В. С. Степин. Рывок в индустриальное общество ценой чудовищного насилия и подавления личности

Когда ставится вопрос об отношении к марксизму, следует предварительно уточнить, что мы понимаем под этим учением. История его многообразна и многовелика. Его можно уподобить разросшемуся дереву, каждая ветвь которого выступает в качестве особого течения, аспекта, толкования марксистских идей и принци­пов, попыток осмыслить и переосмыслить их под углом зрения на­капливаемого исторического опыта. Марксизм — это не только теоретическая конструкция, но и система мировоззренческих ус­тановок, в которых есть исходное ядро и обрамляющие его идео­логические подходы и мифологемы.

Можно провести здесь аналогию между многообразием версий марксизма и многообразием течений и версий христианства, нали­чием в нем множества направлений, школ, сект и ересей, понимая, разумеется, что любая аналогия правомерна только в определен­ном измерении (в данном случае — как соотношение ядра и интер­претаций течения, оказавшего влияние на судьбы человечества). Одно дело — классический марксизм, представленный трудами основоположников учения. Другое дело — то, как В. И. Ленин тол­ковал и разрабатывал марксизм, применяя его к российской дей­ствительности, к условиям русского революционного движения. И третье — это сталинский вариант теории, обосновавший тота­литарную практику. Существует также социал-демократическая версия марксизма и европейский опыт социал-демократического правления (Швеция, Финляндия и др.). Близким к ней, но вместе с тем и специфическим вариантом социал-демократического на­правления в марксизме был русский меньшевизм (Г. В. Плеханов, Л. Мартов, Аксельрод и др.). Наконец, существует еще и современ­ный неомарксизм. Франкфуртская школа также шла от марксиз­ма, и многие ее представители подчеркивали свою связь с идеями К. Маркса.

Так что течение марксизма многолико. И когда мы сталкива­емся с утверждениями, что опыт истории и ее уроки свидетельст­вуют о несостоятельности самого учения, то важно понять, что при этом имеется в виду. Если канонизированная и догматизированная система идей, которая была идеологической основой сталинизма и тоталитаризма, то ее бесспорно нужно критиковать, и чем ради­кальнее, тем лучше. Но значит ли это, что доказана несостоятель­ность марксизма? Утвердительный вывод такого рода был бы на­рушением элементарных правил логики.

Сказанное, конечно, не следует расценивать как неприятие критического анализа самих принципов марксизма с учетом их исторического развития. Важно лишь подчеркнуть, что необходи­мой предпосылкой такого анализа является отказ от жесткой ре­дукции марксизма к его сталинистской версии. Нам от этого труд­но отделаться, учитывая, что для российской традиции характе­рен постоянный поиск «ответчика» за беды нашего общества, а вопрос «кто виноват?» постоянно будет стимулировать попытки обвинить теорию в тяжелых последствиях ее практической реа­лизации. Но именно поэтому нужен спокойный (насколько это возможно в наших неспокойных условиях) анализ существа тео­рии, выяснение того, что в ней действительно рационально, что сохраняет значение для нашего времени и что преходяще. Это мое первое уточнение вопроса.

Второе касается самого метода соотнесения теории и практики, который неявно принимается и даже доминирует в сегодняшней критике марксизма. Нас долгое время убеждали, что все, что де­лается в нашей жизни, предначертано теорией, что деятельность партии и государства исходит из нас и, значит, научно обоснована. Причем сама социальная теория воспринималась в массовом соз-

нании как аналогичная строгим естественнонаучным теориям. Как нечто вроде классической механики, построенной для изуче­ния социальных процессов, которая позволяет все заранее одно­значно просчитать и предвидеть.

Технократическое мышление, причудливо сплетенное с назой­ливой пропагандой научности партийной политики, сформировало эту мифологему. Важно расстаться с ней при критическом анализе современной ситуации, чтобы она не работала с обратным знаком при обсуждении вопроса о современных судьбах марксизма. Это учение включает в себя множество пластов, и не следует к каждо­му из них применять критерии строгой научности, да еще почерп­нутые из сферы математического естествознания.

В сегодняшней дискуссии такой подход был продемонстриро­ван, когда говорилось о том, что философские идеи Маркса не научны, поскольку возникали в качестве своеобразной игры ума. Например, были связаны с обращением к практике словотворче­ства в немецком языке, продолжали гегелевскую традицию абст­рактного исследования связи понятий и т. п. Действительно, в фи­лософских работах К. Маркса и Ф. Энгельса (в «Святом семейст­ве», «Немецкой идеологии» и др.) и особенно в философско-эконо-мических рукописях Маркса можно найти множество примеров игры ума и «языковых игр». Но ведь речь идет о философии, а фи­лософия не может исключить из своего поиска пласт рефлексии над категориями языка. Подобную игру ума можно найти и у ан­тичных философов (Платон), и у современных (М. Хайдеггер).

