От самодержавия к думской монархии 15 страница

1907 г. составили почти 3 млн. руб.120.

Чутко прислушиваясь к тому, что происходило в городах, и оценивая небывалый подъем забастовочного движения рабочих как показатель слабости «верхов», крестьяне тоже все чаще прибегали к забастовкам с целью изменения условий аренды земли, восстановления своих сервитутных прав, повышения платы за выполнение тех или иных работ в помещичьих экономиях и т.д., причем очень часто они действовали вместе с наемными сельскохозяйственными рабочими. Это было весьма чувствительное и убыточное для помещиков средство «выкуривания» их из родных мест. В апреле 1906 г. правительство выработало особые «Правила против возникновения стачек среди сельских рабочих», грозившие наиболее активным их участникам тюремным заключением (до 4 лет), а за сопротивление правительственным войскам и стражникам - ссылкой до 8 лет. Однако тактика запугивания крестьян и батраков провалилась. Летом 1906 г. массовые стачки на селе были отмечены на Сев. Кавказе и Ставрополье, на Дону, в Рязанской, Воронежской, Орловской, Курской, Тамбовской, Саратовской губернии. При этом наблюдался явный рост организованности крестьян и батраков.

В то же время крестьяне не отказывались и от традиционных обращений с жалобами и просьбами к властям, а в 1906 г. и к Государственной думе. Время работы I Думы (май-июль 1906 г.) было отмечено целым потоком крестьянских приговоров и наказов с изложением жалоб и просьб в адрес властей и депутатов, хотя регламент работы Думы запрещал прием подобных документов. Однако надежда обитателей российской деревни на помощь «сверху», особенно от Думы, где заседали и их избранники, была насколько ве-

лика, а желание удовлетворить свои требования мирным, законным путем так сильно, что в адрес Думы поступило более 300 таких приговоров и наказов, причем эти данные отражают ситуацию только в 16 центральных губерниях России121.

Настроение деревни передавалось и в армию, хотя первая половина 1906 г. прошла здесь более спокойно, чем предыдущий год, особенно его лето и осень. Самым крупным из солдатских волнений этого периода были июньские волнения в гвардейском Преображенском полку, находившемся в летних лагерях под Петербургом. Не без влияния крестьянских депутатов I Думы они отказались повиноваться начальству, а 23 июня солдаты 1-го батальона преобра-женцев, шефом которого числился сам царь, предъявили командиру ряд экономических и политических требований, включая требование наделения крестьян землей. Мятежный батальон был срочно отправлен в Новгородскую губернию, а около 200 солдат пошли под суд. В июне 1906 г. волнения были отмечены и в Семеновском гвардейском полку.

Приведенные факты красноречиво свидетельствуют о том, что до успокоения страны было далеко. И хотя активность рабочих шла на убыль, а студенты, демократическая интеллигенция и армия уже не доставляли правительству столько хлопот, как в 1905 г., торжествовать победу над «бунтовщиками» и «смутьянами» было еще рано.

Первая Государственная дума

Процедура выборов в Думу началась в конце февраля и, закончившись в большинстве регионов к середине апреля, в оставшихся продолжалась и после начала ее работы. К тому времени политическое пространство страны было наскоро «поделено» различными организациями, с большим или меньшим основанием претендовавшими на статус «партий». Появившиеся в ходе революции (особенно после 17 октября), как грибы после дождя, - в большом количестве и самых разных видов и размеров - они так же, как грибы, росли «семействами», неизбежно тесня друг друга. Наибольшей организованностью, естественно, отличались не новые образования, а революционные партии, закаленные годами активной борьбы с властью, но в наименьшей степени заинтересованные в легальной политической деятельности. Противоположная часть политического спектра только начинала оформляться. На этом фланге выделялись Русское собрание, образовавшееся еще в начале века как культурно-просветительское общество, а в ходе революции превратившееся в своеобразный элитарный политический клуб, и возглавляемый А.И. Дубровиным Союз русского народа - единственная в то время массовая правомонархическая организация, начало становления которой пришлось на конец 1905 г.122. Опреде-

ленной известностью пользовались также Союз русских людей гр. Н.П. Игнатьева и кн. А.Г. Щербатова и Русская монархическая партия редактора «Московских ведомостей» В.А. Грингмута (обе возникли еще в начале 1905 г.).

