «окопной» правды ярко проявилось в следующем эпизоде: лейтенант Кереженцев разрабатывает план взятия сопки (это место имело стратегически важное значение для дальнейшего исхода боя); здесь же при нем находится и «политотдельщик», призванный «следить за идеологией». Кереженцев просит его покинуть помещение, потому что тот своим присутствием только мешает работе, но «политотдельщик» отказывается это делать, заявляя, что должен следить за его, Кереженцева, работой и намерен постоянно находиться при нем. Тогда Кереженцев спрашивает: «И сопку атаковать со мной будете?».

«Окопная» правда, правда простого солдата и офицера, испытавшего весь ужас войны, а не отсиживавшегося в штабе, — вот что становится центром изображения в книге. В ней В. Некрасов рисует образы простых солдат и офицеров. Именно их правда и интересует писателя. Насильственная смерть навсегда разлучает людей друг с другом. Но оказалось, что мирная жизнь продолжала увеличивать потери близких и друзей, изобретая духовную смерть. В 1984 году из далекого парижского одиночества Виктор Некрасов писал: «Может быть, самое большое преступление за шестьдесят семь лет, совершенное в моей стране, — это дьявольски задуманное и осуществленное разобщение людей».

В условиях смертельной опасности по-иному воспринимаются простые человеческие чувства — проявление доброты, заботы, внимания. Мотив мужской фронтовой дружбы проходит через всю повесть, приобретая трагический характер вынужденного расставания: «Еще один человек прошел жизнь, оставил свой небольшой, запоминающийся след и скрылся, по-видимому, навсегда». Кереженцев часто вспоминает о строгом и внимательном подчиненным комполка Максимове, погибшем, очевидно, при отступлении. Расстается Кереженцев с Игорем и Седых. Новые друзья появляются во время напряженных дежурств на заминированном тракторном заводе, и, наконец, те, с кем делил Кереженцев страшные сталинградские «дни и ночи», — командир разведки Чумак, разыскавший Кереженцева комбат Ширяев, командир взвода саперов Лисагор, комбаты Фарбер и Карнаухов, старшина-минер Гаркуша, незаменимый Валега, многие другие бойцы и командиры. Запрещенная или реабилитированная, повесть Некрасова утверждала «окопный», личностный и трагичный взгляд на войну, в которой нам нужна была «одна победа», и мы действительно не стояли за ценой. Какова была эта цена, можно узнать, вчитываясь в страницы знаменитой повести.

5. Российская драматургия в 60-70-е годы. (Вампилов "Утиная охота")

Конец 1950 – начало 1970-х отмечены яркой индивидуальностью А.Вампилова. За свою недолгую жизнь он написал всего несколько пьес: Прощание в июне, Старший сын, Утиная охота, Провинциальные анекдоты (Двадцать минут с ангелом и Случай с метранпажем), Прошлым летом в Чулимске и неоконченный водевиль Несравненный Наконечников. Вернувшись к эстетике Чехова, Вампилов определил направление развития российской драматургии двух последующих десятилетий. Главные драматургические удачи 1970–1980-х в России связаны с жанром трагикомедии. Это были пьесы Э.Радзинского, Л.Петрушевской, А.Соколовой, Л.Разумовской, М.Рощина, А.Галина, Гр.Горина, А.Червинского, А.Смирнова, В.Славкина, А.Казанцева, С.Злотникова, Н.Коляды, В.Мережко, О.Кучкиной и др. Эстетика Вампилова оказала опосредованное, но ощутимое влияние и на мэтров российской драматургии. Трагикомические мотивы ощутимы в пьесах того времени, написанных В.Розовым (Кабанчик), А.Володиным (Две стрелы, Ящерица, сценарий кинофильма Осенний марафон), и особенно А.Арбузовым (Мое загляденье, Счастливые дни несчастливого человека, Сказки старого Арбата, В этом милом старом доме, Победительница, Жестокие игры).

В написанной в 1967 году и напечатанный в 1970 году пьесе “Утиная охота”, Вампилов создал галерею характеров, озадачивающих зрителя и читателя, вызывающих огромное общественное беспокойство. Перед нами одно из бесчисленных, возникающих последние десятилетия, как грибы, учреждений, именуемых КБ, ИБ и т. п. формируемых из инженеров, научных работников с самыми благими намерениями, но во многих случаях оказывающихся нерентабельными. Однако сотрудники таких учреждений получают сносную зарплату, продвигаются по служебной лестнице, выпускают ”научные труды”, умело показывая окружающим столь важные проблемы и с какой невиданной самоотдачей они разрешают их, как говорят герои “Утиной охоты”, буквально “пластуются”. На самом же деле, придя на работу, они не знают куда деваться от безделья. Группу таких стандартизированных деятелей из провинциального центрального бюро технической информации изображает Вампилов в пьесе “Утиная охота”. Их обязанность - пугать нововведениями на разных заводах, обобщать и информировать о них научный мир, хотя и нет во всей округе настоящих заводов. Сидя в кабинетах по два-четыре человека, они обсуждают очередные футбольные матчи “гоняя в шахматы”, посмеиваясь над шефом, требующим обобщения опыта “модернизация поточного метода”. Их рабочий принцип: “спихнуть и делу конец”.

