Свобода — различающий фактор

Довольно любопытно то обстоятельство, что научные сви­детельства значимости этого ощущения свободы существуют. В частности в упомянутом выше исследовании Кратчфилда (Crutchfield, 1955) было показано, что при особых, крайних обстоятельствах почти каждый испытуемый в какой-то сте­пени подчинялся групповому давлению. И, тем не менее, от­мечались четкие индивидуальные различия, определенным образом коррелировавшие с личностными характеристика­ми. Например, у индивидов, склонных подчиняться, согла­шаться, проявлять конформизм (то есть у тех, кого можно было контролировать), обнаруживалась общая неспособ­ность эффективно противостоять стрессу, тогда как у нон­конформистов отсутствовала склонность паниковать под дав­лением конфликтных сил. Конформисты были склонны так­же к отчетливому переживанию личностной неполноценнос­ти и неадекватности, а те, кто не поддавался давлению, ощу­щали себя компетентными и личностно адекватными. Они более самостоятельно и независимо мыслили. Они также лучше оценивали установки других людей.

Но важнее всего, с нашей точки зрения, следующее: у людей, поддававшихся давлению группы, отсутствовала от­крытость и свобода в эмоциональных процессах. Они были эмоционально ограничены, лишены спонтанности, склонны подавлять свои собственные импульсы. Нонконформисты, делавшие собственные выборы, были, напротив, гораздо бо­лее открыты, свободны и спонтанны. Они были экспрессив­ны и естественны, свободны от притворства и искусственнос­ти. Если конформист обнаруживал недостаток в осознании и понимании своих мотивов и поведения, то независимый че­ловек демонстрировал хорошее самопонимание.

Каков смысл этого аспекта исследования Кратчфилда? По-видимому, это означает, что человек, свободный внутри себя, открытый своему опыту, имеющий чувство собственной свободы и ответственного выбора, вероятно, не поддастся столь сильному контролю со стороны своего окружения, как человек, лишенный этих качеств.

426 Часть IV. Философско-аксиологические эссе

Глава 15. Свобода и приверженность

Другой пример — исследование в области, с которой я был в свое время тесно связан. Это исследование оказывало на меня существенное влияние и в последующие годы. Мно­го лет тому назад студент, выполнявший дипломную работу под моим руководством, решил исследовать факторы, кото­рые могли бы предсказать поведение подростков-правонару­шителей. В отношении каждого подростка-правонарушите­ля он провел тщательное объективное оценивание психоло­гического окружения в семье и за ее пределами, опыта обу­чения и социального взаимодействия, общекультурных вли­яний, истории болезни и наследственности. Эти внешние факторы были расположены по степени их влияния на нор­мальное развитие, от явно деструктивных для благополучия ребенка и препятствующих здоровому развитию до предель­но ему способствующих. И уже затем (в результате запозда­лых размышлений) мы провели ранжирование степени само­понимания, поскольку почувствовали: эта особенность хоть и не относится к числу первостепенных детерминирующих факторов, но может играть некоторую роль в предсказании будущего поведения. По существу это было ранжирование того, в какой степени индивид открыт и реалистичен в отно­шении себя и своей ситуации, насколько он эмоционально принимает факты, касающиеся как его самого, так и его ок­ружения.

Эти данные о 75 правонарушителях были сопоставлены с оценками их поведения и адаптированности спустя два-три года после исходного обследования. Ожидалось, что оценки семейной среды и опыта социального взаимодей­ствия со сверстниками будут наилучшими предсказателями последующего поведения. Но, к нашему изумлению, степень самопонимания гораздо лучше коррелировалась с последу­ющим поведением, чем качество социального опыта и семей­ная среда (0.55 и 0.36 соответственно). Мы были просто не готовы поверить этим результатам и положили материалы исследования на полку до того времени, пока оно не будет проведено повторно. Позднее это исследование было про­ведено еще раз на новой группе из 76 испытуемых; и все существенные результаты подтвердились, хотя оказались не

столь впечатляющими. Более того, результаты обнаружили устойчивость даже при более детальном анализе. Для пра­вонарушителей, вышедших из наиболее неблагополучных семей и впоследствии оставшихся в этих семьях, по-прежне­му было верно, что их будущее поведение наилучшим обра­зом предсказывается не неблагоприятным научением, кото­рое они получали в своем домашнем окружении, а степенью реалистичности понимания ими самих себя и своего окру­жения (Rogers, Kelt, McNeil, 1948).