Лидеры правых находились в весьма сложном положении: не сочувствуя самой идее законодательного представительства, они не могли открыто выступать против царского манифеста и вынуждены были давать ему собственное толкование, согласно которому он не подразумевал отказа от самодержавия. Отношение правых к выборам в Думу стало одним из центральных вопросов, обсуждавшихся 8-11 февраля 1906 г. на I Всероссийском съезде русских людей, собравшем представителей 30 организаций. Сознавая, что в условиях крайне радикализированных настроений в стране добиться успеха на выборах будет невозможно, монархисты пытались решить, поддерживать ли им «умеренных конституционалистов» («Союз 17 октября») или «крайних» (кадетов) и даже революционеров? Последняя точка зрения доминировала, однако однозначного решения принято не было123.

Наиболее масштабную и умело организованную агитационную кампанию развернули кадеты, что, несомненно, явилось важным фактором их успеха. Основная ее идея заключалась в том, что Партия народной свободы (это название было принято в пропагандистских целях на январском съезде) - единственная сила, способная обеспечить удовлетворение всех требований народа, сделав это мирным путем. В условиях спада массового движения такая идея была очень выигрышна. Широко использовались разнообразные формы устной и печатной агитации, благо партия не испытывала недостатка в людях, профессионально владевших словом. Важную роль сыграла при этом тактика бойкота выборов, объявленная левыми партиями: кадеты действительно оказались единственной организованной оппозиционной силой, за которую могли голосовать несогласные с бойкотом избиратели124.

Позднее левые партии прямо или косвенно признали ошибкой отказ от участия в этих выборах. Впрочем, и в начале 1906 г. единства по этому вопросу в их рядах не было. Меньшевики в основном придерживались позиции полубойкота (участия в агитационных целях лишь на первых стадиях выборного процесса), большевики же еще в декабре 1905 г. заняли более решительную позицию отчасти под влиянием радикальных настроений в своих местных организациях, стремясь поддержать в массах свой имидж бескомпромиссных борцов с властью. Кроме того, ожидалось, что возможное весеннее восстание сметет власть, а заодно и Думу. При этом Ленин пропагандировал тактику «активного бойкота», т.е. широкого использования избирательных собраний в агитационных целях, в том числе для разоблачения самого думского строя.

Еще более радикально были настроены эсеры. На I партийном съезде на рубеже 1905-1906 гг. (глубоко законспирированный, он проходил в глухой финляндской деревне) острые дискуссии развернулись вокруг вопроса о подготовке к всеобщему восстанию в деревне, ожидавшемуся осенью. Победрша центристская точка зрения В.М. Чернова: к восстанию готовиться, но не делать на него исключительную ставку. Решение о бойкоте Думы было принято единогласно. Более того, большинством голосов было решено, что недопустимо участвовать в предвыборных собраниях (даже для агитации против Думы!). Впрочем, впоследствии оказалось, что далеко не все эсеры следовали этим партийным установкам. Нельзя не признать, что, «как и социал-демократы, эсеры переоценивали собственные силы, не придали должного значения наметившемуся после декабря 1905 г. повороту общественности. Поэтому сразу же после съезда они вынуждены были внести серьезные коррективы в свою тактику»125.

