ВЕРА И НАУКА 4 страница

"Но этого мало", – негодует В.Ильин. "Если истина есть только организующая форма человеческого опыта, то значит, истиной является и учение, скажем, католицизма. Ибо не подлежит ни малейшему сомнению, что католицизм есть "организующая форма" человеческого опыта" (стр. 135).

Католицизм был бы истиной, если бы он гармонично и стройно, без противоречий способен был организовать современный опыт человечества. Но всякому ясно, что католицизм так организовать его не может, ибо заключает в себе множество идей, стоящих в резком противоречии с нынешним опытом, как напр., идея "чуда", идея "абсолютной и вечной истины" и т.п. И тем не менее католицизм был истиной для того времени, опыт которого он организовал успешно и полно; этого факта никакой В.Ильин не устранит своим добродетельным негодованием.

Католицизм был истиной в ту эпоху, когда он связно и стройно объединил наибольшую сумму человеческих переживаний – в феодальную эпоху. Тогда, благодаря недостаточной выработке знания природы многие отдельные факты опыта, напр., землетрясения, эпидемии, исцеления истеричных внушением, массовые психозы, редкие астрономические явления, миражи и т.п., должны были восприниматься как нарушения установившегося естественного порядка вмешательством в него какой-то властной силы, и организовавшая воедино подобные факты идея "чуда" была не только истиной, но истиной очевидной. Тогда, при господстве авторитарных отношений во всей социальной жизни людей, вполне логичным и гармоничным их дополнением, их мысленным завершением были идеи об авторитарном устройстве вселенной, об ее управлении целой градацией мелких божеств, и господствующего над всеми ними верховного повелителя – как мы это видим в средневековом католицизме. Тогда, при общем консерватизме форм жизни и познания, была исторически-истинной также идея "абсолютной и вечной истины"; – она не встречала тогда тех противоречий, как в нашу эпоху стремительного развития непрерывной революции форм.

Но для Вл.Ильина все это – "абсолютные заблуждения", не более... Впрочем, виноват, не так: одну из основных идей католицизма – "абсолютную и вечную истину" – он в неприкосновенности сохранил, и защищает с истинно-религиозным усердием. А между тем, от его собственных писаний ничего не стоит доказать, что католицизм и вообще был истиной, не только истиной своего времени.

Я имею в виду то необыкновенное истолкование марксовского положения о практике, как о критерии истины, которое дает В.Ильин, в полемике с Махом. Мах по поводу ньютоновского представления об "абсолютном пространстве" и "абсолютном времени" замечает, что взгляд этот, для нас совершенно уже неправильный, был долгое время безвреден на практике, и потому не подвергался критике. В.Ильин немедленно ловит на этом Маха:

"...Признавая "безвредность" оспариваемых им материалистических взглядов, Мах в сущности признает тем самым их правильность. Ибо как могла бы – неправильность оказаться в течение веков безвредной? Куда девался тот критерий практики, с которым Мах пробовал заигрывать"? (стр. 206).

Относительно же католицизма любой марксист-историк может объяснить В.Ильину, что эта система идей "в течение веков" была не только "безвредной", но и полезной, и необходимой, как общественно-организующая сила. Но – признание такой "безвредности в течение веков" есть "в сущности" признание "правильности" католицизма, не так ли? Почему же сам В.Ильин отрицает по крайней мере, большую часть его догматов?

Когда Маркс говорит, что критерий истины есть практика, то он выражает этим, прежде всего, именно точку зрения относительности истины. С изменением содержания практики людей изменяется и их истина. То, что было истиною в пределах практики более узкой, перестает быть ею в практике более широкой, А для В.Ильина "критерий практики", это нечто вроде такого экзамена, после которого истине выдается окончательный аттестат: выдержала несколько веков, была безвредна – отлично, истина признается "объективной", вечной и т.д.; не выдержала – заблуждение, и тоже объективное, вечное и пр.

Очевидно, что всего лучше на деле выдержала этот экзамен докоперниковская космология: она целые тысячелетия "была безвредна", т.е. "правильна". Читатель уже раньше мог видеть особенную враждебность философии Вл.Ильина по отношению к теории Коперника; перед нами уже второе, слегка замаскированное только, ее опровержение.

