Панарин А.С. 13 страница

крестьянского большинства - хранителя национальной трудовой аскезы и

традиции. Последовавшее уничтожение крестьянства практически закрыло

перед страной перспективу фермерского пути - она и сегодня

по-настоящему не просматривается. Так обнажился парадокс

насильственных модернизаций: выкорчевывание "отсталой" национальной

культуры означало разрушение специфического цивилизационного

этоса-аскезы, поддерживавшей общество в работоспособном состоянии.

Сегодня парадокс повторяется. Новая демократическая Россия снова не

узнала себя в большинстве своего народа, представленного на этот раз

промышленными регионами.

С позиций "демократического лагеря" в этих регионах находят социальную

базу "красно-коричневые", ностальгические "государственники",

сторонники возрождения "империи". Если оценить культуру наших

промышленных регионов с позиций цивилизационной дихотомии Запада -

отношения между "цивилизацией труда" и "цивилизацией досуга", то

станет очевидным, что сегодня аскезу трудовой этики представляет

индустриальная Россия. Что касается России постиндустриальной -

Центров нового гуманитаризма и либерально-демократической или

националистической политической культуры, то она, близкая правящим

"демократам" по менталитету, дальше ушедшая

5 Там же, с. 346. 5-1585

по пути "вестернизации", одновременно представляет собой российский

вариант "цивилизации досуга".

Дух трудовой аскезы и гражданской ответственности покидает эту

культуру, что предопределяет ее одновременно утопический и зависимый

от Запада, от "гуманитарной помощи" характер. Экономическая критика

советской индустриальной культуры бесспорно имеет веские основания: до

70% занятого в тяжелой промышленности населения до сих пор производило

не товары, нужные потребителю, а оседающие на складах неликвиды. Это

была "антиэкономика" в действии. Но нельзя на основании этого отрицать

цивилизационный потенциал этой экономики и сформированную на ее основе

социокультурную инфраструктуру: образование и квалификацию

многомиллионного персонала, систему научно-исследовательских центров,

наконец просто навыки современного труда и исполнительской дисциплины.

Разрушить эту инфраструктуру в ходе модернизации и приватизации

"динозавров промышленной гигантомании" - значит закрыть перед Россией

дорогу в постиндустриальное общество, ибо иных путей туда, помимо

всего накопленного в недрах индустриальной культуры, нет и быть не

может. Для некоторых небольших стран возможен прорыв в

постиндустриальную цивилизацию через экономику и индустрию туризма,

через экономику услуг и т.п. Но для такого гиганта, как Россия,

"постмодернистскую уловку", связанную с коммерческой эксплуатацией

доиндустриального пейзажа (приманки для иностранных туристов),

ремесленничества и другой экзотики в стиле "ретро", вряд ли стоит

принимать всерьез.

Серьезное цивилизационное решение для России стоит в разработке

великого евразийского проекта: освоении специфической цивилизационной

модели, отличной как от старой, атлантической, так и от послевоенной,

тихоокеанской (хотя в последнем случае сходства, на мой взгляд, должно

быть больше). Обществу необходим духовный переворот таких масштабов,

которые сопоставимы с Реформацией или Просвещением в Европе,

Задачи этого переворота следующие.

1. Преодоление массовой деморализации, сводящей на нет любые начинания

и почины реформаторов, подрывающей все общественные институты, от

семьи до армии. Требуется "великий текст", мотивационные и

нормообразующие потенции которого были бы достаточны для подъема

народного духа и преодоления нравственной деградации.