Активную, хотя и несопоставимую с кадетской, кампанию развернули и октябристы. На I съезде «Союза 17 октября» программа партии, разработанная в общем виде еще в ноябре, была переработана и дополнена. Утверждая конституционный характер свершившихся преобразований, октябристы признавали необходимым обеспечить в государственном устройстве «связь с прошлым», не протестуя даже против сохранения за монархом титула «самодержавный». Оживленные прения вызвали национальный и аграрный вопросы. Приняв положения о единстве и неделимости империи, а также необходимости полной компенсации при возможном отчуждении частновладельческих земель, партия едва ли могла рассчитывать на сочувствие масс.

Основной упор в ходе предвыборной борьбы «Союз 17 октября» сделал на распространении печатных агитационных материалов. Однако огромные массы листовок и брошюр (только в Петербурге их было распространено 3 млн экз.!) избирателя не убедили. «Блок 4-х» (вместе с октябристами его составляли менее значительные Партия правового порядка, Прогрессивно-экономическая партия и Торгово-промышленный союз) сумел провести в Думу только 16 депутатов. Помимо очевидного несоответствия их программ настроениям масс, поражению способствовала крайняя организационная рыхлость и инертность большинства членов этих «господских партий», не склонных по положению и возрасту к демонстрации боевого задора. Для правых октябристы оказались слишком оппозиционными, для «передовой интеллигенции» -слишком умеренными.

Для правительства, и в особенности для Витте, заигрывавшего с октябристами еще с осени, их фиаско оказалось большим ударом. Впрочем, итог выборов стал ясен премьеру далеко не сразу, и неко-

торое время он даже выражал удовлетворение большим количеством попавших в Думу крестьян (231 депутат - цифра совершенно фантастическая для любого парламента мира, даже если учесть, что отражала она не род занятий, а лишь сословную принадлежность). Однако «очень скоро выяснилось, - писал Гурко, - что подавляющее большинство избранных именует себя кадетами (сильное преувеличение - у кадетов был лишь относительный перевес. - Авт.). При таких условиях крестьянское большинство являлось уже не плюсом, а минусом, так как для всех было понятно, что это будет серая толпа, всецело находящаяся в руках нескольких десятков интеллигентов кадетского образца. Витте... становился мрачнее тучи»126. Оснований для недовольства было тем больше, что глава правительства провозгласил и действительно пытался следовать политике невмешательства в ход голосования. Конечно, избежать административного давления на местах было невозможно, однако сколько-нибудь систематически этот важный «ресурс» не использовался во многом именно из-за официальной позиции правительства. Закономерно поэтому, что премьер обвинил в исходе выборов Дурново с его репрессивной политикой, придворные же круги и сам император, напротив, решили, что важная причина радикального состава представительства - «самоустранение» правительства.

Раздражение Витте можно было понять. Из рук уплывал последний, пусть и иллюзорный шанс удержаться у власти, заручившись поддержкой Думы. Между тем успешное заключение в начале апреля международного займа на гигантскую сумму в 2250 млн франков означало, что император лишился важнейшей причины терпеть Витте на посту премьера. Заем, как считалось, был осуществлен во многом благодаря авторитету Витте в международных финансовых кругах (хотя непосредственные переговоры в Париже вел Коковцов). Он в полном смысле слова спас государство от банкротства, а заключение займа до созыва Думы, несомненно, было крупным ус-•пехом правительства127. В какой мере Витте чувствовал неизбежность своей отставки? По этому поводу и современники, и историки придерживались разных точек зрения, подкрепляемых противоречивыми суждениями самого премьера, направившего императору развернутую просьбу об отставке, но при этом вроде бы выражавшего перед коллегами и подчиненными уверенность в своем будущем128. Думается, что психологичесхи это противоречие вполне объяснимо. Понимая, что отставка практически неизбежна и, наверное, частью своего «я» ожидая ее как облегчения, он до последнего момента, повинуясь мощному инстинкту властолюбия, не мог поверить, что его роль сыграна.

