Мое имя тайно на твоей коже 8 страница

Какой-то человек, которому нравилось думать о смерти, сочинил песню, и там было что-то про желание выгрызть чью-то раковую опухоль. Шерлок позволил ей играть у себя в голове, и она зазвучала — медленно, мрачно, нестройно, беспомощно и грустно.

— То, как ты меня любишь, пугает мой беспомощный разум, — признается Джон куда-то Шерлоку в солнечное сплетение.

Они оба знают, что беспомощно только его тело, но никак не разум. Поэтому Шерлок просто улыбается.

Следующие три дня должны были быть мучительно скучными, но нет. Они проходят абсолютно захватывающе.

Пока Джон спит, Шерлок по сети раскрывает два дела — и довольно ловко. Но к тому времени, когда Джону становится лучше, он уже и не помнит, в чем была суть. Джон с гриппом, как оказалось, является источником бесконечно изумительной информации.

Первая ночь болезни знаменуется, главным образом, ночевкой на полу в ванной, причем Шерлок то крепко держит скрючившегося над унитазом Джона за плечи, то греет его в объятьях, носит ему воду, да еще вычищает из ванны осколки от чашки, потому что Джон говорит, что у него будут от них кошмары, если ему все же удастся заснуть. Наутро Джон перебирается в постель, но его все еще лихорадит, и он то и дело произносит сквозь полусон-полубред странные вещи, которые мозг Шерлока ревностно запоминает. Согласно воспоминаниям Шерлока, Джон никогда не говорит во время кошмаров, только изредка издает какие-то полузадушенные звуки перед тем, как повернуться на спину. Но сейчас с его мягких, безвольных губ слетает невнятный шепот.

Marasta*.
Wadrega**.
Zeh mutaasif yum***.

Джон просыпается днем, выпивает чай и просит еще печенья. А вечером ему становится хуже, и хотя теперь он полностью в сознании, но по-прежнему раздражен, измучен и донельзя удивлен.

— Тридцать восемь и восемь, — серьезно сообщает Шерлок, вытаскивая градусник изо рта Джона. — Мне отвезти тебя в больницу?

— Боже, нет, это всего лишь грипп, — вздыхает Джон. — В это время года там и так битком, а я взрослый человек. Со мной все будет нормально.

Ты не можешь от этого умереть. Ты такой один во вселенной, я знаю. К тому же ты мой. Мысль о том, что какой-то врач будет заботиться о тебе вместо меня — как пощечина, но я бы стерпел, как бы это ни было ужасно, позволил бы коснуться тебя — ради твоего здоровья. И после — тоже ничего бы ему не сделал. Честно.

— Ты уверен? — настаивает Шерлок.

— Я уверен, что ты рано или поздно найдешь нам смерть поинтереснее, — сухо отвечает Джон.

Шерлок молчит, но полностью с этим согласен.

На протяжении следующих двух ночей Шерлок делает такое, чего никогда себе даже не представлял. Чего никогда не делал. Он никогда раньше не слышал язык, на котором говорили в стране его теперешних снов, язык пустынь, бежевого камуфляжа и крови, бьющей из пулевых ранений. Ему постоянно снятся пустыни, и теперь у их шепота есть голос. До этого инцидента — хотя для Шерлока это уже не просто какой-то там инцидент — Джон всегда был бесконечно любящим, но все время держал себя в руках. Можно даже сказать, железной хваткой. Его самоконтролю надо отдать должное. Джон теряет голову во время секса, потому что хочет этого, а не потому, что не может ничего с собой поделать. А теперь он настолько уязвим — просто дрожащая горстка плоти. К крайнему удивлению Шерлока, эта мысль наполняет его невыразимой добротой. Как будто теперь, когда Джон целиком в его руках и зависит от его милосердия, милосердие стало единственным, на что он способен.

Нет, не милосердие. Милосердие подразумевает жалость. А он просто дает Джону то, чего тот заслуживает.

