КЭЛ. – Я не умею молчать! 2 страница

Входит Кэл.

VII

КЭЛ (приложив палец к губам.) – Тихо, бэби, вряд ли ему понравится.

ЛЕОНА. – Кому? Мы здесь одни.

КЭЛ. – Вот именно, бэби, вот именно, мы одни. (Смеется.) А Горн ревнивец. (Совсем близко раздается собачий лай.) Тубаб? Что он тут делает? (Взяв Леону за руку.) Тут кто-то был?

ЛЕОНА. – Кто такой Тубаб?

КЭЛ. – Мой пес. Лает при виде бубу. Ты кого-нибудь видела?

ЛЕОНА. – Это вы его натаскали?

КЭЛ. – Натаскал? Я свою собаку ни на кого не натаскивал. Инстинкт, и больше ничего. А вот ты бойся, если что-нибудь увидишь; не лезь в звериные разборки; беги и прячься.

ЛЕОНА. – Что? Что я увижу?

КЭЛ. – Выстрел в живот или нож в спину, вот что тебя ждет, если ты вместо того чтобы бежать, начнешь задавать вопросы. Говорю тебе: неважно, что ты увидишь, предположим, что-то такое, чего ты раньше не видела или чего я тебе не показывал, сразу беги и прячься. (Обнимая Леону.) Бедная крошка! Я тоже однажды явился сюда весь в мечтах об Африке; что я увижу, что я услышу; я воображал, что люблю ее; ничего я здесь не увидел и не услышал из того, что сам себе придумал; я понимаю твою тоску.

ЛЕОНА. – Нет у меня никакой тоски. Я просто искала что-нибудь попить.

КЭЛ. - Как тебя зовут?

ЛЕОНА. – Леона.

КЭЛ. – Тебя интересуют деньги?

ЛЕОНА. – Какие деньги? О чем вы? (Кэл отпускает ее, подходит к грузовику.) Эта женщина хитра и опасна. (Смеется.) Где ты работала в Париже?

ЛЕОНА. – В отеле. Горничной.

КЭЛ. – Служанкой, значит. Здесь зарабатывают меньше, чем ты думаешь.

ЛЕОНА. – Я ничего не думаю.

КЭЛ. – Работают много, получают мало.

ЛЕОНА. – Нет, я знаю, вы много получаете.

КЭЛ. – Откуда это известно маленькой служанке? Я что, похож на человека с деньгами? (Показывает свои руки.) Я похож на человека, который не работает, да?

ЛЕОНА. – Если вы работаете, это еще не значит, что вы небогаты.

КЭЛ. – Настоящее богатство не уродует рук, вот тогда это настоящее богатство. Богатство упраздняет всякое усилие; ни единого усилия, ни единой капли пота, ни малейшего движения из тех, что не хочется делать; и никаких страданий. Вот настоящее богатство, не то, что наше! Выкинь свои глупости из головы. Они нам платят, да, но не слишком, не слишком много. Богатые не страдают. (Глядя на Леону.) Знаешь, Горн - на этом своем приключении во время войны, на этом… несчастном случае он наверняка заработал уйму денег, он об этом никогда не говорит, значит, получил целое состояние. Тебя все-таки интересуют деньги, а, бэби?

ЛЕОНА. – Не называйте меня бэби. Ну и слова у вас: бубу, бэби, и это еще, кличка вашей собаки. Раздаете всем вокруг собачьи клички. Я поехала за ним не из-за денег.

КЭЛ. – Тогда почему?

ЛЕОНА. – Потому что он меня позвал.

КЭЛ. – Ты поехала бы за кем угодно, лишь бы он тебя позвал, да? (Смеется.) Эта женщина с темпераментом.

ЛЕОНА. – Кто угодно меня не звал.

КЭЛ. – И еще потому что ты любишь фейерверки, а, бэби?

ЛЕОНА. – Да, поэтому тоже, он мне про них тоже говорил.

КЭЛ. – Любишь мечтать? Хочешь, чтобы и я помечтал? (Жестко.) Ну так я мечтаю о правде, мне не нужна ложь… (Смотрит на нее.) Эта женщина воровка. (Леона вздрагивает, Кэл снова обнимает ее.) Не бойся, бэби, я так развлекаюсь. Мы так давно не видели женщин, что мне захотелось развлечься с женщиной. По-твоему я дикарь, да?