Гораздо больше оснований для уверенности в своем положении, несомненно, было у Дурново, который, как ни странно, рассчитывал реабилитировать себя перед Думой, развив «целую программу

либеральных мероприятий». Однако отставку получил кабинет in согроге, и это как бы подчеркивало, что «обновленная власть» ждет встречи с народным представительством. Подобный ход, очевидно, был подсказан императору оппозиционным Витте кружком, состоявшим из братьев Треповых и Горемыкина129. Последний и стал новым премьером.

Многие историки, исходя из позиции, занятой Горемыкиным по отношению к Думе, склонны оценивать эту смену кабинета как меру реакционную, однако в то время она воспринималась в обществе совсем не столь однозначно. Так, кадетская пресса, в очередной раз заклеймив Витте как «контрреволюционера», приветствовала его отставку как «первую победу организованного общественного мнения»130. Действительно, ключевые фигуры нового кабинета не могли вызвать в обществе резкого отторжения. Горемыкин и министр юстиции И.Г. Щегловитов не успели еще зарекомендовать себя отъявленными реакционерами, а назначенный министром внутренних дел молодой саратовский губернатор П.А. Столыпин был не очень хорошо известен обществу, но в целом считалось, что он близок по убеждениям к октябристам. Новые министры финансов В.Н. Коковцов и народного просвещения П.М. фон Кауфман были известны как добросовестные бюрократы, а министр иностранных дел А.П. Извольский вообще был сторонником конституции. Лишь главноуправляющего земледелием и землеустройством А.С. Сти-шинского, обер-прокурора Св. Синода А.А. Ширинского-Шихмато-ва и, может быть, государственного контролера П.Х. Шванебаха можно было бы назвать реакционерами.

Выбор Горемыкина - человека, известного своей пассивностью и отсутствием определенной политической физиономии - во многом обусловливался именно этими его качествами. Когда Коковцов на аудиенции прямо выразил Николаю II свое мнение, что безразличие и «отсутствие всякой гибкости» Горемыкина лишь усилят оппозиционное настроение Думы, тот ответил: «Для меня главное то, что Горемыкин не пойдет за моей спиной ни на какие соглашения и уступки во вред моей власти...»131

66-летний новый премьер, сделавший карьеру в Сенате и Министерстве юстиции, со времен своего пребывания на посту министра внутренних дел (1895—1899) пользовался репутацией добросовестного, но не слишком инициативного бюрократа «старой школы». Не обладая особыми дарованиями, он действительно отличался надежностью и предсказуемостью, а за его несколько напускной флегматичностью скрывались трезвый ум и здравое видение происходящего, столь чуждые его смертельному врагу Витте. Однако даже в еще большей степени, чем Витте, Горемыкин был политиком уходящей «непубличной» эпохи, а в условиях продолжающейся революции его методы и привычки выглядели явным анахронизмом.

Большинству министров было очевидно, что новое правительство перед лицом радикальной Думы и еще более радикальной страны вынуждено будет играть неблагодарную роль «каменной стены», став объектом нападок и ненависти. Но даже в этих условиях важна была тактика, избранная правительством в отношении народного представительства. По мнению задиристого и неуживчивого Гурко, «Горемыкин избрал самый худший способ обращения с Государственной думой, а именно - полное пренебрежение к самому ее существованию»132. Такая линия вполне соответствовала характеру склонного к фатализму премьера. Уже вскоре после своего назначения он сделал в разговоре с Коковцовым прогноз развития событий, который исключал всякий оптимизм по поводу сотрудничества с Думой и, надо признать, оказался достаточно адекватен реальности: «Она (Дума. - Авт.) будет заниматься, - сказал он, - одной борьбой с правительством и захватом у него власти, и все дело сведется только к тому, хватит ли у правительства достаточно силы и умения, чтобы отстоять власть в тех невероятных условиях, которые созданы этой невероятной чепухой, - управлять страной во время революционного угара какой-то пародией на западноевропейский парламентаризм»133. Логичным следствием подобного видения ситуации и оказался отказ даже пытаться использовать Думу по прямому предназначению - для законотворческой деятельности. В итоге первым внесенным в нее правительственным законопроектом стал знаменитый проект об отпуске средств на устройство прачечных и оранжереи при Юрьевском университете, оглашение которого вызвало в Думе дружный и вполне искренний хохот134. Однако и вне Думы правительство фактически бездействовало135. Гурко писал: «Сколько-нибудь разработанной, продуманной и принятой членами Совета программы не было, а потому по всякому вопросу прения захватывали самые разнообразные предметы. В общем впечатление было жалкое...»136 Но настроение премьера, по-видимому, первоначально разделяли не все члены кабинета. Надежда на то, что с думским большинством все-таки будет возможность (или необходимость) иметь дело, не оставляла не только Извольского, но и Коковцова, и Столыпина. Поэтому, конечно, не стоит недооценивать значения первых шагов самого народного представительства.

