От самодержавия к думской монархии 16 страница

зерства стремились сесть как можно левее, а опоздавшие с большим неудовольствием размещались на центральных и правых скамьях»15-.

Даже краткий рассказ о раскладе сил в I Думе был бы неполным без характеристики ее председателя. Сергей Александрович Муромцев, блестящий юрист и профессор Московского университета, по общему мнению, был прирожденным председателем. Готовясь к исполнению своей роли, он «выработал в себе манеры, жесты такие, какие, согласно его артистической интуиции, должна была иметь его председательская особа...»153. Отказавшись считать себя членом кадетской фракции, он на председательском месте «"священнодействовал", не вмешиваясь в ход занятий и ожидая, в своем пассивно-замкнутом величии, первых шагов и формальных обращений со стороны самих депутатов». Следствием этого, по признанию Милюкова, было то, что кадеты (и Дума в целом) лишились «естественного посредника в неизбежных столкновениях с властью»154. Так, Муромцев не поехал представляться Горемыкину, считая, что именно он, а не глава исполнительной власти, является вторым лицом в государстве. Впрочем, его позиция лишь отражала всеобъемлющее сознание своей значимости, господствовавшее в Думе.

Уже торжественный прием в Зимнем дворце 27 апреля, во время которого император обратился к думцам с короткой приветственной речью, обнаружил всю глубину отчуждения власти и «народа». Плохо скрываемая враждебность «лучших людей» потрясла Николая II и его окружение. Рассматривая «наглое лицо» одного из них (Ф.М. Онипко), Коковцов и Столыпин даже всерьез задались вопросом, нет ли у него при себе бомбы155. Зато на улице и по пути в Таврический дворец народных избранников ждали бурные приветствия и требования амнистии. В первой прозвучавшей в Думе речи И.И. Петрункевич говорил именно об амнистии. Выйдя же из дворца после первого заседания, депутаты оказались в густой толпе народа. «Я с трудом отдаю себе отчет в том, что затем происходило, - вспоминал Оболенсхий. - Чувствовал только какое-то восторженное состояние, сливавшее меня с уличной толпой. Помню, что какие-то незнакомые люди пожимали мне руки, а оказавшаяся рядом толстая незнакомая дама радостно крутила меня в своих объятьях...»156

Эта тональность сохранялась все 72 дня существования Думы. «Бурные заседания, красивые речи и... никакого следа в русском законодательстве»157. За время работы Думы в нее было внесено 16 правительственных и столько же депутатских законопроектов. Лишь 3.проекта вышли из комиссий, 2 из них были одобрены; и только 1 (об ассигновании 15 млн руб. пострадавшим от неурожая) стал законом (одобренный проект об отмене смертной казни был

отклонен Государственным советом)158. По мнению Оболенского, именно отсутствие будничной законотворческой деятельности, которая «лучше валериановых капель успокаивает нервы депутатов», повлияло на то, что они «находились в непрерывном нервном возбуждении»159. Думается, такое объяснение не совсем справедливо. Депутаты просто не пожелали бы принять успокоительного. Возбуждение все время подпитывалось извне, а ожидание очередных грандиозных свершений делало невозможной «рутинную» работу над законами. Наивно объяснять, как это делал В.А. Маклаков, судьбу Думы и тактикой кадетского руководства, которое также не могло не оказаться заложником (пусть и не совсем невольным) господствовавшего в Думе и за ее пределами настроения.

Ход работы I Думы неоднократно излагался в исторической литературе160. Поэтому есть смысл остановиться лишь на ключевых моментах ее истории. Первым из них стал ответный адрес на «тронную речь» императора - плод творчества упомянутого кадетского «триумвирата», содержащий основные положения кадетской программы. Принятый в результате бурных, но не слишком содержательных дебатов (трудовикам не очень нравился его «просительный тон», хотя, например, Гурко он казался «почти императивным»161), адрес содержал полуходатайства-полутребования установления ответственного министерства, упразднения Государственного совета, расширения законодательных прав Думы, отмены чрезвычайных законов и амнистии. Кроме того, Дума заявляла о сзоем намерении ввести всеобщее избирательное право, принять законы об основных «свободах», гражданском равенстве и неприкосновенности личности, отмене смертной казни, всеобщем бесплатном обучении, принудительном отчуждении частновладельческих земель, налоговой реформе, преобразовании местного управления и самоуправления. Упоминались также национальный и рабочий вопросы162.,

