Частные лингвистические теории, разрабатываемые в рамках когнитивной науки 20 страница

Подобно тому как данные человеческого опыта по пространственной ориентации порождают ориентационные метафоры, данные нашего опыта, связанные с физическими объектами (в особенности с нашим собственным телом), составляют основу для колоссального разнообразия онтологических метафор, то есть способов трактовки событий, действий, эмоций, идей и т.п. как предметов и веществ.

Онтологические метафоры обслуживают разнообразные цели; типы этих целей отражаются посредством разнообразных типов метафор. Возьмем, например, такое явление, как повышение цен, которое может быть метафорически осмыслено как некая самодовлеющая сущность (entity), предмет и обозначено существительным inflation «инфляция». Это дает нам возможность говорить о данном явлении нашего опыта:

ИНФЛЯЦИЯ ЕСТЬ СУЩНОСТЬ

Inflation is lowering our standard of living «Инфляция понижает наш жизненный уровень». If there's much more inflation, we'll never survive «Если инфляция будет расти (букв.: если будет больше инфляции), мы не выдержим». We need to combat inflation «Нам нужно бороться с инфляцией». Inflation is backing us into a corner «Инфляция загоняет нас в угол». <...>

Во всех этих случаях взгляд на инфляцию как на самодовлеющую сущность позволяет нам рассуждать о ней, характеризовать ее количественно, выделять тот или иной ее аспект, рассматривать ее как причину событий, учитывать инфляцию в наших действиях и даже воображать, что мы понимаем ее природу. Подобного рода онтологические метафоры необходимы для рационального обращения с данными нашего опыта.

Диапазон онтологических метафор, используемых нами для этих целей, поистине огромен. <...>

Как и в случае ориентационных метафор, носители языка даже не замечают метафоричности большинства приведенных выше выражений. Это отчасти объясняется тем, что онтологические метафоры, подобно ориентационным, имеют крайне узкий диапазон использования – способ обозначения явления, его количественную характеристику и т.п. Одного лишь взгляда на нефизический объект как на сущность или субстанцию недостаточно для того, чтобы получить полное представление о его природе. Однако онтологические метафоры могут быть еще более усложнены и углублены. Ниже мы приведем два примера усложнения онтологической метафоры THE MIND IS AN ENTITY «ПСИХИКА – ЭТО СУЩНОСТЬ», свойственной нашей культуре.

ПСИХИКА (MIND) – ЭТО МАШИНА

<...> My mind just isn't operating today «Мой ум просто сработает сегодня».

Boy, the wheels are turning now! «Ну вот, сейчас колесики завертелись!»

I'm a little rusty today «Я сегодня что-то туповат (букв.: немного заржавел)».

We've been working on this problem all day and now we're running out of steam «Мы проработали над этой задачей весь день, а теперь наши пары иссякли».

ПСИХИКА (MIND) – ЭТО ХРУПКИЙ ПРЕДМЕТ

Her ego is very fragile «Ее психика (букв.: ее "я") очень хрупка».

You have to handle him with cure since his wife's death «Вы должны обращаться с ним с осторожностью после смерти его жены».

Не broke under cross-examination «Перекрестный допрос сломил его».

She is easily crushed «Ее легко сломить».

The experience shattered him «Это переживание сломало его».

I'm going to pieces «Я разваливаюсь на части».

His mind snapped букв.: «Его рассудок сломался».

Эти метафоры задают объекты различного типа. Они предоставляют нам разные метафорические модели психики человека и тем самым позволяют сосредоточить внимание на разных аспектах ментального опыта. Метафора ПСИХИКА – ЭТО МАШИНА относится к ментальному аспекту психической жизни, и отсюда вытекает следующая концепция интеллекта: он может находиться в рабочем или выключенном состоянии, обладает определенным уровнем оперативности («коэффициентом полезного действия»), производительностью, внутренним устройством, источником энергии и эксплуатационными условиями. Метафора ПСИХИКА – ЭТО ХРУПКИЙ ПРЕДМЕТ не столь богата: она позволяет нам говорить лишь о психологической устойчивости, силе духа индивида. Однако есть такая область внутреннего мира человека, которая может быть осмыслена в терминах обеих метафор. Мы имеем в виду примеры следующего типа:

Не broke down «Он сломался» (ПСИХИКА – ЭТО МАШИНА).