Как известно, в I Думе доминировали кадеты. Существует несколько вариантов подсчетов партийного состава Думы (см. табл.). Все они весьма условны из-за неустойчивости партийного членения депутатов, неизбежной для совсем еще молодых партий и «парламента». Кроме того, на всем протяжении работы Думы в столицу продолжали прибывать депутаты (в частности, избранные от окраин), что также меняло состав фракций.

Л1С

	Данные на конец	Данные на	Данные на	Данные на
	апреля 1906 г.	10-15 мая (под-	26 июня (под-	26 июня (под-
Партии	(подсчет СМ. Си-	счет Н.А. Боро-	счет СМ. Си-	счет Н.А. Бо-
	дельникова)	дина)	дельникова)	родина)
Кадеты				17S
Левые		-	-	-
Трудовики	-
Социал-демокра-
ты	-	-
Торгово-промыш-
ленная партия			-	-
Правые		-	-	-
Октябристы	-		-	-
Прогрессисты		2 (умеренные прогрессисты)
Партия демокра-
тических реформ
Партия мирного
обновления	-	-
Национальные
партии		—	—	—
Автономисты	-
Польское коло	-	-
Беспартийные
Всзго

Источники: Сидельников СМ. Образование и деятельность Первой Государственной думы. М., 1962. С. 192, 196; Бородин Н.А. Личный состав Первой Государственной думы, ее организация и статистичесхие сведения о членах// Первая Государственная дума. Вып. 1. Политическое значение Первой думы/ Под ре'д. А.А. Муханова и В.Д. Набокова. СПб., 1907. С. 23-34, 27; Emmons Т. Op. cit. Р. 355-356. Кроме того, следует иметь в виду что, по данным М.И. Леонова, в Думу было избрано не менее 16 эсеров (не афишировавших своей партийной принадлежности), многие из которых стали позже лидерами Трудовой группы. См.: Леонов ММ. Партия социалистов-революционеров в 1905-1907 гг. М., 1997. С. 282.

Не имея абсолютного большинства, кадеты тем не менее сумели провести своих кандидатов на посты председателя (С.А. Муромцев), обоих его товарищей (кн. П.Д. Долгоруков и Н.А. Гредескул), секретаря (кн. Д.И. Шаховской). Кадетами были 2/3 членов президиума Думы более половины членов различных комиссий, в том числе председатели 7 постоянных и 15 временных комиссий. На роль «мозгового центра» фракции «как-то сами сооою выдвинулись» Милюков (он не был членом Думы и участвовал в ее деятельности, находясь в ложе прессы или в буфете), М.М. Винавер и Ф.Ф. Ко-кошкин'". Нужно признать, что руководство партии еще до начала работы Думы поставило перед собой чрезвычайно сложную задачу. Апрельский с-ьезд кадетов продемонсгр^в^^ ™^™м «настроения страны» большинство его участников (а значит, и дум-