Эти слова принадлежат главному герою пьесы, инженеру Зилову. Автор так представляет его нам: “Зилову около 30 лет, он довольно высок, крепкого сложения; в его походке, жестах, манере говорить много свободы, происходящей от уверенности в своей физической полноценности. В то же время и в походке, и в жестах, и в манере говорить у него сквозят некие небрежность и скука, происхождение которых невозможно определить с первого взгляда. Невозможно потому, что он вообще как бы лишён стержня - когда на новоселье друзья спрашивают Зилова, что он больше всего любит на свете, тот так и не отвечает им. Сослуживец Казаков не без иронии бросает: ”Больше всего на свете Витя любит работу”, чем и вызывает дружный смех. Его начальник, спасая положение, говорит: “Деловой жилки ему не хватает, это верно, но ведь он способный парень, зачем же так шутить?”. В действительности работа его не интересует. Все время уходит на то, чтобы “выпить и закусить”, да поволочиться за девушками любого круга. Как выражается одна из его любовниц, продавщица Вера, он “алик из аликов“. О работе же не может говорить без скуки и насмешки. “У меня срочные дела. Дела, дела. Днями и ночами.

Горим трудовой красотой”, - заявляет он жене по телефону, как раз в тот момент, когда затевал очередной флирт со студенткой. Зину свою красавицу и умницу он не любит; в течении четырех лет никак не соберётся навестить своего больного отца, которого назвал старым дураком. Его любят женщины, он легко увлекается, но ни к одной не испытывает настоящей привязанности. Он вообще легко загорается, но также легко гаснет. Он искренен в каждую данную минуту. Все считают его легкомысленным. Наблюдая за ним, то и дело вспоминаешь Хлестакова, то замечаешь одновременно, что он так же далёк от него, как, скажем, и от трёх чеховских сестёр: его провинциализм, он не твердит даже ради самооправдания: “Вот отсюда! В Москву, в Москву!”

Лишь для успокоения жены он говорит: “Нет, из этой конторы надо бежать. Бежать, бежать…”. Но в том и дело, что бежать он никуда не собирается.

Покидая мужа, Галина говорит ему: “Куда я еду, к кому - тебе всё равно. И не делай вид, что тебя это волнует. Тебе всё безразлично. Всё на свете. У тебя нет сердца, вот в чём дело. Совсем нет сердца…”. Он соглашается с ней, признаётся, что ему “опоршивела такая жизнь”. “Ты права, мне всё безразлично, всё на свете. Что со мною делается, я не знаю”. Он признаётся также, что друзей не имеет, работу не любит.

Остановись на этом автор, мы бы имели любопытный, но однозначный характер. У нас не было бы сомнения, как его оценить. Но не смотря на то, что А. Вампилов избегает сатиры, он создаёт образ неоднозначный. Более того, видя пороки героя, наделяет его ещё одной чертой, неожиданно свидетельствующей о том, что он способен и на нечто большее. Дело в том, что у него есть настоящая привязанность - утиная охота. В сущности, он целый год живёт ожиданием отпуска и утиной охоты. И не потому, что является заядлым охотником. Кажется до сих пор он не убил ни одной ни одной птицы. Утиная охота привлекает его вовсе не азартной стороной. Обещая Галине взять её с собой на охоту, он говорит: “Такое тебе и не снилось, клянусь тебе. Только там я чувствую себя человеком.”. Говоря об охоте, он преображается, становится поэтом: “Ты увидишь - мы поплывём как во сне, не известно куда. А когда подымается солнце? О! Это как в церкви и даже почище, чем в церкви…А ночь? Боже мой. Знаешь какая это тишина? Тебя там нет, ты понимаешь? Нет! Ты еще не родился. И ничего нет. И не было. И не будет?”

Соблазнительно истолковывать привязанность героя к утиной охоте, как бегство из города, бегство от установившейся жизни, тем более что гнёт обывательщины когда-то вырвал из уст классического героя возглас: “Вон из Москвы!”, а пресс провинциализма заставлял православных героинь со стоном твердить: “В Москву! В Москву!”, но это было бы упрощением и не согласовалось бы с тем, что в жизни Зилова нет плодоносного зерна и сам он вряд ли сможет стать другим. Преображение Зилова вряд ли возможно.

