Не мучай Данте

– Даже не думай, что будешь тут прохлаждаться, – сказала Нэнси. – У меня для тебя сюрприз.

Олли фыркнул:

– Вечно у тебя сюрпризы.

Было воскресенье, и Олли собирался именно прохлаждаться. Энергичность Нэнси не всегда казалась ему положительной чертой.

Впрочем, он предполагал, что скоро эта черта ей пригодится – для ведения домашнего хозяйства, как рассчитывал основательный, заурядный Уилф.

Из церкви Уилф поехал прямиком в больницу, а Олли вернулся, чтобы отобедать с Нэнси и ее отцом. У них в доме воскресная еда обычно готовилась накануне – миссис Бокс по воскресеньям посещала свою церковь, а остаток дня отдыхала у себя в хибарке.

Олли помог Нэнси прибраться на кухне. Из столовой доносились гулкие раскаты храпа.

– Твой отец, – доложил Олли, заглянув внутрь. – Уснул в кресле‑качалке с «Сатердей ивнинг пост» на коленях.

– Он даже сам себе не признается, что после воскресного обеда намерен поспать, – ответила Нэнси, – думает, что будет читать.

На Нэнси был фартучек с завязками на талии – в таких обычно не занимаются уборкой. Она сняла его, повесила на дверную ручку и взбила волосы, глядя в маленькое зеркало возле кухонной двери.

– Ну и растрепа, – капризно протянула она без тени неудовольствия.

– Это верно. Не понимаю, что Уилф в тебе нашел.

– Ох и получишь ты у меня!

Они вышли на улицу, и Нэнси повела его мимо кустов смородины, а потом под кленовым деревом, где – как она уже говорила, и не раз, – когда‑то висели ее качели. Дальше – переулком до конца квартала. По воскресеньям даже лужайки никто не подстригал. И вообще дворы пустовали, а у домов был такой чопорный, гордый и покровительственный вид, будто в каждом из них жили почтенные люди, вроде отца Нэнси, мертвые для окружающего мира на время своего Честно Заслуженного Отдыха.

Впрочем, это не значило, что весь город замирал без движения. В воскресенье после обеда сельские жители съезжались на пляж в четверти мили от города, у подножия утеса. Восторженные детские крики со стороны водной горки и купальни, где можно вдоволь поплескаться, смешивались с сигналами машин и завываниями трубы мороженщика, а также с воплями парней, которые пришли себя показать, и воплями матерей, охваченных паникой. Все это сливалось в единый нечленораздельный гвалт.

В конце переулка, на другой стороне менее презентабельной, немощеной дороги, стояло пустующее здание, где, по словам Нэнси, когда‑то находился ледник, а дальше – пустырь и дощатый мостик через пересохший ручей, после которого они как‑то сразу оказались на узкой дороге, всего для одной машины – или, вернее, для одной конной повозки. По обе стороны стеной высились колючие кусты с ярко‑зелеными листочками и сухими розовыми цветами. Кусты и не пропускали ветер, и не давали тени, упорно цепляясь ветками за рукава Олли.

– Дикие розы, – ответила Нэнси на его вопрос, что это за дьявольские побеги.

– Это и есть твой сюрприз?

– Увидишь.

Он изнемогал от жары в этом тоннеле и надеялся, что Нэнси сбавит скорость. Эта девушка, не выдающаяся ничем, кроме разве что своего непомерного эгоизма, избалованности и надменности, обожала сюрпризы. Ему даже нравилось ее подначивать. Нэнси была умнее большинства девушек ровно настолько, чтобы подначивать ее имело смысл.

Вскоре Олли разглядел вдалеке крышу дома и верхушки деревьев, отбрасывавших настоящую тень, и, раз уж из Нэнси ничего было не вытянуть, он надеялся хотя бы перевести дух в тенечке.

– Принесло кого‑то, – объявила Нэнси. – Как же я не сообразила.

В конце дороги, на развороте, стоял старенький форд.