Не cracked up «Он свихнулся (букв.: треснул)» (ПСИХИКА – ЭТО ХРУПКИЙ ПРЕДМЕТ).

Однако эти две метафоры не относятся к разным аспектам духовного опыта. Когда выходит из строя машина, она просто прекращает работать. Когда разбивается хрупкий предмет, его куски разлетаются в разные стороны и могут ранить окружающих. Так, например, когда кто-либо сходит с ума и становится буйным или неистовым, вполне уместно сказать: Не cracked up. С другой стороны, если человек становится вялым, апатичным и не способным нормально функционировать по психологическим причинам, мы скорее скажем: Не broke down.

Подобные онтологические метафоры столь естественны и столь глубоко пронизывают наше мышление, что они воспринимаются как самоочевидные, как прямые описания явлений внутреннего мира. Тот факт, что они представляют собой метафорические выражения, никогда не приходит в голову большинству носителей языка. Мы воспринимаем высказывания типа Не cracked under pressure «Он свихнулся под напором обстоятельств» как непосредственно истинные или ложные. Это выражение реально использовалось многими журналистами для объяснения того, почему Дэн Уайт пронес револьвер в здание городского магистрата в Сан-Франциско и застрелил мэра Джорджа Москоуна. Объяснения подобного рода кажутся большинству из нас совершенно естественными и понятными. Причина такой естественности состоит в том, что метафоры типа ПСИХИКА – ЭТО ХРУПКИЙ ПРЕДМЕТ составляют неотъемлемую часть модели внутреннего мира, присущей нашей культуре; именно в терминах этой модели большинство из нас мыслит и действует.

Метафоры, связанные с вместилищами

Ограниченные пространства. Мы представляем собой физические существа, ограниченные в определенном пространстве и отделенные от остального мира поверхностью нашей кожи; воспринимаем остальной мир как находящийся вне нас. Каждый из нас есть вместилище, ограниченное поверхностью тела и наделенное способностью ориентации типа «внутри – вне». Эту нашу ориентацию мы мысленно переносим на другие физические объекты, ограниченные поверхностями. Тем самым мы также рассматриваем их как вместилища, обладающие внутренним пространством и отделенные от внешнего мира. К явным вместилищам относятся комнаты и дома. Переходить из комнаты в комнату – значит перемещаться из одного вместилища в другое, то есть переходить из одной комнаты внутрь другой. Эту модель мы придаем даже твердым сплошным предметам, например, тогда, когда мы разбиваем на части булыжник, чтобы увидеть, что находится внутри него. Мы налагаем эту ориентацию на окружающую нас естественную среду. Лесная поляна воспринимается нами как замкнутое пространство, и мы можем мыслить себя внутри поляны (на поляне) или вне поляны, в лесу или вне леса. Лесная поляна действительно имеет нечто, что мы можем воспринимать как естественную границу, а именно нечеткую область, в которой идут на убыль деревья и начинается открытое пространство. Но даже там, где нет естественной физической границы, которую можно было бы воспринимать как замыкающую пространство некоторого вместилища, мы налагаем свои искусственные границы, отделяя территорию с ее собственным внутренним пространством и ограничивающей поверхностью, будь то стена, забор или некоторая воображаемая линия или плоскость. Немногие человеческие инстинкты имеют более базисную природу, чем чувство пространства. Отграничение некоторой территории, наложение границы вокруг нее представляет собой акт количественной характеристики. Ограниченные объекты, будь то люди, камни или территории, обладают размерами. В силу этого их можно характеризовать по количеству образующей их или содержащейся в них субстанции. Например, Канзас есть ограниченная область, а значит – ВМЕСТИЛИЩЕ, и поэтому мы можем сказать: There's a lot of land in Kansas «В Канзасе – обширная территория».