2. Преобразование структуры потребностей. Наше общество никогда не

достигнет стабилизации, если притязания лю-

лей будут сосредоточены в материальной сфере и ориентированы на

эталоны западного типа. Ибо нет никакого сомнения, что в обозримом

будущем Россия не сможет догнать наиболее развитые страны и потому

наше потребительское сознание обречено оставаться "несчастным

сознанием" - смесью неудовлетворенности, зависти и комплекса

неполноценности,

В таких условиях ничто, кажется, не способно вернуть обществу

утраченное самоуважение и достоинство. Однако история знает и

"нетривиальные решения", когда общественные ожидания и самооценки

резко переводятся в другой план, преодолевают прежний горизонт. Одно

дело - нищета, совсем другое - аскеза, выступающая как добровольное

самоограничение во имя тех или иных высших целей. Думается, один из

главных "недочетов" нашей реформы заключается в неумении придать

экономическим целям статус "национальной идеи", как это в свое время

произошло в Японии, где экономический рывок всеми участниками

рассматривался как реванш за поражение в войне, как новое средство

восстановления национального величия. Аскеза японского накопления

поддерживалась идеологией национального возрождения, У нас же

экономическим преобразованиям хотят дать сугубо "номиналистическую"

трактовку - как средству индивидуального процветания, что выглядит

явно неубедительно на фоне массового разорения и обнищания.

3, Экуменическая функция в рамках СНГ: объединение национальных

культур и этносов в "новую историческую общность" путем осознания

наднациональных приоритетов евразийской целостности. В Западной Европе

в целом уже удался этот опыт двойной идентичности: итальянец, француз

и немец, наряду с национальной идентичностью, помнят свою европейскую

идентичность в рамках "атлантической солидарности" перед лицом Востока

и Юга.

Появление новых суверенных государств на территории бывшего СССР

лишает перспективы старые, привычные нам " пате рналистс кие" формы

евразийской интеграции. Но при этом открывается принципиальная

возможность новых форм, характерных для демократических обществ:

различные виды непосредственного диалога - кооперации и партнерских

связей гражданских обществ, минуя посредничество государственных

властных структур, Эта модель апробирована в процессах европейской

интеграции. При этом следует также учитывать и новую роль

"постэкономических", духовных факторов интеграции в условиях

цивилизации, в целом становящейc" постиндустриальной,

5*

Наше политическое мышление сегодня, к сожалению, ориентировано на

дилемму: либо объединение народов в рамках единого государства, либо

полная обособленность. Между тем, очевидно, требуется и по

экономическим, и по военно-стратегическим соображениям конфедеративное

устройство на территории бывшего СССР. Но среди креплений "единого

евразийского дома" существенную роль играет идеологическая скрепа.

Важнейший вопрос сегодня: возможна ли "великая евразийская идея" и в

какой форме она явится нам?

Надо прямо сказать, что сегодня отсутствие такой идеи деформирует и

дезориентирует общественное сознание народов стран бывшего Советского

Союза. Крах социалистического "второго мира", который они

представляли, привел к тому, что меньшая часть их (народы Прибалтики)

стала отождествлять себя с "первым миром", с Западом, не имея на то

достаточных оснований, а значительная часть - с "третьим миром", что

также неверно, не соответствует их реальному потенциалу и статусу.

Тьер-мондистская идентичность- отождествление с "третьим миром",

служит плохим подспорьем реформаторству, ибо, вместо того, чтобы

питать "энергию возвышения", усиливает инерцию падения, порождает

заниженные самооценки, лепит образ париев и маргиналов мировой

цивилизации, которым, якобы, "нечего терять". Эта угроза превращения

населения СНГ во "внешний пролетариат" (Тойнби) по отношению к Западу

чревата дестабилизацией всего мирового порядка, ибо идентификация с

варварами сама по себе является фактором варварства, усиливает

энтропийные, саморазрушительные тенденции.

В этом плане для нас представляют интерес изыскания "новых правых" в

Европе, которые в борьбе с технократическим варварством - забвением

духовных источников европейской цивилизации, стараются актуализировать

эллинистические мотивы европейской культуры.

Перед нами стоит гигантская задача; реконструкция образа "второго

мира", отличающегося как от "первого", так и от "третьего" и

являющегося цивилизованным партнером Запада, но со своей спецификой.

