Всякая ограниченность, согласно созерцанию ее и согласно ее понятию, есть ограниченность всецело определенная, а не просто ограниченность вообще. 4 страница

Догматику, говорил я, остается лишь уверение в своей неспособности, которая есть нечто чисто субъективное; ибо попытка укрыться за формальной логикой и клясться тенью Стагирита, когда не знаешь, чем себе помочь, есть выдумка совершенно новая и найдет немного подражателей даже в пору всеобщего отчаяния, потому что достаточно иметь хоть некоторое школьное знание о том, что такое логика, чтобы отвергнуть эту защиту.

Не следует поддаваться обману, когда этого рода противники подражают языку идеализма; признают на словах его справедливость и утверждают, будто согласны в том, что речь может идти лишь о бытии для нас. Они - догматики.

==527

Ибо всякий, кто при этом утверждает, что всякое мышление и всякое сознание должно отправляться от какого-нибудь бытия, делает бытие чем-то первоначальным, и в этом-то как раз и состоит догматизм. Такого рода смешением языков они только яснее обнаруживают полнейшее смешение своих понятий; ибо бытие только для нас, которое, однако, есть первоначальное, не выводимое далее бытие, - что это должно означать? Кто же эти мы, для которых только и существует это бытие? Что это, интеллигенции как таковые? Но тогда положение: нечто существует для интеллигенции - означает не более как: оно представляется ею; и, оно существует только для интеллигенции - означает не более, как: оно только представляется. Следовательно, понятие бытия, которое должно было бы быть с известной точки зрения независимым от представления, должно было бы быть тем не менее выведено из представления, ибо оно должно было бы существовать лишь через него; и эти люди находились бы поэтому в большем согласии с наукоучением, чем они сами могли бы это думать. Или же эти мы суть самые вещи, первоначальные вещи, т. е. вещи в себе. И тогда как нечто должно существовать для них, и как это они сами должны существовать для самих себя; ибо в понятии вещи содержится, что она только есть, а не есть для самой себя? Что могло бы означать у них словечко для? Не есть ли оно лишь некий невинный убор, который они набросили на себя в угоду моде?

• От Я нельзя отвлечься, сказало наукоучение. Это утверждение может рассматриваться с двух точек зрения. Или с точки зрения обыденного сознания, так что этим говорится: мы никогда не имеем иного представления, кроме представления о нас самих; в течение всей нашей жизни, во все моменты мы постоянно думаем: Я, Я, Я и никогда не думаем ничего другого, кроме Я.

==528

Или оно рассматривается с точки зрения философа, и тогда оно получит следующее значение: ко всему, что мыслится происходящим в сознании, необходимо должно примысливаться Я; в объяснении определений души никогда нельзя отвлечься от Я, или, как выражает это Кант: нужно, чтобы все мои представления могли сопровождаться - мыслиться как сопровождаемые - "Я мыслю". Какою нелепостью было бы отстаивать это положение в первом значении, и каким убожеством - оспаривать его в последнем значении! Если оно берется во втором значении, то, конечно, всякий, кто только способен его понимать, не будет против него возражать; и если бы только его мыслили более определенно, то уже давно бы покончили с вещью в себе; ибо увидели бы, что, что бы мы ни мыслили, мы в нем - мыслящее, что поэтому никогда ничто не может произойти независимо от нас, а все необходимо относится к нашему мышлению.

"Мы лично, что до нас касается, под понятием Я не можем мыслить ничего другого, кроме нашей любезной особы, в противоположность другим личностям," - признаются иные противники наукоучения. - "Я означает мою определенную личность, как я именно называюсь, Кай или Семпроний, в противоположность всем другим, которые так не называются. Стоит мне только отвлечься, как требует наукоучение, от этой индивидуальной совокупности личных качеств, и у меня не останется ничего, что бы можно было характеризовать через Я; я мог бы с равным успехом назвать оставшееся - Оно".