ЛЕОНА. – О, нет…

КЭЛ. – Между прочим, мы бы здесь быстро одичали, если бы только позволили себе опуститься. Но, по-моему, оказаться в этой дыре - еще не повод опускаться. У меня, например, широкий круг итересов, сама увидишь, я люблю поболтать, люблю развлечься, но больше всего я люблю общение с хорошим собеседником. Знаешь, я был свернут на философии, поверь мне. И что я здесь из всего этого увидел? Нет, Африка – это не то, что о ней думают, бэби. Cтарики, которые здесь заправляют, не дают нам развернуться с новыми идеями; контора эта, работа – времени ни на что не остается. А у меня, между прочим, есть идеи; были. Но когда думаешь, думаешь, думаешь в полной изоляции, в конце концов начинаешь чувствовать, как они подыхают в твоей голове, одна за одной; только запустишь какую-нибудь идею, она хлоп, как пузырь, хлоп, хлоп; ты, наверно, пока сюда добиралась, видела на обочинах дороги собак с раздувшимися как шар животами, лапами кверху. Ладно, неважно, главное, чтобы было с кем пообщаться. Меня всегда интересовала музыка, философия; Труайя, Золя, особенно Миллер, Генри. Можешь заглянуть ко мне в комнату, порыться в книгах, у меня здесь весь Миллер, все в твоем распоряжении. Напомни, как тебя?

ЛЕОНА. – Леона.

КЭЛ. – Я когда был студентом, просто помешался на философии. Особенно на Миллере, на Генри; я бредил его книгами. Я тогда в Париже как с цепи сорвался. Париж, величайший перекресток идей в мире! Так вот, о Миллере. Когда ему снится, как он убивает Шелдона из пистолета со словами «Я не какой-нибудь полячишка!» Ты знаешь Миллера?

ЛЕОНА. – Не знаю… Нет.

КЭЛ. – Да, приехав сюда, нельзя опускаться, бэби.

ЛЕОНА. – Леона.

КЭЛ. – Эта женщина слишком со мной осторожна. (Смеется.) Брось, не надо, давай откровенно. Нас ничто не разделяет, мы ровесники, мы похожи; я вот с тобой абсолютно откровенен. Чего нам стесняться?

ЛЕОНА. – Нет, нам стесняться нечего.

КЭЛ. – Все равно у нас нет выбора: мы здесь одни, здесь не с кем разговаривать, не с кем; всеми забытое место. Особенно теперь, когда дело идет к концу: остались только я да он. А у него культуры… он же вообще старик, Горн.

ЛЕОНА. – Старик! Нашли слово! Мне нравится с ним разговаривать.

КЭЛ. – Может, и так, но нужно-то совсем другое – восхищение, чтобы оно длилось и длилось. Важная вещь - восхищение. Женщину в мужчине восхищает культура. Как тебя?

ЛЕОНА. – Леона, Леона.

КЭЛ. – Ну?

ЛЕОНА. – Что ну?

КЭЛ. – Почему Горн?

ЛЕОНА. – А что?

КЭЛ. – Ты готова выйти за мужчину, у которого нет… главного? Из-за денег готова? Эта женщина омерзительна.

ЛЕОНА. – Пустите меня.

КЭЛ. – Ладно, бэби; я только хотел посмотреть на твою реакцию. В конце концов, это не моя история. Эй, ты что, плачешь, что ли? Да ладно тебе, не принимай так близко к сердцу. Я понимаю, бэби, тебе тоскливо. Но взять, к примеру, меня, разве я тоскую? А у меня, между прочим, есть все причины для тоски, реальные причины. (Мягко.) Я дам тебе свою обувь, не хватало еще, чтобы ты подцепила какую-нибудь болячку. Мы здесь почти дикари; я знаю; ибо здесь изнанка мира. Но это не причина, чтобы плакать. Посмотри на меня: у меня больше дипломов, больше степеней, больше знаний, чем у Горна, а начальник он. По-твоему, это нормально? Здесь все наизнанку. И при всем при том, бэби, скажи, делаю я из этого трагедию? Плачусь я? нет, лично я?

ЛЕОНА. – Это он. (Она встает.)

КЭЛ. – Не двигайся. В поселке вор. Это опасно.

ЛЕОНА. – У вас кругом одни воры.

