Всякая ограниченность, согласно созерцанию ее и согласно ее понятию, есть ограниченность всецело определенная, а не просто ограниченность вообще. 1 страница

3.

Кто же это предпринимает требуемое отвлечение от всякого бытия: в котором из двух рядов оно находится? Очевидно, в ряду философского рассуждения; другого ряда пока еще нет налицо.

То, к чему он только и обращается и из чего он обещает объяснить подлежащее объяснению, есть сознающее, есть субъект, которого он должен поэтому постигнуть вне всяких представлений о бытии, чтобы в нем впервые обнаружить основание всякого бытия - бытия для него, само собою разумеется. Но субъекту, если отвлечься от всякого бытия его и для него, не присуще ничего, кроме действования; он - нечто действующее, в особенности в отношении к бытию. Поэтому он должен был бы постигать его в его действовании, и с этого пункта начинался бы этот двойной ряд.

Основное утверждение философа как такового состоит в следующем: как только Я существует для самого себя, то необходимо возникает для него также и бытие вне его ;основание последнего лежит в первом, последнее обусловлено первым: самосознание и сознание чего-то, что не есть мы сами, необходимо связаны друг с другом;

==483

но первое следует рассматривать как обусловливающее, а второе как обусловленное. Чтобы доказать это утверждение не при помощи рассуждений, не как имеющее силу (giiltig) для системы бытия в себе, а через наблюдение над первоначальным образом действия разума, как имеющее силу (giiltig) для разума, он должен был бы прежде всего показать, как Я есть и становится для самого себя; затем, что это бытие его самого для себя самого возможно лишь при условии, что вместе с тем для него возникает бытие вне его.

Поэтому первый вопрос был бы таков: как есть Я для самого себя? Первый постулат:

· помысли себя, построй понятие о самом себе и заметь, как ты это делаешь.

Всякий, кто только сделает это, утверждает философ, найдет, что в мышлении этого понятия его деятельность в качестве интеллигенции обращается на самое себя, делает самое себя своим предметом.

Если же это правильно и с этим согласятся, то способ конструкции Я, образ его бытия для себя (а об ином каком-либо бытии нет нигде и речи) известен, и философ мог бы перейти к доказательству того, что это действие невозможно без другого, с помощью коего для Я возникает бытие вне его.

Так и предпринимает наукоучение свои исследования, как мы сейчас здесь описали. Нам предстоит теперь рассмотреть, по какому праву оно так поступает.

4.

Прежде всего, что в описанном акте принадлежит философу как философу и что - подлежащему его наблюдению Я?

Я принадлежит не более как обращение на самого себя; все остальное принадлежит изложению философа, для коего система всего опыта в целом уже находится в наличности как простой факт, который на его глазах должен быть осуществлен, дабы он имел возможность познать (kennen lerne) способ возникновения этого факта.

==484

Я обращается на самого себя - таково утверждение. Но не существует ли в таком случае Я в наличности еще до этого обращения и независимо от него; не должно ли оно уже быть для себя налицо для того, чтобы быть в состоянии сделать себя самого целью какого бы то ни было действования; а если дело обстоит так, то не предполагает ли ваша философия наперед то, что она должна объяснить?

Я отвечаю: никоим образом. Я возникает первоначально для самого себя впервые лишь через этот акт и только через него, через действование на само действование, каковому определенному действованию не предшествует никакого действования вообще. Только для философа оно уже раньше дано как факт, потому что он уже выполнил весь опыт. Он должен выражаться так, как он выражается, чтобы быть понятым; и он может так выражаться, ибо он уже давно овладел всеми необходимыми для этого понятиями.

Всмотримся прежде всего в наблюдаемое нами Я; что же такое это обращение Я на самого себя? К какому классу видоизменений сознания оно должно быть отнесено? Оно не есть постижение в понятиях (Begreifen): оно становится таковым впервые через противоположение некоторого не-Я и через определение Я в этой противоположности. Следовательно, оно есть только созерцание. - Поэтому оно и не есть сознание и отнюдь не самосознание; и только потому, что через один только этот акт не возникает никакого сознания, заключают далее к другому акту, через который возникает для нас некоторое не- Я; только через это и становятся возможными успехи философского рассуждения и требуемое выведение системы опыта. Через описанный акт Я вводится в возможность самосознания и вместе с ним - всего остального сознания; но тут еще не возникает никакого действительного сознания. Указанный акт - только часть, и притом подлежащая выделению со стороны философа, а не как бы изначально выделенная часть всей той деятельности мысли, с помощью которой она производит свое сознание.

