Глава 18. Мысль о том, что где‑то обитает некое Высшее Существо, прочно поселилась в моей голове

Я начал думать о Боге.

Мысль о том, что где‑то обитает некое Высшее Существо, прочно поселилась в моей голове. Но мне вовсе не хотелось отхлестать Его по щекам или врезать Ему как следует за то, что Он собирается сделать со мной – с Дженни то есть. Нет, моя религиозность выглядела совсем по‑другому. Ну, например, когда я просыпался утром рядом с Дженни. Все еще рядом. Неловко признаться, но тогда я надеялся, что существует Господь Бог, которому я мог сказать за это спасибо. Спасибо Тебе за то, что Ты позволяешь мне просыпаться и видеть рядом Дженнифер.

Я дьявольски старался и вел себя как можно естественнее, даже разрешал ей готовить завтрак, ну и так далее.

– У тебя сегодня встреча со Стрэттоном? – спросила она, когда я допивал вторую чашку кофе.

– С кем? – переспросил я.

– Ну, с Рэймондом Стрэттоном, – пояснила она. – Твой лучший друг выпуска 1964 года. Он был твоим соседом по комнате – до меня.

– Ах, да. Мы собирались поиграть в сквош. Ну, я отменю.

– Нет, ты будешь играть в сквош, Преппи. На черта мне нужен обвислый муж!

– О'кэй, – согласился я, – но тогда давай пообедаем где‑нибудь в центре.

– Что‑о? – спросила она.

– Что значит «что»? – завопил я, пытаясь изобразить свой обычный притворный гнев. – Что же это – я не могу повести свою чертову жену обедать, если мне этого хочется?

– Кто она, Бэрретт? И как ее зовут?

– Не понял?

– Сейчас поймешь, – объяснила она. – Если посреди недели ты тащишь свою жену куда‑нибудь обедать, значит, ты точно с кем‑нибудь трахаешься!

– Дженнифер! – взревел я, теперь уже по‑настоящему обиженный. – Как ты смеешь говорить такое во время моего завтрака!

– Хорошо, но тогда твоя задница будет сидеть на этом стуле во время моего обеда. О'кэй?

– О'кэй.

И я сказал этому Высшему Существу: кто бы Ты ни был и где бы Ты ни был, знай – я с радостью понесу свой крест. Мне наплевать на мои муки. Главное, чтобы Дженни ни о чем не догадывалась. Договорились, Сэр? Назови любую цену. Господи…

– Оливер!

– Да, мистер Джонас?

Он пригласил меня в свой кабинет.

– Вы знакомы с делом Бека? – спросил он. Разумеется, я был знаком. Роберта Л. Бека, фоторепортера журнала «Лайф», до полусмерти отметелили чикагские полицейские, когда он пытался сфотографировать какую‑то уличную заварушку. Джонас считал это дело очень важным.

– Кажется, фараоны надавали ему по шее, сэр, – беспечно ответил я Джонасу (ха‑ха!).

– Я хочу, чтобы вы вели это дело, Оливер, – произнес Джонас. – Можете взять в помощники кого‑нибудь из молодых.

Кого‑нибудь из молодых? Парня моложе меня в конторе не было. Но я понял, что имел в виду шеф: «Оливер, несмотря на ваш год рождения, вы один из старших в нашей фирме. Вы один из нас, Оливер».

– Спасибо, сэр, – сказал я.

– Когда вы сможете отправиться в Чикаго? – спросил он.

Я уже говорил, что сам решил тащить свой крест. Поэтому я понес чудовищную околесицу. Даже точно не помню, как именно я объяснил старине Джонасу свое нежелание уезжать из Нью‑Йорка. И очень надеялся, что он меня поймет. Но теперь я знаю, что он был разочарован и огорчен тем, как я отреагировал на его многозначительное предложение. О Боже, мистер Джонас, если бы вы только знали настоящую причину!