КЭЛ. – Какой-то бубу. Охранники пропустили его по ошибке. У тебя будет секунда, чтобы его увидеть: опс! – и в живот, опс! - и в спину! Давай быстро в грузовик.

ЛЕОНА. – Нет. (Отталкивает его.)

КЭЛ. – Я хотел тебя защитить. (Помолчав.) Ты плохо обо мне думаешь, бэби, я знаю. Мы здесь женщин не видели с начала строительства; я как увидел женщину, тебя то есть, все во мне перевернулось, вот так. Тебе сложно понять; ты ведь из Парижа. А во мне все перевернулось, как я тебя увидел. Хотел бы я быть другим, я сразу почувствовал, что мы могли бы друг другу понравиться. Но я такой, какой есть, а не такой, каким хотел бы быть. И все-таки, я уверен, мы должны друг другу нравиться. У меня на женщин инстинкт. (Берет ее за руку.)

ЛЕОНА. – Вы меня в краску вогнали.

КЭЛ. – А ты с темпераментом, сразу видно. Мне нравится темперамент. Мы с тобой похожи, бэби. (Смеется.) Эта женщина соблазнительна.

ЛЕОНА. – Здешние женщины, наверно, красавицы. Я чувствую себя ужасно некрасивой! (Встает.) Козлик где-то рядом.

КЭЛ (присоединяется к ней). – Не будь такой недотрогой, маленькая служанка. У меня на некоторые вещи инстинкт.

ЛЕОНА (смотрит на него.) – По-моему, мы оба ужасно некрасивы; он здесь, я его слышу; он меня ищет. (Кэл крепко держит ее; в конце концов, она вырывается.)

КЭЛ. – Недотрога!

ЛЕОНА. – Урод!

КЭЛ. – Париж, величайший бордель в мире.

ЛЕОНА (издалека). – Verschwinde, verschwind![7]

КЭЛ. – Сплошная дрянь. (Через паузу.) Когда так долго не видишь женщин, ждешь потом… чего-то такого… какого-то взрыва… А в результате ничего, ровно ничего. Еще один потерянный вечер. (Уходит.)

VIII

За столом, за игрой в кости.

ГОРН. – Баланс – вот подходящее слово. Как в питании: в меру протеинов и витаминов, в меру жиров и калорий; сбалансированная диета; соотношение закусок, блюд и десертов. Вот как должен строиться хороший фейерверк, на соблюдении баланса: сочетание цветов, чувство гармонии, в меру частые вспышки, в меру высокий запуск. Соблюсти баланс в целом и в частностях, это, я тебе скажу, настоящая головоломка. Но ты увидишь, Кэл, что мы сделаем с небом, Руджери и я, увидишь!

КЭЛ (внезапно останавливая игру). – Дурацкая игра, я считаю.

ГОРН. – Дурацкая? Чем это она такая дурацкая?

КЭЛ. – Дурацкая.

ГОРН. – Не знаю, что ты в ней такого нашел.

КЭЛ. – В том-то и дело, что в ней нечего искать, нечего.

ГОРН. – Господи, ну что еще тебе нужно? Мы вдвоем, не знаю, во что еще можно играть вдвоем. Может, она для тебя недостаточно сложная. Давай усложним, есть варианты: держать банк, ставить только на…

КЭЛ. – Чем она сложнее, тем дурнее.

ГОРН. – Значит, ты больше не играешь?

КЭЛ. – Нет, с меня хватит; я считаю, мы от нее дуреем.

ГОРН (помолчав). – Господи, я не понимаю.

КЭЛ (уронив голову на руки). – Хлоп!

ГОРН. – Что?

КЭЛ. – Я хочу сказать, что эта игра каждый раз убивает в нас каплю разума. (Стучит себя по голове.) Я это чувствую, вот тут.

ГОРН. – Что с тобой? Везде играют, на всех стройках; ни разу не видел, чтобы кто-нибудь прервал игру из-за того, что она убивает каплю разума. Каплю какую-то придумал. Ты сам, кстати, тоже раньше так никогда не поступал, мы с тобой не первый день играем… Хочешь, пойду схожу за ней, составим партию…

КЭЛ. – Нет, нет, нет, только не покер, нет!

ГОРН. – Что, карты тоже…

КЭЛ. – Нет, карты еще дурнее.

ГОРН. – Значит, в карты играют одни дураки? Веками во всех странах люди играют в карты; и все они дураки; и никто до сих пор этого не понял, кроме тебя? Господи Боже!