В центральном образе пьесы “Утиная охота” - Зилове, образе - типе, запечатлены явления, как бы уже не зависящих от самого Зилова, но явления большей частью опасные и трудно искоренимые. Назвав их “зиловщиной”, Валентин Распутин высказывал предположение: “…может быть, самая большая заслуга Вампилова как драматурга в том и состоит, что он одним из первых её распознал и показал.”

Но “зиловщиной” далеко не исчерпывается сущность характера, созданного драматургом. Сопоставляя отношение самого Вампилова, не считавшего Зилова отрицательным героем, с тем которым он выступает в пьесе, иногда говорят о явном противоречии.

“Драма “Утиной охоты” -считает А. Демидов - принадлежит к наиболее противоречивым и спорным произведениям писателя… Зилова нельзя рассматривать мелким ничтожным человеком.“

Пьесы А. Вампилова - это глубокое и тонкое понимание человеческой психологии, сильные и убедительные характеры, напряженный сюжет, мастерство диалогов - всё это едва ни не в равном стечение отнесено к его произведениям.

6. Жанр поэмы в творчестве А.Твардовского (анализ «Страна Муравия» и «Теркин» – на выбор)

Подлинную славу Александру Твардовскому приносят произведения, созданные в годы Великой Отечественной войны, прежде всего поэма «Василий Теркин», ее герой обретает поистине народную любовь. Ужасы войны, ее жестокость и бессмысленность описаны в поэме «Дом у дороги», в стихотворениях «Две строчки», «Я убит подо Ржевом». С 1950 года Твардовский является редактором журнала «Новый мир» и занимает этот пост почти до самой своей смерти. В 1960-е годы из-под пера поэта выходят такие замечательные поэмы, как «За далью даль», «По праву памяти», а также множество прекрасных лирических стихотворений, наполненных любовью к родной земле, которая не покидала Александра Трифоновича до последних дней своей жизни.

С первых и до последних дней Великой Отечественной войны Твардовский был ее активным участником. Вместе с действующей армией, начав войну на Юго-Западном фронте специальным корреспондентом фронтовой печати, он прошел по ее дорогам от Москвы до Кенигсберга.

Широкую известность принесла поэту написанная в середине 30-х годов «Страна Муравия» (1934-1936) - поэма о судьбе крестьянина-единоличника, о его непростом и нелегком пути в колхоз. Именно вокруг «Страны Муравии» группируется складывающийся и противоречивый художественный мир Твардовского с конца 20-х годов и до начала Отечественной войны.

Стремление автора передать драматичность судьбы героя, сложность его исканий. Здесь и драма прощания с единоличной жизнью, выразившаяся в самом путешествии Никиты Моргунка, в его мечтах о сказочной Муравии, которой не коснулись нынешние перемены, в его воспоминаниях и переживаниях о коне, о молотьбе...

Уходящая корнями в реальную жизнь и события в российской деревне 30-х годов, «Страна Муравия» вместе с тем выдержана в сказочно фольклорном поэтическом ключе. Отсюда и сам центральный образ Никиты Моргунка, в котором отчетливо ощутима близость сказочному герою - носителю лучших качеств народа: трудолюбия, честности, доброты, стремления к правде и свободной жизни. И сам путь его поисков воплощается в духе фольклорных и классических традиций русской поэзии, в первую очередь некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо».

Фольклорное начало находит воплощение во многих образах, мотивах, жанрах, отозвавшихся в поэме, в использовании форм сказки, притчи, песни, частушки - особенно в контрастных сценах кулацкой свадьбы-поминок и колхозной свадьбы. Кстати, эти формы и средства служат и поэтизации колхозной жизни, фигур представителей бывшей крестьянской бедноты - «богатырей» Фроловых и, в частности, председателя колхоза Андрея Фролова с его верой в навязанную сверху утопию - иллюзию, что эта новая, колхозная жизнь - «навечно», «навсегда».

И если в «Стране Муравии» столкнулись две утопии: крестьянская и социалистическая, то для героя и автора неизбежным было прощание с той и другой. Вместе с тем поэма была важна для Твардовского, быть может, прежде всего овладением формой, органически впитанными и реализованными в ней классическими и народно-поэтическими традициями: речевой полифонией, многообразием ритмов, словесно-интонационными находками - вплоть до отдельных строк, которые отзовутся в «Василии Теркине» («Пешим верстам долог счет...»; «И бредет гармонь куда-то...» и др.).

В годы войны Твардовский делал все, что требовалось для фронта, часто выступал в армейской и фронтовой печати: «писал очерки, стихи, фельетоны, лозунги, листовки, песни, статьи, заметки...» (5, 116). Но главный его труд военных лет - это создание выдающейся лирико-эпической поэмы «Василий Теркин» (1941-1945).

