Трахатьубиватьжрать 4 страница

В три часа утра в ночном клубе на Монмартре, заказывая «Лонг Айленд», я почувствовал запах вампира и сбивающую с ног волну недомогания, голова закружилась. Я обернулся. Голубоглазая блондинка Миа сидела на противоположном конце подсвеченной неоном барной стойки. Она издевательски улыбнулась и подняла бокал в знак приветствия. Темно‑красная помада, белые руки сложены в спокойной грациозной позе. Поразительно красивая женщина, а воняет, словно бочка свиного дерьма, смешанная с гниющим мясом. Представляете, какой когнитивный диссонанс? Как бы то ни было, она не попыталась на меня напасть.

Я остался в Париже еще на несколько дней, но был настолько подавлен, что даже не смог заставить себя прогуляться по Лувру. Я нанял себе рыжую грудастую девицу в качестве эскорта и удивился, насколько безразличен стал к жизни. Каждый раз во время секса – ведь должно же быть какое‑то соотношение между вулканической эякуляцией и биением жизни в человеке – я надеялся почувствовать хоть малейшее оправдание своего существования. Но тщетно. Либидо, как ни прискорбно это признавать, было последним воином, который бросался на поле боя тогда, когда все остальные его уже покинули.

Наконец, через пять дней после того, как проснулся в трюме «Гекаты», я купил билет и прибыл из парижского «Шарля де Голля» в лондонский «Хитроу».

* * *

И здесь‑то все – все – изменилось.

* * *

Господи, Джейк, выслушай. Я узнал…

Теперь я знаю, что он хотел сказать.

(«И ты не веришь в судьбу?» – спросила она.)

(«Я поверю во все что угодно, если это скажешь ты», – ответил я.)

В тот день вечная парочка если и то превзошла сама себя. Если б я не решил взять билет на экспресс от «Хитроу» вместо такси… Если б я не остановился купить сигарет в зале для прибывающих… Если б я решил не ехать в Париж на поезде… Если б я не провел ночь в Арбонне… Если, если, если. Стоит однажды поверить в предопределение, и ты увидишь, что вся жизнь подчиняется ему с самого начала. С начала Вселенной. С начала начал.

(«Не могу согласиться со Стивеном Хокингом, – говорила она. – Я смотрела его передачу на „Пи‑Би‑Эс“. Он видит пространство‑время как замкнутое четырехмерное и изменяющееся множество, словно поверхность сферы, у которой нет ни конца, ни начала. Это очень умная мысль, но я все равно представляю его себе по‑старому, как будто пространство‑время – это пузырь, дрейфующий туда‑сюда в каком‑то, как это сказать, другом пространстве и в другом времени».)

(«Иди сюда, – сказал я, – иди сюда».)

Она сходила с поезда, а я собирался на него сесть. Она ступила на платформу через три двери от меня, и через секунду ее уже поднимала пара огромных, покрытых светлыми волосами и красных от солнечного ожога ручищ какого‑то нордического мужчины, потому что она совершенно непонятным образом повалилась на пол прямо перед ним.

Совершенно непонятным для нее образом. Но не для меня. Я прочел по движению ее губ, что она тараторила: «О боже… О… Спасибо… Да, я в порядке, не понимаю, как это могло случиться… Я такая неуклюжая, большое вам спасибо…» – пока здоровяк норвежец, или швед, или финн аккуратно помогал ей встать на ноги и подавал чемодан на колесиках и сумочку. И все это время она с еле скрываемой паникой искала глазами источник той силы, что заставила ее реальность перевернуться за один миг.

То есть меня.

Господи, Джейк, выслушай. Я узнал, что есть самка.

Оборотень.