Что, собственно, хочет сказать это со столь великою дерзостью высказываемое возражение? Говорит ли оно о первоначальном реальном синтезе понятия индивидуума (их любезной личности и других лиц), и хотят ли они, следовательно, сказать: в этом понятии не было синтезировано ничего, кроме понятия объекта вообще, понятия Оно, и кроме различения от других ему подобных, которые, следовательно, также суть Оно и ничего дольше;

==529

Или оно опирается на обычное словоупотребление, и они хотят сказать: в разговоре выражением Я обозначается не более как индивидуальность? Что касается первого, то как-никак всякий, кто еще не потерял рассудка, должен видеть, что через различение какого-нибудь объекта от ему подобных, т. е. от других объектов, не возникает ничего, кроме определенного объекта, но отнюдь не определенная личность. С синтезом понятия личности дело обстоит совершенно иначе.

• Яйность (Ichheit) (обращающаяся на самое себя деятельность, субъект-объектность или как угодно иначе) первоначально противополагается Оно, чистой объектности; и полагание (Setzen) этого понятия - абсолютно, не обусловлено никаким другим полаганием, тетично (thetisch), а не синтетично.
• Найденное в нас самих понятие яйности переносится на нечто, в этом первом полагании положенное как некоторое Оно, как чистый объект, как нечто вне нас положенное, и синтетически с ним соединяется;
• и через этот обусловленный синтез впервые возникает для нас Ты. Понятие Ты возникает через соединение Оно и Я.

Понятие Я в этом противоположении, т. е. как понятие индивидуума, есть синтез Я с самим собой. В описанном акте не полагающее себя вообще, а полагающее себя как Я семь я; а положенное в том же акте как Я, через меня, а не через себя, есть ты. От этого продукта некоторого подлежащего изложению синтеза можно теперь, без сомнения, отвлечься; ибо то, что мы сами синтезировали, мы, разумеется, можем снова подвергнуть анализу; и то, что останется после этого отвлечения, есть Я вообще, т. е. не-бъект. Взятое в этом смысле приведенное возражение было бы весьма безвкусным.

Или не опираются ли эти противники на обычное словоупотребление? Если бы они были правы относительно того, что слово Я в языке доселе обозначало только индивидуум, то разве из того, что некоторое различие, обнаруживаемое в изначальном синтезе, доселе не было замечено и не было отмечено в языке, следует, что оно никогда не должно быть замечено и отмечено? Но правы ли они хоть в этом?

==530

О каком словоупотреблении ведут они речь? Не о философском ли?

Я уже показал выше, что Кант берет понятие чистого Я в том же смысле, в каком берет его наукоучение. Когда говорится: я семь мыслящий в этом мышлении, - то разве этим я противополагаю себя только другим лицам вне меня; не противополагаю ли я себя скорее всему, что мыслится?

"Основоположение необходимого единства апперцепции само есть тождественное, следовательно, аналитическое суждение", - говорит Кант ("Критика чистого разума", с. 135). Это означает то же самое, что и я сейчас говорил: Я возникает не через синтез, многообразие коего можно было бы разлагать далее, а через абсолютный тезис. Но это Я есть яйность (Ichheit) вообще; ибо понятие индивидуальности, очевидно, возникает через синтез, как я только что доказал; и основоположение ее есть синтетическое положение. - В своем законе сознания Рейнгольд говорит о субъекте слишком по-немецки, как о Я; правда, только как о представляющем; но это здесь не меняет дела. Когда я различаю себя как представляющего от представляемого, то различаю ли я тогда себя только от других личностей, или я различаю себя от представляемого как такового? Даже для выше отмеченных похвалою философов, которые не предпосылают Я, как Кант или наукоучение, многообразию представлений, а составляют его понемногу из него, - есть ли для них их единое мыслящее в многообразном мышлении только индивидуум и не есть ли оно скорее интеллигенция (Intelligenz) вообще? Одним словом, найдется ли хоть один философ с именем, который сделал бы до них это открытие: будто Я означает только индивидуум и что, если отвлечься от индивидуальности, то останется только объект вообще?

Или они говорят об обыденном словоупотреблении?

Чтобы исследовать его, я вынужден привести примеры из повседневной жизни.