– Ну, хотя бы только одна машина, – продолжила она. – Будем надеяться, это ненадолго.

Но когда они подошли к машине, никто так и не вышел из добротного полутораэтажного дома, сложенного из кирпича, который назвали бы белым в этой части страны и желтым – там, где родился Олли. (На самом деле он был грязновато‑песочным.) Живая изгородь отсутствовала: ее заменяла проволочная сетка, которая огораживала двор с запущенным газоном. А вместо бетонированной дорожки от ворот к входной двери вела грунтовая тропинка. Впрочем, за городской чертой такое зрелище никого не удивляло – мало кто из фермеров мостил дорожки или приобретал газонокосилку.

Судя по всему, раньше тут были клумбы, – по крайней мере, здесь и там из моря травы вырастали белые и золотисто‑желтые цветы. Олли был уверен, что это ромашки, однако не стал спрашивать Нэнси, чтобы невзначай не нарваться на очередную язвительную отповедь.

Нэнси подвела его к пережитку более светских и размеренных дней – качелям, неокрашенным, зато, как положено, с подвесными деревянными скамьями, расположенными друг против друга. Трава вокруг не была примята – как видно, пользовались качелями нечасто. На них падала тень пары деревьев с густыми кронами. Стоило Нэнси сесть, как она тут же вскочила и, держась за спинки обеих скамеек, начала раскачивать скрипучее сооружение вперед‑назад.

– Так она поймет, что мы здесь, – пояснила она.

– Кто поймет?

– Тесса.

– Твоя знакомая?

– Естественно.

– Пожилая? – вяло спросил Олли.

Не раз он видел, как Нэнси направо и налево использует, если можно так выразиться (вероятно, авторы книжек для девушек, которые она читала и принимала близко к сердцу, именно так и выражались), «обаяние собственной личности». Ему на ум сразу пришли ее безобидные подтрунивания над стариками с лесопилки.

– Нет, мы вместе в школе учились, я и Тесса. Мы с Тессой.

Это вызвало новое воспоминание – как Нэнси пыталась свести его с Джинни.

– И что в ней такого особенного?

– Увидишь. О!

На ходу спрыгнув с качелей, она подбежала к уличной водоразборной колонке неподалеку от дома. И стала налегать на рукоятку. Вода побежала не сразу. Нэнси не подавала виду, что ей тяжело, и продолжала качать дальше, пока не наполнила жестяную кружку, висевшую рядом на крючке, после чего, расплескивая, понесла ее в сторону качелей. Видя оживленное девичье лицо, Олли понадеялся, что Нэнси сперва даст напиться ему, но она поднесла кружку к губам и радостно сделала несколько жадных глотков.

– Не сравнить с городской водой, – сказала она, передавая кружку Олли. – Колодезная. Вкуснотища!

Нэнси была из тех девушек, которые, глазом не моргнув, станут пить некипяченую воду из старой жестяной кружки, висящей у колодца. (Олли же, наученный горьким опытом, осознавал всю рискованность таких поступков лучше любого другого молодого человека.) Конечно, Нэнси рисовалась. Но, безрассудная от природы, искренне верила, что застрахована от любых напастей.

Сказать того же о себе Олли не мог. Однако была у него мысль – которой он, разумеется, не мог поделиться из страха быть осмеянным, – что ему уготована судьбой особая миссия, что его существование несет в себе тайный смысл. Может, потому их и тянуло друг к другу. Разница была лишь в том, что он намеревался идти до конца, а не довольствоваться малым. Как сделала бы она – вернее, уже сделала, ведь для девушки это был предел. Подумав о том, что у него‑то возможностей куда больше, чем у любой девушки, Олли внезапно расслабился и даже проникся к Нэнси сожалением; на него накатило веселье. Порой он даже не задумывался, что́ связывает его с этой девушкой, – за пикировкой время пролетало незаметно.

Вода и вправду оказалась вкусной – и божественно холодной.

– К Тессе приезжает масса народу, – сказала Нэнси, садясь напротив него. – Никогда не знаешь, удастся ли застать ее одну.