Эта, как назвал ее сам поэт, «Книга про бойца» воссоздает достоверную картину фронтовой действительности, раскрывает мысли, чувства, переживания человека на войне. Она выделяется среди других тогдашних поэм особой полнотой и глубиной реалистического изображения народно-освободительной борьбы, бедствий и страданий, подвигов и военного быта.

Василий Теркин фактически олицетворяет весь народ. В нем нашел художественное воплощение русский национальный характер, его существенные черты и качества.

Знакомя с ним читателей уже в первой главе, поэт пишет: «Теркин - кто же он такой? / Скажем откровенно: / Просто парень сам собой / Он обыкновенный». И, подчеркнув эту, в отличие от фельетонного персонажа, обычность своего, по сути нового Теркина, он продолжает: «Красотою наделен / Не был он отменной. / Не высок, не то чтоб мал, / Но герой - героем».

Народная мудрость и оптимизм, стойкость, выносливость, терпение и самоотверженность, житейская смекалка, умение и мастеровитость русского человека - труженика и воина, наконец, неиссякаемый юмор, за которым всегда проступает нечто более глубокое и серьезное, - все это сплавляется в живой и целостный человеческий характер. В его изображении естественно сочетаются классические и фольклорные, народно-поэтические традиции.

В «Книге про бойца» война изображена, как она есть - в буднях и героике, переплетении обыденного, подчас даже комического (см., например, главы «На привале», «В бане») с возвышенным и трагедийным. Прежде всего поэма сильна правдой о войне как суровом и трагическом - на пределе возможностей - испытании жизненных сил народа, страны, каждого человека.

Об этом свидетельствуют не только программные слова о «правде сущей... как бы ни была горька» из вступительной главки, но и буквально каждая страница книги, горестное и трагическое содержание многих ее глав («Переправа», «Бой в болоте», «Смерть и воин», «Про солдата-сироту») и, конечно же, проходящие рефреном ставшие крылатыми ее строки: «Бой идет святой и правый, / Смертный бой не ради славы, / Ради жизни на земле».

Являясь воплощением русского национального характера, Василий Теркин неотделим от народа - солдатской массы и ряда эпизодических персонажей (дед-солдат и бабка, танкисты в бою и на марше, девчонка-медсестра в госпитале, солдатская мать, возвращающаяся из вражеского плена, и др.), он неотделим и от матери-родины. И вся «Книга про бойца» - это поэтическое утверждение народного единства.

Наряду с образами Теркина и народа важное место в общей структуре произведения занимает образ автора-повествователя, или, точнее, лирического героя, особенно ощутимый в главах «О себе», «О войне», «О любви», в четырех главках «От автора». Так, в главе «О себе» поэт прямо заявляет, обращаясь к читателю:

И скажу тебе: не скрою, -

В этой книге, там ли, сям,

То, что молвить бы герою,

Говорю я лично сам.

Я за все кругом в ответе,

И заметь, коль не заметил,

Что и Теркин, мой герой,

За меня гласит порой.

Вместе с тем своеобразие сюжетно-композиционного построения книги определяется самой военной действительностью. «На войне сюжета нету», - заметил автор в одной из глав. И в поэме как целом, действительно, нет таких традиционных компонентов, как завязка, кульминация, развязка. Но внутри глав с повествовательной основой, как правило, есть свой сюжет, между этими главами возникают отдельные сюжетные связки, скрепы. Наконец, общее развитие событий, раскрытие характера героя, при всей самостоятельности отдельных глав, четко определяется самим ходом войны, закономерной сменой ее этапов: от горьких дней отступления и тяжелейших оборонительных боев - к выстраданной и завоеванной победе. Это, кстати, отразилось и в сохранившихся в окончательной редакции свидетельствах первоначального деления поэмы на три части, обозначаемые и отграничиваемые друг от друга каждый раз лирическими главками «От автора».

Книга Твардовского, при всей ее кажущейся простоте и традиционности, отличается редкостным богатством языка и стиля, поэтики и стиха. Она отмечена необычайной широтой и свободой использования средств устно-разговорной, литературной и народно-поэтической речи. В ней естественно употребляются пословицы и поговорки («Я от скуки на все руки»; «Делу время - час забаве»; «По которой речке плыть, - / Той и славушку творить...»), народные песни (о шинели, о реченьке). Твардовский в совершенстве владеет искусством говорить просто, но поэтично. Он сам создает речения, вошедшие в жизнь на правах поговорок («Не гляди, что на груди, / А гляди, что впереди»; «У войны короткий путь, / У любви - далекий»; «,Пушки к бою едут задом» и др.).