Конечно, адрес фактически был обращен не к монарху или правительству, а к стране, демонстрируя перед ней решительность Думы. В «верхах» разошлись не в его принципиальной оценке (конечно, кадетские требования были неприемлемы для правительства), а лишь во мнении о том, как его принимать и что на него отвечать. В итоге было решено, что депутацию Думы император принимать не должен, а отвечать по существу и от своего имени следует председателю правительства163. Текст речи премьера был написан Гурко, разумеется, в достаточно непримиримом духе, и зачитан Горе-мыкиным 13 мая164. Как и следовало ожидать, реакцией депутатов было почти единогласное выражение правительству недоверия.

Достаточно быстро в центре внимания думцев, как и ожидалось, оказался аграрный вопрос. Кадетский проект принудительного отчуждения частновладельческих земель за вознаграждение, извест-

ный как «проект 42-х», был внесен в Думу 8 мая. Думается, нет необходимости опровергать аксиоматичное для советской историографии мнение о его пропомещичьем характере. Кадеты действительно не предлагали полного уничтожения помещичьего землевладения и бесплатной передачи крестьянам всех земель (чего от них и невозможно было ожидать), однако проект, при всей его неопределенности, открывал путь для самой широкой экспроприации частных земель с созданием «государственного земельного запаса» и наделением из него в пользование и за плату всех нуждающихся165. Его сугубо популистский характер, а также влияние на него народнических идей были очевидны. Нет никаких оснований считать, что в нем отразилась «борьба буржуазии за ограничение прав помещиков на монопольное владение земельной собственностью»166 и тем более что его реализация могла повести к «укреплению рациональной рыночной экономики» и что кадеты предлагали власти «спасительный для нее компромисс»167. Непонятно, как могли укрепить частную собственность ее огосударствление и дробление на множество мелких участков, сдаваемых государством в пользование крестьянам.

19 мая с возражениями думцам по поручению Совета министров выступили Стишинский и Гурко. Суть речи первого сводилась к тому, что отчуждение незаконно и главное - не может решить земельного вопроса, ибо, лишь незначительно (в целом примерно на треть) увеличив крестьянские наделы, приведет к варваризации земледелия, застою в сельском хозяйстве и падению товарного производства хлеба, да и получение земли лишь в пользование крестьян удовлетворить не сможет. Выступление Гурко было более ярким и убедительным. Указав на то, что невозможно, экспроприировав земли помещиков, оставить в неприкосновенности другие, в том числе крестьянские частные владения, он нарисовал картину всеобщего поравнения наделов до уровня менее 4 десятин, с иронией заметив, что даже 'социалистические теории имеют в виду не раздробление производительных сил, а наоборот, их объединение, предложение же кадетов означает не социалистический, а «первобытный» способ обеспечения социальной справедливости167.

С возражениями от имени кадетов выступил М. Я. Герценштейн, перемежавший не вполне корректные ссылки на зарубежный опыт государственного регулирования в аграрной сфере пророчествами о всеобщем крестьянском бунте. В дальнейшем дискуссия имела продолжение, причем, Думу ожидали и другие, гораздо более радикальные программы решения земельного вопроса. 23 мая был внесен известный трудовический «проект 104-х»169, предполагавший фактическую отмену частной собственности на землю и передачу ее в «общенародный земельный фонд», распоряжаться которым должны были «местные самоуправления, избранные всеобщим,

равным, прямым и тайным голосованием». Из этого фонда и предполагалось наделение всех трудящихся по трудовой норме. В основу проекта лег «программный документ», написанный А.В. Пеше-хоновым - одним из лидеров группировки народнических публицистов, оформившейся вокруг журнала «Русское богатство», а позднее составившей ядро партии народных социалистов. Различия между ними и эсерами заключались в данном вопросе в том, что энесы выступали за сохранение в собственности крестьян приобретенных ими земель (но не выше трудовой нормы), а также за выплату вознаграждения за принудительно отчуждаемые частные земли (в первую очередь опять-таки крестьянские). Несомненно, эти особенности и делали программу энесов гораздо более привлекательной для крестьян. Вместе с тем они нисколько не меняли ее утопического и революционного характера, который едва ли нуждается в комментариях170.