И продолжает давать, хотя не только Джон, но и он сам находится в постоянном изумлении от своих жертв. Никогда раньше он не сидел всю ночь у кровати человека, просто положив ладонь ему на грудь и иногда прикладывая ко лбу. Не придерживал чашку с бульоном, пока больной его пил, делая вид, что тот мог бы и сам с этим справиться, хотя они оба знали, что это возмутительная ложь. Шерлок множество раз очищал мертвую плоть, чтобы удобнее было изучать ее, но никогда еще вручную не охлаждал горячую кожу с помощью прохладной воды и полотенец. Эпидермис Джона находится с ним в состоянии постоянной войны. Залитая лихорадочным румянцем кожа покрывается мурашками при каждом прикосновении, и Джон стискивает зубы, но облегченно расслабляется, поддаваясь безусловным рефлексам.

— Знаешь, уже неважно, — шепотом говорит Джон после очередного обтирания.

— Что неважно? — Этот человек под его руками никогда еще не казался таким хрупким. Шерлок прикасается губами к его виску, пылающему, будто разграбленный и подожженный город.

— Как все закончится. Кроме тебя, мне уже никогда и ничего не будет нужно.

Джон не собирался произносить это вслух, и от этого слова кажутся еще правдивей.

Шерлок признается самому себе (с жестокой откровенностью) в том, чего Джон даже не предполагает (ему бы такая мысль и в голову не пришла) — никогда еще он не чувствовал такого упоительного ощущения абсолютной власти. В ней нет совершенно ничего от «помощи ближнему». Шерлок чувствует себя богом даже больше, чем обычно, богом, которого теперь не одергивает время от времени крошечный, но неизменный надзиратель. Шерлок препарирует свои ощущения, как обычно, безжалостно: ему безумно нравится быть для друга буквально всем, тем более, что это эгоистичное удовольствие, кажется, не имеет никаких неприятных последствий. В конце концов, Джон уже идет на поправку, и Шерлок даже специально не смог бы придумать вирус, который подарил бы ему столько же бесценных подарков. Ему отвратительно думать, что Джон мучается, и он с радостью отстрадал бы за него, если бы мог. Но поскольку это невозможно…

Все идет более или менее восхитительно.

На четвертые сутки, дождливым вечером, Джон, хоть и выглядит совершенно истощенным, загадочно улыбается. Шерлок, который несет ему чай в постель, видит эту улыбку и останавливается в дверном проеме в ожидании новостей.

— Я до смерти устал от этой комнаты, — говорит Джон. — Хочу на диван.

Значит, самое худшее уже позади, отмечает Шерлок. Он не может не радоваться, хоть ему и будет недоставать тихих признаний и полусонного шепота на пушту, а еще того, как Джон целиком зависел от него. Скоро ему уже не будет плохо, и при этой мысли в груди Шерлока разливается тепло.

Они идут в гостиную, устраиваются на диване и включают телевизор, просто для фона, чтобы помочь Джону заснуть. Там идет «К северу через северо-запад», и Кэри Грант взбирается по скале, элегантно уворачиваясь от пуль.

— В этом фильме он дьявольски хорош, — мечтательно говорит Джон.

Шерлок смотрит внимательно. Если бы его вообще мог привлечь кто-то, помимо Джона, и если бы его интересовала чисто эстетическая сторона, отдельно от реального человека, только внешность, без учета интеллекта или характера, то да, он склонен был бы согласиться, учитывая, что его самого всегда интересовали только представители собственного пола. Но сейчас он не способен воспринимать чью-либо внешность в сексуальном контексте. А вот Джон способен. Джон нормален. И он бисексуален.

— Хватит хмуриться, Шерлок. Он умер лет пятнадцать назад. К тому времени ему уже было за восемьдесят.

«Хорошо» — думает Шерлок вполне удовлетворенно.

Потом ему в голову приходит ленивая мысль, что сам он никогда не будет таким старым. Во-первых, он человек, склонный делать опасные, смертельно опасные вещи. Во-вторых, в старости он уже не будет красив, а ведь именно это Джон в нем и любит — помимо его необычности. Едва ли ему с Шерлоком эмоционально комфортно. Нет, просто Шерлок привлекателен — конечно, гениален и все такое — но, не будь у него такой внешности, Джон не имел бы никаких причин терпеть все остальное.