Вещества (субстанции) тоже можно рассматривать как вместилища. Возьмем, например, ванну с водой. Садясь в ванну, вы погружаетесь в воду. И ванна, и вода воспринимаются как вместилища, но вместилища разного рода. Ванна есть ОБЪЕКТ-ВМЕСТИЛИЩЕ, тогда как вода есть ВЕЩЕСТВО-ВМЕСТИЛИЩЕ.

Поле зрения. Мы осмысляем поле нашего зрения как вместилище, а видимое нами – как содержимое этого вместилища. Это вытекает даже из самого термина «visual field (поле зрения)». Это естественная метафора; она мотивирована тем, что, когда вы обозреваете некоторую территорию (земельное пространство, пространство пола и т.п.), поле вашего зрения очерчивает границу видимого. Исходя из того, что ограниченное физическое пространство есть вместилище и что поле нашего зрения соотносится с подобным ограниченным физическим пространством, мы естественным образом приходим к метафорическому понятию ПОЛЕ ЗРЕНИЯ – ЭТО ВМЕСТИЛИЩЕ. Так, мы можем сказать:

The ship is coming into view «Корабль уже видно (букв.: входит в поле зрения)».

I have him in sight «Я держу его в поле зрения».

I can't see him – the tree is in the way «Я не могу его видеть – мешает (букв.: находится на пути) дерево».

He's out of sight now «Он вне поля зрения сейчас».

That's in the center of'my field of vision «Это находится в центре моего поля зрения».

There's nothing in sight «В поле зрения ничего нет».

I can't get all of the ships in sight at once «Я не могу держать все корабли в поле зрения одновременно».

События, действия, занятия и состояния. Мы используем онтологические метафоры и для постижения событий, действий, занятий (деятельностей) и состояний (events, actions, activities and states). События и действия метафорически осмысляются как объекты, занятия (виды деятельности) – как вещества, состояния – как вместилища. Например, соревнование по бегу (race) представляет собой некоторое событие, которое воспринимается как дискретная сущность (объект). Соревнование по бегу проходит во времени и пространстве, имеет четко очерченные границы. Поэтому мы и рассматриваем соревнование по бегу как ОБЪЕКТ-ВМЕСТИЛИЩЕ, который содержит в себе участников (в свою очередь являющихся объектами), события типа старта или финиша (являющиеся метафорическими объектами) и деятельность, состоящую в беге (к которой приложима метафора вещества). Так, мы можем сказать о соревновании по бегу: Are you in the race on Sunday? «Вы участвуете в соревновании по бегу в воскресенье?» (соревнование как ОБЪЕКТ-ВМЕСТИЛИЩЕ).

Are you going to the race? «Вы идете на соревнование по бегу?» (соревнование как ОБЪЕКТ).

Did you see the race? «Вы видели соревнование по бегу?» (соревнование как ОБЪЕКТ).

The finish of the race was really exciting «Финиш забега был поистине захватывающим» (финиш как ОБЪЕКТ-СОБЫТИЕ внутри ОБЪЕКТА-ВМЕСТИЛИЩА).

There was a lot of good running in the race «На соревнованиях по бегу многие показали прекрасные результаты (букв.: много хорошего бега)» (бег как ВЕЩЕСТВО во ВМЕСТИЛИЩЕ).

I couldn't do much sprinting until the end «Я не мог показать хороший спринт (букв.: не мог делать много спринта) до конца дистанции» (спринт как ВЕЩЕСТВО).

Halfway into the race, I ran out of energy «На половине дистанции (букв.: наполовину внутри забега) я выдохся» (соревнование как ОБЪЕКТ-ВМЕСТИЛИЩЕ).

He's out of the race now «Он не участвует в соревновании (букв.: вне соревнования) сейчас» (соревнование как ОБЪЕКТ-ВМЕСТИЛИЩЕ).