Парадокс: Оливер Бэрретт IV старается уйти из конторы пораньше, но домой не торопится. Как вы это можете объяснить?

У меня уже вошло, в привычку разглядывать витрины на Пятой Авеню – все эти восхитительные и нелепо‑экстравагантные вещи. Я бы обязательно накупил их для Дженнифер, но ведь я должен вести себя как можно естественнее…

Да, я боялся возвращаться домой. Потому что теперь, через несколько недель после того, как я узнал правду, она начала худеть. Конечно, совсем понемногу. И даже не замечала этого. Но я‑то, который знал все, заметил.

Меня притягивали рекламные щиты авиакомпаний: Бразилия, острова Карибского моря, Гавайи («Бросьте все – и улетайте к солнцу!») и так далее. В тот день они навязывали Европу в мертвый сезон: Лондон – любителям походить по магазинам, Париж – влюбленным…

– А как же моя стипендия? А Париж, который я так ни разу и не видела за всю мою чертову жизнь?

– А как же наша свадьба?

– А разве кто‑нибудь когда‑нибудь говорил о свадьбе?

– Я. Я сейчас об этом говорю.

– Ты хочешь жениться на мне?

– Да.

– Почему?

Я пользовался таким фантастически безотказным доверием, что у меня уже была кредитная карточка «Дайназ Клаб». Вж‑жик! И вот моя подпись поставлена поверх пунктирной линии – я стал горделивым обладателем двух билетов (первый класс, никак не меньше!) в Город Влюбленных.

Лицо Дженни было серовато‑бледным, но я‑то, входя домой, надеялся, что моя фантастичная идея вернет хоть немного румянца ее щекам.

– А ну‑ка, угадайте, что случилось, миссис Бэрретт? – произнес я.

– Тебя уволили, – предположила моя жена с оптимизмом.

– Выпустили на волю, – ответил я, вытащив билеты. – Да здравствует воля! Завтра вечером мы в Париже!

– Что за чушь собачья, Оливер, – проговорила она. Но очень спокойно, без обычной притворной задиристости. Ее слова скорее прозвучали нежно‑ласково: «Что за чушь собачья, Оливер».

– Послушай, ты не могла бы определить поконкретнее, что такое «чушь собачья»?

– Слушай, – тихо отозвалась она, – так не пойдет.

– Что не пойдет? – спросил я.

– Я не хочу в Париж. Мне не нужен Париж. Мне нужен ты.

– Ну уж что‑что, а этого тебе хватает! – перебил я ее нарочито веселым голосом.

– И еще мне нужно время, – продолжала она, – а это как раз то, что ты мне дать не можешь.

Тогда я заглянул в ее глаза. В них была невообразимая печаль, понять которую мог только я один. Эти глаза говорили, что ей очень жаль. Ей очень жаль меня.

Мы обнялись и замолчали. Конечно, если уж плакать, то вдвоем. Но лучше не плакать.

И тогда Дженни объяснила, что она чувствовала себя «абсолютно хреново» и решила опять пойти к доктору Шеппарду – но не на консультацию, а на конфронтацию.

– Вы скажете мне наконец, черт подери, что со мной?

И он сказал.

Почему‑то я ощущал себя виноватым в том, что она узнала обо всем не от меня. Она почувствовала это и произнесла заранее продуманную невнятицу:

– Он йелец, Олли.

– Кто, Джен?

– Аккерман. Гематолог. Он законченный йелец: он закончил там и колледж, и Медицинскую Школу.

– Да ну? – пробормотал я, понимая, что она старается как‑то облегчить этот тяжелый разговор.

– Надеюсь, он хоть умеет читать и писать? – поинтересовался я.

– Ну, в этом еще предстоит убедиться, – улыбнулась миссис Оливер Бэрретт, выпускница Рэдклиффа 1964 года, – но я уже выяснила, что разговаривать он умеет. Мне хотелось поговорить.

– О'кэй, ну тогда сойдет и йелец, – сказал я.

– О'кэй, – сказала она.