==531

- Если вы окликаете кого-нибудь в темноте: "Кто там?" - и он отвечает вам в предположении, что его голос вам знаком: "Это -я" - то ясно, что он говорит о себе как об этой определенной личности и должен быть понимаем так: это - я, носящий такое-то и такое-то имя, и никто другой из всех остальных, носящих другое имя; и это - потому, что вы вашим вопросом "Кто там?" уже предполагаете, что это вообще некоторое разумное существо, и теперь хотите только знать определенно, какое именно это из возможных разумных существ. Но если, скажем, вы - да простят мне этот пример, который я нахожу очень подходящим - у какого-нибудь лица шили бы, резали бы и т.п. на нем же какую-либо из частей его одежды и нечаянно задели бы его самого, то он закричал бы приблизительно так: слушай, это я, ты попадаешь в меня. Что хотело бы оно сказать этим? Не то, что оно - это определенная личность и никакая другая, ибо это вы знаете очень хорошо; но то, что место, куда вы попали, не есть его мертвая и бесчувственная одежда, а его живое, чувствующее "я", чего вы не знаете. Этим Я он отличает себя не от других личностей, а от вещей.

Это различение встречается в жизни беспрестанно, и мы не можем без него ни сделать шага по земле, ни двинуть в воздухе рукою.

Короче говоря, яйность и индивидуальность суть весьма различные понятия, и производность последнего дает себя легко заметить. С помощью первого мы противополагаем себя всему, что находится вне нас, а не одним только личностям вне нас; и под ним мы разумеем не только нашу определенную личность, а нашу духовность вообще; и в этом значении употребляется это слово как в философской, так и в обыденной речи. Поэтому приведенное возражение свидетельствует не только о необыкновенной бедности мысли, но и о великом невежестве и незнакомстве с ходячей философской литературой.

Однако они настаивают на своей неспособности мыслить требуемое от них понятие, и мы должны верить им на слово.

==532

Не то чтобы им не доставало вообще понятия чистого Я, просто в смысле разумности и духовности; ибо тогда они должны были бы перестать делать нам возражения совершенно так же, как должен перестать это делать какой-нибудь чурбан, - ко именно понятие об этом понятии и есть то, чего им не достает и до чего они возвыситься не могут. Конечно, они имеют его в себе; только они не знают, что его имеют. Причина этой их неспособности лежит не в особой слабости их мыслительной способности, а в слабости всего их характера. Их Я в том смысле, в каком они понимают это слово, т. е. их индивидуальная особа есть последняя цель их действования, а следовательно, и граница их отчетливого мышления. Это для них - единственная истинная субстанция, и разум - только ее акциденция. Не их личность существует в наличности как особенное выражение разума, а разум существует для того, чтобы помогать этой личности жить на свете, и если бы последнее было так же хорошо возможно и без разума, то мы могли бы обойтись без разума, и тогда не было бы вообще никакого разума. Это просвечивает через всю систему их понятий во всех их утверждениях; и многие из них настолько откровенны, что и не скрывают этого. В этом торжественном уверении в своей неспособности они совершенно правы, что касается лично их; но только они не должны выдавать за объективное то, что имеет лишь субъективное значение (Gultigkeit).

В наукоучении мы видим как раз обратное отношение; там единственно разум существует в себе, а индивидуальность - только акцидентально; разум - цель, а индивидуальность - средство; последняя - только особый способ выражать разум, способ, который должен все более и более теряться во всеобщей форме разума. Только разум для него вечен; индивидуальность же должна непрерывно умирать. Кто не расположит заранее свою волю в пользу такого порядка вещей, тот никогда не постигнет истинного смысла наукоучения.

==533

То, что наукоучение можно понять только при известных, подлежащих предварительному выполнению, условиях, уже было им так часто говорено. Они не хотят этого более слышать; и это чистосердечное предостережение дает им повод к новой жалобе на нас. Нужно, чтобы всякое убеждение могло быть сообщаемо в понятиях, и не только сообщаемо, но даже и вынуждаемо, утверждают они. Представлять дело так, что наша наука существует только для некоторых привилегированных умов, а все остальные не могут в ней ничего усмотреть и ничего в ней понять, это-де - скверный пример, какое-то пагубное увлечение и т. п.