КЭЛ. – Нет, нет, нет, я больше ни во что не хочу играть.

ГОРН. – Хорошо, что ты предлагаешь?

КЭЛ. – Не знаю, не быть дураками.

ГОРН. – Свежая мысль. (Дуются друг на друга.)

КЭЛ (через некоторое время). – Вот он, шум Африки. Не тамтам, не просо в жерновах. Нет, вентилятор над столом; или хруст карт, или стук костей. (Еще через некоторое время, совсем шепотом.) Амстердам, Лондон, Вена, Краков…

ГОРН. – Что?

КЭЛ. – Я еще хочу увидеть столько городов, там, на севере… (Помолчав, наливают себе выпить.) Ставлю пятьсот на десять.

ГОРН. – С банком или без?

КЭЛ. – Нет, нет, давай не усложнять.

ГОРН. – Согласен. (Встряхивают кости. Горн отставляет бутылку виски в сторону.) Ты слишком много пьешь.

КЭЛ. – Слишком? Неправда. Я никогда не напиваюсь, никогда.

ГОРН. – Чем она там занимается, где она?

КЭЛ. – Ты меня об этом спрашиваешь? (Берет взятку.) Наоборот, терпеть не могу алкашей. Именно поэтому мне здесь и нравится. Алкаши всегда внушали мне отвращение. Поэтому я и хочу, да, на следующей стройке я хочу… (Делают ставки.) А вдруг я нарвусь на какого-нибудь вечно пьяного типа, так бывает на стройках; я знаю, бывает; вдруг нарвусь, а? вдруг? (Бросают кости.) Ты мог бы замолвить словечко, чтобы на следующей стройке меня оставили с тобой. Старик, ты у нас в почете; ты давно в этой конторе. Тебя послушают.

ГОРН. – Следующей стройки у меня не будет.

КЭЛ. – Будет, старик, сам знаешь, еще как будет, старик. Представь себя где-нибудь во Франции, на юге, в маленьком домике, с маленьким садиком и женой-мегерой; как тебе такая перспектива, а, старик? Никогда ты не уедешь из Африки. (Берет взятку.) Это у тебя в крови. (Помолчав.) Ты не думай, я вовсе не хочу к тебе подмазаться; но ты прирожденный шеф: ты тот тип начальника, к которому люди привязываются, нужно это признать; ты начальник, к которому привыкают; что называется, отличный начальник. Я к тебе привык, ты по природе мой начальник, я этого даже не замечаю, что тут еще сказать. Когда на стройке мне говорят, то да сё, начальник, я всегда отвечаю, простите, я не начальник, начальник Горн. Кто я такой? Никто. Пустое место, мне не стыдно в этом признаться. Без тебя я никто и звать меня ничто. Ты вот никого не боишься, даже полицейских не боишься. А я, без тебя я… ладно… я чувствую страх, мне не стыдно в этом признаться. Страх, реальный страх; перед бубу полицейским я заискиваю; а если бубу не из полиции, я стреляю, вот так. Страх – это нервы, тут ничего не поделаешь. Я вообще могу запаниковать даже перед бабой, старик, я даже на такое способен. Так что ты мне нужен. (Шепотом.) Здесь все кругом прогнило, на стройке уже не так, как раньше: захотел - вошел, захотел - вышел; если мы разделимся, то каждый останется один. (Тише.) Разве не глупо было привозить сюда женщину? (Еще тише.) А бубу этот, может, он пришел, потому что узнал про нее? (Делают ставки.) Мы должны оставаться вместе, как пальцы одной руки, я так считаю. От одной только мысли оказаться на другой стройке, в кампании вечно пьяных типов, я готов перестрелять кучу народа, ей богу, готов. (Они смотрят на кости. Кэл берет взятку.)

ГОРН (вставая). – Господи, чем она там занимается?

КЭЛ. – Еще партию, начальник, последнюю. (Улыбаясь.) Ставлю тысячу франков на десять. (Он ставит, Горн колеблется.) Такой рисковый парень как ты поставит без колебаний, правда, старик? (Горн делает ставку. Они встряхивают кости.) Подожди. (Они прислушиваются.) Бормочет что-то.

ГОРН. – Что?

КЭЛ. – За деревом. Он все еще там, он говорит.

Они прислушиваются. Внезапный порыв ветра; листва, всколыхнувшись, замирает; приглушенный звук бегущих ног, босых ступней по камням вдалеке; падение листьев и паутины; тишина.