==485

Напротив, как обстоит дело с философом как таковым?

Указанное само себя построяющее Я есть не что иное, как его собственное Я. Он может созерцать указанный акт Я лишь в самом себе, и чтобы быть в состоянии созерцать его, он должен совершить его. Он производит его в себе произвольно и свободно.

Но - могут при этом спросить и спрашивали при этом - если вся эта философия построена на чем-то содеянном актом чистого произвола, то не становится ли она вследствие этого вздорной мечтою и чистою фантазией? Как же сможет философ укрепить за этим чисто субъективным деянием его объективность, как же сможет он укрепить изначальность (Urspriinglichkeit) за тем, что, очевидно, все же только эмпирично и подвластно времени - тому времени, в которое философ принимается за философствование? Как же сможет он доказать, что его теперешнее свободное мышление, находясь в ряду его представлений, соответствует тому необходимому мышлению, через которое он вообще стал существовать для самого себя и через которое начался весь ряд этих представлений?

Я отвечаю: это действование объективно по Своей природе. Я семь для себя; это - факт. Между тем я могу возникнуть для себя только через какое-либо действование, ибо я свободен, и только через это определенное действование, ибо через него я становлюсь действительным для себя в каждый момент, и через любое другое действование становится действительным для меня что-либо совсем другое. Указанное действование и есть как раз понятие Я, и понятие Я есть понятие указанного действования, оба суть одно и то же; и кроме указанного под этим понятием не мыслится и не может мыслиться ничего другого. Дело обстоит так, потому что я делаю его таким. Философ лишь уясняет себе то, что он, собственно, мыслит и искони мыслил, когда он мыслит себя; а то, что он мыслит себя, это для него - непосредственный факт сознания. -

==486

Этот вопрос об объективности покоится на странном предположении, что Я есть нечто иное, чем его собственная мысль о себе самом, и что в основе этой мысли лежит еще что-то такое - Бог весть что - вне мысли, собственные свойства чего озабочивают вопрошающих. Если они спрашивают о такого рода объективной значимости мысли, о связи между этим объектом и субъектом, то я сознаюсь, что наукоучение не может сообщить об этом никаких сведений. Пусть они сами берутся за открытие этой связи в этом или в каком-нибудь другом случае; до тех пор, пока им не придет в голову, что то неизвестное, которое они ищут, в свою очередь есть их мысль, и что то, что они будут подставлять под эту мысль, опять-таки есть их мысль и так до бесконечности; и что они вообще не могут ни о чем спрашивать и ни о чем говорить без того, чтобы не мыслить именно это.

И вот в этом акте, для философа как такового произвольном и лежащем во времени и вместе необходимом и изначальном для Я, которое он этим актом, согласно только что доказанному праву, построяет в себе для своих последующих наблюдений и заключений, - в этом акте, говорю я, философ видит самого себя, он непосредственно созерцает свое действование, он знает, что он делает, ибо он - это делает.

Возникает ли у него сознание об этом? Без сомнения: ибо он не только созерцает, но и постигает (begreift). Он постигает свой акт как действование вообще, о котором он уже имеет понятие благодаря своему прежнему опыту, притом как это определенное обращающееся на себя действование, как он созерцает его в себе: через это характерное отличие он выделяет его из сферы действования вообще.

Что такое действование, это можно только созерцать, а не разъяснять из понятий и не сообщать через понятия; но заключающееся в этом созерцании становится понятным лишь по противоположности чистому бытию. Действование - не бытие, и бытие не действование; другого определения через одни только понятия не может быть; за подлинной сущностью нужно обратиться к созерцанию.