Посмотрим прежде всего, что, собственно, утверждается на этот счет со стороны наукоучения. Не утверждается, что существует изначальное и врожденное различие между людьми, вследствие которого некоторые были бы созданы способными мыслить и изучать что-либо такое, чего другие по своей природе абсолютно не могли бы мыслить. Разум присущ всем и у всех разумных существ совершенно один и тот же. Что заложено как способность в одном разумном существе, то заложено и в другом. Более того, как мы это уже часто признавали и в этом сочинении, понятия, с которыми имеет дело наукоучение, на самом деле имеют силу относительно всех разумных существ, имеют силу с необходимостью разума; ибо на их действительности покоится возможность всякого сознания. Чистое Я, в неспособности мыслить которое они берут на себя вину, лежит в основе всякого их мышления и находится во всяком их мышлении, ибо всякое мышление только с его помощью и осуществляется. До этих пор все идет механически. Но нельзя, не выходя за пределы механизма, усмотреть только что утверждавшуюся необходимость снова мыслить это мышление; для этого необходимо возвыситься через свободу до совершенно иной сферы, в обладание коей мы не вводимся непосредственно самым фактом нашего существования.

==534

Наукоучение ничего не сможет поделать с человеком, если нет налицо или не применяется эта способность свободы. Только эта способность дает предпосылки, на которых строится дальнейшее. - Они не станут отрицать, по крайней мере, того, что каждая наука и каждое искусство предполагают известные предварительные сведения, которыми нужно уже располагать прежде, чем быть в состоянии проникнуть в эту науку или искусство. - Если нам не хватает только предварительных познаний, могут ответить они, то сообщите нам их. Изложите их хоть раз определенно и систематично. Разве не ваша это собственная ошибка, что вы спешите перейти к делу без дальнейших рассуждений и требуете от публики, чтобы она вас понимала, тогда как вы не сообщили ей тех предварительных сведений, о которых, кроме вас, никто ничего не знает? Мы отвечаем: в том-то как раз и дело, что они не могут быть излагаемы систематическим образом, что они не навязываются и не позволяют себя навязывать: одним словом, что они суть такие познания, которые мы можем почерпнуть только из самих себя, следуя заранее приобретенному навыку. Все покоится на том, что вследствие постоянного пользования своей свободой с ясным сознанием приходят к действительно интимному сознанию ее, и она становится дороже всего для нас. Если главною целью и предметом обдуманного намерения в воспитании будет с самой ранней юности только развивать внутренние силы воспитанника, а не давать им направление; если начнут образовывать человека для его собственной пользы и как орудие для его собственной воли, а не как бездушное орудие для других, тогда наукоучение будет всем понятно, и понятно без труда. Образование целостного человека, начиная с его ранней юности, - вот единственный путь к распространению философии. Воспитание сначала должно удовольствоваться тем, чтобы быть более отрицательным, чем положительным;

==535

только взаимодействием с воспитанником, а не воздействием на него - первым, поскольку это только возможно, т. е. воспитание должно, по крайней мере, постоянно ставить себе первое как цель, и становиться вторым лишь в том случае, когда оно не может быть первым. До тех пор, пока воспитание, сознательно или без ясного сознания, ставит себе противоположную цель - только добивается годности для других, не принимая во внимание того, что принцип годности лежит равным образом в индивиде, и таким образом в ранней юности вырывает с корнем росток самодеятельности приучает человека никогда не приходить в движение самому, а ожидать первого толчка извне, - до тех пор останется навсегда каким-то особенным даром природы, который нельзя объяснить ближе и который поэтому называют неопределенным словом "философский гений", если при всеобщей расслабленности некоторые все-таки возвышаются до той великой мысли.