Занятие (деятельность) в общем плане осмысляется метафорически как ВЕЩЕСТВО и тем самым как ВМЕСТИЛИЩЕ: In washing the window, I splashed water all over the floor «Когда я мыл окно (букв.: в мытье окна), я расплескал воду».

How did Jerry get out of washing the windows? «Каким образом Джерри избежал (букв.: вышел из) мытья окон?»

Outside of washing the windows, what else did you do? «Кроме мытья окон (букв.: за пределами мытья окон), что еще вы делали?» <...> How much window-washing did you do? «Сколько окон вы вымыли?» (букв.: «Сколь много мытья окон вы сделали?»).

Таким образом, занятие (деятельность) рассматривается как вместилище для действий и других занятий, которые входят в его состав. Они также рассматриваются как вместилища для энергии и материалов, необходимых для их осуществления, и для их побочных продуктов, которые можно представить как находящиеся в них или выходящие из них:

I put a lot of energy into washing the windows «Я вложил много энергии в мытье окон».

I get a lot of satisfaction out ^/washing windows «Я получаю большое удовлетворение от мытья (букв.: из мытья) окон». <...>

Различные типы состояний также могут быть осмыслены как вместилища. Так, мы располагаем следующими примерами:

He's in love «Он влюблен (букв.: Он в любви)».

We're out of trouble now «У нас нет никаких неприятностей (букв.:

Мы вне неприятностей) сейчас».

He's coming out of the coma «Он выходит из комы».

I'm slowly getting into shape «Я медленно вхожу в форму».

Не entered a state of euphoria «Он впал в состояние эйфории».

Не fell into a depression «Он впал в депрессию». <...>

В.Ю. Апресян, Ю.Д. Апресян

МЕТАФОРА В СЕМАНТИЧЕСКОМ ПРЕДСТАВЛЕНИИ ЭМОЦИЙ

(Апресян Ю.Д. Избранные труды. Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995)

1. Два подхода к описанию эмоциональной лексики

До недавнего времени внутренний мир человека занимал психиатров, философов, поэтов, но мало интересовал лингвистов. Положение стало меняться с возникновением в 60-х годах современной лингвистической семантики, когда появились первые опыты лексикографического описания эмоциональной лексики. С тех пор интерес к словам, обозначающим эмоции, непрерывно возрастал и в теоретическом, и в лексикографическом плане <...>. Любопытные данные об эмоциях, которые могут представлять ценность и для лингвистики, содержатся в ряде современных психологических, физиологических, социологических и других исследований <...>. Хотелось бы надеяться, что и лингвистические результаты изучения эмоций будут небезынтересны для представителей других дисциплин. В языке закреплен опыт тысячелетий психологической и культурной интроспекции его носителей, данные которого по своей надежности никак не уступают данным экспериментальных исследований.

Несколько схематизируя реальное положение вещей, можно сказать, что в лингвистике сложились два подхода к описанию эмоций, которые мы условно назовем смысловым и метафорическим. В рамках этих подходов по-разному решается главная трудность, с которой сталкивается исследователь при описании эмоциональной лексики. Как известно, сами эмоции недоступны прямому наблюдению. В этом отношении они подобны другим внутренним состояниям, например, ментальным. Однако в отличие от ментальных состояний, которые достаточно легко вербализуются самим субъектом, эмоции очень непросто перевести в слова. Эта онтологическая трудность порождает трудность лингвистическую: слову, обозначающему эмоцию, почти невозможно дать прямое лексикографическое истолкование.

Как правило, в тех случаях, когда прямое объяснение какого-либо явления по той или иной причине невозможно, говорящий использует различные окольные пути, обращаясь при этом к тем знаниям, которые, по его предположению, уже имеются в опыте адресата. Наиболее употребительными, а может быть, и единственно возможными являются следующие два приема объяснения: либо говорящий указывает на известную адресату ситуацию, в которой обычно возникает данное явление, либо он сравнивает это явление с похожим на него другим явлением, знакомым адресату. В сущности, именно эти принципы лежат в основе двух упомянутых нами лингвистических подходов к описанию эмоций.