==487

Весь этот способ действий философа теперь кажется, по крайней мере мне, весьма возможным, весьма легким, весьма естественным, и я едва могу представить себе, как это моим читателям могло бы показаться иначе и как это они могли бы найти в нем что-то странное и таинственное. Вероятно, каждый будет в состоянии мыслить самого себя. Вероятно, он заметит, что, будучи вызван к этому мышлению, он будет вызван к чему-то зависящему от его самодеятельности, к некоему внутреннему действованию, что, выполняя требуемое, он действительно аффицируется самодеятельностью, следовательно, действует. Вероятно, он будет в состоянии отличить это действование от противоположного, с помощью коего он мыслит объекты вне себя, и найдет, что в последнем мыслящее и мыслимое противоположны, следовательно, его деятельность должна направляться на нечто отличное от него самого, в то время как в требуемом действовании, напротив, мышление и мыслимое суть одно и то же, и, следовательно, его деятельность должна обращаться на самое себя. Вероятно, он увидит, что, так как только таким образом у него возникает мысль о самом себе, ибо через противоположное мышление, как он нашел, у него возникает совсем другая мысль, - что, говорю я, мысль о себе самом есть не что иное, как мысль об этом действии, и слово Я не что иное, как ее обозначение; что Я и обращающееся на себя действование - совершенно тождественные понятия. Вероятно, он поймет, что когда он проблематично предполагает вместе с трансцендентальным идеализмом, что все сознание покоится на самосознании и обусловлено им, предположение, которое он делает и без того, если только он бросил внимательный взгляд на самого себя и возвысился до потребности в философии, но правильность коего должна быть ему категорически доказана в самой философии при помощи полной дедукции всего опыта из возможности самосознания, - вероятно, он поймет, что тогда он должен мысленно предпосылать это обращение на себя всем другим актам сознания, как их обусловливающее, или, что то же, что он должен мыслить это обращение на себя, как первоначальный акт субъекта, и притом как для него совершенно необусловленный и поэтому абсолютный акт, так как для него нет ничего в наличности, чего бы не было в его сознании, все же остальное в его сознании обусловлено этим самым актом, следовательно, не может в свою очередь его обусловливать в том же отношении. Он поймет, что, согласно этому, указанное предположение и это мышление о Я как о первоначально положенном через самого себя опять-таки совершенно тождественны и что трансцендентальный идеализм, если он приступает к делу систематически, никак не может поступать иначе, чем он поступает в наукоучении.

Отныне тому, кто будет делать какие-нибудь замечания против этого способа действий, я должен буду, чтобы поменьше было ударов в воздух, лишь указать на данное здесь описание его просить его сказать мне определенно, против какого члена в этом ряду он возражает.

5.

Это требуемое от философа созерцание самого себя при выполнении акта, благодаря которому у него возникает Я, я называю интеллектуальным созерцанием (mtellektuelle Anschauung). Оно есть непосредственное сознание того, что я действую, и того, что за действие я совершаю; оно есть то, чем я нечто познаю, ибо это нечто произвожу. Что такая способность интеллектуального созерцания имеется, этого нельзя доказать посредством понятий, как нельзя вывести из понятий и того, что она такое. Каждый должен найти ее непосредственно в самом себе, или же он не сможет познать ее никогда. Требование, чтобы ему доказали ее посредством рассуждений, гораздо более странно, чем было бы требование слепорожденного, чтобы ему объяснили, что такое краски, без того, чтобы он научился видеть.

==489

Однако всякому можно показать в им самим признанном опыте, что это интеллектуальное созерцание встречается в каждом моменте его сознания. Я не могу сделать ни единого шага, не могу двинуть ни рукой, ни ногой без интеллектуального созерцания моего самосознания в этих действиях; только через это созерцание я знаю, что я это делаю, только через него я различаю свое действование и в нем - меня самого от преднаходимого объекта действования. Каждый, кто приписывает себе какую бы то ни было деятельность, ссылается на это интеллектуальное созерцание. В нем - источник жизни, и без него - смерть.

Но это созерцание никогда не появляется одно, как полный акт сознания, как и чувственное созерцание не появляется одно и не заполняет сознания, но и то, и другое должно быть опознано. Мало того - интеллектуальное созерцание связано также всегда с каким-нибудь чувственным созерцанием. Я не могу находить себя действующим, не находя в каком-нибудь чувственном созерцании, которое опознается, объекта, на который я действую, не составляя образа того, что я хочу создать, который равным образом опознается. Ибо каким образом я знаю, что я хочу создать, и каким образом мог бы я это знать, если бы я не созерцал себя непосредственно в составлении понятия цели как некоего действования? - Только все это состояние в соединении с данным многообразием заполняет сознание. Я осознаю только понятия, понятие объекта и понятие цели, но не лежащее в основе того и другого созерцание.

Может быть, ревностные противники интеллектуального созерцания только это и хотели бы подчеркнуть, - именно, что оно возможно лишь в соединении с чувственным созерцанием, - замечание, разумеется, важное, но поистине не оспариваемое наукоучением. Если же ввиду этого считают себя вправе отвергать интеллектуальное созерцание, то с равным правом можно было бы отвергать и чувственное созерцание, ибо и оно возможно лишь в связи с интеллектуальным: ибо все, что может составлять мое представление, должно быть относимо ко мне; сознание же (Я) возникает лишь из интеллектуального созерцания. (Достопримечательное явление в истории новой философии, что не замечают того, что все, что можно сказать против утверждения интеллектуального созерцания, имеет силу также и против утверждения чувственного созерцания и что поэтому удары, направляемые на противника, обращаются на нас самих.)