Важность результатов этого исследования я осознавал очень медленно. Лишь со временем я начал понимать всю значимость внутренней автономии. Индивид, ясно видящий себя и свою ситуацию, свободно принимающий ответствен­ность за нее и за себя, очень отличается от человека, кото­рый просто-напросто находится в тисках внешних обстоя­тельств. Это различие отчетливо проявляется во многих су­щественных аспектах поведения.

Возникновение приверженности

До сих пор я говорил в основном о свободе. А как же приверженность? Отсутствие у человека цели, смысла, при­верженности — это, конечно, болезнь нашего века. Что я могу сказать в отношении всего этого?

Для меня ясно, что в психотерапии и в других ситуаци­ях обучения, как свидетельствуют приведенные мной при­меры, приверженность цели и смыслу жизни является од­ним из значимых элементов любого изменения. Изменение становится возможным только в тех случаях, когда человек решает: «Я — кто-то; я чего-то стою; я привержен идее быть самим собой».

На очень интересном симпозиуме, проходившем в уни­верситете Райс, д-р Зигмунд Кох бегло очертил контуры ре­волюционного поворота, происходящего в науке, литерату­ре и искусстве: чувство приверженности вновь начинает ак­центироваться после длительного периода невнимания к этому вопросу. То, что Кох имел в виду под вновь возника­ющим в культуре чувством приверженности, может быть

428 Часть IV, Философско-аксиологические эссе

Глава 15. Свобода и приверженность

отчасти проиллюстрировано идеями д-ра Майкла Полани (философа науки, в прошлом физика) о том, что в своей ос­нове представляет собой наука. В книге «Личное знание» Полани ясно показывает, что даже научное знание — это личное знание, приверженное знание. Мы не можем тешить себя удобной иллюзией, что научное знание безлично и «бе­зотносительно» (отвлеченно) и не имеет ничего общего с индивидом, добывшим его. Напротив, каждый аспект на­уки пронизан личной приверженностью ученых, и Полани очень убедительно доказывает, что стремление отделить науку от человека полностью нереалистично. Я полагаю, что передаю его взгляды точно: по его мнению, логический позитивизм и вся современная структура науки не может спасти нас от того факта, что всякое наше знание неопреде­ленно и рискованно, что оно усваивается и понимается толь­ко благодаря глубокой личной приверженности упорядо­ченному исследованию.

Возможно, эта краткая цитата передаст специфику его мышления. Говоря о великих ученых, он пишет:

Таким образом, мы видим, что и Кеплер, и Эйнштейн подхо­дили к природе с интеллектуальной страстной увлеченностью и с убеждениями, встроенными в эту увлеченность, ставшую причиной и их триумфов, и их сшибок. Увлеченность и убеж­дения принадлежали им лично, хотя сами они были уверены в том, что открывают универсальное знание. Я убежден, что они имели право следовать своим импульсам, даже если рис­ковали быть сбитыми ими с толку. И опять же, то, что я при­нимаю из их трудов сегодня, я принимаю лично, руководству­ясь своими увлеченностью и убеждениями, полагая в свою очередь, что мои импульсы имеют всеобщее значение, даже несмотря на их возможную ошибочность (Polanyi, 1958).

Итак, мы видим, что современный философ науки убеж­ден: глубокая личная приверженность — это то единствен­ное, на чем только и может уверенно покоиться наука. Это очень далеко от логического позитивизма сорокалетней дав­ности, помещавшего знание в безличное пространство.

Позвольте мне несколько подробнее сказать о том, что я имею в виду под приверженностью в психологическом смыс-

ле. Я полагаю, что этому слову легко придать слишком по­верхностное значение, сводящееся к тому, что просто в силу сознательного выбора индивид привержен тому или иному направлению действий. Я думаю, что смысл приверженнос­ти гораздо глубже. Приверженность — это тотальная направ­ленность целостного живого существа — не только его со­знания и разума, но и всего организма.

По моему мнению, приверженность есть нечто, что чело­век открывает внутри себя. Это его доверие к собственной тотальной, а не только умственной реакции. Привержен­ность имеет много общего с творчеством. Свидетельства Эйн­штейна о том, как он продвигался к своей формулировке те­ории относительности без какого-либо ясного понимания цели, — превосходный пример того, что я имею в виду под чувством приверженности, основанным на совокупной реак­ции организма. Вертгеймер цитирует Эйнштейна, сказавше­го как-то:

На протяжении всех этих лет было чувство направленнос­ти, продвижения к чему-то конкретному. Конечно, очень трудно выразить это чувство в словах, но оно определенно было и явственно отличалось от последующих размышлений о рациональной форме решения проблемы (Wertheimer, 1945. Р. 183—184).