1.1. Смысловой подход

Этот подход был предложен в первых работах А. Вежбицкой и Л.Н. Иорданской, где эмоции описывались через прототипические ситуации, в которых они возникают. Приведем примеры (английские примеры А. Вежбицкой заменены соответствующими русскими).

X испытывает стыд = «X чувствует то, что чувствует человек, когда он думает, что он сделал нечто плохое или смешное, и когда он хочет, чтобы никто об этом не знал».

X испытывает гордость = «X чувствует то, что чувствует человек, когда он думает, что он сделал нечто большее, чем просто хорошее, и когда он хочет, чтобы другие люди об этом знали».

А огорчается из-за В = «А испытывает такое пассивно-отрицательное эмоциональное состояние, которое обычно каузируется у среднего человека i следующей его оценкой некоторого события]: 1) i уверен в осуществлении события]; 2) j нежелательно для i; указанное состояние каузируется у А указанной оценкой со стороны А события В».

В последующих работах А. Вежбицкой и Л.Н. Иорданской, а также других авторов, принявших смысловой подход, эти и другие подобные толкования были усовершенствованы, но принцип сведения к прототипу сохранился. <...>

Принцип сведения к прототипу и сейчас представляется нам в высшей степени ценным, но его одного недостаточно для полного и адекватного лексикографического представления эмоциональной лексики.

Во-первых, нуждается в дальнейшей спецификации качество самой эмоции <...>. По существу, различия в состояниях души, как они описаны в приведенных толкованиях, сводятся к различиям в причинах, которые их вызывают. Можно, однако предполагать <...>, что состояния души даже в случае таких близких по прототипу эмоций, как страх и опасение, – разные. Равным образом различаются отрицательные чувства в случае горя и скорби, тоже практически совпадающих по прототипу: оба в качестве нормальной причины предполагают большую утрату.

Во-вторых, хотелось бы найти такие семантические представления эмоций, которые позволили бы дать принципиальное (семантически мотивированное объяснение «симптоматической» лексики. Это – выражения типа похолодеть от страха, покраснеть от стыда, задохнуться от возмущения <...>.

1.2. Метафорический подход

Дж. Лаков и М. Джонсон <...> отмечают, что языковые средства выражения эмоций в высшей степени метафоричны. Эмоция практически никогда не выражается прямо, но всегда уподобляется чему-то. Поэтому наиболее адекватным лингвистическим описанием эмоций авторы считают описание через метафоры, в которых эти эмоции концептуализуются в языке. Например, эмоции счастье (HAPPY) и грусть (SAD) в английском языке метафорически противопоставлены как ВЕРХ и НИЗ. Этой метафоре дается, с одной стороны, физическая мотивировка – человек поднимает голову, когда радуется, и опускает, когда грустит. С другой стороны, предлагается языковая мотивировка: данная метафора является частным случаем метафоры вида ХОРОШЕЕ – ВЕРХ, ПЛОХОЕ – НИЗ. Таким образом, у Дж. Лакова и М. Джонсона описание строится в виде иерархий метафор, в которых метафоры низшего порядка наследуют структуру метафор – «предков». <...>

Безусловное достоинство этого подхода состоит в том, что он дает возможность отразить внутреннюю семантическую компаративность слов, обозначающих эмоции, и ввести в описание, помимо самих этих слов, большие группы связанных с ними метафорических выражений.

Недостаток состоит в том, что метафора принимается за конечный продукт лингвистического анализа, и собственно семантическая мотивация того, почему та или иная метафора ассоциируется с определенной эмоцией, отсутствует. Между физической мотивацией и самой метафорой отсутствует языковое, семантическое звено.

Кроме того, специфичность метафор, относящихся именно к эмоциям (в основном к «симптоматической» лексике), не получает никакого объяснения.