Но если должно быть признано, что не существует непосредственного, изолированного сознания интеллектуального созерцания, то как же философ приходит к его познанию и изолированному представлению? Я отвечаю: несомненно так же, как он приходит к познанию и изолированному представлению чувственного созерцания, через заключение из очевидных фактов сознания. Заключение, через которое философ приходит к утверждению интеллектуального созерцания, таково: я задаюсь намерением мыслить то или другое определенное, и в результате следует желанная мысль; я задаюсь намерением сделать то или другое определенное, и затем следует представление, что это совершается. Таков факт сознания. Если бы я стал рассматривать это согласно законам одного только чувственного сознания, то здесь не оказалось бы ничего, кроме только что указанного, кроме последовательности известных представлений; только об этой последовательности во временном ряду я бы имел сознание и только его был бы в состоянии утверждать. Я мог бы сказать лишь: я знаю, что за представлением о той известной мысли с признаком, что она должна быть налицо, непосредственно во времени следует представление о той же мысли с признаком, что она действительно есть, а за представлением о том известном явлении как о таком, которое должно случиться, представление о том же явлении как об уже случившемся; но я не был бы в состоянии высказать совершенно отличное от этого положение: в первом представлении лежит реальное основание второго; вследствие того, что я помыслил первое, у меня возникло второе.

==491

Я бы оставался совершенно страдательным - недвижимой ареной, на которой одни представления сменялись бы другими представлениями, а не деятельным принципом, который их производил бы. Положим, я предположу теперь последнее, а ведь я не смогу отказаться от этого предположения, не отказываясь от самого себя; спрашивается, как прихожу я к нему? В указанных элементах чувственного представления не содержится для него никакого основания; следовательно - это особое и притом непосредственное сознание, значит, созерцание, и притом не чувственное созерцание, которое касается материального состояния (Bestehen), а созерцание чистой деятельности, которая представляет нечто не неподвижно пребывающее, а постоянно движущееся, не бытие, а жизнь.

Таким образом, философ находит это интеллектуальное созерцание как факт сознания (для него это - факт; для первоначального Я - дело-действие) - не непосредственно как изолированный факт своего сознания, а различая то, что является неразделенным в обыденном сознании, и разлагая целое на его составные части.

Совсем отличная от этого задача - объяснить это интеллектуальное созерцание, которое предполагается здесь в качестве факта, со стороны его возможности и защитить его этим объяснением, исходящим из системы всего разума, против подозрения в иллюзорности и обмане, которое оно навлекает на себя своим противоречием с также обоснованным в разуме догматическим образом мышления; укрепить чем-нибудь еще более высоким веру в его реальность, из коей, по нашему прямому признанию, в самом деле исходит трансцендентальный идеализм, и указать в разуме тот самый интерес, на котором оно основывается.

Это достигается исключительно указанием нравственного закона в нас, согласно которому Я представляется как нечто возвышающееся над всеми производимыми им видоизменениями, согласно которому ему приписывается абсолютное, только в нем и решительно ни в чем другом не обоснованное действование, и он характеризуется поэтому как нечто абсолютно деятельное.

==492

В сознании этого закона, которое, без всякого сомнения, не выведено из чего-либо другого, а есть непосредственное сознание, обосновано созерцание самодеятельности и свободы; я дан себе через самого себя как нечто, что должно быть деятельно некоторым определенным образом, поэтому я дан себе через самого себя как деятельный вообще;

· я ношу жизнь в самом себе и черпаю ее из самого себя.

Лишь через посредство этого нравственного закона я замечаю себя; и раз я замечаю себя таким образом, я замечаю себя необходимо как самодеятельного; и, тем самым, у меня возникает совершенно своеобразный элемент реального воздействия моей самости в том сознании, которое без этого было бы лишь сознанием ряда моих представлений.

Интеллектуальное созерцание есть единственно прочная точка зрения для всякой философии. Исходя из нее и только исходя из нее, можно объяснить все, что происходит в сознании. Без самосознания нет вообще никакого сознания; самосознание же возможно лишь в указанном виде: я только деятелен. Я не могу оставить эту точку зрения; моя философия становится здесь совершенно независимой от всякого произвола и делается продуктом железной необходимости, поскольку необходимость может иметь место в отношении свободного разума, т. е. продуктом практической необходимости.