IX

Альбури сидит под бугенвиллиями.

Входит Леона, садится лицом к Альбури, на некотором расстоянии от него.

АЛЬБУРИ. – Man naa la wax dara?

ЛЕОНА. – «Wer reitet so spät durch Nacht und Wind…»[8]

АЛЬБУРИ. – Walla niu noppi tè xoolan tè rèkk.

ЛЕОНА. – «Es ist der Vater mit seinem Kind”.[9] (Смеется.) Видите, я тоже говорю на чужом языке! Рано или поздно мы поймем друг друга, я уверена.

АЛЬБУРИ. – Yow dégguloo sama lakk waandé man dégg naa sa bos.

ЛЕОНА. – Да, да, так и нужно говорить, я тоже в конце концов научусь. А вы - вы меня понимаете? Хотите, я буду произносить слова медленно-медленно? Не надо бояться чужих языков, наоборот; мне всегда казалось, что если долго и пристально смотреть на человека, когда он с тобой говорит, то обязательно поймешь все. Лишь бы хватило времени. Я буду говорить на чужом языке, вы тоже, мы с вами быстро окажемся на одной волне.

АЛЬБУРИ. – Wax ngama dellusil maa ngi nii.

ЛЕОНА. – Только медленно, хорошо? Иначе ничего не выйдет.

АЛБУРИ (не сразу). – Dégguloo ay yuxu jigéén?

ЛЕОНА. – Siehst, Vater, du den Erlkönig nicht?[10]

АЛЬБУРИ. – Man dé dégg naa ay jooyu jigéén.

ЛЕОНА. – «… Den Erlenkönig mit Kron und Schweif?»[11]

АЛЬБУРИ. – Yu nguelaw li di andi fii.

ЛЕОНА. – «Mein Sohn, es ist ein Nebelstreif.»[12] Правда, уже получается? Вот видите. Конечно, грамматика требует больше времени; чтобы достичь совершенства, нужно провести вместе много времени; но даже при всех ошибках… Главное, словарный запас; нет, даже не это, главное, каким тоном говорить. Хотя нет, опять не то, достаточно просто взглянуть друг на друга, без слов. (Пауза, они смотрят друг на друга, собачий лай, где-то вдалеке, она смеется.) Нет, не получается у меня молчать, потом помолчим, когда научимся друг друга понимать. Ну вот, теперь я не знаю, что сказать. Хотя обычно меня не остановишь. Но когда я вижу вас… Вы производите на меня впечатление; а я люблю поддаваться впечатлениям. Теперь вы - пожалуйста, скажите что-нибудь.

АЛЬБУРИ. – Yow laay gis waandé si sama bir xalaat, bènbèn jigéén laay gis budi jooy te di teré waa dëkk bi nelaw.

ЛЕОНА. – Еще, еще, только не так быстро.

АЛЬБУРИ. – Jooy yaa ngimay tanxal.

ЛЕОНА (шепотом). – Здесь один только вы на меня смотрите, когда со мной говорите.

АЛЬБУРИ. – Dégguloo jooyu jigéén jooju?

ЛЕОНА. – Да, да, я тоже себя спрашиваю, зачем я приехала? Они все меня теперь пугают. (Улыбается ему.) Кроме вас. И именно на вашем языке я ничего не понимаю, ничего, ничего, ничего. (В глубокой тишине перекликаются двое охранников, резко, внезапно; затем снова тишина.) Неважно, все равно мне хотелось бы остаться с вами. Я всем здесь чужая.

АЛЬБУРИ. – Lan nga ñäw ut si fii?

ЛЕОНА. – Кажется, я начинаю вас понимать.

АЛЬБУРИ. – Lan nga ñäw def si fii?

ЛЕОНА. – Да, я знала, что все получится!

АЛЬБУРИ (с улыбкой). – Ты боишься?

ЛЕОНА. – Нет.

Внезапно вихрь красного песка, принесший собачий лай, пригибает траву и склоняет ветви, одновременно взметая с земли, как дождь наоборот, тучу бабочек-однодневок, обреченных и обезумевших, заслонивших собою свет.

X

За столом.

КЭЛ. – Еще один потерянный вечер, вечер, проведенный в ожидании; странный вечер, тебе не кажется? Партия, которую бросают и снова начинают, женщина, которую ждут, а она исчезает, фейерверк этот. А пока вот он, африканский фейерверк: прах мертвых козявок.