– Правда? – переспросил он.

Ему в голову пришла дикая мысль: вдруг Нэнси настолько развращена и своевольна, что водит дружбу с какой‑нибудь полупроституткой, безотказной деревенской шлюшкой. Вернее, продолжает водить дружбу с девчонкой, которая пошла по рукам.

Нэнси прочла его мысли (иногда у нее прорезалась сообразительность).

– Да ты что! – воскликнула она. – Я ничего такого не имела в виду. Как вообще можно было такое подумать! Тесса бы никогда… это отвратительно. Как тебе не стыдно! Она бы никогда… о, да ты сам все увидишь, – Нэнси покраснела до корней волос.

Дверь открылась, и без обычных затяжных прощаний – по правде говоря, вообще без каких‑либо слышимых прощаний – на дорожку вышли мужчина и женщина, видавшие виды, но еще крепкие (прямо как их автомобиль); они покосились в сторону качелей, на Нэнси и Олли, но ничего не сказали. Как ни странно, Нэнси тоже промолчала, даже не стала выкрикивать какое‑нибудь веселое приветствие. Те двое подошли к автомобилю с разных сторон, сели на переднее сиденье и укатили.

Затем кто‑то появился из тени дверного проема, и в этот раз Нэнси заговорила:

– Привет, Тесса.

Телосложением эта девушка напоминала плотно сбитого ребенка. Большая голова с россыпью темных кудрей, широкие плечи, короткие сильные ноги, которые оставлял открытыми ее странный наряд: блуза‑гардемарин и юбка. Странным он был хотя бы потому, что не подходил для такого жаркого дня, а к тому же она давно вышла из школьного возраста. Скорее всего, некогда это была школьная форма, и теперь, из практических соображений, Тесса носила ее дома. Такой одежде не было сносу; по мнению Олли, она выставляла женскую фигуру в невыгодном свете. Тесса выглядела неуклюжей – и впрямь как школьница.

Нэнси подвела его к хозяйке дома, представила, и Олли сказал Тессе – тем двусмысленным тоном, который обычно допустим с девушками, – что наслышан о ней.

– Неправда, – сказала Нэнси. – Не верь ни единому его слову. Если честно, я взяла его с собой лишь потому, что не знала, чем его занять.

Глаза у Тессы были небольшие, с тяжелыми веками, но поразительно мягкого и насыщенного голубого цвета. Когда она посмотрела на Олли, в ее взгляде не было ни особой приветливости, ни враждебности, ни даже любопытства. Но была в нем такая глубина и уверенность, что Олли тут же оставил свой дурацкий вежливый треп.

– Проходите, – сказала она и вошла в дом. – Надеюсь, вы не против – я тут масло взбиваю. Когда перед вами зашли люди, я прервалась, но если не продолжить сейчас, все труды будут впустую.

– Работаешь в воскресенье, плохая девочка, – сказала Нэнси. – Смотри, Олли. Вот как делают масло. Ты, наверное, думал, что оно выходит из коровы уже готовое и расфасованное, хоть сейчас на прилавки. Продолжай, – обернулась она к Тессе. – А устанешь – я тебя сменю, если получится. Честно говоря, я зашла пригласить тебя на свадьбу.

– Что‑то я такое слышала, – ответила Тесса.

– Я могла бы прислать тебе приглашение по почте, но боялась, что ты не станешь читать. Вот я и решила зайти и выкручивать тебе руки, пока ты не пообещаешь прийти.

Они прошли прямиком на кухню. Жалюзи были опущены, под потолком крутился вентилятор. В воздухе пахло стряпней, плошками отравы для мух, керосином и кухонными полотенцами. Должно быть, за долгие годы все эти запахи уже въелись в стены и пол. Но чья‑то рука – без сомнения, вот этой одышливой, чуть не кряхтящей девушки за маслобойкой – не поленилась выкрасить шкафчики и двери в небесно‑голубой цвет.