Я не могу покинуть эту точку зрения, потому что не смею ее покинуть; и таким образом трансцендентальный идеализм обнаруживает себя также единственным согласным с долгом образом мышления в философии, тем образом мышления, в котором тесно сплетаются друг с другом умозрение (Speculation) и нравственный закон. Я должен в своем мышлении исходить из чистого Я и мыслить его как абсолютно самодеятельное, не как определенное через вещи, а как определяющее вещи.

Понятие действования, которое становится возможным лишь через это интеллектуальное созерцание самодеятельного Я, есть единственное понятие, соединяющее оба мира, существующие для нас в наличности, - чувственный и умопостигаемый.

==493

То, что противостоит моему действованию - противопоставлять ему что-нибудь я должен, ибо я конечен, - есть чувственный мир; то, что должно возникнуть через мое действование, есть умопостигаемый мир.

Хотел бы я знать, как представили бы себе сознание нравственного закона те, кто при упоминании о каком бы то ни было интеллектуальном созерцании принимают известный важный вид *(* Это делает, например, во "Всеобщей Литературной Газете" один из рецензентов, Рафаэль, в заметке о сочинении Шеллинга о Я.);или как они смогли бы конструировать для себя понятия права, добродетели и т. п., которыми они, без сомнения, обладают. Согласно им, существуют лишь два априорных воззрения: время и пространство. Они, без сомнения, образуют эти понятия во времени, форме внутреннего чувства; но они для них, без сомнения, не суть само время, но лишь известное наполнение времени. Что же это такое, чем они наполняют время, и что они подставляют в свою конструкцию этих понятий? Им не остается ничего, кроме пространства, и их право поэтому должно бы выйти, скажем, четырехугольным, а их добродетель - круглой, так же, как и все понятия чувственного созерцания, которые они конструируют: например, понятие дерева, зверя и т. п. суть не что иное, как известные ограничения пространства. Так они не мыслят себе ни права, ни добродетели. Поэтому какова же основа их конструкции? Если они правильно взглянут на дело, они найдут, что это - действование вообще, или свобода. Оба понятия: и понятие права, и понятие добродетели - суть для них определенные ограничения действования вообще, точно так же как все чувственные понятия суть для них определенные ограничения пространства. Но как же они приходят к этой основе своей конструкции? Надо полагать, они вывели действование не из мертвой косности материи, а свободу - не из механизма природы; они должны были получить их через непосредственное созерцание, и поэтому существует, кроме их двух созерцаний, еще и третье.

==494

Поэтому вовсе не так уж маловажно, как кажется некоторым, исходит ли философия из факта или из деладействия (т. е. из чистой деятельности, которая не предполагает никакого объекта, а производит его сама, и где поэтому действование непосредственно становится делом). Если она исходит из факта, то она ставит себя в мир бытия и конечности, и ей трудно будет найти отсюда путь к бесконечному и сверхчувственному; если она исходит из дела-действия, то она стоит как раз на той точке, которая связывает оба мира и с которой они могут быть обозреваемы единым взором.

6.

Ни наукоучению, ни его автору не свойственно искать защиты в каком-либо авторитете. На того, кто вместо того, чтобы смотреть, согласуется ли это учение с решениями его собственного разума, прежде чем убедиться в нем, должен еще посмотреть, согласуется ли оно с учением какого-нибудь другого человека, - на того это учение вообще не рассчитывает, ибо у него недостает самодеятельности, нет совершенно независимой веры в самого себя, которые предполагаются этим учением. Поэтому совсем по другим основаниям, а не для того, чтобы рекомендовать свое учение, автор наукоучения выступил с заявлением, что оно находится в полном согласии с учением Канта и есть не что иное, как правильно понятое учение Канта. В этом мнении он все более укреплялся вследствие продолжавшейся переработки своей системы и вследствие той многосторонности, которую он вынужден был придать своим положениям. Все, кто почитаются знатоками философии Канта и высказались по этому вопросу, как друзья, так и противники наукоучения единогласно утверждают противное *

* Остроумный автор заметки о четырех первых томах настоящего философского журнала во "Всеобщей Литературной Газете"2, равным образом требующий доказательств для этого утверждения, умалчивает о своем собственном мнении относительно согласия или несогласия обеих систем; поэтому речь никоим образом не идет о нем.