Поэма Твардовского - это героическая эпопея, с отвечающей эпическому жанру объективностью, но пронизанная живым авторским чувством, своеобразная во всех отношениях.

Следует еще сказать о связи между поэмами Твардовского, о том, что превращает их в живую и целостную, динамическую художественную систему. Так, ряд тем и мотивов «Василия Теркина» становятся «сквозными», отзываются в последующих произведениях: например, сама тема войны, жизни и смерти по-своему звучит в «Доме у дороги», «За далью - даль», «Теркине на том свете». То же относится к теме семьи, родной Смоленщины, образу «друга детства» и военных лет, мотивам «памяти». Все это, являясь компонентами поэтического мира художника, свидетельствует о его единстве и цельности.

В эпоху всяческой ломки и эксперимента Твардовский неизменно утверждал естественность и органичность поэтического творчества, следующего заветам предшественников, опыту духовной культуры народа и человечества, питаемого вечным обновлением, новизной окружающего мира. Конечным результатом этой верности самому себе явилась целостность и динамичность художественного мира поэта как единой и постоянно меняющейся, движущейся системы, в которой нашел воплощение синтез классических и фольклорных традиций.

7. «Деревенская проза». Анализ одного произведения по выбору. (Солженицын "Матренин двор")

К изучению рассказа А. Солженицына «Матренин двор» Знакомство с Солженицыным-писателем надо начинать с его рассказов, где в предельно сжатой форме, с потрясающей художественной силой автор размышляет над вечными вопросами.

В нашем литературоведении принято было вести «деревенскую» линию от первых произведений В. Овечкина, Ф. Абрамова, В. Тендрякова. Тем неожиданнее показалась мысль В. Астафьева, знающего эту тему как никто другой, «изнутри», о том, что наша «деревенская проза» вышла из «Матрениного двора». Несколько позже эта мысль получила развитие и в литературной критике. «То, что Солженицын принес в литературу,— не узкая правда, не правда сообщения....Солженицын не просто сказал правду, он создал язык, в котором нуждалось время — и произошла переориентация всей литературы, воспользовавшейся этим языком».

В чем же новаторство языка Солженицына — языка в широком понимании этого слова, как совокупности художественных средств для изображения действительности и выражения авторских мыслей?

В. Астафьев назвал «Матренин двор» «вершиной русской новеллистики». Сам Солженицын однажды заметил, что к жанру рассказа он обращался нечасто, «для художественного удовольствия»: «В малой форме можно очень много поместить, и это для художника большое наслаждение — работать над малой формой. Потому что в маленькой форме можно оттачивать грани с большим наслаждением для себя». В рассказе «Матренин двор» все грани отточены с блеском, и встреча с рассказом становится, в свою очередь, большим наслаждением.

В основе рассказа обычно — случай, раскрывающий характер главного героя. По этому традиционном принципу строит свой рассказ и Солженицын. Через трагическое событие — гибель Матрены — автор приходит к глубокому пониманию ее личности. Лишь после смерти «выплыл передо мною образ Матрены, какой я не понимал ее, даже живя с нею бок о бок».

Лишь одна портретная деталь постоянно подчеркивается автором — «лучезарная», «добрая», «извиняющаяся» улыбка Матрены. Уже в самой тональности фразы, подборе «красок» чувствуется авторское отношение к Матрене: «От красного морозного солнца чуть розовым залилось замороженное окошко сеней, теперь укороченных,— и грел этот отсвет лицо Матрены». И далее — уже прямая авторская характеристика: «У тех людей всегда лица хороши, кто в ладах с совестью своей» Запоминается плавная, певучая, исконно русская речь Матрены, начинающаяся «каким-то низким теплым мурчанием, как у бабушек в сказках». Весь окружающий мир Матрены в ее темноватой избе с большой русской печью — это как бы продолжение ее самой, частичка ее жизни. Все здесь органично и естественно: и шуршащие за перегородкой тараканы, шорох которых напоминал «далекий шум океана», и колченогая, подобранная из жалости Матреной кошка, и мыши, которые в трагическую ночь гибели Матрены так метались за обоями, как. будто сама Матрена невидимо металась и прощалась тут, с избой своей».

Обращают на себя внимание художественные детали, важные для понимания главной героини. При внимательном чтении открывается их немало. Одна из них, неоднократно обыгрываемая рассказчиком,— любимые Матренины фикусы, что «заполонили одиночество хозяйки безмолвной, но живой толпой». Те самые фикусы, что спасала однажды Матрена при пожаре, не думая о скудном нажитом добре. «Испуганной толпой» замерли фикусы в ту страшную ночь, а потом навсегда были вынесены из избы... О многом может поведать одна лишь художественная деталь.