Пол вокруг маслобойки был застелен газетами, а из‑за регулярных переходов от стола к плите иные половицы протерлись до дыр. Любой другой сельской девице Олли галантно предложил бы свою помощь, однако тут ему не хватило уверенности. Эта Тесса выглядела не замкнутой, а просто старше своих лет, да еще обезоруживала прямолинейностью и самостоятельностью. В ее присутствии даже Нэнси вскоре притихла.

Масло было готово. Нэнси вскочила посмотреть и предложила Олли сделать то же самое. Его удивило, какого бледного оно получилось цвета, совсем не желтого, но ни словом не обмолвился, боясь, что Нэнси поднимет его на смех. Затем девушки положили липкий бледный комок масла на расстеленную на столе тряпочку, прибили сверху деревянными лопатками и завернули. Тесса подняла люк погреба, и девушки снесли масло вниз по ступенькам, о существовании которых Олли ни за что бы не догадался. Чуть не оступившись, Нэнси взвизгнула. Он подумал, что Тесса куда лучше справилась бы одна, но решила потрафить Нэнси как докучливому, но очаровательному ребенку. Тесса позволила ей собрать с пола газеты, а сама взялась откупоривать принесенные из погреба бутылки лимонада. Затем достала из углового морозильника большой кусок льда, обтерла с него опилки и разбила в раковине молотком на мелкие кусочки, чтобы кинуть в стаканы. И снова Олли не предложил помочь.

– Давай, Тесса, – сказала Нэнси, отпив лимонада. – Пора. Сделай одолжение. Пожалуйста!

Тесса молча пила лимонад.

– Скажи ему, – настаивала Нэнси. – Скажи Олли, что у него в карманах! Начни с правого.

Тесса ответила, не поднимая головы:

– Ну, скорее всего бумажник.

– Что еще? – поторопила Нэнси.

– Да, верно, – сказал Олли. – Бумажник. Что ж, теперь пусть угадает, сколько в нем денег. Сразу скажу: не густо.

– Это не важно, – сказала Нэнси. – Скажи, что там еще, Тесса. В правом кармане.

– К чему ты клонишь? – спросил Олли.

– Тесса, – льстиво протянула Нэнси. – Тесса, миленькая, ты же меня знаешь. Вспомни, мы старые подруги, с первых школьных дней. Сделай это ради меня.

– Это какая‑то игра? – спросил Олли. – Вы вдвоем меня разыгрываете?

Нэнси рассмеялась.

– А в чем дело? – спросила она. – Есть чего стыдиться? Там у тебя старый вонючий носок?

– Карандаш, – едва слышно выдавила Тесса. – Немного денег. Монеты. Не знаю, какого достоинства. Листок бумаги с написанным текстом? Нет, с напечатанным?

– Выворачивай карман, Олли, – потребовала Нэнси. – Выворачивай!

– Да, и пластинка жвачки, – добавила Тесса. – Кажется, пластинка жвачки. Это все.

Жевательная резинка оказалась без обертки, вся в крошках.

– Я и сам уже не помню, что там, – соврал Олли.

На свет показались огрызок карандаша, пара монет разного достоинства и сложенная, истертая на сгибах газетная вырезка.

– Это мне кто‑то дал, – поспешно добавил он, когда Нэнси вырвала ее у него из рук и развернула.

– «К рассмотрению принимаются оригинальные рукописи высокого уровня, как проза, так и поэзия, – зачитала она вслух. – С особым вниманием мы подходим…»

Олли отобрал у нее вырезку:

– Это мне кто‑то дал! Чтобы я сказал, можно ли верить такому объявлению.

– Брось, Олли.

– Я даже не знал, что она до сих пор у меня в кармане. Как и жвачка.

– Ты не удивлен?

– Конечно нет. Я забыл.

– Не удивлен способностями Тессы? Что она знала?

Олли через силу улыбнулся Тессе, хотя был крайне смущен. Она не виновата.