Философия не строится по схемам математической логики, хотя и не исключает применения развиваемых в логике техник рассуждения. Она не основывается только на фактах науки, хотя и включает в себя в качестве одного из важных аспектов осмысле­ние научных достижений. Если бы философия строилась только как наука по образцам естественнонаучного метода, то она вообще не была бы философией. Она выступает как рефлексия над осно­ваниями всей культуры, стремится выявить фундаментальные для каждого исторического типа культуры мировоззренческие ориентации, которые определяют понимание и переживание чело­веком мира и самого себя как части мира. Эти ориентации, часто неявные и не проясненные, философия превращает в предмет критического анализа. При этом она не только пытается осмыслить уже сложившиеся жизненные ориентиры, но и изобретает, конст­руирует новые, которые зачастую лишь на будущих этапах раз­вития общества и культуры могут стать своеобразными предельно обобщенными программами человеческой жизнедеятельности.

Каждая эпоха ставит по-новому извечные вопросы человече­ского бытия: о смысле жизни, о том, что есть человек, каково его предназначение, каким должно быть его отношение к природе, об­ществу, к другим людям. И философия каждой эпохи отвечает на эти вопросы по-своему. Кстати, К. Маркс лучше, чем многие его последователи, понимал эту особенность философии, определяя ее как «квинтэссенцию культуры», как «живую душу культуры».

Что же касается идеи научности философии, то она понималась марксизмом в особом смысле. Вопрос о границах использования здесь схем рассуждения, апробированных в математике и естест­вознании, требует специального разговора. В какой-то мере бли­зок к этим схемам «Капитал» К. Маркса. Но и здесь необходим тщательный анализ специфики теории, аргументации и достовер­ности высказанных прогнозов. Особенно когда речь идет о сверх­дальних прогнозах, связанных с общими тенденциями социаль­ного процесса. Такие прогнозы не являются жестко детерминиро­ванными предсказаниями, а представляют собой лишь вероятные сценарии развития общества. И подходить к ним как к точным рас­четам социальной траектории было бы глубокой ошибкой. Между тем именно этот подход часто применяется при оценке отдельных марксовых предсказаний: выбираются высказывания, не нашед­шие подтверждения, и объявляется утопией вся концепция. Любой сверхдальний футурологический прогноз включает в себя некото­рые утопические элементы, какие бы научные основания и методы ни применялись при его разработке. Беда заключается не в том, что любое историческое предвидение наряду с пророческими может включать и утопические элементы, фантазией дорисованные кон­кретные детали эскизно предвидимого будущего. Беда начинает­ся тогда, когда к сверхдальнему прогнозу относятся как к кон­кретному проекту социального будущего, воспринимают его как аналог технически обоснованного проекта простой машины, про­екта, который предстоит практически выполнить, реализовав чер­тежи в материале.

Но критика такой порочной практики не должна разделять сами исходные установки этой практики — отношение к предсказаниям теории и к самой теории по принципу «либо все, либо ничего». С этим связано третье уточнение обсуждаемого вопроса «жив ли марксизм?». Оно состоит в требовании конкретно-исторического анализа теории. Наверное, ни одна теория, возникшая достаточно давно, никогда не бывает «жива» во всех своих частях, не бывает, чтобы она не опровергалась ни в одном своем положении и пред­видении. Поэтому важно выявить конкретно, что в марксизме име­ет непреходящее значение и что ограничено эпохой его собствен­ного становления.

Хотелось бы обратить внимание, что последние отечественные критики марксизма (работы А. С. Ципко, Н. Буртина и др.) ис­пользуют его методологию. Идеи материалистического понима­ния истории, освобожденные от их катехизисного, догматическо­го толкования, дают в распоряжение исследователя продуктив­ный метод анализа социальных процессов. С позиций этого метода можно оценить и само учение К. Маркса как феномен обществен­ного сознания. Оно создавалось в XIX столетии, и на нем, конеч­но, лежит отпечаток определенной социальной обстановки, куль­туры своей эпохи.

Вторая половина XIX века в Европе — это время революций, баррикад, национальных войн, обостренной классовой борьбы,

эпохи индустриального развития капитализма. Что мог мыслитель сказать о путях освобождения человека, опираясь на практику своего века? Он и сказал, что только через классовую борьбу, через уничтожение одного класса другим, через революцию лежит путь к освобождению человечества.

Маркс выявил тенденции к усилению общественного харак­тера труда. Кардинальная идея его философских и социологиче­ских исследований состояла в том, что научно-технический про­гресс и превращение науки в производительную силу общества взломает узкие рамки классовых и национальных отношений, соз­даст условия для раскрепощения человека, превратит историю человечества во всемирный процесс, который он и обозначил как социализм и коммунизм. Нужно серьезно проанализировать, на­сколько все эти тенденции соответствуют реальностям современ­ной цивилизации на переходе от индустриального к постиндуст­риальному развитию, а не просто объявлять их утопией.