Без подготовки. Без предупреждения. На нее вот так вдруг свалилась каменная плита в виде меня и всех оцепеневших от ужаса мертвых, которых я сожрал. Они уж думали, что конец – исход, избавление, вечное спокойствие – так близко. И вдруг снова грубое пробуждение в духе Марлоу в мир, где обновление кажется уже невозможным. О господи, нет, только не теперь, когда мы были так близко…

Тем временем она стояла посреди платформы в какой‑то неестественной позе, с растерянным видом и вся дрожала, теребя в руках сумочку. На лице выступили капельки пота. Она выглядела так, будто была иностранным корреспондентом, которого прямо посреди репортажа испугал раздавшийся взрыв. Чуть за тридцать, глаза цвета горького шоколада, такого же цвета волнистые волосы до плеч. Маленькая родинка у уголка губ. Светлая кожа теплого мягкого оттенка, казалось, выдавала левантскую или средиземноморскую кровь. Красивой или хорошенькой ее точно не назовешь, но она определенно была привлекательна… как Саломея, и испорчена современными нравами вседозволенности. Она была такой девочкой, которую без памяти любят родители, и которая в большей части растет вдали от них. Теперь она думала о них со жгучей болью и радостью, как о детях или простаках. Я тут же представил себе двух истосковавшихся по дому иммигрантов, стоящих в дверях арендованного дома в США и машущих ей на прощанье в приливе душераздирающей гордости.

На ней был бежевый макинтош, белая блузка и коричневая в рубчик юбка, но мое воображение тут же нарисовало (ведь никто не мог мне запретить), как она танцует голая, и на ней лишь вуаль и сережка в пупке. Читая по губам ее диалог с норвежцем, я заключил, что она американка: что‑то такое было в ее одежде и осанке, что подсказало мне, откуда она. Пока я выуживал всю эту информацию, она в волнении оглядывала людей на платформе и знала, что где‑то… где‑то совсем близко…

Я отступил к выходу, еле удержавшись от того, чтобы подскочить и обнять ее. Ее! Идеальное местоимение. Эта встреча, какие бывали лишь во времена гермафродитов, еще до того, как появился человеческий род. Один лишь взгляд на Арабеллу в лобби гостиницы «Метрополь» заронил в душе одновременно страстную надежду и холод страха: надежду, что чувство будет взаимным, и страх, что – нет. Теперь не было ни надежды, ни страха, лишь безапелляционное притяжение, основанное на чисто животных инстинктах. Так лезвие гильотины притягивается к ее основанию.

Господи, Джейк, выслушай. Я узнал, что есть самка.

Она нервно сглотнула и отлепила блузку от взмокшей спины. Ее запах – возбуждающий коктейль из аромата надушенной femme [28]и похотливой вони волчицы. Совсем недавно она пережила Превращение, ночи четыре назад. И она тогда ела. О да. В ее глазах еще светилось наслаждение от пожирания плоти, но несмотря на это, в ней еще оставалось что‑то от только выпустившейся из колледжа инженю, которая прокладывает свою дорожку в ужасном мире карьеры и денег, решительно настроенная идти вперед и не пасовать ни перед какими бедами и лишениями.

Бритоголовый агент ВОКСа следил с другого конца платформы. Поскольку я не чувствовал вампирского запаха, то логично предположил, что с их стороны за мной сейчас следит человек, хотя его я еще не вычислил. Знают ли они все о ней? О ней! А разве я сам все эти дни не догадывался о ее существовании где‑то в глубине души? Разве я не спрашивал себя бесчисленное количество раз: чего ты ждешь, Джейкоб?

Ее ноздри раздулись. Превращение в оборотня чуть не убило ее – но все же не убило. Зато она открыла великий закон: во‑первых, ужасно то, что ужас существует; во‑вторых, ужасно то, что человек приспосабливается с этим жить. И в ее темных глазах цвета эспрессо было смирение. Она признала как данность то, что с ней случилось. Конечно, это далось ей не без труда. Тяжело принять, что ты монстр. Тяжело решить убивать других вместо себя. Она переживала страшные муки голода и еще более страшные муки совести, но все же училась быть к себе более снисходительной. Ты делаешь то, что делаешь, потому что выбор невелик: или так, или смерть. Ее детство было полно маленьких секретов, а теперь у нее Большая Страшная Тайна. Она была…

Черт, Марлоу, очнись. Ради всего святого, включи мозги! Знают ли они о ней? Да как они могут не знать! Харли ведь знал (в этом я был почему‑то уверен), а если знал Харли, значит, и вся организация!