– Да у любого парня в карманах может такое найтись, – ответил он. – Монеты? Конечно. Карандаш…

– А жвачка? – настаивала Нэнси.

– Возможно.

– И бумажка с напечатанным текстом. Она же так и сказала – с напечатанным!

– Она сказала «листок бумаги». И не знала, что на нем. Ведь не знала, правда? – повернулся он к Тессе.

Она помотала головой. Посмотрела на дверь, прислушалась.

– Кажется, машина едет.

И она была права. Теперь они тоже услышали. Нэнси подошла к окну выглянуть из‑за занавески, и в этот миг Тесса внезапно улыбнулась Олли. Не было в этой улыбке ничего заговорщического или виноватого, как не было и обычного девичьего кокетства. Такой улыбкой можно приветствовать, но без особого приглашения. Скорее, она просто выражала душевную теплоту и добродушие Тессы. И в то же время девушка так расслабленно повела широкими плечами, будто улыбка эта разлилась по всему ее телу.

– Вот черт, – сказала Нэнси; но ей пришлось сдержать свое возбуждение, а Олли – свой внезапный интерес и удивление.

Тесса открыла дверь как раз в тот момент, когда из машины выбрался какой‑то мужчина. Он подождал у ворот, пока Нэнси и Олли пройдут по дорожке. На вид ему было около шестидесяти; крепкие плечи, серьезное лицо, светлый летний костюм и шляпа с полями. Машина – купе последней модели. Мужчина кивнул Нэнси и Олли с тем равнодушным уважением и нарочитым отсутствием интереса, с каким кивают, когда придерживают для вас дверь на выходе от врача.

Вскоре после того, как мужчина зашел в дом, на дороге показалась еще одна машина.

– Сплошной поток, – сказала Нэнси. – Воскресными вечерами всегда полно народу. По крайней мере, летом. Люди отовсюду к ней съезжаются.

– Чтобы она определила, что у них в карманах?

Нэнси пропустила его колкость мимо ушей.

– В основном спрашивают об утерянных вещах. Важных вещах. Важных для них, по крайней мере.

– Она берет плату?

– Не думаю.

– А надо бы.

– Это еще почему?

– Она же бедная.

– Но ведь не голодает.

– Может, она нечасто угадывает.

– Сомневаюсь, иначе стали бы к ней до сих пор ездить?

На обратном пути сквозь душный коридор ярких розовых кустов тон их беседы сменился. Оба тяжело утирали пот и были не в силах больше подтрунивать друг над другом.

– Я не понимаю, – сказал Олли.

– А я – тем более, – подхватила Нэнси. – Она ведь не только вещи находит. Случалось, даже трупы.

– Трупы?

– Был один мужчина – все думали, что он шел по шпалам, попал в снежную бурю и замерз насмерть, но найти его не могли, а Тесса велела посмотреть у подножия утеса, на берегу озера. И точно. На шпалах его бы долго искали. А еще однажды корова пропала, а Тесса сказала, что та утонула.

– Ну? – не унимался Олли. – Если все так и есть, почему никто не попытался это исследовать? С научной точки зрения?

– Все так и есть, до последнего слова.

– Не могу сказать, что я ей не доверяю. Но мне хочется знать, как она это делает. Ты не спрашивала?

Ответ Нэнси его удивил.

– Это было бы бессовестно, – сказала она.

Теперь, похоже, беседа надоела ей.

– Хорошо, – не отступался Олли, – а в школе она тоже так умела?

– Нет. Не знаю. По крайней мере, виду не подавала.

– Значит, она была как все?

– Не совсем. Хотя кого вообще можно назвать таким, как все? Я и себя всегда считала особенной. Джинни – себя. А Тесса просто всегда жила на отшибе и по утрам, перед школой, доила корову, чего никто из нас не делал. Я всегда старалась с ней дружить.

– Не сомневаюсь, – мягко сказал Олли.

Она продолжила, будто не услышала его слов.