Таким образом, приверженность — это больше чем реше­ние. Это поиск индивидом путей, открывающихся в нем са­мом. Как сказал Кьеркегор: «Истина существует только в процессе становления, в процессе присвоения» {Kierkegaard, 1941. Р. 72). Именно это индивидуальное создание времен­ной личной истины посредством действия составляет сущ­ность приверженности.

Приверженность такого рода приносит наибольший ус­пех, когда человек действует как интегрированный, целост­ный, единый индивид. Чем больше люди функционируют таким целостным способом, тем больше их уверенность в тех направлениях, которые они неосознанно выбирают. Они чув­ствуют доверие к своему опытному процессу, который (даже если тебе везет) осознается только частично и мимолетно.

430 Часть IV. Философско-аксиологические эссе

Глава 15. Свобода и приверженность

Думая о приверженности таким образом, мы понимаем, что она представляет собой определенное достижение. Это разновидность преднамеренной и осмысленной направлен­ности, обретаемой индивидами только постепенно, по мере того, как они начинают жить в более близких отношениях со своим собственным опытным процессом, то есть в таких отношениях, когда их бессознательные тенденции уважают­ся в не меньшей степени, чем осознанные выборы. Это та раз­новидность приверженности, к которой, по моему убежде­нию, люди могут продвигаться. Это важный аспект полно­ценной жизнедеятельности.

Непримиримое противоречие

Я полагаю, читатель ясно понимает, что я представил две резко различающиеся и непримиримо противоречивые точки зрения. С одной стороны, современная психологическая на­ука (как и многие другие силы в современной жизни) придер­живается мнения, что человек несвободен, подконтролен, что такие слова, как цель, выбор, приверженность, не имеют зна­чимого смысла, что индивид — это не что иное, как объект, который можно все более полно понимать и все более полно контролировать. На пути осуществления данной перспек­тивы сделаны и продолжают делаться огромные успехи. Всякое сомнение в этой позиции представляется настоящей ересью.

Тем не менее, как отметил Полани в другой своей рабо­те, догмы науки могут быть ошибочны: «Во времена, ког­да любую идею можно было заставить замолчать, пока­зав, что она выступает против религии, теология была ве­личайшим общим источником ошибок. Сегодня, когда любая человеческая мысль может быть дискредитирова­на, если ее заклеймить как ненаучную, власть, ранее осу­ществлявшаяся теологией, перешла к науке; в результате наука в свою очередь стала величайшим общим источни­ком заблуждения» (Polanyi, 1957).

Таким образом, я имею смелость сказать, что против ви­дения индивида как несвободного, как объекта, есть аргу-

менты из области психотерапии и школьного образования, из области субъективных свидетельств и объективных иссле­дований. Это аргументы, состоящие в том, что: свобода и от­ветственность имеют решающее значение; никто не может жить полноценной жизнью без такого рода личной свободы и ответственности; самопонимание и ответственный выбор — качества, по которым поведение индивидов отчетливо и из­меряемо различается. В этом контексте приверженность име­ет смысл. Приверженность — это возникновение и измене­ние целостной направленности индивида, основанной на до­верительном отношении человека ко всем тенденциями в его жизни — осознанным и неосознанным. До тех пор пока мы (и отдельные индивиды, и общество в целом) не научимся конструктивно использовать эту способность к свободе и при­верженности, люди будут жить в коллизии с судьбой.

Каков же выход из описанного мной противоречия? Сам я склонен думать о нем, как о глубоком и неизбывном пара­доксе. Подобные парадоксы зачастую обескураживают, но вместе с тем могут быть очень плодотворными. В физике су­ществует парадокс: свет есть форма волнового движения и одновременно он существует в виде квантов, то есть налицо неразрешимое противоречие между волновой и корпускуляр­ной теориями света. И, тем не менее, на основе этого пара­докса физика добилась значительных успехов.