Историю «копотной житенки» Матрены автор-рассказчик разворачивает не сразу. По крупицам, обращаясь к разбросанным по всему рассказу авторским отступлениям и комментариям, к скупым признаниям самой Матрены, собирают ученики полный рассказ о нелегком жизненном пути героини. Много горя и несправедливости пришлось ей хлебнуть на своем веку: разбитая любовь, смерть шестерых детей, потеря мужа на войне, адский, не всякому мужику посильный труд в деревне, тяжелая немочь-болезнь, горькая обида на колхоз, который выжал из нее все силы, а затем списал за ненадобностью, оставив без пенсии и поддержки. В судьбе одной Матрены сконцентрирована трагедия деревенской русской женщины — наиболее выразительная, вопиющая.

Но — удивительное дело! — не обозлилась на этот мир Матрена, сохранила доброе расположение духа, чувство радости и жалости к другим, по-прежнему лучезарная улыбка просветляет ее лицо. Обращает на себя внимание одна из главных авторских оценок — «у нее было верное средство вернуть себе доброе расположение духа— работа». За четверть века в колхозе наломала спину себе она изрядно: копала, сажала, таскала огромные мешки и бревна, была из тех, кто, по Некрасову, «коня на ходу остановит». И все это «не за деньги — за палочки. За палочки трудодней в замусоленной книжке учетчика». Тем не менее пенсии ей не полагалось, потому что, как пишет с горькой иронией Солженицын, работала она не на заводе — в колхозе... И на старости лет не знала Матрена отдыха: то хваталась за лопату, то уходила с мешками на болото накосить травы для своей грязно-белой козы, то отправлялась с другими бабами воровать тайком от колхоза торф для зимней растопки. Сам председатель колхоза, недавно присланный из города, тоже запасся. «А зимы не ожидалось»,— на той же ироничной ноте заканчивает писатель.

«Сердилась Матрена на кого-то невидимого», но зла на колхоз не держала. Более того — по первому же указу шла помогать колхозу, не получая, как и прежде, ничего за работу. Да и любой дальней родственнице или соседке не отказывала в помощи, «без тени зависти» рассказывая потом постояльцу о богатом соседском урожае картошки. Никогда не была ей работа в тягость, «ни труда, ни добра своего не жалела Матрена никогда». И бессовестно пользовались все окружающие Матрениным бескорыстием. Какой предстает Матрена в системе других образов рассказа, каково отношение к ней окружающих. Сестры, золовка, приемная дочь Кира, единственная в деревне подруга, Фаддей — вот те, кто был наиболее близок Матрене, кто должен был понять и по достоинству оценить этого человека. И что же? Жила она бедно, убого, одиноко — «потерянная старуха», измотанная трудом и болезнью. Родные почти не появлялись в ее доме, опасаясь, по-видимому, что Матрена будет просить у них помощи. Все хором осуждали

Матрену, что смешная она и глупая, на других бесплатно работающая, вечно в мужичьи дела лезущая (ведь и под поезд попала, потому что хотела подсобить мужикам, протащить с ними сани через переезд). Правда, после смерти Матрены тут же слетелись сестры, «захватили избу, козу и печь, заперли сундук ее на замок, из подкладки пальто выпотрошили двести похоронных рублей». Да и полувековая подруга -«единственная, кто искренне любил Матрену в этой деревне»,— в слезах прибежавшая с трагическим известием, тем не менее, уходя, не забыла забрать с собой вязаную кофточку Матрены, чтоб сестрам она не досталась. Золовка, признававшая за Матреной простоту и сердечность, говорила об этом «с презрительным сожалением». Нещадно пользовались вес Матрениной добротой и простодушием —и дружно осуждали ее за это. К горькому выводу приходишь в своих размышлениях. Неуютно и холодно Матрене в родном государстве. Она одинока внутри большого общества и. что самое страшное,— внутри малого — своей деревни, родных, друзей. Значит, неладно то общество, система которого подавляет лучших.

Матрена близка герою другого рассказа Солженицына — «Один день Ивана Денисовича». Оба они — личности соборные, то есть несущие в себе народные начала, подсознательно чувствующие личностную ответственность перед народом. «Знают они о том или даже не подозревают, осознанно они поступают или подсознательно, но они отвечают на вызов нечеловеческой системы власти. Система поставила их за чертой милосердия, обрекла на уничтожение. Уже не конкретно Ивана Денисовича лишь или одну Матрену, а весь народ... они готовы идти претерпевать неимоверно многое, в том числе и личные унижения — не унижаясь душой при этом».

