Письма Святителя Григория Богослова 8 страница

163. К нему же (48)

(О том же)

Что это? Скажешь, может быть. Опять к нам пишет Григорий, еще письма, еще просьбы? Какая ненасытность, которой сам я причиной! Нет, чудный муж, не говори этого. Для кого и лекарство, как не для больных? Да не будем же и мы лишены их, и тем паче, чем более уверены, что имеем у тебя силу. Я уже не прошу, но требую, потому что милость вы­зывает на милость. Никовул подвергается на­силиям, а это то же, что подвергаюсь я сам, потому что он — мое упокоение. Как возмож­но молчать и не быть докучливым даже при всем любомудрии? Подай руку утесняемым, чтобы и самому того же сподобиться от Бога, в чем, конечно, имеешь нужду, как человек. Употреби с Богом и дружбу, и мудрость, и могу­щество свое в пользу нашего дела. В раскален­ное железо не нужно много ударять крем­нем, чтобы обнаружился скрытый в нем огонь; но едва ударишь, как уже огонь блещет. Так и ты не потребуешь от меня долго тебя упра­шивать, и притом за себя, так сильного в убеж­дении и такого искреннего соучастника во вла­сти. Скажу одно и коротко: другие милости получали через меня другие, а в этой милости имею я нужду сам для себя. Это да устыдит бо­лее всего твою ученость!

164. К нему же (126)

(Просит о сослужителе своем Георгии)

Рад я тому, что пишу тебе, рад и то­му, что упрекаешь, будто бы не пишу, если иногда это бывает. И упреки твои исполнены доброты. Но знаю, что часто и о многом писал к тебе и получил от тебя все, о чем просил. И если не что другое, то самое множество об­лагодетельствованных тобой свидетельствует о моих письмах. Но если ты щедрее, чем даже и желали бы от тебя, а я боязливее на просьбы, то пусть за тобой останется первенство в доб­родетели, но пусть и мне дано будет извинение, что отказываюсь быть обременительным; пото­му что слово мудрого: во всем признавать луч­шей середину. Впрочем, благодарение Богу, что дал тебе возможность делать добро, поставив тебя у нас общим благотворителем и соначальником. Почему и теперь через это письмо мое поручаю тебе брата — сослужителя нашего Ге­оргия, человека и много отличаемого, и весьма полезного для Церкви, признавая его достой­ным иметь право на доверие, если в чем и не со­гласен с некоторыми, и не подвергаться притес­нению наряду с другими.

165. К нему же (127)

(Хвалит его за единомыслие и дружбу с Олимпием)

Велик из людей, как говорят, Ге­ракл (тебе, как человеку ученому, напомню не­что из твоего), но и он не был бы таким, если бы не имел своим сподвижником Иолая, осо­бенно в сражении с гидрой, этим злым и мно­гоглавым зверем, у которого один отсекал го­ловы, а другой прижигал, как ты истребляешь пороки. Сыны Актора, как угодно уверять Го­меру, многих обгоняли на колесницах, потому что были близнецы и по телесному рождению, и по искусству, один владел удилами, а дру­гой — бичом, и помогали друг другу в победе. Кормчий спасает многих пловцов; но не спас бы, если бы не помогал ему хороший рулевой, который наблюдает ветра, указывает подводные камни и служит как бы оком для корабля. Таково, по-моему, и твое дело. Градоначаль­ника, который и сам по себе знаменит, содейст­вием своим делаешь ты еще более знаменитым. И хваля в вас многое, всего более дивлюсь этому. Сохраняя такое усердие к обществен­ным выгодам, даете вы место и обязанностям дружбы, не в жестокости нрава выказывая свою строгость, по примеру многих, не соблю­дающих меры, а напротив, кротостью смягчая суровость начальственной власти.

166. К нему же (125)

(Изъявляет сожаление, что Астерий оставляет свою должность и Каппадокию)

Что потерпел я! Ты удаляешься, оставляя нас, а я болел. Зависть не дозволила и того, чтобы сказано было тебе мной прощальное слово. Какая утрата! Какая обида! Я опасаюсь выговорить нечто смелое. Для чего было и получать благо, если ему не надлежало навсегда при нас остаться? Все приятное не столько увеселяет, когда оно при нас, сколько огорчает, удалясь от нас Я почтен и прославлен был тобой, наслаждался твоим начальст­вом, насыщался твоим человеколюбием. Я не забыл и не забуду этого, скорее, разве забуду сам себя, нежели тебя. Чем же за все это бу­дет воздано тебе мной? Чем иным, кроме того, что у нас есть самое лучшее? Это молитвы, по которым да будешь сохранен и прославлен и опять возвращен к нам, если только продлится до этого срок моей жизни!