ской фракции) даже и не думало о сотрудничестве с правительством. Речь шла о предъявлении власти требований, которые та, если желала остаться властью, конечно, удовлетворить не могла. По мнению Милюкова, «пусть конфликт грозит; пусть даже он неизбежен. Но нужно создать для него наиболее благоприятную почву. Нужно успеть дать материал стране для суждения о смысле конфликта. Для этого нужно не только "быть в Думе", но и остаться там на более или менее продолжительное время». Иначе считало большинство делегатов съезда, полагая, что «следует просто игнорировать правительство, игнорировать и законы, изданные после 17 октября, игнорировать Государственный совет, провести всю нашу законодательную программу в форме "ультиматума" или "декларации"»138. Правительство должно уйти, а если оно этого не сделает, в дело вступит «народ». Прав был В.А. Маклаков, когда утверждал, что причиной борьбы между Думой и правительством «была не "конституция", не программа "либеральных реформ"; характерной причиной было отношение к революции»139.

В этих условиях в плане тактики кадетской партии речь могла идти лишь о внешнем соблюдении конституционных форм с тем, чтобы не дать власти повода для преждевременного роспуска Думы. Содержание же кадетских требований и, главное, настроение депутатов настолько противоречили этим формам, что задача Милюкова и Винавера (Кокошкин занимался главным образом общими вопросами) заключалась в постоянном и неослабном контроле за тем, что з нормально функционирующем парламенте, как правило, определяется само собой. Учитывая же, что добиться большинства кадеты могли, лишь заручившись поддержкой слева, в их задачи входила также выработка «общей линии» с трудовиками.

Эта вторая по численности и значению фракция Думы не отличалась ни сплоченностью, ни ясностью программы. Она включала в себя не только занимающихся сельским хозяйством крестьян (42 человека), но и народнически настроенных интеллигентов (26), рабочих и служащих (соответственно 19 и 15)140. Среди трудовиков первоначально оказались и те немногочисленные эсеры и социал-демократы, которые попали в число депутатов в качестве беспартийных. Но большинство фракции все-таки принадлежало действительно беспартийным крестьянам, для которых, как справедливо утверждал В. А. Оболенский, «весь смысл Государственной думы заключался в надежде получить при ее посредничестве в свое владение помещичьи земли», а потому в центре внимания Трудовой группы находился именно аграрный вопрос. Выступления трудовиков по политическим проблемам отличались простотой и радикализмом, а решения во многом определялись лидерами группы - А.Ф. Аладьи-ным, СВ. Аникиным, И.В. Жилкиным, Ф.М. Онипко (первые трое составили «триумвират», подобный кадетскому). В отличие от Ала-

дьина, «типичного авантюриста, делавшего карьеру на революции»141, и, стоит добавить, человека с весьма интересной судьбой142, Аникин и Жилкин были, по оценке Милюкова, «люди совестливые и скромные». «Аникин, - вспоминал Оболенский, - выступал в Думе с демагогическими речами. Других, за недостатком настоящей культурности, он произносить не мог. Но демагогия его была вполне искренняя... Его речи нравились крестьянам, ибо в них чувствовалась подлинная мужицкая ненависть к привилегированным классам общества...»143 Тактика трудовиков определялась убеждением, «будто вся страна "стихийно-революционно" настроена... Дума, по их мнению, и не могла быть "государственным установлением", она должны была просто стать органом революционной стихии»144.

Естественно, что кадеты восприняли основную массу трудовиков (за исключением убежденных левых) как возможный объект для обработки и, так сказать, культуртрегерского воздействия, полагая, по словам Винавера, что «вся эта лава, весьма раскаленная, не будучи захвачена в определенное русло, могла только снести те устои, на которых воздвигнуто новое, крайне непрочное здание нашей парламентской жизни»145. Трудовики действительно не желали соблюдать «парламентских форм», а многие из них их просто не понимали, точнее, понимали по-своему. Когда на повестке дня оказался аграрный вопрос, в прения записалось огромное количество крестьян, причем тем из них, кто не успел или не захотел выступить, избиратели по возвращении домой устроили настоящую обструкцию, обвинив в неисполнении своего долга.