Таким образом, мерой всех вещей у Солженицына выступает все-таки не социальное, а духовное. «Не результат важен... а дух! Не что сделано — а как. Не что достигнуто — а какой ценой»,— не устает повторять он, и это ставит писателя в оппозицию не столько к той или иной политической системе, сколько к ложным нравственным основаниям общества». Вот об этом — о ложных нравственных основаниях общества — бьет он тревогу и в рассказе "Матрен и н двор». — Что можно сказать о жизненных устоях деревни, об отношениях между ее жителями? Анализируя образ Матрены, я частично уже получил ответ на этот вопрос. Да, далеко не радостное впечатление оставляет нарисованная автором картина.

Судьба забросила героя-рассказчика на станцию со странным для русских мест названием Торфопродукт. Уже в самом названии произошло дикое нарушение, искажение исконных русских традиций. Здесь «стояли прежде и перестояли революцию дремучие, непрохожие леса». Но потом их вырубили, свели под корень, на чем председатель соседнего колхоза свой колхоз возвысил, a себе получил Героя Социалистического Труда.

Из отдельных деталей, складывается целостный облик русской деревни. Постепенно произошла тут подмена интересов живого, конкретного человека интересами государственными, казенными. Уже не пекли хлеба, не торговали ничем съестным — стол стал скуден и беден. Колхозники «до самых белых мух все в колхоз, все в колхоз», а сено для своих коров приходилось набирать уже из-под снега. Новый председатель начал с того, что обрезал всем

инвалидам огороды, и огромные площади земли пустовали за заборами. Долгие годы жила Матрена без рубля, а когда надоумили ее добиваться пенсии, она уже и не рада была: гоняли ее с бумагами по канцеляриям несколько месяцев — «то за точкой, то за запятой». А более опытные в жизни соседки подвели итог се пенсионным мытарствам: «Государство — оно минутное. Сегодня, вишь, дало, а завтра отымет».

Все это привело к тому, что произошло искажение, смещение самого главного в жизни — нравственных устоев и понятий. Как получилось, горько размышляет автор, «что добром нашим, народным или моим, странно называет язык имущество наше. И его-то терять считается перед людьми постыдно и глупо». Жадность, зависть друг к другу и озлобленность движут людьми. Когда разбирали Матренину горницу, «все работали, как безумные, в том ожесточении, какое бывает у людей, когда пахнет большими деньгами или ждут большого угощения. Кричали друг на друга, спорили».

«И шли года, как плыла вода...» Вот и не стало Матрены. «Убит родной человек»,— не скрывает своего горя герой-рассказчик. Скрытая авторская оценка сменяется прямой авторской характеристикой героини. Обращает на себя внимание то, что значительное место в рассказе писатель отводит сцене похорон Матрены. И это не случайно. В доме Матрены в последний раз собрались все родные и знакомые, в чьем окружении прожила она свою жизнь. И оказалось, что уходит Матрена из жизни, так никем и не понятая, никем по-человечески не оплаканная. Даже из народных обрядов прощания с человеком ушло настоящее чувство, человеческое начало. Плач превратился в своего рода политику, обрядные нормы неприятно поражают своей «холодно-продуманной» упорядоченностью. На поминальном ужине много пили, громко говорили, «совсем уже не о Матрене». По обычаю пропели «Вечную память», но «голоса были хриплы, розны, лица пьяны, и никто в эту вечную память уже не вкладывал чувства».

Конечно, самая страшная фигура в рассказе — Фаддей, этот «ненасытный старик», потерявший элементарную человеческую жалость, обуреваемый единственной жаждой наживы. Даже на горницу «легло проклятие с тех пор, как руки Фаддея ухватились ее ломать».

Правда, Фаддей в юности был совершенно другой — не случайно же его любила Матрена. И в том, что к старости он изменился неузнаваемо, есть некая доля вины и самой Матрены. И она это чувствовала, многое ему прощала. Ведь не дождалась она Фаддея с фронта, похоронила в мыслях прежде времени — и обозлился Фаддей на весь мир, сгоняя всю свою обиду и злость на жене, найденной им второй Матрене. А дальше — больше... На похоронах Матрены и сына он был мрачен одной тяжкой думой — спасти горницу от огня и от Матрениных сестер.

«Перебрав тальновских,— пишет автор,— я понял, что Фаддей был в деревне такой не один».

А вот Матрена — такая — была совершенно одна.

И возникает вопрос:

— Есть ли в гибели Матрены некая закономерность, или это стечение случайных обстоятельств, достоверное воспроизведение автором реального факта? (Известно, что у Матрены Солженицына был прототип — Матрена Васильевна Захарова, жизнь и смерть которой легли в основу рассказа.)

Смерть Матрены неизбежна и закономерна.«Говорят, смерть всегда выбирает лучших. И если не придерживаться точного реального факта, то в этом виден какой-то символ: уходит из жизни именно Матрена-праведница. Такие всегда виноваты, такие всегда расплачиваются даже и не за свои грехи». «Разорвалась тоненькая ниточка, еще соединявшая Матрену с другими жителями деревни. Умерла Матрена, а вместе с нею ее Бог, которому она никогда не молилась, но который жил у нес в душе и, наверное, помогал ей в жизни».