Коммунистический имидж "второго мира" оказался лживым или утопичным,

но это вовсе не означает несостоятельности "евразийской идентичности"

как таковой. Вопрос в том, на каком пути она будет обретена. Прежде

она утверждалась в форме "гегемонии" одной из культур (русской),

выступающей одновременно и в роли лидера и в роли посредника в

общении. Сегодня несомненно, что более эффективным средством

интеграции является равноправный - "экуменический" диалог культур.

Вероятно, он бу-

дет развертываться в двух формах: светской и религиозной. Роль

светских форм создания общей цивилизацией но-коммуникативной

инфраструктуры (единое информационное пространство, в том числе в

области mass media, стандарты образования, кооперация в научных

исследованиях и т.п.) сегодня неоспорима. Но нельзя, учитывая симптомы

"нового религиозного ренессанса", игнорировать и возможности диалога

церквей, в частности православной и мусульманской.

У них есть общие религиозные корни - обе принадлежат к аврамейскому

типу, восходящему к ветхозаветному монотеизму. Не менее содержательна

и их совместная приобщенность к эллинизму. Как пишет А. Тойнби,

"начиная с IX века н.э. труды эллинских философов и ученых становятся

частью признанного и даже обязательного аппарата исламской культуры"6.

Нынешний "мусульманский ренессанс" быстро выродится в прямой и опасный

обскурантизм, если не будет сопровождаться интеллектуальным

возрождением - через обращение к восточному аристотелизму и другим

культурологическим синтезам исламо-эллинистического толка.

Но то же самое относится к современному "православному ренессансу".

Протоиерей Георгий Флоровский настойчиво предостерегал от

этнографически-народнической интерпретации православия, что грозит

сектантским извращением духа универсальной религии. "Это самый опасный

вид обскурантизма, в него часто впадают кающиеся интеллигенты.

Православие в таком истолковании часто обращается почти что в

назидательный фольклор. Русская богословская мысль должна еще пройти

самую строгую школу христианского эллинизма."7

Подобно тому, как многие бывшие коммунистические "интернационалисты"

мгновенно обращаются в крайних националистов, вчерашние наши атеисты

имеют склонность обращаться в фанатиков "чисто русского",

этнографического православия. Эти инверсии сектантского

коммунистического сознания крайне опасны для нашего духовного здоровья

и не менее пагубны в цивилизационном плане - в свете задач

"евразийского строительства".

Не случайно наше современное восприятие дореволюционной России в

чем-то соответствует восприятию кающихся варваров, запоздало

присягающих наследию разрушенной ими цивилизации.

В истории советской России несомненно присутствует этот момент

гибнущей от варваров и воскресающей через них

Тойнби А. Постижение истории, с. 575.

Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991, с. 504, 509.

в новом качестве и в новых масштабах цивилизации. Достаточно вспомнить

советскую массовую культуру, массовое среднее образование, массовую

науку и даже "массовую" философию в лице "диамата" и "истмата". Все

это, несомненно, включало момент чудовищной профанации былых

достижений русской элитной культуры, но, наверное, не большей, чем был

в свое время эллинизм по отношению к "элитным" достижениям

классической античности.