==495

и по их совету сам Кант, который, без всякого сомнения, должен лучше всех понимать самого себя **, подтверждает это. Если бы автор наукоучения был способен к известному образу мышления, это должно было бы быть для него очень приятным. А так как он совсем не считает позором неправильное понимание Канта и предвидит, что мнение, что это совсем не позорно, очень скоро станет всеобщим, то он мог бы принять на себя то небольшое посрамление, что он некогда неправильно истолковывал Канта, и он получил бы взамен того честь слыть первым изобретателем того взгляда, который, разумеется, получит всеобщее распространение и произведет в человечестве благодетельнейший переворот.

** Господин Форберг^, которого "Всеобщая Литературная Газета", "Зальцбургская Газета" и др. называют автором "Фрагментов из моих бумаг" (Иена, 1796), может "подтвердить (с. 17) из достовернейшего источника (вероятно, из письма Канта к нему), что, по мнению Канта, моя система совсем иная, чем Кантова". Правда, мне доселе не довелось узнать из достовернейшего или из какого бы то ни было источника мнение Канта о наукоучении; но я весьма далек от того, чтобы требовать от достопочтенного старца, который поистине заплатил за свое место, чтобы он погружался в совершенно новый, ему совершенно чуждый и решительно отступающий от его манеры ход мыслей только для того, чтобы высказать суждение, которое и без него выскажет время; а что Кант не имеет обыкновения судить о том, чего он не читал, это я знаю очень хорошо. Тем не менее я должен, по справедливости, верить г-ну Форбергу до тех пор, пока не смогу доказать противного. Итак возможно, что Кант высказал подобное мнение. Но в таком случае возникает вопрос, говорил ли он о действительно прочитанном и действительно понятом наукоучении или о том чудовищном порождении, которое учителю "точки зрения" угодно было преподнести под именем наукоучения читателям философских "Анналов"*, каковые "Анналы", как угодно думать их издателю, обратили внимание на слабые стороны наукоучения.

==496

Трудно объяснить, почему и друзья, и противники наукоучения так усердно противятся этому утверждению, почему они так настоятельно требуют от его автора доказательства для него, которого он никогда не обещал, которое он прямо отклонил от себя и которое могло бы принадлежать к будущей истории наукоучения, а не к его изложению. Противники делают это во всяком случае не из нежной заботливости о славе автора, а друзья могли бы избавить себя от этой заботы, так как я сам не вижу смысла в этой славе и признаваемую мною славу ищу кое в чем другом. Делается ли это для того, чтобы избежать упрека в неправильном понимании сочинений Канта? Но это утверждение - совсем не упрек, по крайней мере в устах автора наукоучения, который сколь возможно громко исповедует, что и он их не понял, и лишь после того, как он нашел на своем собственном пути наукоучение, он открыл в них благой и с самим собой согласный смысл; и, вероятно, оно скоро перестанет быть упреком в чьих бы то ни было устах. Если противники озабочены особенно тем, чтобы отклонить от себя упрек в том, что они не узнали своего собственного, всеми доступными им средствами защищаемого учения, когда оно предстало перед ними в ином виде, то я охотно избавил бы их и от этого, конечно, тяжкого упрека, если бы у меня не было интереса, который мне кажется более значительным, чем их интерес, и которому их интерес должен быть принесен в жертву. Именно, я не хочу ни на одно мгновение слыть за большее, чем я семь, а также позволять приписывать себе заслугу, которой не имею. Поэтому я должен когда-нибудь приняться за столь часто требуемое доказательство; и потому пользуюсь случаем, который мне здесь представляется.

Наукоучение, как мы только что видели, исходит из интеллектуального созерцания - из созерцания абсолютной самодеятельности Я.

Но неопровержимо и очевидно для всех читателей сочинений Канта, что Кант ни против чего не высказывался решительнее, можно сказать резче, чем против утверждения какой бы то ни было способности интеллектуального созерцания.

==497

Это заявление настолько глубоко обосновано в существе философии Канта, что он после всей дальнейшей переработки своей системы со времени появления "Критики чистого разума" - благодаря чему положения системы приобрели в его сознании, очевидно, гораздо большую ясность и большую законченность, как это становится ясным каждому, кто сравнит внимательно позднейшие сочинения с предшествующими, - что он, говорю я, повторяет его с тою же силою в одном еще недавнем своем произведении ("О высокомерном тоне в философии", "Берлинский Ежемесячник", май 1796), выводя презирающий всякую работу тон и вообще весьма пагубную мечтательность в философии из пустой иллюзии интеллектуального созерцания.