Да, Джон очень терпелив, но все было бы иначе.

Дальше Шерлок спрашивает себя, задумываются ли об этом остальные люди: нормально ли это, что от твоей внешности зависит, продолжит мир существовать или рухнет, как сбитая кегля — и морщится от этой мысли. Уже засыпая, он решает, что подобные мысли непродуктивны.

Когда они просыпаются на следующий день, телевизор все еще включен. Джон садится, опираясь спиной на живот Шерлока, и гладит его ладонью по лицу. Он выглядит нормально. Он больше не болен. Он просто Джон. Усталый и неугомонный, нежный и яростный, серьезный и смешной, беспечный и мудрый.

— Доброе утро, место преступления, — говорит он Шерлоку с неуверенной улыбкой.

— Я по тебе скучал, — отвечает Шерлок сонно.

Джон наклоняется и прижимается носом к его носу.

— А еще мы пропустили Рождество, — виновато замечает он. — Но я что-нибудь придумаю.

— Необязательно. О другом я бы и не мечтал.

Джон моргает и молчит.

— Я… Да Боже мой. Шерлок, ты был поразителен. Был и есть. И я поражен. — Джон улыбается немного смущенно. — И все же не стоит делать вид, что это был пикник.

— Нет. Это было гораздо лучше.

Джон качает головой. Хмурится и поджимает губы. До все еще сонного Шерлока доходит, что ему стоило бы заткнуться. Сейчас все хорошо, и Джон кажется вполне довольным его неожиданной заботливостью, но что-то заставило его насторожиться. Он не злится, он озадачен.

— Хм. Тебе понравилось, как прошли эти дни, так, значит? — спрашивает он.

Шерлок думает очень быстро. И да, и нет, совсем нет. Но сказать об этом можно двумя способами — верным и неверным.

Но какой из них верный?

— Мне важно все, что имеет отношение к тебе, — говорит он. — Даже когда тебе плохо, даже когда ты в бреду. Я не знал этого о тебе, и поэтому хотел видеть.

Это — правда. Он редко когда в жизни говорил правдивее, чем сейчас. Но Джон не отвечает. Прикусывает верхнюю губу и…

— Даже мысль о том, что тебе больно, для меня отвратительна, — добавляет Шерлок. — Но думать, как ты борешься с болью один, без меня — невыносимо.

Это тоже правда. Правдивее, возможно, и некуда. И эта правда рассеивает нарастающую бурю в глазах Джона. Он наклоняется, чтобы поцеловать Шерлока, и в этом поцелуе — благодарность и доверие, а еще тепло, много тепла.

«В некоторых случаях говорить правду очень полезно» — думает Шерлок, чувствуя, как чужие губы крадут его дыхание.

________________________________
* — На помощь. (пушту)
** — Стой. (пушту)
*** — Прости. (пушту)

На следующий день у них появляется дело, и Джон оказывается запертым в рыбной морозильной камере. Шерлок спасает его, умело сбивая замок, и когда доктор выбирается наружу, его брови слегка покрыты инеем. Салли Донован заворачивает его в шоковое одеяло и ругает за то, что он постоянно таскается за таким мудаком, Шерлоком Холмсом, но она снисходительно улыбается, когда все это говорит. Так что Шерлок не особо возражает. Еще через день Шерлок впутывается в преступный заговор, состоявший в подделке американских ценных бумаг в Южной Корее, чем заслужил приставленный к голове пистолет и жуткого вида синяк на левой руке, куда ему угодили ломом, и причитания Джона на грани с раздражением над этим темным ушибом, пока троих мужчин выводили в наручниках. После этого было дело, включающее страховые махинации и огромные суммы, отнявшее у Шерлока гораздо больше времени, чем ему бы хотелось, но закончившееся захватывающим разоблачением на крыше небоскреба, что в целом уже неплохо.