На следующий день был оглашен «проект 35-ти», предлагавший немедленное создание на местах упомянутых в предыдущем проекте земельных комитетов. Подписавшие его левые трудовики, действовавшие по инициативе лидера эсеров В. М. Чернова, несомненно, имели в виду дальнейшее революционизирование страны171. «Нам необходимо, - прямо заявлял по этому поводу Аладьин, - создать вне Думы такие силы, на которые мы могли бы рассчитывать в нужный момент, в момент конфликта»172. Наконец, 6 июня Дума услышала о «проекте 33-х», без экивоков и в полном виде озвучивавшем эсеровскую программу абсолютной ликвидации частной собственности на землю и ее всеобщее уравнительное распределение. В отличие от предыдущих этот проект был отвергнут без передачи в комиссию, работа же самой аграрной комиссии Думы вскоре зашла в тупик из-за невозможности совместить кадетский и трудовический проекты173.

Разумеется, в таких условиях внесение в Думу намеченной еще Витте пр"и деятельном участии Гурко программы, нацеленной'в первую очередь на ликвидацию общины, было по меньшей мере несвоевременным. И когда по настоянию Гурко отклоненный в апреле Государственным советом проект по этому поводу все-таки поступил на обсуждение Совета министров, против него «решительно восстал Горемыкин, а Столыпин не произнес в его защиту ни единого слова»174. Тем не менее 6 и 10 июня правительство внесло в Думу два аграрных законопроекта, предполагавших возможность выхода крестьян из общины и расширения их землевладения (не за счет частных земель). Они явно носили компромиссный характер, предполагая, например, упразднение земских начальников и одновременно сохранение неотчуждаемости крестьянских наделов. Проекты были рассчитаны «на привлечение крестьянства и либеральной оппозиции»175, но замыслы правительства потерпели пол-

ное фиаско. Дума демонстративно отхлонила их без передачи в комиссию, т.е. отказалась даже обсуждать их.

Сравнимой по значению с аграрной проблемой «болевой точкой» во взаимоотношениях народного представительства и власти, пожалуй, был только вопрос об ответственном министерстве. Конечно, Дума рассматривала и другие важные проблемы, однако законопроекты и об отмене смертной казни, неприкосновенности личности, свободе собраний и печати, которые в иных обстоятельствах, несомненно, привлекли бы всеобщее внимание, летом 1906 г. оценивались не столько с точки зрения их содержания, сколько как лишний аргумент в политической борьбе. Собственно, еще до начала работы Думы, полагая, что кадеты должны «избегать... острых столкновений, предоставив инициативу конфликта правительству», Милюков справедливо относил предложения о всеобщем избирательном праве и о «свободах» к числу «безопасных вопросов»176. Не задевая непосредственно власть, они, как считалось, не слишком заботят и «народ» (особенно крестьянство).

Знаменательно, однако, что и здесь кадеты встретили неожиданное и упорное противодействие слева. Так, кадетский законопроект о свободе собраний, предварительно обсуждавшийся 16-20 июня, подвергся резкой критике со стороны социал-демократов и трудовиков. Кадеты предлагали поставить свободу собраний в определенные рамки, и для закона это было совершенно естественно. Критики же имели в виду не законотворческое, а агитационное значение Думы. Один из проектов социал-демократов состоял поэтому всего из двух статей: первая провозглашала свободу собраний, вторая угрожала всяческими карами ее нарушителям177. Левые выступили против передачи кадетского проекта в комиссию, отвергая тем самым даже возможность его «улучшения», и лишь с большим трудом кадетам удалось добиться благоприятного исхода голосования. При этом, как признавал Винавер, критика слева «произвела даже некоторое замешательство» в их собственных рядах178.