Но он точно не стал бы им рассказывать. Возможно, все не так плохо. Итак, с этого момента я должен был сделать все, что в моих силах, чтобы они никогда о ней не узнали.

Однако пока я об этом думал происходило кое‑что еще. (Что бы ни происходило, написала однажды Сьюзан Сонтаг, всегда происходит что‑то еще, помимо этого. И обязанность литературы – следовать этому принципу. Не удивительно, что никто не читает книг.) Так вот, это кое‑что еще состояло в том, что я начал допускать, будто чаша весов наклонилась – обрушилась, скажем прямо, – в мою пользу. Но в пользу ли? Смирение перед смертью хоть немного упрощает существование. А что теперь? Новые сложности? Новая канитель? Новое беспокойство? Кроме того, происходило еще кое‑что. (Можно найти этих еще сколько угодно, с этим литература сталкивается каждый день. Даже удивительно, что кто‑то вообще находил силы писать.) Сразу за первой радостной мыслью последовала вторая, куда более печальная: один лишь ее запах сделал со мной то, что не смогли сделать страдания и смерть Харли. И эта мысль стала огромным разочарованием в самом себе. Но тут я снова ощутил ее тонкий чувственный аромат – господи боже – и к члену сразу прилила кровь. Совести придется на время умолкнуть: у меня есть дела поважнее.

Что есть жизнь без любви?

Мои мертвые собрались в группу, словно торговый союз, во главе с Арабеллой.

Хитроусский экспресс уехал. Почти все, кроме небольшой горстки сошедших пассажиров, уже вышли и теперь торопились к эскалаторам. Я быстро выглянул из‑за угла и убедился, что она еще здесь, делает вид, будто пытается оттереть пятно с юбки, но на самом деле отчаянно хочет понять, что это за запах сбил ее с ног. Мой запах. Я. Она уже привела себя в порядок, хотя лицо еще блестело от пота. Она была застигнута врасплох, да, но теперь любопытство взяло свое, в блестящих темных глазах загорелась находчивая женская искорка. Она выпрямилась и откинула мизинцем прядь волос с влажного лба. Слегка вздернула подбородок. Она тяжело дышала, и я видел, как ее грудь вздымается под блузкой. Я знаю, что ты где‑то тут.

Я подождал, пока она выйдет с платформы, позволил ей уйти настолько, насколько хватило моего терпения, и последовал за ней.

Это было настоящим испытанием: идти по ее следу по вентилируемым туннелям в суматохе объявлений и толпе людей, избегать ярко освещенных участков и при этом держать дистанцию. Один раз я подошел слишком близко, так что она остановилась, обернулась и прошла пару шагов в моем направлении. Мне пришлось нырнуть в первую попавшуюся дверь, чтобы она перестала меня чуять – притом я должен был сделать это непринужденно и естественно, чтобы хвост ВОКСа остался в неведении.

Как оказалось, вампир был: высокий мужчина в черном, с седеющими волосами и золотой серьгой в ухе наблюдал за мной с балкона зала для регистрации. Новая головная боль: теперь мне нужно было держаться достаточно близко к моей девочке, чтобы перекрывать ее запах, и достаточно далеко, чтоб не наступать ей на пятки. Она сняла плащ и перекинула его через руку, я мог видеть ее складную фигурку и стройную осанку, которая говорила не о врожденной, а приобретенной со временем уверенности в себе. Я никак не мог отделаться от мысли, что она дочь иммигрантов из США, которые много и тяжело работали и терпели лишения, чтобы она стала такой, какой стала, – их благоразумной американской дочуркой, которая разбирается в современных брендах, вооружена образованием, медицинской страховкой, политическими взглядами, профессией стоматолога и перспективой в зарабатывании денег, но этим размышлениям мешал отвратительный запах вампира, будто чьи‑то руки против моей воли сдавили голову.