– Думаю, это началось… думаю, это началось, когда она заболела. Лет в четырнадцать она заболела, даже припадки были. Она бросила школу и не вернулась, вот тогда‑то и начались все эти странности.

– Припадки, – повторил Олли. – Эпилептические?

– Вот уж чего не знаю. Ох, – Нэнси отвернулась, – какая же я стерва!

Олли остановился:

– Это еще почему?

Нэнси тоже остановилась:

– Я специально тебя сюда привела – хотела показать, что у нас тут тоже есть кое‑что особенное. Она. Тесса. То есть хотела показать тебе Тессу.

– Ага. И что?

– Ты ведь не думал, что здесь есть что‑нибудь, достойное твоего внимания. Думал, над нами только потешаться можно. Над всеми нами. Вот я и захотела тебе ее показать. Как аномальное явление.

– Я бы не назвал ее аномальным явлением.

– Да ведь я потому и затеяла эту встречу. Мне надо надавать по голове!

– Ну уж.

– Надо вернуться и попросить прощения!

– Я бы не стал.

– Не стал бы?

– Нет.

Вечером Олли помог Нэнси подать к столу холодный ужин. Миссис Бокс оставила в холодильнике приготовленного цыпленка и пару салатов, а Нэнси в субботу испекла бисквит, который собиралась подать с клубникой. Они накрыли стол на веранде – там, куда падала вечерняя тень. После основного блюда, перед десертом, Олли понес тарелки и салатницы обратно в кухню.

Вдруг он спросил:

– Интересно, хоть один из них догадался принести ей угощение? Вроде курицы или клубники?

Нэнси была занята тем, что макала лучшие ягоды во фруктовый сахар. Через мгновение она переспросила:

– Кому?

– Той девушке. Тессе.

– А, – ответила Нэнси. – Да она кур держит, всегда может одну зарезать. Не удивлюсь, если у нее и огород есть. В деревне почти у всех огороды.

Приступ раскаяния по дороге домой пошел ей на пользу, но уже закончился.

– Дело не в том, есть в ней аномалия или нет, – продолжил Олли. – Просто сама она себя аномальным явлением не считает.

– Ну конечно.

– Ей достаточно быть собой. Глаза у нее удивительные.

Нэнси пошла спросить Уилфа, не хочет ли он сыграть на рояле, пока она будет готовить десерт.

– Мне надо взбить сливки, а в такую погоду на это уйдет целая вечность.

Уилф сказал, что им придется подождать, так как он очень устал.

Однако он все же сыграл, но позже, когда уже была вымыта посуда, а за окном начали сгущаться сумерки. Отец Нэнси не ходил на вечерние службы – думал, это уж чересчур, – но запрещал по воскресеньям карточные и настольные игры. Пока Уилф играл на рояле, он снова пролистал «Пост». Нэнси сидела на ступеньках веранды, вне поля его зрения, и курила сигарету, надеясь, что отец не учует запаха табака.

– Когда я выйду замуж… – сказала она Олли, который стоял, облокотившись на перила, – когда я выйду замуж, буду курить когда захочу.

Олли, конечно, не курил из‑за проблем с легкими.

Он рассмеялся:

– Ну‑ну. Ради одного этого стоит выйти замуж.

Уилф по слуху играл «Маленькую ночную серенаду»[41].

– А он хоть куда, – заметил Олли. – Пальцы быстрые. Но девчонки говорили, что слишком холодные.

Однако думал он не о Уилфе, не о Нэнси, не об их браке. Он думал о Тессе, о ее странности и спокойствии. Думал, чем она занята этим жарким вечером в конце той узкой дороги, обсаженной дикими розами. Беседует до сих пор с посетителями или хлопочет по дому? А может, вышла и села на скрипучие качели, совсем одна, в мягком свете восходящей луны?

Вскоре ему предстояло узнать, что по вечерам Тесса таскает ведрами воду от колонки к своим помидорным грядкам, окучивает фасоль и картошку, а если он хочет поболтать, то пусть помогает.