Основная причина всех заблуждений этих противников заключается, конечно, в том, что они не выяснили себе как следует, что значит доказывать, и поэтому не приняли во внимание того, что в основе всякого доказательства лежит нечто абсолютно недоказуемое. И этому также они могли бы поучиться у Якоби, который вполне выяснил этот вопрос, как и многие другие, о которых они равным образом ничего не знают. - Доказательство имеет целью лишь условную, опосредствованную достоверность; согласно ему нечто достоверно в случае, если достоверно что-либо другое. Если возникает сомнение относительно достоверности этого другого, то эта достоверность должна быть связана с достоверностью чего-либо третьего, и так далее. Продолжается ли этот регресс бесконечно, или где-нибудь да существует последний член? Я знаю, что некоторые держатся первого мнения; но они не подумали о том, что, если бы они были правы, они никогда не были бы способны иметь идею достоверности и не могли бы искать достоверности. (!) Ибо что значит обладать достоверностью, это они знают лишь вследствие того, что для них самих что-либо достоверно; если же все достоверно лишь условно, то нет ничего достоверного и нет даже ничего условно достоверного.

==536

Если же существует какой-нибудь последний член, относительно которого нельзя более спрашивать, почему он достоверен, то существует нечто недоказуемое, что лежит в основе всякого доказательства.

По-видимому, они не подумали о том, что значит: доказать нечто кому-нибудь. Ему указывают, что известное положение уже содержится в некотором другом, которое он, со своей стороны, исповедует, согласно законам мышления, которые он также признает; и что он необходимо должен принять и первое, раз он утверждает, что принимает второе. Всякое сообщение убеждений через доказательство уже предполагает поэтому, что обе стороны хоть в чем-либо согласны друг с другом. Как же может наукоучение сообщить себя догматизму, раз оно не согласно с ним, что касается материальной стороны познания, абсолютно ни в одной точке; поэтому отсутствует то общее, из чего они могли бы совместно исходить *.

* Я уже не раз говорил это. Я высказывал, что с некоторыми философами у меня нет абсолютно ни единой общей точки и что они никогда не могут быть там, где я нахожусь. Кажется, это приняли скорее за брошенную в сердцах гиперболу, чем за что-то вполне серьезное, ибо не перестают повторять требование: я-де должен доказать им свое учение. Я должен торжественно подтвердить, что я понимаю приведенное утверждение в самом буквальном смысле слова, что оно содержит нечто вполне для меня серьезное и содержит самое искреннее мое убеждение. Догматизм исходит из бытия как из абсолютного, и его система поэтому никогда не возвышается над бытием. Идеализм не знает безусловно никакого бытия как чего-то пребывающего в себе (fur sich). Другими словами, первый исходит из необходимости, второй - из свободы. (вопрошая и сомневаясь во все, кроме мышления) Оба находятся поэтому в двух совершенно отличных друг от друга мирах.

==537

Наконец, они, по-видимому, не подумали и о том, что даже там, где имеется подобного рода общая точка, никто не может войти со своими мыслями в душу другого, не сделавшись сам другим; что он должен рассчитывать на самодеятельность другого и может передать ему не определенные мысли, а лишь указание, как самому мыслить эти определенные мысли. Отношение между свободными существами есть взаимодействие через свободу, а отнюдь не причинность через механически действующую силу. Таким образом, этот спор точно так же, как и все споры, происходящие между нами и ими, возвращается к основной спорной точке: они повсюду предполагают отношение причинности, потому что они и в самом деле не знают иного, высшего; и на этом же основывается и это их требование, чтобы их душе привили это убеждение без того, чтобы они заранее были подготовлены к этому, и без того, чтобы они при этом предприняли хоть что-нибудь со своей стороны. Мы исходим из свободы и, как того требует справедливость, предполагаем ее и у них. - Впрочем, они сами непосредственно противоречат себе в упомянутом предположении о всеобщей приложимости механизма причин и следствий; то, что они говорят, и то, что они делают, противоречит одно другому. Именно, тем самым, что они предполагают механизм, они возвышаются над ним; их мышление о нем есть нечто вне его лежащее. Механизм не может постигать самого себя именно потому, что он - механизм. Постигать самого себя может только свободное сознание. Поэтому тут находилось бы средство уличить их на месте. Но здесь мы сталкиваемся как раз с тем фактом, что это наблюдение лежит совершенно вне их кругозора и что у них не хватает подвижности и гибкости ума для того, чтобы в мышлении какого-нибудь объекта мыслить не только этот объект, но вместе с тем также и их мышление об этом объекте; как и все это необходимо непонятное им замечание сделано не для них, а для других, кто видит и бодрствует.(Парменид)