Мои "евразийские" упования связаны исключительно с этим: новая

крупномасштабная целостность на месте бывше- Д го СССР может

утвердиться лишь в той мере, в какой последний действительно

представлял и наследовал долгосрочную цивилизационную программу,

заложенную в генетическом коде тысячелетней русской культуры. Здесь

предстоит рассеять одно недоразумение, возникшее в политической

культуре нашего переходного периода. На евразийское теоретическое

наследие (я имею в виду историософию эмигрантского русского

евразийства 20-х годов) сегодня претендуют множество сторонников

"самобытничества", от неокоммунистов до российских "новых правых" из

газеты "Завтра", Вместо трудного синтеза гетерогенных,

западно-восточных начал российской культуры они предпочитают легкость

"монистического решения" - в духе односторонне восточного прочтения

русской судьбы. Вместо того, чтобы творчески преодолеть российский

раскол, эти необольшевистские радикалы ориентируются на то, чтобы

просто "устранить" другую сторону- западничество, принудив ее к

безоговорочной капитуляции. Современно звучат слова?.?. Бердяева,

сказанные по поводу старых евразийцев: "их евразийская культура будет

одной из замкнутых восточных, азиатских культур. Они партикуляристы,

противники русской всечеловечности и всемирности, противники духа

Достоевского,,."8

Евразийская идея - идея специфической цивилизационной общности,

интегрирующей импульсы Запада и Востока, Севера и Юга и по-своему

преломляющей, творчески интерпретирующей их - слишком ценная часть

нашего наследия, чтобы отдавать его на откуп левым и правым "ультра".

Разработка этой идеи совместными усилиями научного сообщества

гуманитариев - философов, историков, политологов, культурологов,

лингвистов несомненно будет способствовать становлению культуры

постсоветского "эллинизма" - расширенной после исторической

катастрофы зоны духовного и цивилизационнопрактического влияния старой

русской культуры, ставшей

8 Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М 1993, с. 294.

ферментом нового цивилизационного процесса в масштабах Евразии.

Теперь нам следует оценить ряд актуальных геополитических проблем на

уровне единства макро- и микрополитики. Здесь мы имеем дело с

проявлениями так называемого "внутреннего колониализма" в форме

ведомственного гегемонизма. Ведомства, подотчетные только центру, не

только опустошили богатства регионов в результате хищнического

("бесплатного" в силу "единой социалистической собственности")

использования ресурсов, но и разрывали территориальную социальную

целостность, превращая ее в мозаику пространств, присвоенных и

аккумулированных различными отраслями хозяйства.

Развитию отраслевого способа организации человеческой

жизнедеятельности в ущерб территориальному положил начало капитализм.

Расширение капиталистического товарного производства, формирование

единого национального (а затем и мирового) рынка привело к тому, что

условия существования индивидов перестали быть территориально

наличными, существующими "здесь и теперь". Возникает необходимость в

новых способах ориентации, обращенных уже не к своей среде, а к

несравненно более широкой системе жизнеобеспечения. Сначала это

обращение вовне было спорадическим, так как основные потребности

продолжали удовлетворяться в рамках натурального хозяйства. Но

постепенно, по мере перехода от единичной ко всеобщей форме стоимости,

к универсальному разделению труда, ориентация вовне получает

преобладающее значение; одновременно резко возрастает избирательность

индивидов по отношению к условиям жизни.

Концентрация и централизация производства ведут к определенным

культурным последствиям: по мере их развития усиливается

неэквивалентный обмен информацией между городом и деревней, между

центром и провинцией. Люди все больше ориентируются не на свою среду,

а на крупнейшие производственные и культурные центры, снабжающие всех

одинаковой продукцией. По мере ослабления территориальной детерминации

образа жизни усиливаются процессы социально-культурного обезличивания.

Но отраслевой принцип связан не только с процессами развития рыночного

хозяйства, концентрацией и централизацией производства. В нем находит

отражение растущее давление государства на общество, отчуждение

разнообразных самодеятельных форм активности в пользу управления

"сверху"; в особенности это относится к формированию человека как

члена общества. Отрасли материального производства в той мере, в какой

они остаются не национализированными, представляют собой особую форму

гражданской са-

модеятельности, хотя уже неадекватно выраженную: территориально и

культурно обезличенную. Но многие отрасли социальной и культурной

жизни с самого начала подверглись огосударствлению, стали

национализированными. Совершенно особую роль стала играть единая

государственная система образования, Это обеспечило новые, невиданные

возможности человеческой коммуникации: люди впервые стали общаться на

одном языке по поводу одних и тех же проблем, в рамках единой

семантики, безотносительно к тому, где они живут и каковы особенности

местной среды. Обеспечивает ли это появление "универсальных

индивидов"? Нет, "всеобщий" человек не стал универсальным, Напротив,

при прежнем образе жизни, привязывающем людей к определенной

территории, их связи и отношения, направленность их интересов,

культурная ориентация носили гораздо более разносторонний характер.