Нэнси же тем временем все больше увязала в предсвадебных приготовлениях, и ей совсем некогда было думать о Тессе или о нем, разве только жаловаться время от времени, что Олли теперь вечно не доискаться, когда он нужен.

29 апреля

Дорогой Олли,

я была уверена, что после возвращения из Квебека мы получим от тебя весточку, и удивилась, когда ничего не пришло (даже на Рождество!), но, должна сказать, теперь я знаю почему – несколько раз я начинала письмо, и каждый раз пришлось откладывать, чтобы не наговорить лишнего. Полагаю, эта твоя статья (или очерк, или как там это называется) в «Санди найт» написана хорошо, и ты по праву можешь считать публикацию в журнале алмазом в своей короне. Отцу не понравился оборот про «маленький» озерный порт, и он просит тебе напомнить, что это лучший и самый современный порт по эту сторону озера Гурон, а мне определенно не нравится слово «прозаичный». Не знаю, чем этот город более прозаичен по сравнению с другими, да и каким он, по‑твоему, должен быть – поэтичным?

Однако главная проблема в том, как это затронет Тессу и изменит ее жизнь. Уж об этом ты наверняка не подумал. Не могу до нее дозвониться, а за рулем машины мне теперь удобно не устроиться (почему – оставлю твоему воображению), так что в гости тоже не съездить. В общем, поговаривают, что к ней хлынули толпы народу, а там, где она живет, сейчас самое неподходящее для машин время года – эвакуаторам то и дело приходится вытаскивать людей из грязи (за что они даже спасибо не получают, а только очередную выволочку за безобразное состояние дорог). Дорога непоправимо испорчена, вся в рытвинах. О диких розах явно можно забыть. Городской совет рвет и мечет, подсчитывая, во сколько обойдется ремонт, а местные жители в ярости: думают, что Тесса сама все подстроила и теперь купается в деньгах. Никто не верит, что она всем помогает бескорыстно, а если кто на этом и нажился, так это ты. Как сказал отец, я знаю, ты не из тех, кто гонится за наживой. Тебе эта публикация была нужна, скорее, ради славы. Прости, если мои слова прозвучали саркастично. Амбиции – это неплохо, но о других ты подумал?

Может, ты рассчитывал получить письмо с поздравлениями, но надеюсь, ты меня простишь – мне нужно было выговориться.

И вот еще что. Хочу спросить, давно ли ты задумал эту статью? Говорят, ты несколько раз ходил к Тессе один. Мне ты ничего такого не говорил и не звал составить компанию. Ни разу не обмолвился, что собираешь Материал (полагаю, именно так ты это назвал бы), и, насколько я помню, о той первой встрече ты вообще отзывался весьма язвительно. И во всей статье ни слова о том, что именно я познакомила тебя с Тессой! Ни одного намека; я уж молчу о каких‑нибудь личных словах признания и благодарности! И позволь спросить, насколько откровенен ты был с Тессой по поводу своих намерений, спросил ли ее разрешения утолить – процитирую твою статью – свое «Научное Любопытство»? Объяснил, что ты с ней сделаешь? Или просто пришел и ушел, воспользовавшись местными Прозаичными Людьми, чтобы начать свою Карьеру Писателя?

Что ж, удачи, Олли; на ответ не надеюсь. (Тем более что ты нам вообще ни разу не написал.)

Твоя двоюродная невестка,

Нэнси.

Дорогая Нэнси.

Нэнси, должен сказать, ты делаешь много шума из ничего. Тессу все равно бы кто‑нибудь нашел и «описал», так почему не я? Мысль написать статью зарождалась у меня постепенно во время моих встреч с Тессой. И мною в самом деле двигало Научное Любопытство, а уж за эту свою черту я извиняться не стану. Ты, похоже, думаешь, что я должен был спрашивать у тебя разрешения или докладывать обо всех своих планах и передвижениях, пока ты устраивала величайшую в истории планеты суету по поводу свадебного платья, девичника, количества подарочных серебряных тарелок и бог весть чего еще.