В конечном итоге, у Шерлока не было времени думать о своем дне рождения, пока этот день не наступил. Шестое января.

Джон отправляется утром в клинику, но перед этим делает им чай, ставит кружку Шерлока рядом с его ноутбуком, на котором тот сейчас печатает, объясняя кому-то из Родоса (город в Айове, а не остров в море), что ему совершенно необходимо сделать с велосипедными шинами, прежде чем они смогут двигаться дальше.

— Я до половины восьмого. Встретишь меня в Бартсе в восемь?

— Ммм?

Шерлок поднимает взгляд, его пальцы замирают.

— У тебя есть еще одно дело, — объясняет Джон, подмигивая.

Шерлок недоуменно хмурится.

— Ну, хорошо. Я хочу, чтобы ты взглянул на один изумительный труп.

— Насколько изумительный?

— Настолько изумительный, что Молли приберегла его до твоего дня рождения. Она мне имейлом прислала.

Загадочно. Но Шерлок любит загадки. Чрезвычайно.

— Зачем бы Молли писать тебе об этом?

— А зачем ты в прошлый вторник писал Молли и интересовался жертвами лепры? — парирует Джон, направляясь к двери. — И почему я не возражаю? Люди совершают эксцентричные поступки.

Шерлок подъезжает к моргу Бартса без десяти восемь, его дыхание застывает в холодном воздухе около величественного строения. Он следует свом привычным маршрутом и находит Молли, сидящую перед монитором с чашкой кофе: на ней лабораторный халат и новый оттенок розовато-лиловой помады, она записывает данные о вскрытиях. Он бросает взгляд на информацию, прочитывая ее за две с половиной секунды. Скука.

— Привет, — весело говорит она. — Боже, это ужасно.

— Что? — осведомляется Шерлок.

— Ты! Бедняжка. Работаешь в свой день рождения. Джон сказал, что это какое-то дело, очень секретное, конфиденциальное и так далее. Просил передать, что он в сто четырнадцатом кабинете. Уже над ним работает. Надеюсь, это не надолго. Вы двое не хотите потом выпить за день рождения? Я угощаю, и здесь есть очень милое...

Но Шерлок в это время уже за дверью. Он двигается быстро и уверенно в направлении сто четырнадцатого кабинета, обычной, маленькой комнаты для рядового медицинского осмотра. Для постукивания людей по коленным чашечкам и измерения их кровяного давления. Он не может представить, что Джон мог там делать. Если он на самом деле нашел для Шерлока труп с лепрой, то оставил бы его в морге. Джон влюблен в санитарию. Очень сильно. В коридоре никого, и шаги Шерлока эхом разносятся по полу. Вот. Кабинет сто четырнадцать. Свет внутри включен. Шерлок протягивает руку и поворачивает ручку двери.

Когда Шерлок входит в скромную квадратную комнату, он замирает как вкопанный. Остолбеневший от потрясения.

Джон сидит на процедурном столе, одетый в синюю медицинскую форму, из-за которой его глаза кажутся еще ярче, босой, а его голова вся покрыта соединением белых электродов. Небольшие присоски усеивают его череп поверх мягких волос, всю верхнюю часть его лба. Их здесь, наверное, дюжины три, и все они сплетаются у основания черепа в один широкий кабель, который спускается ниже, тянется по мягкому столу к другому, где подсоединяется к небольшой коробке, которая выглядит как бежевого цвета дешевое радио. Шерлоку не нужно объяснять, он и так знает, что эта коробка представляет собой портативное записывающее устройство для хранения снятых медицинских показателей. Он также видит, что само это устройство сейчас подключено к монитору, на котором пока ничего нет. Но, кроме этого, его мозг больше ничего не смог выдать. Из-под белых пластиковых кругов ему улыбается его друг, доверчиво, весело и смущенно-нервно.

— С Днем рождения, — начинает он. — Закроешь дверь, ладно?

Шерлок запирает дверь и подпирает дверную ручку спинкой металлического стула.

И снова начинает вглядываться.