I Дума явно оказалась в тупике. «Бесконечные речи по отдельным вопросам... вначале производившие сильное впечатление, стали утомлять, утомление ощущали и сами депутаты, и прежде всегда напряженно переполненный зал заседания, а также и места для публики все время пустовали», - вспоминал редактор кадетской «Речи» И.В. Гессен179. Вполне закономерно, что правительство после речи Горемыкина 13 мая перестало проявлять какой бы то ни было интерес к существу думских прений. По словам Коковцова, уже в середине мая все министры за исключением Извольского были единодушны, признавая, что работать с Думой невозможно. Вопрос, таким,образом, заключался лишь в выборе подходящего момента для ее роспуска. Важная роль при этом должна была принадлежать министру внутренних дел, владеющему необходимой информацией

о положении в стране. Столыпин же, считая роспуск Думы «совершенно неизбежным», поначалу предлагал «выжидательный способ действий»180.

В начале июня необходимость роспуска вновь обсуждалась Советом министров. Коковцов призывал к осторожности и терпению. Извольский и Кауфман высказались за компромисс с Думой, полагая, что ее «центр» (т.е. кадеты) удовлетворится, если будет сформировано правительство из умеренных чиновников и общественников. Особые надежды они возлагали на якобы наметившуюся в самой Думе «новую группировку партий». Остальные же члены правительства исходили из более трезвой оценки ситуации. По их мнению, ни «коалиционное», ни даже кадетское правительство не имело шансов ужиться с Думой, не согласившись «ей подчиниться», а это означало бы «повторение той политики, которую вел граф Витте с 17 октября по конец ноября, т.е. политики боязливых уступок и деморализации администрации при растущей дерзости революционных партий». Откладывать решение нельзя, следует лишь выбрать для роспуска «удачный момент» и законный повод181. Неизвестно, когда именно журнал Совета министров попал к императору (возвращен им он был только 15 июля). Если верить Коковцову, ни Столыпин, ни Горемыкин в беседах с Николаем II решительно в пользу немедленного роспуска не высказывались182. Да и сам министр финансов, судя по всему, не занимал столь определенной позиции, как ему хотелось представить в мемуарах. По сообщению Крыжановского, после принятия Советом министров решения о роспуске Думы Коковцов сказал: «О бирже я не говорю, на бирже будет полный крах, но что будет в России, что будет в С.-Петербурге?» На уверения окружающих, что ничего не будет и все пройдет спокойно, он презрительно пожимал плечами и отвечал: "Посмотрим, посмотрим" с видом человека, идущего на гибель по воле Провидения»183.

Сторонниками сделки с кадетами' несколько неожиданно оказались дворцовый комендант Д. Ф. Трепов и министр двора В.Б. Фредерике. Трепов обсуждал с Коковцовым возможность образования «министерства доверия» еще в начале мая, и именно он, вероятно, и убедил Фредерикса в неизбежности этого шага. В середине июня Трепов пытался завязать переговоры с Муромцевым и Петрунке-вичем, а затем с Милюковым, результатом чего и стала знаменитая тайная встреча лидера кадетов с «вахмистром по воспитанию и погромщиком по убеждению» в ресторане Кюба. Здесь Трепов аккуратно и без возражений занес в записную книжку требования кадетов, не возразив ни против политических реформ, ни против отчуждения частных земель. Сомнение вызвала у него лишь амнистия. Составлен был и список министров из кадетов и близких к ним «умеренных». За исключением сферы «императорской прерогати-

вы» (министров военного, морского и императорского двора) в него вошел только один «бюрократ» (А.П. Извольский)134. Когда Николай II ознакомил с этим списком Коковцова, тот предостерег императора от опасных экспериментов, предсказав, что даже если кадеты получат власть, они будут «сметены» крайними левыми элементами, и это выльется в «революцию и коренную ломку всего нашего государственного строя». «...Верьте мне, что я не приму решения, с которым не мирится моя совесть, и, конечно, взвешу каждую мысль, которую Вы мне высказали», - заверил Николай II встревоженного собеседника. А уже во время следующего доклада Коковцов услышал, что у императора «нет более никаких колебаний, да их я не было на самом деле...»185.