Она остановилась перед экраном с бегущей информационной строкой, я тоже остановился, якобы сделать звонок по мобильному. Ситуация выходила из‑под контроля: через минуту она найдет свою стойку, где у нее проверят билеты, вручат посадочный талон и пропустят в просторный зал для ожидающих отлета. Как же мне последовать за ней? Естественно, я куплю билет на ее рейс. Но как я узнаю, куда он летит, прежде чем она ускользнет от меня? Я был не настолько близко, чтобы рассмотреть стикер на ее чемодане.

Выбора не оставалось: я должен к ней подойти.

И я подошел. Она стояла четвертой в очереди к окошку «Трэвелэкс».

– Не оборачивайся, – тихо сказал я, все еще держа мобильный у уха. Пока я преодолевал отделявшие нас двадцать шагов, я чуял, как она чуяла мое приближение и изо всех сил старалась оставаться спокойной и не оборачиваться. От нее прямо‑таки веяло жаром. Ее запах ощущался железным кольцом в носу. Она дрожала. Это можно было заметить только вблизи – по тому, как двигались ее запястья, поджилки, волосы. Я еле сдержался, чтобы не схватить ее за бедра, прижаться мошонкой к ее заднице, сжать груди и зарыться носом в копну волос.

– Я знаю, кто ты, а ты знаешь, кто я. У тебя есть мобильник?

– Да.

– Продиктуй номер.

Американка, подтвердил акцент, ведь она сказала это без придыхания. Я набрал номер, но не стал сразу сохранять или звонить.

– За мной следят, – сказал я. – И насколько я знаю, за тобой тоже. Так что поменяй тут деньги, иди в «Старбакс» прямо напротив и жди моего звонка. Поняла?

– Да.

– Не бойся.

– Я не боюсь.

– Ты тоже чувствуешь это, да?

– Да.

Я почувствовал невероятное облегчение. Чего там, я сам чуть не упал в обморок.

Она подошла к стойке обмена валюты и открыла сумочку.

Одному богу известно, прослушивали ли мой телефон. Последнее время я использовал его лишь для того, чтобы крутить то самое обрезанное сообщение от Харли, но так как мобильник прошел через руки Жаклин Делон, я уже точно ему не доверял. Я списал номер себе на тыльную сторону руки и удалил с экрана «Нокии». «Трэвелэкс» снабдил меня десятью монетами по фунту каждая, и я направился к таксофону.

Она сказала:

– Алло?

– Я тебя вижу. Как думаешь, вон те парни с рюкзаками слышат, что ты говоришь?

– Нет.

– Хорошо, только не смотри в мою сторону так открыто.

– Ты был еще на платформе.

– Да, извини.

– Я почувствовала. Как будто… Кто за тобой следит?

– Долгая история. Потом расскажу. Куда ты летишь?

– В Нью‑Йорк.

– Домой?

– Да.

– Во сколько рейс?

– В 11:30. – Она решилась посмотреть в мою сторону. Этот первый прямой обмен взглядами заставил нас на минуту притихнуть. Молчание подтвердило, что мы неотвратимо должны быть вместе. – Я могу и не садиться на него.