Ну, а католицизм для нашего автора, конечно, все-таки заблуждение, а абсолютное заблуждение. Легкий конфликт с логикой тут не в счет. В.Ильин не унизится до исторической точки зрения; он судит все отжившие истины прошлого с точки зрения своей нынешней, абсолютной и вечной истины, как иной миссионер судит нравы дикарей с точки зрения своей "абсолютной и вечной" нравственности: "верили в чудеса? – абсолютное заблуждение. Ходят неодетыми? – абсолютное бесстыдство!".

Блажен, кто верует так... бесхитростно.

XVI

Одним из выводов моего исследования о характере "физического опыта" был тот, что "объективность", которую мы за ним признаем, есть не что иное, как его общезначимость для людей; а эта последняя есть, в свою очередь, результат и выражение его социальной организованности, его коллективного согласования. Такая организованность или согласование достигаются в процессе совместного труда и общения людей, при котором стройно объединяются их общие и однородные переживания. При этом вырабатывается та "объективная закономерность" физического опыта, которая дает его комплексы в непрерывном и однородном пространстве, в непрерывном и однородном времени, в цепи причинности. Благодаря существованию уже выработанной объективной закономерности, человек получает возможность относить к "физическому" то, что вполне укладывается в эти формы, не прибегая каждый раз к непосредственной специальной проверке своих переживаний, к выяснению того, действительно ли они "общезначимы", т.е. согласуются с переживаниями других людей.

Так, напр., астроном, впервые наблюдающий новую комету, раз ему удается точно установить ее положение в физическом пространстве (а не только в своем индивидуальном поле зрения), последовательность ее движения во времени, зависимость этого движения от солнечного тяготения и т. под., – с полным основанием считает ее за "общезначимое", физическое тело, не справляясь специально о том, видят ли ее другие. С другой стороны, если человеку удается точно установить, что те или иные комплексы, признаваемые другими людьми за "физические" или, что то же, за "действительно существующие", не укладываются в объективную закономерность, то он с полным основанием отвергает "действительность" подобных комплексов, их "физическое" бытие. Напр., если для таких "организмов", как лешие и домовые, он не находит места в генетической цепи развития, а в их "свойствах" усматривает противоречие законам физики, концентрирующим в себе многие тысячелетия накоплявшийся точный трудовой опыт человечества, то он вполне прав, отрицая "объективность" или общезначимость подобных комплексов. Хотя бы большинство его окружающих, даже огромное большинство современного ему человечества полагали иначе, и утверждали, что они "сами видели" подобны? существ, – на его стороне "объективность", т.е. организованный опыт человечества, против него – опыт неорганизованный, противоречивый.

Ибо социальная организация опыта отнюдь не есть дело подсчета голосов, но дело развивающейся коллективной практики. Так, социальная ценность любого орудия определяется не тем, большинство ли производителей его применяет или меньшинство, а тем, соответствует ли оно требованиям прогресса коллективного труда.

Вот что говорит теперь В.Ильин по поводу всех этих выводов я соображений:

Богдановское определение объективности и физического мира безусловно падает, ибо "обозначимо" учение религии в большей степени, чем учение науки: большая часть человечества держится еще поныне первого учения, Католицизм "социально-организован, гармонизирован, согласован" вековым его развитием; в "цепь причинности" "укладывается" самым неоспоримым образом, ибо религии возникли не беспричинно, держатся они в массе народа при современных условиях вовсе не случайно, подлаживаются к ним профессора философии вполне "закономерно" (стр. 136-137).

Ясно, что В.Ильин неспособен представлять себе "общезначимость" или "социальную организованность" иначе, как в форме решения вопросов истины и действительности по большинству голосов, хотя сам же, на предыдущей странице, приводит цитату, где разъясняется нелепость подобного представления. Не может – и кончено; что же с этим поделаешь? Поэтому я отмечу только удивительный по своей новизне логический прием, которым он от моей точки зрения создает переход к истинности католического учения. Католицизм, как исторический факт, "укладывается в цепь причинности", так как "возник не беспричинно" и пр. Что из этого следует? Очевидно, только одно: что католицизм есть объективный исторический факт. Но ведь этого и В.Ильин, как будто, не отрицает. Между тем, дело идет совершенно о другом вопросе: "объективно" ли то понимание фактов, которое заключается в учении католицизма? И тут ответ совершенно ясен: в современную "цепь причинности" факты каким их представляет учение католицизма, очевидным образом не укладываются, идеи "чуда" и "свободы воли" ей резко противоречат и потому для нас, людей XX века, это учение не только не "общезначимо", но просто ложно. Что же, собственно, доказал почтенный автор, подменивши на глазах читателя объективность католицизма как исторического явления – объективной истинностью его учения?