Теперь же стал формироваться "отраслевой" человек, специализирующийся

в узкой области, ориентированной на строго определенный тип

информации. Национализация системы образования привела к

национализации молодежи: отрыву ее от местных традиций и ценностей,

переориентации на промышленные и культурные центры. Вместе с развитием

отраслевого принципа начал развиваться процесс концентрации

общественных ресурсов - социально-демографических (молодежь),

экономических, научно-технических и культурных - в крупных городских

центрах, что привело к демографическому, экономическому и

социокультурному "обнищанию" провинций и регионов, депопуляции деревни

и т.п. Национальные ресурсы, сосредоточенные в центре, становятся

более управляемыми, мобильными, появляется возможность использования

их в заранее заданных целях в рамках единых государственных программ

"модернизации".

Но одновременно возникает опасность отчуждения ресурсов у нации и

неслыханного в прежние эпохи расточительства центра, становящегося

бесконтрольным распорядителем всех богатств. При этом нередко

подрываются естественно-исторические механизмы воспроизводства и

развития социальной жизни на местах. Провинции и регионы теряют

способность к.самоорганизации, их перспективы теперь целиком зависят

от политики центра и принятых там приоритетов. Этому способствуют и

особые формы социально-культурной дифференциации.

Так, три социально-демографические группы; молодежь, взрослое

население и пенсионеры приобретают различную культурную

интенциональность: молодежь практически целиком ориентируется на

центры, то есть местной среде не при-

надлежит. Это продуктивно с точки зрения социологии новаций;

возрастает мобильность молодежи и ее готовность осваивать новую

территориальную, профессиональную, научнотехническую и культурную

среду, что является первостепенно важным в условиях "нестабильного

способа производства", в эпоху НТР. Но это создает и ощутимые

дисгармонии в воспитании молодежи, в общем процессе ее социализации.

Способность к новациям развивается в ущерб способности к культурной

преемственности поколений, способность к усвоению "отраслевых" знаний

- в ущерб усвоению долговременных социально-культурных норм и

ценностей, способность ориентироваться в производственно-технической

среде - в ущерб интенсивной вживаемости в сложившиеся

социальнокультурные ниши, в ущерб культурной интеграции.

Взрослое - самодеятельное население, как это ни парадоксально, также

не является в достаточной степени интегрированным. Де-факто,

безотносительно к системе ценностей отраслевой принцип доминирует как

конституирующее начало в рамках образа жизни в целом. Львиная доля

времени и сил взрослого населения посвящается производству - той самой

системе, которая автономна по отношению к местной среде и любым

территориальным инстанциям. Досуг в современных условиях также

является отраслевой, а не территориальной системой. Информация, нормы

и правила, которые определяют досуг, не идут от местной среды,

Средства массовой коммуникации и индустрия развлечений нивелируют

досуг жителей самых разных регионов, придавая ему единое измерение. И

менее всего этика современного досуга требует интеграции в местную

среду. Напротив, конституирующим принципом досуга является разрыв с

повседневностью, активное эксгруппо - вое общение, то есть

центростремительные импульсы в широком смысле слова. Престижные модели

досуга привносятся в провинциальную среду извне, идут из крупнейших

городских центров.