ГОРН (разглядывая насекомое). – Странно: дождя не было, обычно он выступает после дождя. Никогда мне, видно, уже не разобраться в этой их хреновой стране.

КЭЛ. – Непорядок, ой, непорядок: эта женщина на тебя даже не смотрит, плачет, наверно, где-нибудь в углу или вообще неизвестно чем занимается. Ничего удивительного; я с первого взгляда на нее сразу все понял, - инстинкт. Я вовсе не хочу тебя обидеть, старик, напротив. Деньги твои, дело хозяйское, распоряжайся ими, как знаешь, покупай себе любые удовольствия. Только не рассчитывай, старик, что женщина принесет тебе в этой жизни удовольствие: бабы – последнее дело; рассчитывать нужно только на нас, на нас одних; нужно сказать им хоть раз, что мы, остальные, находим больше, да-да, гораздо больше удовольствия в хорошо сделанной работе, – ты же не станешь этого отрицать, старик! – и что работа - правильное удовольствие, и что ни одна женщина его не стоит: правильный мост, построенный благодаря нашим рукам и нашим головам, прямая дорога, которая не раскиснет в сезон дождей, вот это, я понимаю, удовольствие. А женщины, старик, они никогда не поймут, в чем для мужчины удовольствие, или ты станешь это отрицать, а, старик? Уверен, что нет.

ГОРН. – Не знаю, может, ты и прав, может быть. Я помню свой первый мост; первая ночь после того как мы закрепили последнюю балку, последний лоск навели; прямо накануне открытия; помню, я тогда разделся догола, хотел всю ночь провести на мосту в чем мать родила. Я много раз мог свернуть себе шею, всю ночь бродил по нему, трогал его за все места, будь он неладен, ползал по тросам, и даже видел его целиком, иногда, в свете луны, он выступал из грязи, весь белый, я отчетливо помню, какой он был белый.

КЭЛ. – А что же ты этот бросаешь недоделанным, непорядок!

ГОРН. – Не я решаю.

КЭЛ. – Надо мне было послушаться своего внутреннего голоса и заняться нефтью, делом моей мечты. Есть в нефти что-то аристократическое. Посмотри на нефтяников, с каким видом они на нас взирают: знают, что это они, они сливки общества. Нефть всегда меня будоражила; меня вообще всегда будоражило все, что выходит из-под земли. Мосты мне давно омерзели; мы, публичный сектор, кто мы вообще такие? Никто по сравнению с нефтяниками: нищета, больше чем никто. Вся наша работа лежит на поверхности, как-то глупо, и так у всех на виду, да еще разнорабочих нанимаем. Какого сорта люди здесь работают? Люди, нанятые тянуть, толкать, носить, возить; люди-ослы, люди-слоны, короче, животные; мы все здесь животные, у нас здесь отстойник для всякого мусора. А там, где дело касается нефти – о! – сразу тебе штук шесть-семь квалифицированных специалистов, ты только прикинь, старик, прикинь, какие денежки проходят через их руки! Я животное, я тоже, я тоже в него превратился. Хотя моя квалификация, она осталась при мне, никуда она не делась! Я хочу работать в полную силу, ясно? Когда я вижу, вдали, по вечерам, факелы буровых, там, в дальней дали, я готов смотреть на них часами.

ГОРН (делает ставку). – Играй.

КЭЛ. – Нет у меня для игры куража, старик, нет куража. (Шепотом.) Так ты меня кинешь, Горн, ты об этом уже думал? Скажи мне, скажи, старик: ты правда решил меня кинуть?

ГОРН. – Что?

КЭЛ. – Дай охранникам команду стрелять. Блядь! Имеем право!

ГОРН. – Об этом не беспокойся. Играй, и ни о чем не беспокойся.

КЭЛ. – Зачем ты с ним разговаривал? О чем вы с ним говорите? Почему, блядь, его отсюда не вышвырнут?

ГОРН. – Этот не такой, как другие.

КЭЛ. – Я так и думал; ты ему поддался; хотел бы я знать, о чем вы говорите; хотя главное я понял, ты решил меня кинуть, я понял.

ГОРН. – Идиот; ты не в состоянии понять, что в итоге я его попросту отымею?

КЭЛ. – Отымеешь?