Поэтому в силе остается часто повторявшееся утверждение: мы не хотим их убедить, потому что нельзя желать невозможного; мы не хотим опровергнуть им их систему, потому что мы этого не можем. Правда, для нас мы можем опровергнуть их систему; она опровержима, и опровержима весьма легко; одного дуновения свободного человека достаточно, чтобы ее опрокинуть;
==538

только для них мы не можем ее опровергнуть. Мы пишем, говорим, поучаем не для них, ибо нет, безусловно, ни единой точки, в которой мы были бы с ними согласны. Если мы говорим о них, то не ради них, а ради других, чтобы предостеречь последних от их ошибок и отвлечь от их пустой и незначительной болтовни. Они не должны, однако, считать это заявление унизительным. Чувствуя себя униженными нашим замечанием, они только обнаруживают свою нечистую совесть и сами ставят себя публично ниже нас. Ведь и они, со своей стороны, находятся в том же положении относительно нас; они также не могут ни опровергнуть, ни убедить нас, ни выдвинуть что-нибудь рассчитанное на нас и производящее на нас действие. Мы говорим это сами: и мы не были бы нисколько недовольны, если бы это сказали нам они. Мы говорим то, что говорим им, отнюдь не со злым умыслом - причинить им неприятность, а только для того, чтобы избавить и их, и себя от бесполезного труда. Нас поистине обрадовало бы, если бы они не стали этим огорчаться. - Да и по существу дела в этом нет ничего унизительного. Всякий, кто ныне упрекает своего собрата в этой неспособности, неизбежно находился когда-нибудь сам в том же самом состоянии. Ибо все мы в нем рождаемся, и требуется время для того, чтобы возвыситься над ним. Вероятно, и наши противники возвысились бы над этой порицаемой неспособностью именно в том случае, если бы столь ненавистное им замечание располагало их не к негодованию, а к размышлению над тем, не может ли оказаться в нем правды. С этой минуты они оказались бы в равном положении с нами, и все упреки отпали бы. Мы могли бы, таким образом, жить с ними в самом мирном спокойствии, если бы они это допустили; и не на нас лежит вина, если мы иногда вовлекаемся в жестокие войны с ними.

==539

Но из этого вытекает также и то, - что я считаю весьма целесообразным заметить мимоходом, - что обладает ли та или иная философия достоинством науки, зависит не от того, общепризнанна ли она (allgemeingeltend), как, по-видимому, допускают некоторые философы, коих заслуживающие большой похвалы работы стремятся преимущественно к тому, чтобы быть всем понятными. Эти философы требуют невозможного. Что это значит: та или другая философия действительно признана всеми? Кто же эти все, от коих она должна получить признание? Разумеется, не все, что носит человеческий облик, ибо тогда она должна была бы рассчитывать на признание и со стороны простолюдина, для которого мышление никогда не бывает целью, а всегда только средством для его ближайших целей, и даже со стороны несовершеннолетних детей. Значит, философы, что ли? Но кто же эти философы? Опять-таки, конечно, не все, получившие докторский титул от какого-нибудь философского факультета, и не те, кто напечатал что-нибудь, что он именует философским; и даже не те, разумеется, кто состоит членом какого-либо философского факультета. Пусть нам дадут хоть сколько-нибудь определенное понятие философа, не дав нам предварительно какого-либо определенного понятия философии, т. е. не дав нам какую-либо определенную философию! Можно с полною уверенностью предвидеть, что те, кто будет считать себя обладателями философии, как науки, будут совершенно отрицать звание философа за всеми, кто не признает их философии, и, следовательно, самое признание их философии сделают, в свою очередь, критерием философа вообще. Так они, конечно, и должны поступать, если хотят отнестись к делу последовательно; ибо философия - только одна. Автор наукоучения, например, давно уже высказал, что лично он держится этого мнения, поскольку о наукоучении речь идет не как о некотором индивидуальном изложении, которое может подвергаться бесконечному усовершенствованию, а поскольку речь идет о нем как о системе трансцендентального идеализма; и он ни минуты не колеблется еще раз признать это здесь в отчетливых выражениях. Но через это мы попадаем в очевидный круг.
==540

Моя философия действительно общепризнанна для всего, что есть философ, скажет тогда с полным правом всякий, если только сам он убежден в ней; это остается верным и на тот случай, если кроме него никто из смертных не понимает ее положений; ибо, присовокупит он, он не философ, если он не признает ее.