Да, смерть героини — это некий рубеж, это обрыв еще державшихся при Матрене нравственных связей. Возможно, это начало распада, гибели нравственных устоев, которые крепила своей жизнью Матрена. В связи с этим выводом следует признать, что взгляд Солженицына на деревню тех лет (рассказ написан в 1959 году) отличается суровой и жестокой

правдой. Если учесть, что 50—60-е годы «деревенская проза» в целом еще видела в деревне хранительницу духовных и нравственных ценностей народной жизни, то отличие солженицынской позиции очевидно.

«Матренин двор» - в этом названии глубокий смысл. Если оттолкнуться от широких понятий «колхозный двор», «крестьянский двор», то в этом же ряду будет и «Матренин двор» как символ особого устройства жизни, особого мира. Матрена, единственная в Деревне, живет в своем мире: она устраивает свою жизнь трудом, честностью, добротой и терпением, сохранив свою душу и внутреннюю свободу. По-народному мудрая, рассудительная, умеющая ценить добро и красоту, улыбчивая и общительная по нраву, Матрена сумела противостоять злу и насилию, сохранив свой «двор».

Так логически выстраивается ассоциативная цепочка: Матренин двор — Матренин мир — особый мир праведника. Мир духовности, добра, милосердия, о котором писали еще Ф. М. Достоевский и Л, Н. Толстой. Но гибнет Матрена — и рушится этот мир: растаскивают по бревнышку ее дом с жадностью делят ее скромные пожитки. И некому защитить Матренин двор, никто даже не задумывается, что с уходом Матрены уходит из жизни что-то очень ценное и важное, не поддающееся дележу и примитивной житейской оценке. «Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша». Да, горек финал рассказа. Означает ли это, что автор не оставляет никакой надежды? Какова вооще позиция автора, если брать шире, в контексте всего его творчества?

Так в процессе анализа выходим к самому главному вопросу — образу автора в рассказе, его позиции в решении поставленных им вопросов. Рассказ во многом автобиографичен. После освобождения из лагеря Солженицын едет в среднюю Pоссию работать учителем, где и встречается с Матреной. Судьба его нелегка. Об этом свидетельствуют художественные детали (например, упоминание о том, что «ел я дважды в сутки, как на фронте», о лагерной телогрейке, о неприятных воспоминаниях, «когда ночью приходят к тебе громко и в шинелях», и др.). Я уже отмечал, что автор по-разному выражает свое отношение к Матрене и происходящим событиям: здесь и Укрытая авторская характеристика, проявляющаяся в подборе художественных деталей, в тональности и «красках» повествования, в системе образов; в то же время писатель нередко прибегает к прямым оценкам и комментариям. Все это придает рассказу особую доверительность и художественную проникновенность. Автор признает, что и он, породнившийся с Матреной, никаких корыстных интересов не преследующий, тем не менее так до конца ее и не понял, И лишь смерть раскрыла перед ним величественный и трагический образ Матрены. И рассказ — это своего рода авторское покаяние, горькое раскаяние за нравственную слепоту всех окружающих, включая и его самого. Он преклоняет голову перед человеком бескорыстной души, но абсолютно безответным, беззащитным, придавленным всей господствующей системой.

Солженицын находит предельно точное слово — «беспритульная» Мйгрена. И в такой позиции я сумел увидеть близость великой идее смирения, идущей опять же от Достоевского и Толстого.

'Гак ли это? Сторонники этой точки зрения обращают внимание на сравнение Матрены с праведницей. В прошлом веке это понятие было в чести, так называли человека, поведение которого соответствовало религиозным заповедям. Но, к глубокому сожалению, в наше время это слове попало в число устаревших. Больше того, оно приобрело явно иронический оттенок. Читаем «Словарь русского языка» С. И. Ожегова (1987 г.): «Праведник — человек, ни в чем не погрешающий против правил нравственности» (точная характеристика Матрены!). И все бы нормально, если бы рядом с этим определением не стояла в словаре помета — «ирон.». Действительно, отношение окружающих к Матрене вполне соответствует такому толкованию. Да я вынужден признать, что если и встречаются еще такие люди в жизни (а это, по их убеждению, случается крайне редко), то, как правило, они вызывают у окружающих непонимание, насмешку, а порой и раздражение. Вспомним еще раз, что Солженицын становится «в оппозицию не столько к той или иной политической системе, сколько к ложным нравственным основаниям общества». Он стремится вернуть вечным нравственным понятиям их глубинное, исконное значение.