Итак, и в труде, и на досуге житель территории не выступает

устроителем своей среды', и профессиональная и досуговая этика

предполагают особую мобильность личности, ее устремленность к

отраслевой, высокоспециализированной информации внетерриториального

происхождения,

В рамках современного образа жизни, пожалуй, только категория быта

является наиболее территориальной. Но и это связано в основном с его

научно-технической недоразвитостью, "архаичностью". Внутри

самодеятельного населения в целом весьма значимы социально-культурные

дифференциации мужчин и женщин, Поскольку бытовая активность -

преимущественно удел женщин, то и связь женщин с территорией является

более интенсивной. Наверное, поэтому у женщин ниже

производственно-профессиональная и территориальная мобильность, но

выше показатели, характеризующие социально-культурную укорененность и

общую адаптированность.

Что касается представителей "третьего возраста"- пенсионеров, то это -

жители территории по преимуществу, в рамках их системы жизнестроения

территориальному принципу принадлежит особое место. Наверное, поэтому

активность пенсионеров как жителей по ряду показателей выше, чем у

других социально-демографических групп. Они больше читают местную

прессу, активнее посещают местные выставки, больше других озабочены

экономическим, культурным и нравственным качеством местной среды (об

этом, в частности, свидетельствует анализ писем и предложений,

направленных в вышестоящие инстанции).

Поэтому при определении потенциальных участников активной

территориальной жизни, местной социально-культурной, политической и

гражданской самодеятельности вышеотмеченные различия категорий

населения непременно должны учитываться. Женщины, молодежь и

пенсионеры в оценках качества жизни значительно большую роль отводят

территориальным факторам, чем взрослое мужское население. Не случайно

в решении проблем закрепления молодежи и женщин в определенных

регионах и на селе, в обеспечении их общей социальной

удовлетворенности такую большую роль играет правильное социальное

планирование и активная культурная политика. Очевидно, в ближайшие

годы следует ожидать появления новых территориальных

(внепрофессиональных) форм организации различных групп населения (и в

первую очередь, женщин, молодежи, пенсионеров), прямо сориентированных

на проблемы качества жизни и обеспечение взаимной социальной

поддержки.

Разрыв территориального и отраслевого принципов, явная недоразвитость

первого связаны не только с общими тенденциями развития современной

промышленной цивилизации. У нас в стране этот разрыв усугубила

излишняя централизация управления, концепция планирования, сложившаяся

в начале 30-х годов. Регионы рассматривались только как источник

ресурсов, а не как самостоятельная среда, имеющая цели в себе самой.

Сложилось потребительское отношение отраслей к региону при явном

дефиците ответственности за сохранность ресурсов региона, их

воспроизводство и развитие. При формировании планов экономического и

социального раз-

вития регионов местные органы - Советы - играли последнюю роль. Это

привело к целому ряду опасных деформаций.

1 Запросы отраслей, как правило, превышают возможности региона, что

ведет к расхищению ресурсов региона и деградации местной среды.

2. Поскольку территориальные органы в условиях крайне суженной сферы

их ответственности не в состоянии координировать деятельность отраслей

и быть генераторами активных межотраслевых связей, то промышленная

среда региона постепенно превращается в неупорядоченный конгломерат,

Это отсутствие системной целостности в окружающей предметной и

производственной среде имеет далеко идущие социально-культурные

последствия. Образ "малой Родины" утрачивает собственно эстетическую

притягательность; возможности эмоциональной соотнесенности,

интенсивного и аутентичного "вживания" в среду резко падают.

3. В условиях отраслевого гегемонизма темпы роста производственной

среды начинают значительно (иногда в десятки раз) опережать темпы

развития социальной и культурной инфраструктуры. Воспроизводство и

обеспечение человеческого фактора при этом не может не страдать, Сам

образ жизни деформируется, так как внепроизводственная активность

жителей в свободное от работы время не получает достаточной

материальной базы. В этих условиях производственная (трудовая)

доминанта как характеристика образа жизни выступает в качестве

показателя не определенной системы ценностей (как это утверждала

официальная пропаганда "развитого социализма"), а социально-культурной

недоразвитости, несоответствия технико-производственного и

социально-культурного развития,

4. В самом использовании ресурсов региона, мобилизации его потенциала