Философ Фридман убежден, что во многом аналогичная точка зрения необходима тогда, когда мы сталкиваемся с философским вопросом о смысле. Он пишет: «Если смысл вообще может быть найден, то сегодня он может быть обна­ружен только благодаря установке человека, проявляющего волю жить с абсурдом, остающегося открытым тайне, кото­рую он не надеется когда-либо прижать к стене» {Friedman, 1963. Р. 468). Я разделяю это убеждение: мы должны быть открыты жизни с тайной, с абсурдом. Позвольте мне сформу­лировать в форме противоречия тему моего обсуждения в це­лом. Часть современной жизни состоит в том, чтобы иметь дело со следующим парадоксом: если смотреть на нас в одной перспективе, мы есть не что иное, как сложные машины.

432 Часть IV. Философско-аксиологические эссе

Глава 15. Свобода и приверженность

Каждый день исследователи продвигаются к более точному пониманию и более точному контролю этого объективного механизма, который мы называем Homo sapiens. С другой сто­роны, в другом значимом измерении нашего существования, мы субъективно свободны; наш личный выбор и ответствен­ность определяют нашу жизнь; мы действительно являемся архитекторами самих себя. Воистину решающая часть наше­го существования — это открытие нашей собственной осмыс­ленной приверженности идее жизни в единстве со всем на­шим бытием.

Если в ответ на все это вы скажете: «Но эти точки зрения не могут быть верными одновременно», то мой ответ таков: «Это глубокий парадокс, с которым мы должны учиться жить».

Современная трактовка парадокса

С тех пор как были написаны эти слова, ученые продви­нулись далеко вперед в осознании неполноценности механи­стической точки зрения на мир и неадекватности науки, ос­нованной на линейных связях причин и следствий, то есть всего того, на чем базируется бихевиоризм. Вселенная гораз­до более таинственна, чем это казалось ранее, и мы видим» как выдающиеся физики уподобляют космос головоломке, находящейся в состоянии непрерывного изменения. Что ка­сается вопросов, обсуждавшихся мной в этой главе, то я ис­пользую несколько цитат и работ Фритьофа Капры, физика-теоретика, хотя подобные идеи высказывались другими уче­ными и философами науки.

Я упомяну мнение Капры о современном мировоззрении, включая его идеи об исчезновении узкой науки, построен­ной на связях причин и следствий:

Таким образом, вселенная воспринимается как динамичное неделимое целое, суть которого такова, что оно всегда вклю­чает в себя наблюдателя. В этом опыте традиционные поня­тия пространства и времени, изолированных объектов, причи­ны и следствия утрачивают смысл. Однако такой опыт очень близок опыту восточных мистиков (Сарrа, 1975. Р. 81).

Kaпpa также обсуждает вопрос выбора: «Живой организм — самоорганизующаяся система. Это означает, что его порядок в отношении структуры и функционирования определяется не окружением, но устанавливается самой системой...» Жи­вые системы постоянно взаимодействуют с окружением, «но это взаимодействие не детерминирует их организацию". Кап­ра продолжает:

Относительная автономия самоорганизующихся систем бро­сает новый свет на вековую философскую проблему свободы воли. С системной точки зрения и детерминизм, и свобода — относительные понятия. В той мере, в какой система автоном­на от своего окружения, она свободна; в той мере, в какой она зависит от него благодаря постоянному взаимодействию, ее активность будет подвержена влияниям окружения. Отно­сительная автономия организмов обычно возрастает с их ус­ложнением и достигает своей кульминации у человеческих существ.

Это относительное понятие свободы воли представляется согласующимся с мистическими учениями, призывавшими своих последователей преодолеть понятие изолированного Я и осознать, что мы вкраплены в космос и являемся его неот­делимыми частями. Цель этих учений — полностью отбро­сить все ощущения и восприятия эго и в мистическом опыте слиться с тотальностью космоса. Как только достигается та­кое состояние, вопрос о свободе воли, по-видимому, утрачива­ет смысл. Если я есть вселенная, то не может быть никаких «внешних" влияний, и все мои действия будут спонтанны и свободны (Сарrа, 1982. Р. 269—270).

Стефен Хаукинг, физик и автор книги «Краткая история времени», говорит, что современная теория придерживается такой точки зрения: существует либо множество вселенных, либо одна большая вселенная во множестве форм. Вселен­ная, как свидетельствуют наиболее современные научные данные, скорее хаотична и нерегулярна, нежели однородна. Тем не менее, мы видим нашу часть вселенной как однород­ную. Если только однородная часть вселенной может под­держивать жизнь, тогда «мы видим вселенную таковой, по-

434 Часть IV. Философско-аксиологические эссе