ГОРН. – Отымею.

КЭЛ. – Все равно, странно ты себя ведешь с этим негром.

ГОРН. – Господи Боже, кто здесь за все отвечает?

КЭЛ. – Ты, старик, не спорю. Но именно поэтому…

ГОРН. – Кто здесь вынужден отвечать за чужие глупости? Кто вынужден вечно мотаться, всюду и везде, по поселку, из конца в конец; по стройке, с утра до вечера? А кто в голове все должен держать, от последней детали последнего грузовика до количества бутылок виски в запасе? А кому приходится все планировать, все решать, все тащить на себе, и днем, и ночью? Кто здесь должен быть мэром, полицейским, директором, главнокомандующим, отцом родным, капитаном корабля?

КЭЛ. – Ты, старик, конечно, ты.

ГОРН. – А кого это все достало, окончательно достало?

КЭЛ. – Тебя, старик.

ГОРН. – У меня нет квалификации, это правда, но пока еще я здесь начальник.

КЭЛ. – Я вовсе не думал тебя обижать, старик, я только хотел тебе сказать, просто так, ничего не имея в виду, что, по-моему, как-то ты странно ведешь себя с этим негром, Горн, разговариваешь с ним как-то так просто и так странно, вот и все. Но раз ты говоришь, что ты его сделаешь, значит, сделаешь.

ГОРН. – Уже практически сделал.

КЭЛ (не сразу). – Все-таки, странный ты тип. Давай, лучше я сам все сделаю, быстрее будет.

ГОРН. – Господи Боже, в этой жизни не все пальбой решается. Я умею пользоваться речью, я, представь себе, говорить умею, слова использовать. Может, я университетов и не кончал, но умею решать вопросы политическими методами. Ты свои вопросы только со стволом и можешь решать, а потом рад радешенек, когда кто-нибудь вытащит тебя из дерьма и утрет тебе сопли. Значит, вас там стрелять учат, в этих ваших инженерных школах; вам, значит, там не до разговоров? Поздравляю; школа что надо! Действуйте теперь себе на голову, стреляйте, есть из чего; а потом давайте, сопли приходите утирать, приходите, не стесняйтесь. Все, в последний раз, потом я уезжаю. После меня делай, что хочешь.

КЭЛ. – Не сердись, старик.

ГОРН. – Вы только разрушать умеете, это все, чему вы научились в ваших знаменитых школах. Валяйте, вы, разрушители конченые, совершенствуйте ваши славные методы. Да, вместо любви вы заслужили ненависть всей Африки: так вот, в конце концов вы не добьетесь ничего, ничего, ничего. У всех у вас луженые глотки, ствол в кармане и любовь к звонкой монете, чтоб быстро и любой ценой; ну так вот что я вам скажу: в конце концов вы не получите ничего, ничего и еще раз ничего. Африка – плевать вам на нее – или, может, я ошибаюсь? - вы думаете только о том, чтобы получить от нее как можно больше, и чтобы ничего не давать взамен, главное, ничего не давать взамен. В конце концов вы останетесь ни с чем, ни с чем, и точка. А нашу Африку, вы ее полностью разрушите, господа негодяи, разрушите.

КЭЛ. – Я… я ничего не хочу разрушать, Горн.

ГОРН. – Ты не хочешь ее любить.

КЭЛ. – Да нет, я люблю ее, правда, люблю. Иначе меня бы здесь не было.

ГОРН. – Играй.

КЭЛ. – Нет у меня куража, старик. С этим бубу не знаешь чего ждать, может, он готовит тебе удар в спину, прямо здесь, в центре поселка, нет, старик, у меня и так нервы совсем ни к черту. По-моему, он пришел сюда, чтобы воспользоваться случаем и поднять бунт. Я так понимаю.

ГОРН. – Ничего ты не понимаешь. Он хочет произвести на нас впечатление. У него такая политика.

КЭЛ. – Или из-за женщины, как я уже говорил.

ГОРН. – Нет, у него в голове другое.

КЭЛ. – В голове; в какой голове, что другое может быть в голове у бубу? Ты решил меня кинуть, Горн, я понял.

ГОРН. – Я не могу тебя кинуть, идиот.

КЭЛ. – Ты ведь докажешь, что это несчастный случай, Горн, докажешь?

ГОРН. – Несчастный случай, конечно, почему бы нет? Кто спорит?