Наконец, некоторые метафорические сближения кажутся продиктованными не столько устоявшейся языковой практикой, сколько единичными употреблениями. Например, на основании таких окказиональных и периферийных высказываний о характере любовных отношений, как Мы на перекрестке, Мы зашли слишком далеко, Ты торопишь события, Ты едешь по скоростной полосе на автостраде любви (последний пример заимствован из неопубликованной работы Дж. Лакова), Дж. Лаков предлагает для любви образ путешествия. Более точно, он представляет любовь в виде средства передвижения, в котором влюбленные движутся к своей общей цели. Очевидно, что с таким же успехом путешествию или средству передвижения могут быть уподоблены многие виды человеческой деятельности (споры, переговоры, решения, критика, похвалы и т.п.), так что ценность этой метафоры как описания именно любви уменьшается.

Интересные идеи на ту же тему были выдвинуты В.А. Успенским, рассмотревшим <... > поведение абстрактных существительных авторитет, страх, горе и радость в составе метафорических выражений типа прочный авторитет, хрупкий авторитет, дутый авторитет, авторитет лопнул, и т.п.; Страх нападает на человека, охватывает его, душит, парализует, бороться со страхом, победить в себе страх и т.п.; глубокое горе, тяжелое горе, испить горя, хлебнуть горя, Горе обрушивается на человека, давит его, Человек придавлен горем и т.п.; Радость разливается в человеке, бурлит, играет, искрится, переплескивается через край и т.п.

В.А. Успенского интересовало, стоят ли за подобными словосочетаниями единые мотивирующие их образы, способные служить основой для «считывания» с них новых метафорических выражений с данным ключевым словом. На этот вопрос он отвечает положительно. Авторитет, с его точки зрения, мыслится в русском языке как «сплошной шар, в хорошем случае большой и тяжелый, в плохом – маленький и легкий. Ложный авторитет – полый внутри, с настолько тонкими стенками, что может лопнуть». «...страх можно мыслить в виде некоего враждебного существа, подобного гигантскому членистоногому или спруту, снабженному жалом с парализующим веществом». «Горе – это тяжелая жидкость», заполняющая «некоторый бассейн, на дне которого находится человек». Наконец, радость – «это легкая светлая жидкость», «по-видимому, она легче воздуха».

Мысль о том, что следует искать мотивирующие образы для больших классов симптоматических и других метафорических выражений, представляется нам в высшей степени плодотворной. Нам хотелось бы, однако, связать такое метафорическое описание с собственно смысловым, <...> а с другой стороны, найти независимые свидетельства в пользу предлагаемых для эмоций метафорических прообразов. В противном случае они могут выглядеть произвольными.

Действительно, заключение о том, что авторитет концептуализуется в русском языке как полый шар, сделано, в сущности, на том основании, что он может лопнуть и быть дутым. Но, во-первых, лопаться и быть дутыми могут не только шарообразные физические предметы; ср. банка < веревка, струна, шина, перчатка > лопнула, стекло лопнуло; дутая трубка, устар. дутый пирог. Следовательно, сочетаемость с дутый и лопнуть не является достаточным основанием для утверждения, что авторитет мыслится в виде шара. Во-вторых, быть дутыми и лопнуть в переносном смысле могут, например, судебное дело, план, репутация; ср. также дутые цифры, дутый отчет, Фирма лопнула, Затея лопнула и т.п. Если считать это достаточным основанием для вывода, что соответствующие объекты тоже концептуализуются носителями русского языка как полые шары, общая картина получится чересчур непоследовательной и неспецифичной для ключевых слов.

2. Толкование эмоций

2.1. Сценарий возникновения и развития эмоций

Как легко заметить, приведенные в 1.1 толкования структурированы. В них выделяются следующие три части: причина эмоции (интеллектуальная оценка какого-то положения вещей), собственно эмоция и ее следствия. <...>

Мы бы хотели дополнить этот сценарий несколькими новыми деталями. Их необходимость диктуется некоторыми общими соображениями о системах, из функционирования и взаимодействия которых складывается поведение человека, во всяком случае, в «наивной» картине мира, которая и является предметом нашего описания. Для каждой системы мы укажем орган или органы, в которых она размещена, и семантический примитив, описывающий элементарную форму ее деятельности.