Возможность формирования кадетского министерства широко обсуждалась в российской и иностранной прессе, в контакты с кадетами оказались вовлечены А.С. Ермолов, СЕ. Крыжановский, А.П. Извольский186. Наконец, подключился к ним и Столыпин, также встретившийся (конечно, с ведома или по прямому поручению императора) с Милюковым. Лидер кадетов в очередной раз поведал о требованиях думской оппозиции и убедился, что на сочувствие Столыпина, в отличие от Трепова, рассчитывать не приходится уже потому, что в новом правительстве его участие не предусматривалось ни в каком из вариантов. Тем не менее эта встреча вселяла в лидера кадетов оптимизм, а Муромцев уже видел себя главой первого в российской истории «правительства народного доверия»187.

Отказавшись от мысли достигнуть компромисса с кадетским руководством, Столыпин (неизвестно, по собственной ли инициативе) через знакомого ему еще по Саратовской губернии умеренного думца Н.Н. Львова привлек к переговорам Д.Н. Шилова. Тот быстро убедился в неосуществимости предлагавшейся комбинации - создать «коалиционный» кабинет с участием Столыпина, Извольского, октябристов и некоторых кадетов (с почти не скрываемой Столыпиным целью прикрыть роспуск Думы), и 28 июня на высочайшей аудиенции убеждал императора, что реально только кадетское министерство с Муромцевым во главе и Милюковым в качестве министра иностранных дел188. Император выслушал рассуждения Шилова с вниманием и любезностью. 3 июля на экстренном собрании кадетской фракции Милюков вынужден был проинформировать товарищей по партии о своем участии в переговорах и получил «не особенно дружественную санкцию собрания» на их продолжение. Но ни о каких компромиссах не могло быть и речи: настроение фракции оставляло возможность говорить лишь о «думском» министерстве без всякого участия «бюрократов»189.

На таком многообещающем для оппозиции фоне разворачивалась история с ее «аграрным контробращением», послужившим формальным поводом для роспуска Думы. 20 июня правительство

обратилось к населению страны с обращением, дезавуировав думские проекты отчуждения частновладельческих земель и изложив собственную программу190. Дума сочла это провокацией. Так появилась идея «контрсообщения». Независимо от его содержания, оно было не вполне легальным, поскольку прямые обращения законодателей к населению не были предусмотрены законом. 4 июля, в день, когда проект сообщения (в нем, в частности, объявлялось, что законодатели от идеи принудительного отчуждения не отступят191) был вынесен на обсуждение, в Думе появился Столыпин, который тщательно записывал прения. Но лишь на следующий день Милюков, по его собственному выражению, «забил тревогу». Однако большинство фракции к его предостережениям отнеслось с неудовольствием, хотя и было решено внести в текст «контрсообщения» смягчающие его смысл поправки, вызвавшие негодование левых, которые демонстративно воздержались от голосования. Обращение было принято голосами кадетов192.

Сложно сказать, сыграло ли оно какую-либо роль в принятии окончательного решения о судьбе Думы. Судя по запискам военного министра Редигера, еще 2 июля он, Горемыкин и Столыпин обсуждали меры, необходимые в день закрытия Думы (уже было известно, что оно последует в воскресенье 9 июля)193. Тем не менее противники роспуска Трепов и Фредерике не прекращали ему противодействовать194, а учитывая их близость к царю, уверенности в бесповоротности принятого решения у министров не было до самого конца. Эту ситуацию и отражала (независимо от ее достоверности) распространенная версия, согласно которой Горемыкину в ночь на 9 июля был отправлен высочайший приказ, отменяющий опубликование манифеста о роспуске, однако он не получил его, потому что предусмотрительно приказал себя не будить195. Отвлекающий думцев маневр был мастерски выполнен Столыпиным, который за день до роспуска заявил Муромцеву о своем намерении выступить на заседании 10 июля по поводу белостокского погрбма (это был необычайно острый вопрос, до того неоднократно дебатировавшийся в Думе).

Одновременно с указом о роспуске Думы был обнародован указ об отставке Горемыкина и назначении Столыпина председателем Совета министров (с оставлением в должности министра внутренних дел). Это решение, по всей видимости, вызревало постепенно и не было неожиданностью ни для Столыпина, ни для Горемыкина. Собственно, последний, почувствовав неизбежность отставки, сам рекомендовал царю именно Столыпина. По настоянию же нового премьера в отставку были отправлены наиболее нелюбимые общественным мнением министры - Стишинский и Ширинский-Шихма-тов. Эти посты, наряду с постом государственного контролера, Столыпин предполагал заместить «общественными» представителями.

