Критика кантовской философии

Указать на ошибки и заблуждения в творении великого ума значительно легче, чем дать полное и обстоятельное изложение его достоинств. Ибо ошибки — это нечто отдельное и законченное и поэтому легко обозреваются. Напротив, печать гения в его произведениях свидетельствует о том, что их величие непостижимо и неисчерпаемо: поэтому они и становятся никогда не устаревающими средствами обучения на протяжении многих столетий. Совершенное творение истинно великого духа всегда будет оказывать глубокое и проникновенное воздействие на весь человеческий род, причем настолько сильное, что предсказать, до сколь отдаленных времен и. стран будет простираться его озаряющее светом влияние, невозможно. И так происходит всегда, ибо как бы просвещенна и богата ни была эпоха, в которой возникло творение гения, он всегда, подобно пальме, возвышается над почвой, его породившей.

Однако глубокое и далеко распространяющееся воздействие такого рода не может наступить сразу, так как расстояние между гением и обыкновенными людьми слишком велико. Познание, которое он почерпнул непосредственно из жизни и мира на протяжении одного поколения, которое он обрел и предложил обретенным и готовым другим, не может тотчас стать достоянием человечества, ибо оно не обладает такой силой, чтобы принимать, какой обладает гений, чтобы давать. Даже выдержав борьбу с недостойными противниками, посягающими на жизнь бессмертной истины уже при ее рождении и стремящимися в зародыше заглушить то, что несет спасение человечеству (подобно змее у колыбели Геркулеса), это знание должно затем блуждать по окольным путям бесчисленных ложных истолкований и нелепых применений, претерпевать попытки соединять его со старыми заблуждениями и так жить в борьбе, пока не вырастет новое, беспристрастное поколение; постепенно, по тысяче отводных каналов, оно уже в молодости частично воспримет содержание этого источника, постепенно проникнется им и станет таким образом причастным благу, предназначенному тем великим духом человечеству. Так медленно идет воспитание человеческого рода, слабого и одновременно строптивого питомца гения. Подобно этому и вся сила и важность учения Канта станут очевидны, когда сам дух времени, постепенно преобразовавшийся под влиянием этого учения и изменившийся в самом важном и сокровенном своем содержании, даст живое свидетельство о мощи этого гигантского духа. Я отнюдь не желаю брать на себя неблагодарную роль Кассандры или Калхаса, дерзко упреждая события. Да будет мне только дозволено вследствие всего сказанного рассматривать произведения Канта как еще очень новые, между тем как в наши дни многие считают их уже устаревшими, даже утверждают, что с ними покончено или, как они выражаются, что они остались позади, а другие, набравшись благодаря этому смелости, вообще игнорируют учение Канта и с тупым упорством продолжают философствовать о Боге и душе, исходя из предпосылок старого реалистического догматизма и его схоластики; это равносильно тому, что в новой химии стали бы утверждать учения алхимиков. — Впрочем, произведения Канта не нуждаются в моем слабом восхвалении, они сами будут вечно прославлять своего создателя и всегда жить если не в букве, то в духе своего творца.

Правда, если мы окинем взором ближайшие результаты его учения, следовательно, те попытки и направления в области философии за прошедший с тех пор период, то обнаружим подтверждение очень грустного изречения Гёте: «Как волны, вытесненные кораблем, тотчас же смыкаются за его кормой, так и заблуждения, на время оттесненные великими мыслителями, искавшими необходимое поле действия, вновь естественно и быстро смыкаются за ними» (Поэзия и правда, ч. 3, с. 472). Однако этот период был лишь эпизодом в судьбе нового великого знания, который теперь без сомнения близится к своему концу, и столь продолжительно надувавшийся мыльный пузырь наконец готов лопнуть. У всех возникает понимание того, что действительно серьезная философия находится еще на той стадии, на которой ее оставил Кант. Я, во всяком случае, не признаю, что за время, протекшее между ним и мною, что-либо достигнуто в философии; поэтому я и примыкаю непосредственно к Канту.