Я думаю на этот счет так: если хоть один человек вполне и во всякую минуту одинаково убежден в своей философии, если он совершенно согласен с самим собой, исповедуя ее, если его свободное суждение в философствовании вполне согласуется с навязывающимся ему в жизни, то в этом одном человеке философия достигла своей цели и свершила свой круг; ибо она определенно отбросила его снова к тому месту, откуда он исходил вместе со всем человечеством; и в этом случае действительно существует на свете философия как наука, хотя бы кроме этого одного ее не понимал и не признавал ни один человек, хотя бы даже и этот один совсем не умел бы изложить ее во внешней форме. Пусть не дают на это тривиального ответа, что все систематики искони были убеждены в истинности своих систем. Это утверждение ложно в своей основе, ибо оно покоится на незнании того, что такое убеждение. Что оно такое, можно узнать, лишь имея полноту убеждения в себе самом. Те систематики были убеждены лишь в том или другом скрытом пункте своей системы, в чем они, может быть, и не отдавали себе ясного отчета, но не были убеждены относительно целого; они бывали убежденными лишь при наличности известного настроения. Это не убеждение. Только то есть убеждение, что не зависит от времени и какой бы то ни было перемены положения; то, что не есть нечто случайное для души, а само составляет душу. Только в неизменно и вечно истинном можно быть убежденным; убеждение в ошибке просто-напросто невозможно. Такого рода убежденных людей едва ли много найдется в истории философии, может быть, едва-едва один, а, может быть, не найдется и вовсе ни одного. О древних я не говорю. Сомнительно даже, ставили ли они себе сознательно собственный вопрос философии.

==541

Я намерен принять во внимание только наиболее крупных мыслителей Нового времени. - Спиноза не мог быть убежденным; он мог лишь мыслить свою философию, но не верить в нее, ибо она стояла в самом прямом противоречии с необходимым для него в жизни убеждением, согласно которому он должен был считать себя свободным и самостоятельным. Он мог быть в ней убежденным лишь постольку, поскольку она содержала истину, поскольку она содержала одну часть философии как науки. В том, что чисто объективный ход рассуждений необходимо ведет к его системе, он был убежден, ибо в этом он был прав; ему не приходило в голову рефлектировать в мышлении над своим собственным мышлением, и в этом он был не прав и этим ставил свое умозрение в противоречие со своей жизнью. Кант мог быть убежденным; но, если я его правильно понимаю, он не был убежден, когда он писал свою "Критику". Он говорит об обмане, который постоянно возвращается, несмотря на то, что знают, что это обман. - Откуда Кант мог знать, особенно если он был первый, кто открыл этот мнимый обман, что он постоянно возвращается, и у кого мог он возвращаться, как не у него самого, когда он писал свою "Критику"? Только на себе самом он мог произвести этот опыт. Знать, что обманываешься, и все-таки обманываться - это не есть состояние убежденности и согласия с самим собой, а состояние подозрительного внутреннего разлада. Судя по моему опыту, никакой обман не возвращается; ибо в разуме вообще нет налицо обмана. И что это должен быть за обман? Тот ли, что вещи в себе существуют в наличности независимо от нас вне нас? Но кто же говорит это? Конечно, отнюдь не обыденное сознание; ибо последнее, так как оно говорит лишь о самом себе, не может сказать решительно ничего, кроме того, что вещи находятся в наличности для него самого (для нас, с точки зрения этого обыденного сознания), и это вовсе не есть обман, от которого могла бы и должна была бы удерживать философия: это - наша единая истина. О вещи в себе обыденное сознание не знает ничего именно потому, что оно есть обыденное сознание, которое, как бы то ни было, через самого себя наверняка не перепрыгнет.