Глава 19. Теперь я, по крайней мере, не боялся идти домой и не старался «вести себя как можно естественнее»

Теперь я, по крайней мере, не боялся идти домой и не старался «вести себя как можно естественнее». Мы опять могли, как и раньше, говорить друг с другом обо всем – даже если это «все» было ужасом осознания того, что дни, которые нам суждено провести вместе, сочтены все до единого.

Нам надо было кое‑что обсудить, хотя обычно двадцатичетырехлетние супруги о таких вещах не разговаривают.

– Я верю, что ты выдержишь, ты же у меня настоящий спортсмен, – говорила она.

– Выдержу, выдержу, – отвечал я, думая, догадывается ли всегда такая проницательная Дженнифер, что ее настоящий спортсмен трусит.

– Ты должен держаться ради Фила, – продолжала она. – Ему будет очень тяжело. Ну, а ты… ты станешь веселым вдовцом…

– Нет, не веселым, – перебил ее я.

– Ты будешь веселым, черт побери. Я хочу, чтобы ты был веселым. О'кэй?

– О'кэй.

Это случилось через месяц, сразу же после обеда. Она не хотела уступать и каждый день возилась на кухне. В конце концов, мне удалось ее убедить, и она все‑таки разрешила мне убирать со стола и мыть посуду (хотя поначалу она, горячась, доказывала, что это «не мужская работа»). Итак, я убирал чистые тарелки, а она играла на рояле Шопена. И вдруг остановилась на середине прелюдии. Я бросился в гостиную. Она сидела, просто сидела – и больше ничего.

– С тобой все в порядке, Джен? – спросил я (конечно, понимая, что «все в порядке» быть уже не может).

– У тебя хватит денег на такси? – поинтересовалась она.

– Конечно, – ответил я. – А куда ты хочешь поехать?

– Ну, например, в больницу.

И посреди обрушившегося на меня суматошного смятения я вдруг понял: «Вот оно». Дженни уходит из нашей квартиры, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Пока я собирал для нее вещи, она просто сидела. О чем она думала? О нашей квартире? Хотела вдоволь насмотреться и все запомнить? Нет. Она просто сидела, ничего не видя перед собой.

– Эй, – сказал я, – может быть, ты хочешь захватить с собой что‑нибудь конкретно?

– Нет. – Она отрицательно покачала головой, а потом, после некоторого размышления, прибавила: – Тебя.

Спустившись вниз, мы пытались поймать такси, – что очень нелегко сделать вечером, когда все едут в театр или еще куда‑нибудь. Швейцар свистел в свой свисток и размахивал руками, прямо как ополоумевший судья во время хоккейного матча. Дженни стояла, опираясь на меня, и я втайне не хотел никакого такси – лишь бы она вот так стояла и стояла, опираясь на меня. Но «мотор» в конце концов поймали. А таксист (нам всегда везло) оказался весельчаком. Едва он услышал про больницу Маунт Синай, он начал, как водится:

– Не волнуйтесь, ребятки, вы в надежных руках. Мы с аистом давненько занимаемся этим делом.

На заднем сиденье Дженни свернулась клубочком и прижалась ко мне. Я целовал ее волосы.

– Это у вас первенький? – спросил наш жизнерадостный водитель.

Думаю, Дженни почувствовала, как я собираюсь рявкнуть на этого малого, потому что прошептала:

– Не надо, Олли. Он ведь так старается.

– Да, сэр, – ответил я ему. – Это наш первенец, и моя жена неважно себя чувствует. Может быть, попробуем проскочить на красный?

Он доставил нас в Маунт Синай в мгновение ока. Этот парень действительно хорошо к нам отнесся, был очень вежливым, открыл нам дверь и все прочее. Перед тем как уехать, он долго желал нам счастья и удачи. Дженни поблагодарила его.

Мне показалось, что у нее подкашиваются ноги, и я хотел внести ее внутрь на руках, но она отказалась.

– Только не через этот порог, Преппи. Поэтому мы вошли, и я еле вытерпел мучительно‑педантичный процесс оформления больничных бумажек.

– У вас есть «Голубой щит» или другие медицинские страховки?

– Нет.

(Кто же думал о таких пустяках? Мы были слишком заняты покупкой фарфора.)

Конечно, приезд Дженни не был для них полной неожиданностью. Его предвидели, и нами сразу же занялся Бернард Аккерман, доктор медицины и, как предполагала Дженни, хороший парень, хоть и «законченный йелец».

– Мы будем ей вводить лейкоциты и тромбоциты, – проинформировал он меня. – Это то, что ей сейчас нужно больше всего. Антиметаболиты вводить не надо совсем.

– А что это значит? – спросил я.

– Это замедляет разрушение клеток, – объяснил он, – но – Дженни знает – при этом могут возникнуть неприятные побочные явления.

– Послушайте, доктор. – Я знал, что напрасно читаю ему эту лекцию. – Решает Дженни. Как она скажет, так и будет. Только уж вы, ребята, постарайтесь, чтобы ей не было очень больно.

– В этом вы можете быть уверены, – ответил он.

– Сколько бы это ни стоило, доктор. – Я, кажется, начал переходить на крик.

– Это может продлиться несколько недель, а может тянуться месяцами, – предупредил он.

– Наплевать на деньги, – сказал я. Врач был со мной очень терпелив и спокойно реагировал на мой бессмысленный напор.

– Я просто хочу сказать, – объяснил Аккерман, – что никому не известно, сколько ей осталось.

– Запомните, доктор, – продолжал я командовать, – запомните: у нее должно быть все самое лучшее. Отдельная палата. Своя сиделка. И так далее. Пожалуйста. У меня есть деньги.