Если, вопреки учению католицизма и Вл.Ильина, не существует "абсолютной и вечной истины", то нет также "абсолютных и вечных" заблуждений. Взгляните с исторической точки зрения хотя бы на идею "чуда" Она не только соответствовала понятию "причинности", господствовавшему в авторитарную эпоху, – она была тогда познавательно-полезна и для развития только еще зарождавшегося научного понимания природы. В самом деле, она явилась частичным замещением первоначального всеобщего анимизма, который приписывал действия всех вещей воле скрытых внутри их "душ". Но благодаря некоторому развитию техники, умению справляться по крайней мере с наиболее обыденными вещами окружающей среды, большинство этих вещей стали рассматриваться как "неодушевленные", и причины их действия привыкали искать вне их самих. Это было огромным прогрессом познания: мир переставал быть хаосом мелкого личного произвола бесчисленных самостоятельных "духов", зарождалось научное понимание "вещей". Но все же познание было крайне слабо, и время от времени даже обыденные вещи поражали людей неожиданными и непонятными действиями: спокойная, неподвижная гора начинала вдруг извергать пламя, пепел, камни и лаву, мертвая почва дрожала и волновалась, обыкновенные предметы во времена эпидемий приносили людям болезни и смерть через прикосновение к ним. Несовершенные и еще непрочные представления о физической связи вещей легко разрушались бы подобными фактами, уступая место прежнему грубому анимизму, объяснению необычных действий произволом самостоятельных "душ" горы, земной почвы и других вещей, – если бы концепция "чуда" не отстраняла все подобные факты, относя их к личному вмешательству иных, внешних фетишей. Так избегался возврат к одушевлению вещей, и элементы "физического" миропонимания могли дальше беспрепятственно развиваться.

Не абсолютное заблуждение и понятие о верховном фетише, управляющем вселенной. В нем примитивно и образно намечается идея об единстве мирового процесса, которая, развиваясь и изменяя формы, из конкретно-религиозного постулата превращаясь в абстрактно-метафизический, а из него в научный принцип, всегда является душой человеческого мышления, его высшей организующей формой.

Но В.Ильин, конечно, иного мнения:

"...Существа вне времени и пространства, созданные поповщиной, и поддерживаемые воображением невежественной, забитой массы человечества, суть больная фантазия, выверты философского идеализма, негодный продукт негодного общественного строя" (стр. 214).

Таково, значит, происхождение высших религиозных концепций: это "больная фантазия", "выверты" и т.д. Они "созданы поповщиной", и "негодным общественным строем". Как вы думаете, читатель, сколько нужно смелости человеку, стоящему на подобной точке зрения, чтобы называть себя "марксистом", и мало того – истинным марксистом, в противоположность всяким ложным?

Представьте себе Маркса, объясняющего происхождение религии больной фантазией, обманом попов, негодностью того, исторически необходимого в свое время, общественного строя, при котором она возникла! Физически больно становится от такой нелепости.

Впрочем, пусть выскажется сам Маркс.

В своем "Капитале", в первой главе первого тома, относительно разоблачаемых им фетишистических "категорий буржуазной экономии" он говорит:

"Это – общественно-значимые, следовательно – объективные формы мышления для производственных отношений данного, исторически определенного общественного способа производства – товарного производства. Весь мистицизм товарного мира, все чудеса и призраки, окутывающие продукты труда при товарном производстве, – все. это немедленно исчезает, как только мы переходим к другим формам производства⁸.

Итак, социально-значимое, это, по Марксу, и есть объективное. Для отношений товарного производства фетишистические формы объективны; они перестают быть таковы, когда мы выходим из его рамок, т.е. при ином содержании экономического опыта. Маркс в этом вопросе, как видите, строгий "эмпириомонист".

Чтобы защищать философию Маркса, полезно ее... знать.

XVII

Даже из всего изложенного в предыдущих главах читатель мог ясно видеть, что материалистическому понятию "природы", как совокупности "вещей в себе", соответствует в общем, та эмпириомонистическая концепция, которая обозначается словами: "непосредственные комплексы низших ступеней организованности". А понятие "физический опыт" выражает совершенно иное – не "природу в себе", а ее отражение в коллективно-организованном опыте или, говоря иначе, "вещи" какими они "являются для нас", т.е. в нашей трудовой и познавательной обработке.