— Что-то не так? — спрашивает он, наконец, и это лучшее из того, что он может придумать.

— Господи, надеюсь, что нет. Иди сюда, у нас не так много времени. Что-то около... Я бы сказал, около тридцати минут, на самом деле, прежде чем Молли что-либо заподозрит.

Шерлок идет к процедурному столу, Джон наклоняется над ящиком, к которому он подключен, и включает тумблер. На мониторе появляются линии, серия элегантных волн, даже более прекрасных, чем летний океан. Они двигаются. Джон хлопает руками, как будто что-то начинает, будто стреляет из стартового пистолета в начале гонки.

Шерлок обнаруживает, что его диафрагма парализована, секундой позже, когда понимает, что это такое.

— Ты, наверное, знаешь, что все дело в напряжении. Знаешь? Конечно, знаешь. Синхронизированная активность нейронной сети отображается на экране в виде колебаний. На самом деле, я волнуюсь, что ты найдешь все это совершенно безумным, так что ты можешь видеть, как мой бета-диапазон частот испускает низкочастотные волны. Вот здесь, от двенадцати до тридцати герц. Так. Что еще. Ну а в целом, моя синоптическая активность вполне в пределах нормы. Вот, пожалуй, и все. Я решил, что лучше использовать усредненный показатель сигнала, чем...

— Я хотел вскрыть твой череп и заглянуть внутрь.

Джон замолкает. Он смотрит на Шерлока и вновь на экран, который горизонтально расчерчивают голубовато-белым свечением волнистые линии.

— Хотел, — соглашается он, — но это заявление прозвучало несколько тревожно. Для меня, по крайней мере.

— Я хотел прочесть твои мысли.

— Слава богу, это никогда не случится.

— Я хотел составить подробную карту всех изгибов твоего мозга.

— Да уж. Вот я и решил.

Шерлок безмолвствует.

Губы Джона двигаются навстречу.

— Ты по-прежнему этого хочешь? Или я не правильно понял, и ты... погоди, ты думаешь, это ненормально, так ведь? Слушай, дело не в том, что ты захотел что-то на Рождество, а я наконец собрался пройти через эту канитель неделей спустя. Подыскивая тебе что-то... что угодно. Ты не относишься к еде, как к отдыху, так что пригласить тебя на ужин не подходит. И все было бы проще, если бы я мог просто вручить тебе подарочный ваучер на минет или вроде того, но наша сексуальная жизнь восхитительна, я не такой уж неуклюжий, хотя с тобой, конечно, не сравниться. Ты же Бобби Фишер от секса. И ты вообще меня слушаешь?

— Это твой мозг, — хрипло шепчет Шерлок, все еще глядя на линии. — То, что ты думаешь. Твоя электроэнцефалограмма.

Даже если бы Шерлок захотел вырвать себе глаза перед величественным движением различных нейронных частот, то был бы на это физически не способен. Не потому, что они элегантные и органичные и математичные и великолепные и чистые и человечные и божественные. Именно такими они и были. Не потому, что они являются наиболее близкими к научному выражению мыслей Джона, которое он когда-либо увидит. Этим они тоже были. Не потому даже, что он ясно, как днем, может видеть связь всех отдельных взаимодействий и изменений между миллиардами нейронов, находящихся в черепе человека, которого он любит так сильно, что ему порой больно на него смотреть. Это тоже правда, но все равно не это поражает Шерлока прямо в сердце. Это потому, что Джон сказал, что он заслуживает уединения, а уединение подразумевает сокрытие некоторых вещей, и только что Джон пригласил Шерлока к себе в голову.

Детектив чувствует себя так, словно он только что поднялся на гребень американской горки.

И теперь летит:

1) в пропасть, как сраженный хищник

2) разбиваясь вдребезги

3) готовый обрушиться на себя самого

4) вниз, сквозь унылый серый пол

5) в тартарары

или возможно

6) окрыленный любовью

хотя сейчас этот пункт кажется скорее лишним.