В этом приложении к моему произведению я, собственно, намереваюсь лишь дать оправдание изложенному мною учению постольку, поскольку оно в ряде пунктов не только не согласуется с учением Канта, но даже противоречит ему. Разобраться в этом необходимо, ибо весь ход моих мыслей при всем различии его содержания от учения Канта всецело находится под его влиянием, необходимо его предполагает и из него вытекает; я признаю, что лучшими сторонами своего развития я обязан, наряду с впечатлением от созерцаемого мира, творениям Канта, священным книгам индусов и Платону. — Оправдать существующее тем не менее в ряде пунктов противоречие Канту я могу, только показывая его заблуждения и выявляя совершенные им ошибки. Поэтому я буду в этом приложении полемизировать с Кантом, причем серьезно и в полную силу, ибо только таким образом можно устранить заблуждения, присущие учению Канта, чтобы истина его выступила с тем большей ясностью и вернее утвердилась. Поэтому не следует ожидать, что мое глубокое почтение к Канту распространится на его слабые стороны и ошибки и что я буду выявлять их с бережной снисходительностью, которая в силу таких уверток сделает мое изложение слабым и вялым. Такая пощада уместна по отношению к живому человеку, так как человеческая слабость способна вынести даже самое несомненное опровержение ошибки лишь в сочетании с любезными и льстивыми заявлениями, причем и тогда с трудом, а учитель и благодетель человечества в веках заслуживает по крайней мере того, чтобы щадили его человеческую природу и не причиняли ему боли. Умерший же отрешился от этой слабости: его заслуга непоколебима, от переоценки и недооценки его постепенно очистит время. Его ошибки должны быть отделены от его достоинств, сделаны безвредными и затем преданы забвению. Поэтому в данной здесь полемике с Кантом я имею в виду только его ошибки и слабые стороны, враждебно противостою им и веду с ними беспощадную войну на уничтожение, все время стремясь не бережно скрывать их, а выставить их в самом ярком свете, чтобы тем вернее уничтожить. В силу приведенных выше оснований я не вижу в этом со своей стороны ни несправедливости, ни неблагодарности по отношению к Канту. Но чтобы и в глазах других устранить всякую видимость злых помыслов, я выражу мое глубокое почтение и мою благодарность Канту, высказав вкратце то, что считаю его величайшей заслугой, причем в таких общих чертах, что смогу не касаться пунктов, которые буду впоследствии опровергать.

24. Кто такой сверхчеловек Ницше? Можно ли создать сверхчеловека?

Первым, кто выдвинул идею «сверхчеловека» стал Фридрих Ницше (1844—1900). Он считал, что главное в жизни – воля к власти, подтвержденная силой и могуществом. «Сверхчеловек» Ницше – это неудержимая воля к жизни. Ницше всегда прославлял только эгоизм и черствость, свойственные любому творцу. Переоценка ценностей сводится к замене ценности судьи ценностью творца - уважением и страстной любовью к существующему. Создать сверхчеловека Ницше невозможно, так как до Ницше и национал-социализма не было примера, чтобы мысль, освященная благородством и терзаниями единственной в своем роде души, была представлена миру парадом лжи и чудовищными грудами трупов в концлагерях. Проповедь сверхчеловечества, приведшая к методическому производству недочеловеков, - вот факт, который, без сомнения, должен быть разоблачен, но который требует также истолкования. Если последним результатом великого бунтарского движения XIX и XX вв. должно было стать это безжалостное порабощение, то не повернуться ли спиной к бунту, не повторить ли отчаянный крик Ницше, обращенный к его эпохе: "Моя совесть и ваша совесть уже не одно и то же!" Идеи "сверхчеловека" и "морали господ" были приняты немецким национал-социализмом и существенно развиты его иде­ологами. В трудах "Mein Kampf" А. Гитлера и его соратников, идея "сверх-Я" получила дальнейшее развитие и была практически реализована в годы фашизма.

25. Что такое совесть у Ницше по работе «Генеалогия морали»?

Во взглядах немецкого философа XIX века Ф. Ницше совесть ассоциируется с чувством вины. Совесть представляет собой сознание вины и в то же время своеобразный внутренний «трибунал», который постоянно заставляет человека находиться в подчинении у общества. Совесть – это общественный долг, инстинкт, ставший внутренним убеждением и мотивом поведения человека. Совесть осуждает поступок потому, что он долгое время осуждается в обществе. Отвергая христианскую мораль, основным понятием которой является понятие вины, Ф. Ницше не может отвергать и совесть как сознание вины. Для философа совесть предстает как негативный феномен, и поэтому призывает «ампутировать» совесть, которая является только сознанием вины, ответственности, некоего суда. В результате своих размышлений, Ф. Ницше вводит учение о двойной совести, различая мораль господ и мораль рабов. Однако двойная мораль ведет к отрицанию морали вообще.

26. Как связан смысл жизни и абсурд по работе Камю «Миф о Сизифе» (изложить свою позицию).

Альберт Камю уделяет в своём творчестве, в частности в труде «Миф о Сизифе» большое внимание взаимоотношениям человека и мира, бессмысленности и трагичности человеческого существования. В понимании А. Камю, абсурдный человек, это человек, который находится в конфликте с миром, с окружающими и с самим собой. Абсурд мира проступал в постыдной бедности человека, вынуждающего жить на грани человечного и нечеловечного, в беззащитности человека перед судебными властями и обществом в целом, в отсутствии всякой осмысленности жизни и того дела, которое совершает человек (как в эссе «Миф о Сизифе»). Автор в своих произведениях рассматривает все эти лики абсурдного существования человечества, показывает, как каждый из героев воспринимает своё положение в этом мире, какой находит выход и находит ли вообще.
В работе Камю «Миф о Сизифе» мы обнаруживаем терзания тревожной мысли, которые близки к нашему времени. Всем своим творчеством Камю отвечал на вопрос: как человеку жить в мире без высшего смысла и без благодати? Единственным ответом на абсурдность человеческого удeла Камю считает бунт, «отказ от примирения», направленные в первую очередь против лжи и насилия. Вопреки теоретическим выкладкам автора «Мифа о Сизифе» роман не только отражал абсурд, но и отрицал его – главным образом, в социальной сфере бытия. Это была идея, которая требовала глубокой проверки жизнью.