КЭЛ. – Я так и думал. Единство в наших интересах, вместе мы их сделаем. Теперь я понимаю, ты с ним говоришь, чтобы потом его отыметь; метод такой, не спорю. И все-таки, будь осторожен, старик. С твоими методами ты рискуешь получить пулю в живот.

ГОРН. – Он не вооружен.

КЭЛ. – И все-таки, все-таки, все-таки ты не должен ему доверять. Эти сволочи владеют приемами каратэ; сильные, сволочи. Ты рискуешь упасть, не успев произнести ни слова.

ГОРН (показывает на две бутылки виски). – У меня свое оружие. Перед виски никто не устоит.

КЭЛ (глядя на бутылки). – Хватило бы и пива.

ГОРН. – Играй.

КЭЛ (вздыхая, делает ставку). – Непорядок!

ГОРН. – Но пока я буду с ним говорить, ты найдешь тело. Не спорь, выпутывайся, как знаешь, но найди тело. Найди его, так надо. Иначе нам придется иметь дело с целой деревней. Найди его до рассвета, или я тебя действительно кину, я серьезно.

КЭЛ. – Нет, это невозможно, нет. Я никогда его не найду. Я не могу.

ГОРН. – Найди какое-нибудь другое.

КЭЛ. – Где, где я тебе его найду?

ГОРН. – Где-нибудь неподалеку.

КЭЛ. – Нет! Горн!

ГОРН (смотрит на кости). – Моя взятка.

КЭЛ. – Твои методы – полный бред. (Бьет кулаком по костям.) И сам ты придурок, полный придурок.

ГОРН (встает). – Делай как я сказал. Иначе я ни за что не отвечаю.

Выходит.

КЭЛ. – Он меня кинет, сволочь. Мне конец.

XI

На стройке, у подножия незаконченного моста, возле реки¸ в полумраке; Альбури и Леона.

ЛЕОНА. – А у вас красивые волосы.

АЛЬБУРИ. – Говорят, волосы у нас черные и курчавые потому, что прародитель всех негров, оставленный сначала богом, а потом и людьми, встретился с дьяволом, тоже всеми оставленным, и тот погладил его по голове в знак дружбы, вот почему наши волосы обгорели.

ЛЕОНА. – Обожаю истории про дьявола; обожаю слушать, как вы их рассказываете; у вас красивые губы; и черный, к тому же, – мой цвет.

АЛЬБУРИ. – Подходящий цвет, чтобы прятаться.

ЛЕОНА. – Что это?

АЛЬБУРИ. – Пение буйволовых жаб; они призывают дождь.

ЛЕОНА. – А это?

АЛЬБУРИ. – Крик ястреба. (Не сразу.) И еще шум мотора.

ЛЕОНА. – Я не слышу.

АЛЬБУРИ. – Я слышу.

ЛЕОНА. – Это шумит вода, или что-то другое шумит; столько разных звуков – ни за что не угадаешь.

АЛЬБУРИ (через некоторое время). - Ты слышала?

ЛЕОНА. – Нет.

АЛЬБУРИ. – Собака.

ЛЕОНА. – Не думаю, нет, я не слышу. (Далекий собачий лай.) Разве это собака, это так, собачонка, ясно по голосу; мелкая шавка, где-то далеко; затихла, не слышно больше. (Собачий лай.)

АЛЬБУРИ. – Она меня ищет.

ЛЕОНА. – Пусть приходит. Я их люблю, я их глажу; если их любят, они не нападают.

АЛЬБУРИ. – Это нехорошие твари; они чуют меня издалека; они бегут за мной, чтобы укусить.

ЛЕОНА. – Вы боитесь?

АЛЬБУРИ. – Да, да, боюсь.

ЛЕОНА. – Ничтожной шавки, которой даже не слышно больше!

АЛЬБУРИ. – Куры боятся нас; а мы боимся собак, это вполне естественно.

ЛЕОНА. – Я хочу остаться с вами. Что мне, по-вашему, с ними делать? Я бросила работу, я все бросила; оставила Париж, да-да-да, я все оставила. Я искала кого-то, кому хранить верность. Я его нашла. Я сейчас не способна передвигаться. (Она закрывает глаза.) Кажется, в моем сердце поселился дьявол; Альбури, я не знаю, как он туда проник, но он там, я его чувствую. Он гладит меня изнутри, я вся уже обгорела, вся почернела изнутри.