— Скажи, что мне разрешено касаться тебя в это самое время, — властно заявляет Шерлок, — или произойдет что-то действительно ужасное.

Джон только усмехается в ответ. Это расчерчивает гусиными лапками его кожу вокруг темных глаз таким образом, что в данный момент Шерлок ощущает настоящую аритмию. Затем Джон смотрит на предмет, что лежит справа от него на столе. И то, что он проглядел маленький тюбик лубриканта, лежащий на виду, в полной мере свидетельствует Шерлоку о его абсолютной потере логических способностей.

— Идиот. Если бы ты не мог прикасаться ко мне, тогда в чем же смысл.

Два шага требуется на то, чтобы дойти до смотрового стола, еще четыре, чтобы схватить Джона за ноги и развернуть его спиной к монитору, так чтобы Шерлок могу его видеть через плечо Джона. Теперь у него идеальный обзор, а у Джона нет, но предполагается, что все это запишется для следующего использования. Даже если и нет, Шерлок планирует поглотить каждое чертово мгновение из того, что увидит. Он будет утолять свой голод большими жадными горстями.

Удерживая взгляд, он прижимается губами к шее Джона, чуть выше его сонной артерии. Пульс слегка скачет, становится чуть выше, но все еще в пределах нормы.

Линия на экране подрагивает, и это душераздирающе.

— Рад, что мы, наконец, единомышленники. Я надеялся, ты увидишь, что ты делаешь с моим тета-диапазоном, — выдыхает Джон.

— Считается, он отображает возбуждение в мозгу взрослого человека.

Не прекращая прикусывать кожу на шее Джона, Шерлок откидывается назад и вытягивает руки из рукавов пиджака, беспечно бросает дорогую вещь на пол. Затем вскидывает руки, одну на шею Джона, другую на верхнюю часть будра, лаская мышцы под мягкой больничной формой. Потом он оставляет засос на горле Джона, и мужчина под ним дрожит и в то же время почти смеется.

И в то же время черная цифровая линия пульсирует.

Веки Шерлока, трепеща, опускаются без его на то желания, и он яростно распахивает глаза.

— Если бы ты на самом деле был вампиром, сейчас был бы самый подходящий момент, как думаешь? — дразнит Джон.

Джон наихудшим для себя образом играет с огнем, но дело в том, что он не имеет об этом никакого представления. Шерлок мог бы взять скальпель и взрезать его только затем, чтобы попробовать его кровь на вкус в этот самый момент, кровь, которая большей частью Джонова, но с примесью Шерлока. Шерлок мог бы откусить его мочку и проглотить ее. Он может принести ретрактор, чтобы пролезть в его туловище. Ему это не нужно, теперь, когда он смотрит прямо в голову Джона. И все эти жестокие варианты кажутся неподходящими для преследуемой цели, чтобы узнать, как поведет себя тета-диапазон Джона, когда тот будет кричать имя Шерлока. Так что вместо этого он скользит руками под мягкую синюю рубашку, а затем проводит ногтями по груди своего друга. Джон снова блаженно вздрагивает, электрические показатели колеблются, а затем он тянется к пряжке ремня Шерлока.

— Не прикасайся ко мне.

— Но...

— Оставь.

— Я думал... Что не так?

— Разреши мне, пожалуйста, о, пожалуйста, позволь мне, — задыхаясь, шепчет Шерлок, его взгляд устремлен в глаза Джона. — Позволь познать твой разум.

— Боже, да. Но ты не...

— Я не смогу наблюдать, если буду отвлекаться. Я не могу...

— Шшш, — шепчет Джон. — Все, что захочешь. Ну, в пределах... знаешь. Оба останемся без повреждений. Но, Шерлок, боже, что угодно.

— Тогда скажи «что угодно» еще раз.

Шерлок полностью фокусирует внимание на экран, и когда Джон улыбается и повторяет слова «что угодно», имея в виду именно то, что он сказал, уже в третий раз, на мониторе появляются волны разной амплитуды.

