Беспокойство

Но не об этом главная забота и главная боль. Она о тех сотнях, а, может быть, за многие годы и тысячах молодых в основном людей, которые, как им кажется, случайно илв из любопытства впервые переступают порог храма. В их глазах, лицах, во всем их облике столько того самого под­линного человеческого чувства, которое Священное Писание называет страхом Божиим. Такая в них видится надежда на то, что вот здесь наверняка есть что-то такое, чего нет боль­ше нигде, что-то такое, что сделает понятным самое главное, сокровенное и глубокое в их жизни, ответит на те вопросы,. которые еще и не заданы, даже еще не сформулированы & их сознании, но уже тревожат, уже не дают жить просто и бездумно.

И' какой ответ они получают в наших храмах? Замеча­тельные напевы, живой огонь свечей, особая атмосфера, кото­рую не может не уловить чуткое сердце. Но одновременно с этим — почти полная непонятность происходящего, начиная с богослужебного языка и многочисленных икон и кончая действиями священнослужителей, то выходящих в середину храма; то вновь скрывающихся за красивыми резными две­рями с нарисованными на них изображениями. А тут еще ка­кая-нибудь бабушка обрушивается с бранью: что-то не так сделал. А что?

Помню, как я сам более 35 лет назад в первый раз в жизни побывал в церкви. С чего началось, уж не помню, помню только, что мы с моим приятелем, таким же 17-лет­ним парнишкой, решили, что пора кончать с нашей необразо­ванностью и посетить сначала церковь, потом баптистский дом, потом, уж не помню, то ли мечеть, то ли синагогу. Во избежание недоразумений признаюсь, что к баптистам я за­шел лишь через 20 лет, а в мечети и в синагоге так до сих пор и не был. Но в церковь мы пошли в тот же вечер. Это была церковочка неподалеку от его дома в Брюсовском пере­улке, что напротив Консерватории.

Потоптавшись вокруг и приметив открытые боковые двери, мы вошли, в храм. Как я сейчас понимаю, шла все­нощная. Тогда я, разумеется, этого слова не знал. Помню, близко от нас был хор — несколько совсем еще не старых мужчин и женщин интеллигентного вида. Помню ощущение торжественности и серьезности и одновременно чего-то се­мейного, как будто все собравшиеся хорошо друг с другом знакомы и все вместе заняты каким-то весьма важным, но совершенно непонятным делом (в действительности — просто» молились). Мы стояли как вкопанные в нескольких шагах от двери, в которую вошли. Вдруг рядом с нами раздался злоб­ный шепот: «Ишь, пришли, соглядатаи! Нашли время!» Сму­щенные и расстроенные, мы тут же тихонько вышли.

Второй раз я вошел в церковь спустя два года, вняв прось­бам матери моего друга, замечательной женщины, ставшей в том же году моей крестной.