<...> мы будем считать, что таких систем семь: 1) восприятие (органы тела, «воспринимать»; <...>); 2) физиология (тело в целом, «ощущать»); 3) моторика (части тела, «делать»); 4) желания (воля, «хотеть»); 5) интеллект (ум, «думать о»); 6) эмоции (душа, «чувствовать»); 7) речь (язык, «говорить»). Некоторые системы обслуживаются одним и тем же органом – ср. тело; у некоторых других систем есть как будто альтернативные органы – ср. ум и голову, душу и сердце.

Обратим внимание на одну особенность устройства этих семи систем. Они образуют не однородное множество, а последовательность, где каждая следующая система сложнее, чем предыдущая. Самой примитивной системой является восприятие. Оно объединяет человека со всей остальной живой природой. Самая сложная система – речь. Она отличает человека от всей остальной живой природы.

Весьма сложной системой являются и эмоции. Во-первых, за исключением некоторых фундаментальных эмоций типа страха, ярости, удовольствия, они свойственны исключительно человеку. Во-вторых, почти всякое эмоциональное переживание активирует все другие системы человека.

Действительно, чтобы испытать, например, страх, человек должен (1) воспринять или хотя бы умственно представить некоторое положение вещей и (2) оценить его как опасное для себя или каких-то других объектов, находящихся в его личной сфере. Результатом этого является собственно эмоция – (3) неприятное чувство, вызванное (1) или (2). Это чувство может проявляться (4) в неподконтрольных субъекту физиологических реакциях его тела (бледность, дрожь и т.п.) и/или (5) в желаниях (например, в желании спрятаться, сжаться и т.п.), которые могут в свою очередь влечь за собой контролируемые субъектом (6) моторную активность или (7) речевую деятельность.

Этот сценарий возникновения и развития эмоций является одним из факторов, определяющих структуру их толкования.

2.2. Симптоматические выражения: телесная метафора состояний души

Другой фактор, определяющий структуру и состав толкования эмоций, – чисто языковой. Это – симптоматические выражения двух типов. К первому относятся выражения, описывающие физиологическую, непосредственно наблюдаемую реакцию человека на страх: белеть <бледнеть> от страха, дрожать < трястисъ> от страха, сжаться от страха, цепенеть <застыватъ, не мочь даже пальцем пошевелить> от страха, онеметь от страха, Язык заплетается от страха, Зубы стучат от страха, Голос дрожит <прерывается > от страха, Мурашки пробегают по телу <спине, коже> от страха, Дрожь пробегает по телу <по спине, по коже > от страха и некоторые другие; <...>. Ко второму относятся метафорические выражения, отражающие не реально наблюдаемые эффекты, а концептуализацию страха говорящими: каменеть<столбенеть> от страха, Страх сковывает <парализует> кого-л., Страх пронизал его душу, Страх леденит кровь кому-л., Кровь стынет <леденеет> в жилах от страха и т.п. Есть и такие выражения, которые образуют промежуточное звено между двумя группами и с равным успехом могут классифицироваться как буквальные или метафорические; ср. холодеть от страха.

Анализ этого материала приводит к следующему заключению: реакция души на страх очень сходна с реакцией тела на холод. Действительно, почти все «симптоматические» глаголы, описывающие физические проявления страха, используются и для описания эффектов холода; ср. Кончик ее носа побелел от холода, дрожать <трястись> от холода, сжаться от холода, цепенеть <стытъ, не мочь даже пальцем пошевелить> от холода, Руки онемели от холода, Зубы стучат от холода, Дрожь пробегает по <по спине, по коже> от холода.

Сходство страха и холода простирается и на область метафоры. Эффекты двух состояний метафоризуются в одних и тех же выражениях; ср. Холод сковал все его члены, Холод парализует, Кровь стынет в жилах от холода, Холод пронизал его тело.