Ты тоже чувствуешь это, да? Да. Дело даже не в очевидном сексуальном притяжении, но в том, что все вокруг преобразилось: чемоданы, информационные табло, логотипы компаний, уродливые семейки. Каждый маленький атом озарился светом. Я могу и не садиться на него. Взаимопонимание всегда делает слова почти ненужными. Мы замолчали. Она просто не сядет на свой самолет. Это были мысли слабака и эгоиста, но я позволил себе предаться им на секунду. Она снимет номер в отеле аэропорта. Я отвяжусь от вампира и слежки агентов. Приду к ней. Когда войду, она будет сидеть на кровати. И посмотрит мне в глаза…

– Это небезопасно. Мы должны быть уверены, что за тобой никто не следит.

– Там один парень наверху, – сказала она. – Он какой‑то…

– Он вампир.

Судя по выражению ее лица и молчанию в трубке, для нее это было новостью. Но она почти сразу подумала: «Почему бы и нет? Конечно же, конечно, есть и вампиры». Она уже поняла: мир существует по каким‑то странным хаотичным законам и сам в произвольном порядке выбирает, кому быть в этой жизни элитой. Пока все остальные живут в мире «Блумингдейла»,[29]«Отчаянных домохозяек» и Рождества, она – странный сплав волка и человека – живет сама по себе. Я чувствовал это по напряжению в ее плечах, раскрасневшемуся лицу и по тщательности, с которой она сегодня красилась. У меня защемило сердце от такого неоцененного никем мужества, от того, как решительно она настроена не пасовать ни перед чем. Даже перед тем, что она монстр. У меня щемило сердце (о, сердце теперь проснулось и пело) от того, что ей пришлось быть такой смелой и такой одинокой.

– Тебе плохо?

– Да, мутит.

– Когда это началось?

– Да вот недавно, когда проходила регистрацию.

– Но раньше такого не было?

– Нет.

– Совсем никогда?

– Такого – никогда.

Отлично. Если ее никогда так не мутило, значит, она никогда не чувствовала вампиров, то есть этот кровосос следит лишь за Джейкобом Марлоу. Ее запах наверняка щекотал ему ноздри, но раз он не знал о существовании еще одной «вонючки», то относил все на мой счет.

– Не смотри, пока я не скажу, – сказал я. – Слева от тебя, под информационным табло, стоит парень типа Брюса Уиллиса, в коричневой кожаной куртке и белой футболке. Скажи, видела ли ты его раньше. Вот сейчас смотри.

– Не узнаю, – ответила она. – Кто он?

– Ты ведь не знаешь о ВОКСе, да?

– Что?

– Это организация. Черт, так сразу и не объяснишь. Все, что тебе сейчас надо знать, – они не друзья. Но и не вампиры. Мы должны быть осторожны.

Пауза. Потом она сказала:

– Я не сяду в самолет.

Это заставило меня на нее взглянуть. Она смотрела на меня с полным вниманием. Я знал, что она чувствует огромное облегчение. Награда за долгие часы и дни, когда она повторяла себе: ты не одна. Свобода, с которой я мог бы сейчас положить трубку, подойти к ней и обнять, была дьявольским искушением. Я прямо видел, как делаю это, чувствовал, с какой податливостью она бы ко мне прильнула. Ты знаешь, кто я, а я знаю, кто ты.

– Я не хочу, чтобы ты садилась в самолет, – сказал я. – Но мы должны убедиться, что ты в безопасности.

Мы уже стали «мы». Естественно.

– В пустыне это был ты?

– Что?

– В Калифорнии. Девять месяцев назад. Когда на меня напали. Это был ты?

Я видел дело. В конце июня 2008 года Охотники убили оборотня Альфонса Маккара в пустыне Мохаве. После этого в списке остались лишь Вольфганг и я. Во всяком случае, так думал ВОКС.

– Нет, это был не я.

Она закусила губу.

– Да, это был не ты… Я чувствую.

Все смешалось: удовольствие, неловкость, облегчение. Невероятно, но из‑за нашей близости мы могли ощутить весь спектр возможных чувств. Узы между нами были почти зримыми.