Школа Плеханова, и В.Ильин в том числе, вообще не обладает отдельным понятием, соответствующим понятию "физический опыт". Как мы видели, она, в сущности, всякий опыт считает психическим; и потому "вещи для нас" или физические комплексы опыта она постоянно путает с "представлениями" и "ощущениями"⁹. Поэтому каждый раз, когда мне приходится беседовать с нашими соотечественниками "материалистами", я старательно объясняю, что "физический опыт" есть не то, что они называют "природой" или "материей", т.е. не мир, взятый без человека и независимо от человека, а мир "вещей опыта", т.е. "явлений" физического характера.

Теперь читатель легко догадается, в чем состоит полемика В.Ильина против моего учения о физическом опыте: почтенный автор, конечно, пользуясь своим методом "замещения" понятий, просто систематически подменяет мое понятие "физического опыта" своим понятием "природы", и обратно. Остальное уже не представляет трудностей.

Следить за почтенным автором по всей линии его "замещений" у меня не хватает ни места, ни охоты. Ограничусь двумя примерами.

В предисловии к третьей части "Эмпириомонизма" я указывал, что если называть материалистическими теории, признающие первичность природы над духом, то эмпириомонизм тогда вполне "материалистичен", хотя я и не считаю нужным применять к нему это слово. "Именно, – писал я, – он рассматривает все существующее, как непрерывную цепь развития, низшие звенья которой теряются в хаосе элементов, а высшие, нам известные, звенья представляют опыт людей – психический и, еще выше – физический опыт, причем это опыт и возникающее из него познание соответствует тому, что обыкновенно называют духом" (стр. XII).

К слову "физический опыт" сделано внизу страницы примечание: "Физический опыт, результат долгой социальной обработки человеческих переживаний, постоянно меняющийся в своем содержании и формах в зависимости от развития науки, не следует смешивать с "природой", о которой говорит Бельтов. Этой "природе" в эмпириомонистической картине мира соответствуют... низшие непосредственные комплексы"... и т.д.

Что же делает наш критик?

Ни единым словом не упоминая об этом примечании, он немедленно же отождествляет физический опыт с природой, как он ее понимает, и затем разражается градом восклицаний:

"Физический мир называется опытом людей, и объявляется, что физический опыт выше в цепи развития, чем психический. Да ведь это же вопиющая бессмыслица! И бессмыслица как раз такая, которая свойственна всей и всякой идеалистической философии" и т.д. (стр. 266).

Что и говорить! способ полемики вполне надежный: замещая каждое данное понятие произвольно выбранным другим, всегда можно доказать или опровергнуть что угодно. И В.Ильин не стесняется, а продолжает в том же духе.

Он цитирует из I части "Эмпириомонизма" следующее место:

"...Мы признали, что сама "физическая природа" есть производное от комплексов непосредственного характера (к числу которых принадлежат и психические координации), что она есть отражение таких комплексов в других, им аналогичных, только самого сложного типа (в социально-организованном опыте живых существ)". ("Эмп-зм" I, изд. 2-е, стр. 146; В.Ильин, стр. 269).

В этой фразе слова "физическая природа" у меня были поставлены в кавычки, чтобы показать, что они применены мною в особом, не мной установленном значении, а именно в том, которое, как прямо перед тем указано, придает им дуализм. О нем было сказано:

"Он принимает, что все "тела" находятся в одном непрерывном общем поле – а "природе физической", и понятно, что они там могут "воздействовать" одно на другое", и т.д.

Ясно, что дуализм говорит о "физической природе" в смысле физического опыта; на это я и указывал, ставя в дальнейшем данный термин в кавычки. А В.Ильин, замещая понятия, для большей безопасности еще устранил эти кавычки в цитате, так как они, несомненно, обращали бы внимание читателя именно на то, в каком смысле термин употреблен. – А дальше остается, понятно, перейти к "теплым словам":

"Философия, которая учит, что сама физическая природа есть производное, – есть чистейшая философия поповщины" и т.д.

Очень вероятно, что В.Ильин гораздо лучше меня знает, какова именно философия поповщины. Я же вспоминаю, что лет 15-20 тому назад мне пришлось держать университетский экзамен по православной апологетике. Ее полемические методы отличаются большой свободой; но таких, какие применяет систематически В.Ильин, я там все-таки не нашел.

XVIII

Я не считаю себя в праве полемизировать с В.Ильиным за моих товарищей, атакованных им в его книге: они лучше сумеют это сделать сами. Но один-два эпизода его полемики с ними я позволю себе привести здесь, исключительно с той целью, чтобы дорисовать психологическую картину его методов.