Это все слишком хорошо, чтобы быть поименованным любым из английских слов, и требует немедленного обострения, так что Шерлок касается своими полными губами тонких губ Джона, требуя его впустить, пробуя на вкус его дыхание, и его губы, и его сердце, и — нет, это анатомически неправильно, откуда только это взялось — его зубы, да, верно, и его язык, и как во имя господа я смог найти такого человека. Краем глаза он все еще замечает показания, достаточно неплохо при его расположении, и — хотя очень тяжело не закрывать глаза, когда ты целуешь Джона Уотсона — увеличения длины волн одного из потоков достаточно, чтобы послать яркие искры вдоль его позвоночника. Голова кажется ему опустошенной в то самое мгновение, когда он позволяет векам упасть, так же, как упал Джон, задыхающийся и запыхавшийся и, боже, может ли Джон так же наслаждаться этим, может ли Джон Уотсон быть настолько безумным, чтобы возбудиться от присутствия Шерлока в его чертовой голове?

Оторвавшись на мгновение, Шерлок тянет завязки на форме. Джон приподнимается, и тогда с него исчезает и форма, и белье, они отправляются в сторону валяющегося пиджака Шерлока. В чем-то это прекрасно, но не так замечательно как поцелуи, так что Шерлок возвращается к этой деятельности с голодным стоном.

— Чего ты хочешь? — задыхается Джон, когда Шерлок зажат между его коленями и ни один из них не получает даже удовлетворительного количества кислорода.

— Всего. — Мягкий смех искрится из ниоткуда, из них обоих сразу, смешиваясь с поцелуями, которые ни один из них не знает, как прекратить. — Я говорил тебе. Абсолютно всего.

— Именно так. Это было... два дня назад. Я не осознал этого тогда в полной мере.

— Ты и сейчас не осознаешь. И это уже триста седьмой день.

— Прекрати смеяться, здесь не принято смеяться, это же больница. Шерлок. Шерлок.

Глаза Шерлока распахиваются.

— Назови меня по имени еще раз. Сейчас же.

Джон подчиняется, но его голос звучит ниже, глубже, сильнее. Результаты удовлетворительны. Джон, зовущий Шерлока по имени, пока Шерлок рассматривает, как его мозговые волны колеблются от желания, гораздо лучше Джона, зовущего Шерлока по имени в постели, прижавшись к стене, на месте преступления, после переливания крови, в любой другой ситуации, которую Шерлок только может вспомнить.

— Хочешь посмотреть? — спрашивает Шерлок, водя губами по идеальной ямке на подбородке Джона, понимая, что он упускает возможность посмотреть на поток собственных данных. Это единственное совершенно альтруистское предложение, которое получает Джон, находясь в этом коитусе.

— На что? На показатели? Мне плевать на показатели, когда есть вещи поинтереснее.

Джон поднимает ноги и укладывается на бок, глядя на Шерлока, опирается на локоть, чтобы не повредить хрупкое медицинское оборудование, его губы покраснели, и он лежит, подняв одно колено и вздернув бровь.

Шерлок узнает это невысказанное «трахни меня уже» и считает честью подчиниться.

Самое странное в этом, насколько естественным кажется делать то, что является полным сумасшествием. Позже, когда он вспомнит это, он будет думать не только о слабом мерцании волн, что плыли у него перед глазами, даже если его взгляд скользил в сторону, о холмах и долинах мыслей Джона, поэзии нейронной пульсации, течении беспокойства Джона, его воспоминаний и его тоски, горных хребтах электрогальванической страсти, музыке мозговой энергии, нанесенной на карту и представленной ученому, как человеческое жертвоприношение. Этот дарованный ему водопад данных дал Шерлоку то, что он почувствовал, как длительный интеллектуальный оргазм, но это не все. Когда он вспомнит это, он вспомнит, как его рука гладила Джона, создавала одну линию, конечно, Шерлок об этом вспомнит. А его рот, прикасающийся к Джону, создавал другую. Но затем его мысли летят в сторону, к тому, как тугие мышцы живота Джона подрагивали, когда его губы скользили по ним. Так же, как и всегда. К тому чистому поту в сгибе бедра Джона, каким он обычно бывает. К Джону, говорящему «пожалуйста», а затем «блядь», а затем «вот так, о да, боже, именно так». Все это нормально. К счастливому, неизмеримому, почти самоуничижительному раздраженному выдоху, который он издает, когда пальцы Шерлока сгибаются внутри него, и как после этого звука веки Джона начинают трепетать, словно мотыльки. К тому, как после того, что они с Джоном все еще называют Той Средой, они не утащили к себе никакого медицинского оборудования, но это по-прежнему прекрасно. И разобрать Джона на составляющие — это одновременно и путь, и завершение, цель и путешествие, независимо от того, обозреваем его череп, или нет.