– И сколько еще таких, как мы? – Она не могла выбрать, с какого вопроса начать, и сейчас вдруг поняла, что ответы могут взволновать ее еще сильней.

– Я должен был быть последним, – ответил я. – Но теперь есть ты. Не знаю, как так вышло. И не знаю, что все это значит.

Мы продолжали смотреть в разные стороны, а потом наши взгляды снова встречались. В разные стороны – и снова встреча. Это гипнотизировало. У нас обоих было неуловимое убеждение, что многие вещи даже не стоит обсуждать. Не могу поверить, что все это происходит… Я знал, что так и будет с первой секунды, как увидел тебя… – бежали внизу строчки, как в немом кино, а мы все смотрели друг на друга.

– Я не могу уехать. Даже не проси. Это нелепо.

Представляю, как 167 лет назад я подбежал бы к какому‑нибудь оборотню на железнодорожной станции. Тот опустил бы свою «Таймс», посмотрел на меня поверх очков и сказал: «Да, мне все это известно, но вам придется подождать».

– Я знаю, что это трудно, – сказал я. – Мне тоже трудно. – Наши глаза встретились вновь, и я снова почувствовал эту прекрасную прозрачную нить взаимопонимания. – Но это единственный способ убедиться. Верь мне. Я просто хочу быть уверен, что ты в безопасности.

– Зачем ты им нужен? Мы нужны?

Я вкратце рассказал ей всю историю. Гелиос, вампиры, вирус. Она слушала, чуть нахмурив брови и обхватив себя одной рукой. Так могла бы выглядеть молодая мама, слушающая о плохом поведении сына в школе. Темные волосы отбрасывали на ее лицо тень в виде полумесяца. Она напоминала Ангела Чарли из 70‑х. Я думал с радостью и одновременно с горечью: все эти годы… все эти годы…

– Оставайся в аэропорту. Я уйду. Если они о тебе не знают, то последуют за мной. Уезжай в Нью‑Йорк. Я приеду, когда от них отделаюсь. Думаю, это не займет больше дня или двух.

– А что если тут еще есть вампиры?

– Я позвоню через полчаса. Если тут есть другие, тебя все еще будет мутить. А если один из них сядет с тобой в самолет, тебе станет по‑настоящему плохо. Но это вряд ли. Если они и пошлют кого‑то за тобой, это, скорее всего, будет обычный человек. Они ничего тебе не сделают, пока ты в людном месте, но будь бдительна.

– А что насчет агентов из этого ВОКСа? – спросила она. – Как я узнаю, следят ли за мной?

Она снова нахмурилась и сосредоточилась. Теперь она выглядела, как секретарша, которая записывает длиннющий список дел, пытаясь оставаться невозмутимой и не паниковать.

– Никак. Но с этим мы пока ничего не можем поделать. В любом случае, они тебя не тронут. Пока. Они любят трофеи. И будут ждать до следующего полнолуния.

Слово «полнолуние» заставило нас опять переглянуться. Мы еще не говорили об этом важном аспекте. Я засунул в таксофон последнюю монету. Я запомнил наизусть ее нью‑йоркский адрес.

– Я не могу вот так взять и уехать, – сказала она. – Мне нужны ответы.

– И ты их получишь. Но не здесь и не сейчас. Сначала я должен убедиться, что ты в безопасности.

Я почувствовал в груди острую, но сладкую боль лишь оттого, что все это правда. Вдруг что‑то стало для меня важным. В фильмах бывает, что кто‑то случайно находит старый космический корабль, погребенный под пылью на долгие тысячелетия, включает зажигание, и все лампочки, индикаторы и приборы оживают как по волшебству. Приятная и одновременно пугающая мысль, что эта способность всегда была во мне и ждала своего часа, взволновала меня.

– Скажи мне еще одно, – попросила она. – Есть ли лекарство?

– Нет.

