Моральные ценности

Аксиология, или теория ценностей, — одно из сравнительно недавних направлений философских исследований. Начало ему положили труды немецких философов второй половины XIX — начала XX в., принадлежавших к Баденской школе неокантианства Рудольфу Гер­ману Лотце (1817—1881), Вильгельму Виндельбанду и Генриху Риккерту. Но «первой ласточкой» были вопросы, поставленные Юмом еще в конце XVII в., о различии связок «есть» и «должен» в трудах философов-этиков. В настоящее время исходным основанием для аксиологических исследований является разработанное в английской философии XX в. принципиальное различие между двумя типами суждений: суждением факта и суждением ценности. Первое — фун­дамент научного исследования и поддается верификации, то есть проверке с точки зрения истины. Второе характеризует отношение человека к тому или иному факту или явлению.

Неокантианцы отнесли к миру ценностей, вечному и неизменному, духовные ценности: логические (истина), эстетические (прекрасное), этические (добро) и религиозные (благодать). В полемику с ними в начале XX в. вступили представители феноменологии - Эдмунд Гуссерль (1859-1938), Макс Шелер (1874-1928) и стоящий особняком Николай Гартман (1882-1950). «Этика» Гартмана с фундаментальное исследование проблем этики. По Гартману, ценности есть некие реально существующие «предметности объективного порядка», которые открываются не посредством не посредством познания, а эмоционально, в актах любви и ненависти. Благодаря эмоциям человек интуитивно и мгновенно тянется к одному и отвращается от другого. Гартман полагал, что таким путем он преодолевает «гильотину Юма», решает вопрос верификации (подтверждения) ценностных суждений. На самом деле проблема остается и по сегодняшний день. Так, суждение факта «химическая формула воды Н₂О» есть истина, подтверждаемая опытным путем и потому истина абсолютная. А суждение «добро есть высшая ценность» невозможно верифицировать, подвергнуть научному анализу, и потому это суждение многократно вновь утверждалось. Поэтому, докапываясь до сути описанных ценностными суждениями явлений, мы никогда не сможем их исчерпать!

Стоит напомнить мысль Фрэнсиса Хатчесона (1694-1747), одного из представителей этики чувства в Англии, который считал, что существует одно нравственное чувство. Это инстинктивное, эмоциональное одобрение и осуждение поступков, источник и критерий моральных оценок и суждений. Оно не зависит от действия, религиозной веры и утилитарных соображений. Если же моральное чувство отсутствует, то все эти понятия для личности оказываются «только словами». В настоящее время в любом учебнике по культурологи, этике рассматривается более или менее подробно система этических (моральных) ценностей. Каковы традиционные моральные ценности? Все они были известны задолго до возникновения аксиологии. Называли их по-разному: «основные понятия», «категории» этики, «добродетели».

Аксиологический подход способствовал более строгому философско-этическому осмыслению этих явлений морального сознания, точнее охарактеризовал их значение в жизни человека и общества, их особую роль в нравственной культуре, позволил соотнести их с идеалом; уточнить вопрос об их системе, иерархии; выяснить, исчерпывают ли они всю сферу морального сознания, или это «открытая» система, допускающая появление новых моральных ценностей. Стоит ли вслед за Гартманом считать, что система моральных ценностей — открытая, что их «бесчисленное множество»? А система и иерархия моральных ценностей условна и выражает скорее убежденность и веру человека, но не «истину в последней ин­станции»?

Критерием, определяющим соотношение моральных ценностей, является их отношение к моральному идеалу и связь морального идеала с идеалом общественного устройства, с одной стороны, и идеа­лом нравственного совершенства личности — с другой. Идеал служит важнейшим ориентиром, задает направление совершенствования. Идеал не осуществим в действительности, но, задавая общее направ­ление движения, способствует творческой деятельности людей. Ис­тория человечества свидетельствует, что люди, вдохновленные идеа­лами, творили великие дела.

Гуманистическая этика рассматривает человека как высшую цен­ность, что подтверждено Всеобщей декларацией прав человека, в ко­торой названы неотъемлемые права каждого человека, являющиеся ценностями жизни и составляющие основание ценностей культуры, в том числе и моральных ценностей. Из многообразия моральных ценностей важнейшими считаются традиционные ценности: добро (или благо), справедливость, долг, честь, достоинство, совесть. Первые три рассматриваются как общественно-ориентирующие, вторые — как индивидуально-ориентирующие. Однако есть ценности межличност­ные, которые тоже следует отнести к важнейшим: любовь и дружба. С точки зрения ценности жизни к высшим ценностям относятся сча­стье и смысл жизни, без которых сама жизнь утрачивает ценность.

Добро.

От древности до настоящего времени известно понятие «благо», которым первоначально характеризовалось все полезное для человека: как блага материальные (пища, одежда, орудия), так и духовные (мудрость, щедрость). В русском языке использовалось понятие «добро» как «имущество». Однако постепенно акцент в понятии «добро» переносится на характеристику поведения, поступков, само­го человека. Наконец, понятие'«добро» стало уже обозначать отно­шения, поведение и поступки, то есть благо в сфере нравственности и морали. Но именно в этом, этическом, значении четко прослежива­ется парность, взаимосвязь этических (моральных) понятий «добро» и «зло».В раннем зороастризме они полагались равновеликими. Позднее подобное суждение возникает в учении перса Мани (Манихей) (ок. 210—276/277) и сохраняется в некоторых христианских ересях.