Джон пытается кончить тихо, под руками Шерлока, откинув голову назад. Шерлок может говорить. Но тихо не получается, не так, как хотел бы Джон. Тихо.

Потом Джон садится, тяжело дыша. Он тянется за салфетками к соседнему столу и вытирает ими живот, осторожно улыбаясь. Шерлок тяжело опирается обеими руками на край смотрового стола, недвижимый, его губы разомкнуты, он по-прежнему поглощен показателями. Когда Джон проводит рукой по молнии идеально выглаженных и качественных брюк, глаза Шерлока закрываются.

— Эй, — в голосе Джона слышно беспокойство. — Ты даже не... Может, все же это было немного не то, что ты хотел...

— Заткнись, пожалуйста, — шипит Шерлок.

И снова молчит.

Он не хотел говорить этого, даже смягчив просьбой.

Но в данный момент всего слишком много.

Всего слишком много даже для нескольких продолжительных моментов.

Он слышит, как Джон соскальзывает со стола, слышит, как он снимает с себя нагеленные электроды с профессиональной медицинской точностью. Следующее, что он слышит, это звук выключения прибора, и как Джон снова надевает свой медицинский костюм и складывает помятый пиджак Шерлока слева от него, и, наконец, Джон тянется через стол и опускает руки на руки Шерлока, лежащие на мягкой поверхности.

Если он откроет глаза, — думает Шерлок сквозь болезненный туман закручивающейся пружины безумной сенсорной перегрузки, — ему придет конец.

Постепенно, в темноте Шерлок понимает, что Джон расстегивает манжету его рубашки и закатывает рукав. Его аккуратный и ловкий указательный палец касается внутренней поверхности руки Шерлока, уверенно, но легко. Ненавязчиво.

Э-Т-О Б-Ы-Л-О В-О-С-Х-И-Т-И-Т-Е-Л-Ь-Н-О

Изогнув губы, Шерлок чувствует, что краснеет. Краснеть недостойно. Но он ничего не может с этим поделать.

Однако он не двигается, все еще пытаясь переварить это замечание. После длительной паузы, палец Джона снова стал писать.

Я П-О-В-Р-Е-Д-И-Л Т-В-О-Й М-О-З-Г?

Шерлок качает головой, улыбается чуть шире.

О Ч-Е-М Т-Ы Д-У-М-А-Е-Ш-Ь?

Медленно выдыхая, Шерлок обхватывает обеими руками руку Джона, подается вперед, опираясь на локти, глаза по-прежнему закрыты. С того самого момента, как закрыл глаза, он предполагал, что спуск с такой высоты умственной активности выведет его за собой к неотвратимому психическому повороту, и вне всяких сомнений Шерлок был прав. Ничего подобного с ним прежде не случалось, но он знает свой собственный разум. Это было в какой-то момент даже опасным. Он также знает и свое сердце, то самое, которое не должно быть в этом замешано, и думает про себя, что никогда в жизни не сможет за это расплатиться со своим другом, что баланс безвозвратно нарушен, что всю жизнь он будет трудиться, чтобы равносильно отблагодарить человека, давшему ему то, чего он даже не знал, что хочет. Даже если бы он желал этого больше всего на свете, то никогда бы не решился попросить. Повернув руку Джона, он прикоснулся к ладони своего друга.