Она закрыла глаза. Сглотнула. Приняла мой ответ. Я чувствовал, что после укуса она превратилась в удивительно изменившуюся личность, которая могла приспособиться даже к обличью монстра, но по тому, как она закрыла глаза, было видно, как много еще осталось в ней от прошлой себя, которая пыталась притвориться, что ничего этого нет и не было. Даже мой отрицательный ответ не убил ее надежду окончательно. Она, наверное, еще не одно десятилетие будет сжимать в руках эту надежду, словно горячий уголь.

– Не оставайся одна после заката солнца и не спи по ночам, – сказал я. – Тебе придется идти в бар или клуб или еще куда‑нибудь. Спи днем. И если можешь, с кем‑нибудь в доме, но только с тем, кого хорошо знаешь.

Теперь мы уже, забыв об осторожности, смотрели друг на друга не отрываясь. Я чувствовал, что wulf [30]сплачивал нас, такой же жуткий и волнительный, как обильное кровоизлияние на белый кафельный пол. Но кроме него, был и другой – человек, и это удивляло нас обоих. В нашем веке это просто неприличный анахронизм. Я вдруг представил, как Грейнер, Эллис и их вооруженная до зубов банда окружают нас и хохочут.

– Тебе и правда лучше бы приехать за мной, – тихо сказала она.

Сохранить самообладание ей не удалось. Я чувствовал: отчаяние поджидало ее за углом. Густые ресницы и мушка над уголком губ были самыми соблазнительными акцентами на ее лице.

– Я приеду.

– Обещай мне.

– Обещаю.

– Это безумие… Я еще столько не знаю… Я ничего не знаю.

– Я расскажу все, что знаю сам, это не так уж много.

– Ты позвонишь через полчаса?

– Верь мне.

Взгляды снова встретились.

– Ты знаешь, что верю.

Такие моменты – словно малюсенькие шестеренки; щелчок, и винтики задвигались, и вот ты уже говоришь: «Верь мне», – а она отвечает: «Ты знаешь, что верю». Теперь, когда если и то связали нас намертво, нам предстояло одно щекотливое событие, вернее даже два: соединиться друг с другом как люди и…

Я понимал, что это невозможно обсуждать, что это останется не слетевшим с губ, прямо в сердце. Оно послало намек на себя самого из будущего и поставило печати нам на губы. Они дождутся следующего полнолуния, сказал я, и мы переглянулись, шкурой почувствовав, что ничто, ничто не сравнится с…

Но не стоило думать об этом сейчас.

– Я правда не хочу, чтобы ты уходил, – сказала она.

– Я правда не хочу уходить.

Но я все же ушел. Я взял такси от «Хитроу», заплатил 50 фунтов водителю (растафарианцу с дредами и в шапке размером с почтовый ящик), купив заодно и право пользоваться его мобильным. Машина, дурацкий «Мондео», пропахла ганжей и китайской едой.

Она ответила после первого гудка.

– Как ты себя чувствуешь?

– Больше не тошнит. Оба пошли за тобой.

– Отлично.

– Ты не можешь разговаривать открыто, да?

– Да.

– Я не выдержу. Ведь это три тысячи миль.

– Ты оглянуться не успеешь, как я приеду.

– Мы действительно последние? – спросила она.

– Раньше я думал, что я последний, но теперь появилась ты, так что я уже ни в чем не уверен.

Кроме того, что теперь, впервые за полвека, я наконец…

– Будто я наконец проснулась. А до этого словно…

Она вздохнула. Я представил, как она стиснула зубы, закрыла глаза, успокаивая себя.

– Ты знаешь, что это такое? – наконец спросила она. – Как это так получилось? Это реально?

Это – Проклятье. Это значило Быть Оборотнем. Как это так получилось? Это замысел Бога или дьявола, или НЛО, или здесь постаралась магия вуду, или Провидение, или жизнь после смерти? В этом вопросе чувствовался ее страх, ее надежда и глубокое подозрение, что все не так просто.