В религиях монотеистических абсолютное добро заключено в Боге. Бог есть добро, а зло несамостоятельно: оно лишь отсутствие добра, а его воплощение — Сатана — лишь падший ангел. Сохраняется подобная точка зрения и в аксиологии неокантианства: абсолютное добро есть идеал добра, тогда как абсолютного зла не существует. В ряде современных учебников по этике и в фундаментальном сло­варе по этике (2001) также подчеркивается, что признание равновеликости добра и зла неизбежно ведет к моральному релятивизму (относительности). Против подобного заключения восстал И. И. Гарин: «Неправильно видеть в этике способ различения добра и зла, ибо это — прерогатива Бога. Не следует выдавать сиюминутное за абсо­лютное. Интеллектуальная деспотия начинается с власти над знани­ем. Все хотят над чем-то властвовать, но более всех — философы и моралисты: они жаждут вечной власти и вечного судейства: судить добро и зло, дела и помыслы еще не родившихся людей...».

Нас учат, что человек, не научившийся с детства мыслить антите­зами «добро» или «зло», «хорошо» или «плохо», не может стать нрав­ственным, ибо нравственность безусловна и категорична. Может быть и иначе: ребенок, обученный черно-белой нравственности, — по­тенциальный лжец, ханжа и лицемер. Ребенка надо учить не тотально мыслить, но полноцветно видеть. Это воспитывает не нрав­ственный релятивизм, а понимание сложности мира, наличия в нем всех состояний. Ребенку надо доверять!

...Истинно нравственный человек не добр и не зол, но требователен к себе и терпим к другим. Нельзя не согласиться с автором «Оправда­ния добра» (В. С. Соловьевым): «...двух предметов не встречал я в при­роде: достоверно-законченного праведника, достоверно-законченного злодея». Там, где одноцветность, абсолютность, максимализм, нет морали — там ложь, насилие, скрытый садизм...

Можно строго доказать, что все творимое в истории зло — про­дукт сознания делаемого добра: "Зло всегда делается для добра, также как и лгут для истины". Потому-то инакомыслие беспощадно ка­рается фанатиками, стоящими у власти, что они абсолютно уверены в собственном добросердечии и правоте. Такова инквизиция, таковы все Ленины, Гитлеры, Сталины и Хусейны, таково, увы, большинст­во из нас, гуманистических поборников единственной истины и аб­солютного добра», — так пишет Гарин в книге «Что такое этика, культура, религия?» Главное, что следует из рассуждения Гарина — пожалуй, в его убеж­денности, что не человек для идеи, не человек для нравственности, но, напротив, любая идея, любой идеал, любая ценность и оценка создаются людьми.

Понятия «добро» и «зло» есть предельные, охватывающие всю сферу морали и приложимые к оценке всего, что есть в окружающем нас мире. Но не двуцветность, не жесткое «или-или», а и все то, что между ними. Ибо в действительности это динамичное, постоянное взаимодействие, даже взаимопереходы, взаимопроникновение. А при­чина тому — в человеке. Ибо не в мире, а в человеческой душе источ­ник добра и зла. И те парадоксы добра и зла — их всеобщность, не­посредственность, неразрывность, относительность и любые другие — имеют одно основание: субъективность. Ибо моральное сознание, во всех его формах, изначально ценностно.

Доказательством действительной сложности человеческих по­ступков может быть деятельность самых разных лиц, известных истории человечества, — полководцев, политиков, писателей, самих философов и моралистов, будь то Александр Македонский, Юлий Цезарь, Петр I, Сталин, Черчилль, Сенека, Макиавелли, Ницше, Байрон, Уайльд, Некрасов, Солженицын, и многих других, чья дея­тельность зачастую оценивалась диаметрально противоположно. И в каждом случае в их деятельности обнаруживается переход, перелив, взаимосвязь добра и зла.

Несомненно, что реальный выбор, постоянно возникающий перед человеком нравственным, тем сложнее, чем глубже он способен оце­нить ситуацию, а также возможные последствия. И всегда остается момент неопределенности и риска. Конечно, одно дело, когда хоро­шему предпочитают лучшее, другое — когда выбирают между добром и злом, третье — когда приходится предпочесть меньшее зло большему.

Сейчас все большее внимание привлекает этика не­насилия, связанная с именами Махатмы Ганди (1869-1949) и Мар­тина Лютера Кинга (1929-1968). Казалось бы, все просто. Однако оказывается, что «простота» лишь кажущаяся. Не только Алеша Карамазов готов убить помещика, затравившего собаками мальчика. Но и Толстой в ситуации, когда насильник издевается над своей жертвой, вынужден отказаться от принципа непротивления злу. Да и Ганди вынужден был признать бессилие ненасилия и даже невозмож­ность отказа от насилия в конкретных условиях борьбы за независи­мость. Более того, этот принцип может оказаться очевидным злом, проявлением если не трусости, то позорного безразличия.

Иначе говоря, не только зло, но и добро требует учета места и вре­мени и определенной меры, на что обратил внимание уже Фрэнсис Бэкон, вспомнив итальянскую пословицу: «Этот человек так добр, что ни на что не годен».