Дело в том, что в то время он еще не отказался от идеи укрепить свой кабинет путем привлечения лидеров «умеренной» оппозиции.

Вероятно, полной картины событий, предшествовавших роспуску I Думы, несмотря на существование многочисленных воспоминаний участников этих событий, у историков не будет никогда. Некоторые современники (например, А. П. Извольский), а затем и историки полагали, что истинной целью усилий Трепова было обострение ситуации и неизбежное вслед за тем установление диктатуры с ним самим во главе196. Такой вариант Трепов наверняка просчитывал, однако мотивация его поступков, вероятно, все-таки была более сложной. По словам Гурко, «неустойчивый в своих политических убеждениях, так как основаны они были... на одном лишь чувстве, легко к тому же подвергающийся панике», он беспокоился прежде всего о безопасности царя и к тому же полагал, что его личному положению никакие перемены в правительстве не угрожают197. Только неверная оценка реального влияния Думы и готовности народа встать на ее защиту могла подвигнуть некоторых приближенных царя на судорожные поиски компромисса. Иной была мотивация действий Извольского, ориентировавшегося на общественное мнение западных стран и, кроме того, очевидно, стремившегося сохранить свой пост при неизбежной отставке правительства.

Однако подавляющее большинство сановников, опасаясь возможных последствий роспуска Думы, все же считало, что с течением времени ситуация может лишь ухудшаться, а революционные силы, убеждаясь в слабости правительства, лишь усилят свой натиск. Наиболее же верный политический прогноз, как оказалось позже, дал Горемыкин, который еще 6 июня заявил А.А. Половцо-ву: «Теперь не остается ничего иного, как распустить Думу, затем созвать ее вновь, повлияв всеми возможными средствами на выборы, а если и это не поможет, то вновь распустить Думу и издать новый избирательный закон»198. Подобно оппозиционерам, которые, по словам Маклакова, «о революциях читали только в книжках»199, правительство также «училось» иметь дело с революцией. И, конечно, далеко неслучайны были ссылки в журнале Совета министров 7-8 июня на доказавшую свою бесперспективность тактику уступок, которой придерживался после 17 октября Витте. Поэтому есть все основания утверждать, что отличие лета 1906 г. от осени 1905 заключалось не только в отсутствии мощного натиска «снизу», как принято считать в историографии, но и в серьезных подвижках в «верхах».

Вместе с тем, распуская Думу, правительство вряд ли надеялось на благоразумный состав следующего ее созыва. Скорее, это был пробный камень, предполагавший внимательное отслеживание поведения депутатов и главное - реакции страны. Кадетское руководство же в истории с переговорами выглядело пассивной стороной,

15- 14

не имеющей реальной силы, чтобы диктовать условия, но при этом необоснованно амбициозной, что мешало договариваться с властью. Любой сколько-нибудь трезво оценивающий ситуацию в стране человек не мог не прийти к выводу, что кадеты лишь выступают в роли самозваных глашатаев революции, никем не уполномоченных, а потому не заслуживающих доверия. Если считать июньские переговоры политической игрой (каковой они и были для всех их участников), то придется признать, что кадеты эту игру проиграли, даже не успев понять ее правил.

Примечания

1 Из архива СЮ. Витте. Воспоминания. Т. 2. СПб., 2003. С. 249.

2 См.: Королева Н.Г. Первая российская революция и царизм. Совет министров России в 1905-1907 гг. М., 1982. С. 30-41.

3 Коковцов В.Н. Из моего прошлого. М., 1992. Кн. 1. С. 93. В итоге доклады все-таки сохранялись. См.: Ананъич Б.В., Ганелин Р.Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб., 2000. С. 239-240; Из архива СЮ. Витте. С. 321.

4 Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. 31 октября 1905 г. - 24 апреля 1906 г. М., 1997. С. 19.

5 Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Воспоминания камергера. СПб., 1999. С. 74.