В одной из статей сборника "Очерки по философии марксизма" Базаров, разбирая отношение материализма Плеханова к материализму Энгельса, цитирует из статьи Энгельса "Об историческом материализме" то место, где объясняется, что только на практике мы можем узнать, насколько правильны наши представления о той или иной вещи:

"...Если она оказывается годной для того употребления, к которому мы ее предназначаем, то это служит положительным доказательством того, что в этих границах каши представления о веши и об ее свойствах совпадают с существующей вне нас действительностью"...

Базаров так комментировал формулировку Энгельса:

"...В тех границах, в каких мы на практике имеем дело с вещами, представление о вещи и ее свойствах совпадают с существующей вне нас действительностью. "Совпадать" – это немножко не то, "то быть "иероглифом"'. Совпадают – это значит: в данных границах чувственное представление и есть вне нас существующая действительность" (Оч. по фил. марк-с.. стр. 65)

В то время, когда Базаров писал это, он в общем и целом, стоял на чисто "махистской" точке зрения.¹⁰ И мне кажется несомненным, что приведенное мною место заключает в себе ошибку именно с махистской же точки зрения. В самом деле, Базаров говорит о вещах, или о действительности, и применяет психологический термин "представление". Махизм всегда строга различающий физическую связь вещей и психическую связь "представлений", совершенно не допускает этого. Назвать "действительность" или физический опыт – чувственным представлением, значит, по существу, впасть в постоянную путаницу Плеханова и Вл.Ильина, которые всякий опыт считают "психическим", всякие элементы опыта – ощущениями, и т. под. Но если сопоставить данную фразу со всей статьей Базарова, то становится несомненным, что это даже не столько ошибка, сколько обмолвка, – потому что во всех других случаях связь вещей и связь представлений у него строго различаются, именно так, как и у Маха.

Теперь посмотрите, что делает из этой обмолвки В.Ильин. На протяжении более двух страниц он устраивает настоящий торжествующий танец, в готтентотском стиле, которого я не могу здесь, конечно, воспроизвести полностью. Основная тема танца такова: "Как ни вертелся В. Базаров, как ни хитрил, как ни дипломатничал, обходя щекотливые пункты, а все же в конце концов проговорился и выдал всю свою махистскую натуру!" (стр. 122). Выдал тем, что сделал ошибку против махизма? Украшения же танца великолепны. Приведу несколько для образчика:

"Основная нелепость, фальшь, галиматья, за которую лобзают Маха отъявленные реакционеры, проповедники поповщины, ложь или увертка, перл махистского извращения, груда гелертерских финтифлюшек" и т.д., и т. под.

Захлебываясь от восторга, В.Ильин теряет контроль над своими словами, и начинает говорить такие вещи:

"Спрашивается, как могут люди, не сошедшие с ума, утверждать в здравом уме и твердой памяти, будто..." и т.д. (стр. 123).

Очевидно, В.Ильин полагает, что только люди сошедшие с ума могут "в здравом уме и твердой памяти" говорить такие вещи, как Базаров... В каком "уме и памяти" сделал наш почтенный автор такое сенсационное открытие? Заканчивает В.Ильин следующим образом:

"Хвала вам, товарищ Базаров! Мы вам при жизни поставим памятник: на одной стороне напишем ваше изречение, а на другой: русскому махисту, похоронившему махизм среди русских марксистов!" (стр. 124).

Все это сильно напоминает мне один эпизод из полемики между двумя политическими фракциями русских марксистов. Большевик Н.Ленин однажды, в книге "Что делать?" обмолвился, что рабочий класс неспособен самостоятельно, без помощи социалистической интеллигенции, возвыситься над идеями тред-юнионизма и прийти к социалистическому идеалу. Фраза вырвалась совершенно случайно, в пылу полемики с "экономистами", и ни в какой органической связи с основными воззрениями автора не находилась. Это не помешало писателям-меньшевикам в течение трех лет сосредоточивать свою торжествующую полемику на указанной фразе Ленина, которой он, якобы, раз навсегда доказал антипролетарский характер большевизма. Мне даже смутно вспоминается – может быть, я ошибаюсь? – что они хотели поставить памятник Ленину за то, что он "похоронил" большевизм среди русских рабочих"...