– Это реальней, чем все остальное, – ответил я. – Мы здесь, и мы то, что мы есть. Ты ведь читала сказки.

Я подумал, что дневник Квинна может подождать. Для нее на сегодня довольно ошеломляющих фактов и без древней пустыни, бешеных псов и горы трупов. И потом, водитель мог услышать. Он не был ни лакеем вампиров, ни агентом ВОКСа, только если их агенты удивительно продвинулись в искусстве маскировки за последние дни, но я все равно не хотел, чтобы ему было что рассказать, если начнут спрашивать. Так что я собирался заплатить еще кучу денег за мобильный или наплевать на все и навлечь на себя опасность. Сейчас у меня есть вещи поважнее, чем обкуренный таксист с бешеным воображением.

– Я бы хотел посвятить тебя в страшную тайну, – сказал я. – Но к сожалению, ее просто не существует.

– Я так и думала, что ты так ответишь, – сказала она.

Очевидно, она уже справилась с первой ударной волной: с встречей со мной, с подтверждением реальности того мира, в котором она оказалась девять месяцев назад, с животным влечением. Она освоилась быстро – с той скоростью, с какой современные люди на Манхэттене привыкают ко всему новому. Теперь во фразе «Я так и думала, что ты так ответишь» чувствовалась ее уверенная и искушенная личность, которая всегда проявляется после того, как отмирает первый короткий и ошеломляющий шок. Теперь в ней чувствовалась уверенность, что произошедшее – начало невероятной любовной связи. Она уже была готова иронизировать, быть игривой и любопытной. Она уже оценивала происходящее трезвым умом. Из нас двоих лишь я один внутренне аплодировал, широко улыбался и скакал от счастья. Я был готов благодарить Господа. Все во мне перевернулось, устремилось вверх, затрепетало.

– О тебе кто‑нибудь знает? – спросила она. – Я имею в виду, кроме вампиров и агентов.

– Нет, больше никто. А о тебе?

– Нет. Мой отец этого бы не вынес. Я бы не смогла ему рассказать.

– Понимаю. Не беспокойся. Все будет хорошо.

– Ты ведь приедешь за мной, да?

– Ты могла бы и не спрашивать.

– Повтори мой адрес.

– Лучше не стоит. Поверь, я запомнил.

Тем временем такси притормозило у развязки. Загорелся зеленый, и мы повернули. Начался дождь. Если кровосос летит за нами по воздуху, ему должно быть холодно и мокро.

– Я все же не понимаю, зачем мне лететь, – сказала она. – Я могла бы снять номер где‑нибудь в гостинице поблизости.

– Эта страна слишком маленькая. Верь мне. Я уже очень долго этим занимаюсь.

– Насколько долго?

– Лучше не стоит об этом сейчас.

– Ты очень старый, да?

– Да.

Пауза. Она только теперь задумалась, что могли означать мои ответы. Без них существование было бы лишь бледной тенью. Но с ними быть оборотнем – значит принять осознанное решение.

– Как долго я буду жить?

– Очень долго.

– Сотню лет?

– Четыре сотни.

Молчание. Я чувствовал, как она пытается охватить мыслью огромный промежуток времени между настоящим (как в научной фантастике или космических исследованиях) и будущим. Невозможно: логически это не осмыслить. Ведь будущее сулит невообразимые, а может, даже космические изменения.

– Но выглядеть ты будешь так же, – сказал я. – Если так тебе легче.

Она не ответила. Вдруг вся тяжесть ее одиночества, ее одиночества, а не моего, захлестнула меня. Мой отец этого бы не вынес. Девять месяцев она жила с этим. Я вспомнил ужасные истории о трех‑ или четырехлетних детях, которые выживали одни дома по нескольку недель, ели сахар, кетчуп, масло. Вы ни за что не захотите представить себе, каково им приходилось. Конечно, если только вы не пережили подобное сами, если только вы не один из них.