«Борьба за трудовиков» с представителями революционных партий, собственно, и составляла основное содержание внутридумской работы кадетского руководства, метко названной Милюковым «тканью Пенелопы или работой Сизифа». «Это помогало "тянуть" работу Думы... - вспоминал он, - но отнюдь не содействовало изменению ее общего политического направления»146. Трудовики сопротивлялись. Происхождение,'мировоззрение, житейский опыт -все это тянуло их «налево». Все большее влияние на них завоевывали социал-демократы, что отражалось и на результатах голосований147. Винавер не без основания утверждал, что по мере развития событий в поведении трудовиков все отчетливее проявлялись «отрицательное отношение к кадетской тактике бережения Думы при одновременном отрицании и противоположной революционной внедумской тактики...»148

Значение социал-демократов в этой борьбе особенно выросло после некоторой корректировки их отношения к Думе. 10-25 апреля в Стокгольме состоялся IV съезд РСДРП. Несмотря на свой объединительный характер, съезд выявил, по выражению одного из лидеров меньшевиков П. Б. Аксельрода, «принципиальный антагонизм» между двумя течениями в партии. Большевики настаивали на

том, что революция приближается к новому мощному подъему и в этих условиях и легальная борьба, и сотрудничество с либералами пагубны для ее развития; меньшевики придерживались противоположных позиций. Острые прения развернулись на съезде по аграрному вопросу, причем оказалось, что обе фракции имеют достаточно абстрактные, схематичные и едва ли способные привлечь крестьян представления о необходимой аграрной реформе. Меньшевистская «муниципализация» в этом смысле едва ли сильно отличалась от большевистской «национализации»149. В целом же съезд продемонстрировал, что социал-демократы не только не руководят революцией, но и реагируют на происходящее в стране с явным запозданием и не вполне адекватно.

В соответствии с решениями съезда социал-демократы могли выставлять свои кандидатуры на выборах в Думу (там, где они еще не состоялись). Так в Думу попали 5 меньшевиков, выбранных в Грузии. Именно после их прибытия в Петербург 12 июня организационно оформилась социал-демократическая фракция (18 человек, руководитель - Н.Н. Жордания). В рамках меньшевистской думской тактики, при всей ее противоречивости, Дума рассматривалась не как законодательное собрание, а как «организующий центр революции» (А.Н. Потресов). Неудивительно, что ЦК РСДРП в одном из директивных документов еще в мае предлагал партийным организациям, воздержавшись от уличных выступлений, настойчиво разжигать конфликты Думы с правительством, вести дело к ее разгону, а тогда уже «принять участие в восстании и двинуться возможно больше вперед, выставляя самые крайние лозунги»150.

Аналогичную позицию в отношении Думы заняли эсеры. Прошедшие в нее члены партии расположились на левом фланге Трудовой группы. Правда, эсеры резко отрицательно отнеслись к кон-ституированию социал-демократической фракции, полагая, что тактика социал-демократов лишь дробит «революционный лагерь». Приходилось им считаться и с отсутствием единства в собст-' венных рядах, ведь многие трудовики тяготели, скорее, к относительно умеренной, энесовской программе (сама Трудовая народно-социалистическая партия оформилась позже, уже после роспуска Думы).

Правее кадетов находилась немногочисленная группа октябристов, часть которой в конце мая преобразовалась в Партию мирного обновления. Тот факт, что ее лидер авторитетный гр. П.А. Гей-ден «совершенно для себя неожиданно оказался не в левом центре, где ему быть надлежало, а на крайнем правом фланге»151, еще раз свидетельствовал о радикализме состава Думы. По европейскому обычаю, место в зале заседаний Таврического дворца воспринималось как знак партийной принадлежности, и нельзя не признать характерным, что «провинциальные кадеты из... революционного по-