Бесспорно и то, что идея классового конфликта и революцион­ного изменения обстоятельств могла многое объяснить в истории второй половины XIX и первой половины XX века. Но насколько эта идея остается продуктивной при решении человеческих про­блем второй половины нашего столетия? На мой взгляд, критика теории революционного насилия как способа освобождения чело­века, которая постоянно велась и в рамках самого марксизма (социал-реформизм против большевизма), требует нового, внима­тельного к себе отношения с точки зрения современных тенден­ций развития цивилизации.

И последнее мое замечание касается критического рассмотре­ния марксистской концепции социального развития. Теория обще­ственно-экономических формаций разрабатывалась К. Марксом на историческом материале особой цивилизации, которая была связана с европейской культурной традицией, идущей от антич­ности, через христианскую культуру европейского средневековья к новому времени. Античность и европейское средневековье были предпосылками становления этой цивилизации, которую условно можно обозначить как техногенную. Культурная матрица, опреде­лившая ее дальнейшую динамику, складывалась в эпоху Ренессан­са на основе переработки достижений античной культуры и куль­туры европейского средневековья. С XVII века начинается раз­бег этой цивилизации, основанной на ускоренном прогрессе тех­ники и технологии, развитии науки и внедрении ее достижений в производство. Технические, а затем научно-технические револю­ции делают общество чрезвычайно динамичным, вызывают, часто на протяжении жизни одного-двух поколений, изменение социаль­ных связей и форм человеческого общения. Для этой цивилиза­ции характерно наличие в культуре ярко выраженного слоя инно­ваций, которые постоянно взламывают и перестраивают культур­ную традицию.

Марксова концепция общественно-экономических формаций была, по существу, попыткой осмыслить этапы становления и раз-

вития техногенной цивилизации. И социализм Маркс понимал как очень высокую и развитую стадию этого развития, обеспечиваю­щую ускоренное накопление цивилизационных достижений (тех­нико-технологических инноваций, совершенствования техники быта, прогрессивных форм управления и регуляции социальных отношений, развития творческого потенциала личности и т. п.).

Но наряду с техногенной цивилизацией, рядом с ней сущест­вует другой, более древний тип цивилизации — традиционные общества. Они характеризуются медленными изменениями в сфе­ре производства, консервацией культурных традиций, воспроиз­ведением, часто на протяжении многих столетий, сложившихся социальных структур и образа жизни. Древний Египет, Китай, Индия, государство Майя — образцы этих древних цивилизаций. К традиционным обществам нашего времени относятся страны третьего мира, только начавшие путь индустриального развития. Анализ традиционных обществ у Маркса дан только в весьма схе­матичном эскизе в связи с идеями азиатского способа производ­ства. В целом же его концепция формаций ориентирована на тех­ногенную цивилизацию.

Техногенная цивилизация возникала как особая «мутация» из предшествующих ей традиционных обществ. Но, возникнув, а затем вступив в стадию капиталистического индустриального развития, она начинает активно воздействовать на традиционные общества, трансформируя их культуру. Причем пути этой транс­формации различны: от насильственной колонизации, характерной для имперских устремлений развитых стран на стадии индустриа­лизма (система колониального господства XIX — первой половины XX века), до эволюционных попыток традиционных обществ за­имствовать западные технологические достижения и вместе с ними определенный массив культурных форм, вне которых эти техно­логии нереализуемы.

Представляется, что эволюция марксистской идеи социализма должна рассматриваться в двух аспектах: с одной стороны, вну­треннего развития техногенной цивилизации, а с другой — ее вза­имодействия с традиционными обществами. История построения социализма в нашей стране — это попытка реализовать теорети­ческую модель, фиксирующую возможную будущую стадию вы­сокоразвитых техногенных обществ на совершенно иной почве. Россия была промежуточным обществом, в основном традици­онным, в котором элементы капитализма и индустриального раз­вития начали возникать после реформаторской деятельности Пет­ра I. Он силой прививал на древе российской жизни некоторые фрагменты западного опыта, которые более интенсивно стали рас­ти после реформ 60 —70-х годов XIX века.

После революции страна осуществила рывок в индустриаль­ное общество, но ценой чудовищного насилия и подавления лично­сти. В нашем обществе происходили тогда жестокие столкновения западных структур с культурными ценностями традиционной русской общинной жизни. Многие из этих ценностей были насиль-

ственно разрушены, но и западные ценности, требующие сохране­ния и накопления цивилизованных завоеваний, не были привиты. Сталинский тоталитаризм сумел причудливым образом опереться на некоторые глубинные традиции и ценности русской жизни (идеи верховной власти, единства общества, уравнительности). Вне тщательного анализа взаимодействия структур традицион­ного общества и техногенной цивилизации невозможно разобрать­ся в сути того процесса, который было принято называть социалис­тическим строительством. Проблема соотношения теории марксиз­ма с этой практикой, затем распространенной на другие страны в качестве полученного в России опыта, требует особого исследо­вания. Только с учетом всего этого клубка проблем можно содер­жательно обсуждать вопрос о судьбе марксизма в нашей стране.