Что же касается Тессы, ты ошибаешься, если думаешь, будто после публикации статьи я о ней забыл или не подумал, как это скажется на ее жизни. У меня есть от нее письмо, где сказано, что все не так ужасно, как ты описываешь. В любом случае ей недолго осталось вести такую жизнь. Со мной связались люди, которых очень заинтересовала моя статья. Сейчас ведется много исследований на тему таких способностей – и здесь, и главным образом в Штатах. Думаю, за рубежом этой темой интересуются активнее, да и средств готовы потратить больше, так что я изучаю реальные возможности – для Тессы в качестве предмета изучения и для себя в качестве научного журналиста – в Бостоне, Балтиморе или, возможно, Северной Каролине.

Мне жаль, что ты так сурова по отношению ко мне. Ты не сказала – за исключением одного туманного (радостного?) заявления, – как течет твоя семейная жизнь. И ни слова об Уилфе, хотя, надо полагать, в Квебек ты взяла его с собой, и, надеюсь, вы отлично провели время. Хочу верить, он все так же процветает.

Твой

Олли.

Дорогая Тесса,

видимо, ты отключила телефон, что вполне объяснимо, учитывая, что ты сейчас купаешься в лучах славы. Я это не из зависти пишу. В последнее время вечно говорю не то, что имею в виду. Я жду ребенка – не знаю, слышала ли ты, – и стала очень обидчивой и раздражительной.

Полагаю, у тебя сейчас очень беспокойный и странный период, со всеми этими посетителями. Должно быть, тяжело продолжать нормальную жизнь. Если у тебя появится свободная минутка, буду рада встрече. Так что, если окажешься в городе, приглашаю тебя в гости (в магазине говорят, ты теперь все товары заказываешь с доставкой на дом). Ты еще не была в моем новом – то есть заново отремонтированном и новом для меня – доме. Да и в моем старом доме, кстати, тоже – обычно я сама бегала к тебе в гости. И гораздо реже, чем хотелось бы. Всегда было столько дел. Приход‑расход впустую наши расточает силы[42]. Почему мы вечно так заняты, что не делаем того, что должны, или того, что хочется? Помнишь, как мы вместе прибивали масло деревянными лопатками? Было весело. В тот раз я привела с собой Олли, и надеюсь, ты об этом не жалеешь.

Тесса, надеюсь, ты не подумаешь, что я суюсь не в свое дело, но Олли упомянул в письме, что связался с какими‑то людьми из Штатов, которые занимаются исследованиями или чем‑то в этом роде. Думаю, он тебе об этом сообщил. Не знаю, что за исследования он имеет в виду, но, должна признаться, когда я об этом прочла, у меня прямо кровь в жилах застыла. Сердцем чувствую, не стоит тебе отсюда уезжать – если ты и впрямь об этом подумываешь – туда, где ты никого не знаешь и где никто не считает тебя нормальным человеком или другом. Я просто решила, что стоит тебе об этом сказать.

И вот еще о чем хочу сказать, хотя и не знаю как. Дело вот в чем. Олли, безусловно, неплохой человек, но он способен оказывать воздействие на людей – если подумать, не только на женщин, но и на мужчин – и, скорее всего, сам это понимает, но просто не хочет брать на себя ответственность за свои поступки. Иными словами, не могу представить худшей судьбы, чем в него влюбиться. Похоже, он решил как‑то объединить ваши усилия, чтобы написать статью, или провести эксперименты, или что там еще, так что будет вести себя очень добродушно и естественно, но, пожалуйста, не думай, что за таким поведением стоит нечто большее. Пожалуйста, не сердись, что я такое тебе пишу. Жду в гости.

Целую, Нэнси.

Дорогая Нэнси,

пожалуйста, не волнуйся за меня. Олли все со мной обсудил. К тому моменту, как ты получишь это письмо, мы уже поженимся и, возможно, будем в Штатах. Жаль, что не увидела твой новый дом.

Искренне твоя, Тесса.