6 История его формирования и состав неоднократно анализировались в исторической литературе, см.: Старцев В.И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917 гг. (Борьба вокруг «ответственного министерства» и «правительства доверия»). Л., 1977. С. 8-31; Корелин А.П., Степанов С.А. СЮ. Витте - финансист, политик, дипломат. М., 1998. С. 192-205; Ананъич Б.В., Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 231 и след.

7 Из архива СЮ. Витте. С. 251.

8 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. М.. 1990. С. 328.

9 Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 346.

10 Милюков П.Н. Три попытки. (К истории русского лжеконституционализма). Париж, 1921. С. 13; Он же. Воспоминания. Т. 1. С. 328.

11 См.: Маклаков В.А. Первая Государственная дума. Паоиж, 1939. С. 13-14, 44. '

12 Там же. С. 9.

13 Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. С. 176.

14 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 472.

15 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 330.

16 Гурко В.И. Указ. соч. С. 476-478.

17 Там же. С. 479.

1S Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого.

С. 165-167. 19 Баян. Ложь Витте. Ящик Пандоры. Берлин, б. г. С. 35. 2° Гурко В.И. Указ. соч. С. 517.

21 См.: Ананъич Б.В.. Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 254.

22 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 122.

23 Тхоржевский И.И. Указ. соч. С. 73.

24 Из архива СЮ. Витте. С. 266.

25 Гурко В.И. Указ. соч. С. 518.

26 Там же. С. 79. Представители рабочих закономерно ответили на это обращение резкой отповедью, заявив, в частности, что «рабочие ни в каком родстве с графом Витте не состоят».

27 Революция 1905 г. и самодержавие. М.; Л., 1928. С. 27-42.

28 Красный архив. 1927. Т. 3. С. 187.

29 Богданович А. Три последних самодержца. М., 1990. С. 367 (запись от 3 февраля 1906 г.)

30 См.: Кризис самодержавия в России. С. 254—258.

31 Шипов Д.Н. Указ. соч. С. 352-370; Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л76 1984. С. 254-258.

32 Крыжановский СЕ. Заметки русского консерватора// Вопросы истории. 1997. №3. С. 121.

33 Гурко В.И. Указ. соч. С. 480.

34 Былое. 1917. № 3(25). С. 235-237.

35 Крыжановский СЕ. Воспоминания. Берлин, б. г. С. 69.

36 См. также: Таганцев Н.С Пережитое: Вып. I: Учреждение Государственной думы в 1905-1906 гг. Пг., 1919. С. 89.

37 Былое. 1917. №3(25).

38 Крыжановский СЕ. Воспоминания. С. 72.

39 Из архива СЮ. Витте. Т. 3. С. 450.

40 Былое. 1917. № 3(25). С. 258-259.

41 ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXV. Отд. 1. № 27029.

42 Коковцов В.Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 123.

43 Цит. по: Asher A. The Revolution of 1905. Vol. 2. Authority restored. Stanford, 1992. P. 42-43.

44 См., например: Демин В.А. Государственная дума России. (1906-1917): механизм функционирования. М., 1996. С. 27.

45 См. очень яркое и детальное описание выборов в Таврической губернии, которое оставил в своих воспоминаниях кадет кн. В.А. Оболенский: Оболенский В.А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988.

46 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 352.

47 См.: Степанский А.Д. Реформа Государственного совета в 1906 г. // Труды МГИАИ. М., 1965. Т. 20; Кризис самодержавия в России. С. 275-279; Бородин А.П. Реформа Государственного совета 1906 года // Вопросы истории. 1999. №4-5.*

48 Бородин А.П. Реформа Государственного совета. С. 84—85.

49 Былое. 1917. № 5-6. С. 289-318; Из дневника А.А. Половцова // Красный архив. 1923. № 4. С. 90-91.

50 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 331.

51 Коковцов В.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 126.

52 ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. XXV. Отд. 1. № 27425.

53 Бородин А.П. Реформа Государственного совета. С. 82-83, 93.

54 См. об этом: Кризис самодержавия в России. С. 281.

55 Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Т. 22. Берлин, 1937. С. 210-211.

56 Тхоржевский И.И. Указ. соч. С. 72.