Не знаю, к какой фракции русских марксистов принадлежит В.Ильин. Но очевидно, что для своего памятника Базарову он не найдет лучшего места, чем та площадь, на которой стоит меньшевистский памятник Н.Ленину... Еще более своеобразна полемика В.Ильина с Луначарским. Луначарский неоднократно злоупотреблял религиозной терминологией. Смешивая религию с энтузиастическим мирочувствованием, он часто называл научный социализм – высшей религией. Видя в идее божества только образ безграничной власти над природой, он называл "божеством" социалистическое человечество будущего, взятое в его развитии, в беспредельном расширении и углублении его власти над природой. Подобные метафоры одобрить никоим образом нельзя. Они могут только мешать точному, научному анализу исторических религий, которые всегда были прежде всего авторитарны, и кроме того, могут поддерживать в умах читателей остатки бессознательного уважения к таким понятиям, с которыми надо покончить.

Луначарский на деле убедился, в конце концов, что эта терминология неудобна, что она спутывает читателя – и отказался от нее. Пока он этого не сделал, – было законно полемизировать против нее, как Энгельс полемизировал против такой же терминологии Фейербаха. Энгельс указывал, что неправильно и вредно прикрывать нерелигиозные и антирелигиозные понятия религиозной терминологией, что это только замедляет их уяснение, затрудняет разрушение отживших понятий. Но прежде всего Энгельс добросовестно излагал действительное содержание взглядов Фейербаха, и, разумеется, даже не помышлял о том, чтобы смешивать его воззрения с настоящими историческими религиями, с "фидеизмом".

Диаметрально-противоположный характер имеет полемика В.Ильина против Луначарского. Она вся основана на стремлении затушевать, скрыть от читателя истинный смысл воззрений противника, – внушить читателю идею, что Луначарский говорит о религии в обычном, традиционном значении слова. Каждый раз о Луначарском упоминается в одной-двух строчках, причем из них человек неосведомленный либо не мог бы вынести никакого, либо – самое извращенное представление об его взглядах.

Напр., в предисловии сообщается, что Луначарский (прибавлено – "всего яснее" именно он, но вовсе не он один) "безбоязненно договаривается до прямого фидеизма" (стр. 2), Это – прямая неправда; о подчинении знания вере, или замещении знания верой у Луначарского нигде нет и речи; его "вера" или "религия" вообще имеет эстетический, а не познавательный характер. И уж, конечно, о "фидеизме" следовало бы говорить кому-нибудь другому, а не Вл.Ильину, требующему веры в абсолютные и вечные истины, – веры уже в самом настоящем, – познавательном значении слова.

В другом месте (стр. 80) Вл.Ильин мимоходом бросает фразу об "аде, леших и "примыслах" Луначарского". Читатель должен подумать, что где-нибудь что-нибудь, вроде "леших" проповедуется у Луначарского и уже конечно никому не догадаться, что дело идет об энтузиастическом отношении к развитию производительных сил будущего, объединенного человечества. – Между тем, если чьи воззрения имеют некоторую логическую связь с "лешим", то это – воззрения В.Ильина. Ибо он требует от нас, чтобы мы считали абсолютной и вечной истиной удостоверенный очевидцами факт смерти Наполеона в такой-то день такого-то года, – а в старые времена факт существования леших не в меньшей степени, и притом многократно удостоверялся также очевидцами.¹¹ Лучше бы уж В.Ильину не упоминать о фидеизме и леших в своей книге!

К Дицгену, который подобно Луначарскому злоупотреблял иногда религиозной терминологией, В.Ильин относится совершенно иначе – почтительно. Нельзя же, в самом деле: "сами" Маркс и Энгельс признавали его пролетарским философом.

Вот она, "объективная истина, открываемая нам органами чувств"! Признавать ее – "значит быть материалистом"...

Что касается Фейербаха, то у него религиозная терминология играет еще большую роль, чем у Луначарского, который, в общем, именно у него заимствовал свой неудачный способ выражения. Но – как быть? ведь Фейербах был во многих отношениях признанным предшественником и учителем "самих". Тут надо быть осторожнее. И вот, напр., наш автор цитирует из Фейербаха такую фразу:

"Как это пошло отказывать ощущению в том, что оно есть евангелие, извещение от объективного спасителя", –

и комментирует уже так:

"Как видите, странная, чудовищная терминология, но совершенно ясная философская линия: ощущение открывает человеку объективную истину", и т.д. (стр. 143).¹²

Грубость и высокомерие по отношению к людям, которых считают ниже себя по положению, почтительность по отношению к тем, кого признают выше себя, – обычные черты авторитарной психологии, сохраняющиеся в современном обществе.