167. К Олимпию (50)

(Изъявляет сожаление, что сей правитель Каппадокии оставляет свою должность)

Ты наш начальник и по остав­лении тобой начальства, потому что имеешь в себе совокупленными все начальственные до­блести. А мы судим о вещах иначе, чем судит простой народ. Ибо многие из заседающих вы­соко, для меня стоят низко, и таковы те, кого собственная их рука делает униженными и ра­бами подчиненных. Многие же возвышены и превышают всех, хотя стоят и внизу, и таковы те, которых высоко ставит добродетель и де­лает достойными высших степеней начальст­ва. Но что мне до этого? Не с нами уже вели­кий Олимпий, не держит уже у нас руля. Мы погублены, выданы, стали на будущее время второй Каппадокией, тогда как при тебе были первой. Нужно ли и говорить что о другом? Но кто будет лелеять старость твоего Григо­рия, кто уврачует немощь почтительностью и сделает меня еще более почтенным за то, что многим мог я исходатайствовать твое челове­колюбие? Теперь иди от нас в путь свой, с лучшим путеводством и сопровождением, нам оставив много слез, а с собой унося великое богат­ство — добрую славу, какую уносили немно­гие из начальствующих, и то, что ты написан у всякого на душе — на этом незыблемом стол­пе. А если опять возвратишься к нам на выс­шей и блистательнейшей степени начальства, о чем прорицает нам наша любовь, то, без со­мнения, принесем Богу совершеннейшее благодарение.

168. К Григорию Архонту (44)

(Сего приемника Олимпиева приветствует со вступлением в должность, и просит милости его Никовулу младшему с братьями и с матерью, которая осталась вдовою по смерти Никовула старшего (384))

Не хвалю Гесиода, что занимаю­щихся одним ремеслом назвал противниками в ремесле, говоря: «И горшечник косо смот­рит на горшечника, и плотник на плотника». Ибо, по моему мнению, не столько ненавидят они друг друга, сколько бегут друг к другу, взаимно лобзаются и обнимаются, как род­ные. А певец к певцу тем паче бежит, оттого что их занимает один предмет — слово. Такое же влечение и я чувствую к твоей учености. Если бы тело мое было в таком состоянии, что могло бы служить душевным стремлени­ям, то никто не предупредил бы меня в том, чтоб прийти, обнять тебя и приветствовать со вступлением в должность. Но на солнце набрасывает тень облако, а на меня — болезнь, и эта завистливая плоть, и моя темница. Вме­сто посещения моего не примешь ли от меня этого письма? Конечно, примешь, как человек образованный и снисходительный; верно знаю это, а не по догадкам сужу. А чтобы знать тебе, как полагаюсь на твою правоту, предлагаю тебе и просьбу для меня весьма нужную, и у твоей дружбы прошу помощи друзьям. С рук на руки передаю тебе моего Никовула с братьями, не с тем, чтоб подверг­ся он суду, но чтобы получил удовлетворение на суде. Передаю и матерь их, престарелую вдову, и дом, некогда славный и видный, пока был жив много значивший для вас Никовул, а теперь не имеющий свободы и плакать, по причине бедствий, уже постигших и ожидае­мых, если не будет благоугодно тебе и твоему правосудию стать вопреки лукавому демону, почтить меня, уважить человечество и поло­жить для себя самого блистательное начало оказанным нам благодеянием.

169. К Екиволию (45)

(О том же просит сего Григориева чиновника)

Сетующему извинительно говорить, что свойственно сетующим; и я возопию сам на себя: «О, лукавая и злонравная плоть, что ты со мной делаешь, сколько причиняешь мне бед! Близко человек, за которым, если бы и да­леко он был, необходимо было бы следовать, ради начальственной его доблести и во всем прочем кротости. А ты больна, почти недви­жима и не берешь во внимание, что другие пользуются благом, которого я лишаюсь». Та­кова моя жалоба. Но поскольку недостаточно оплакивать мне только свои страдания, а нужно и какое-нибудь врачевание ранам; то изобретаю и это, осмеливаюсь на сие письмо, и — им отчасти заменяю свидание с тобой. А если ты, обильно источающий добро, ищешь случая и мне оказать благодеяние, то смело представляю тебе достойный жалости и человеколюбия дом, вдову и сирот с еще неостывшими на глазах слезами, имею в виду сестру мою и детей ее; у них был добрый отец, который много служил ца­рям с оружием в руках, и притом не бесславно, но с великой честью, а много также оказывал услуг и вам, начальствующим, если знаешь имя Никовула. Но теперь он в опасности подвергнуться самым затруднительным обстоятельствам. Ибо после объявления друзей и после клятв, какие дали они при допросе, теперь опять намерева­ются вредить сиротам.

170. К Нектарию (52)

(Просит о скорейшем окончании дела его племянницы)

Что бы сделал ты, если бы сам я лично имел дело? Как очевидно, приложил бы все свое старание, чтобы избавить меня от обиды, если заключать о сем по предшествовавшему. Ту же милость окажи мне и теперь в лице благонравнейшей моей племянницы, которая, при посредстве моем, сама припадает к тебе; уважь возраст просительницы, уважь ее нравы и благоговение, чем не похожа она на многих женщин; сверх этого уважь ее женскую неопытность в делах и то, что имеет те­перь дело со своими, а более всего уважь мое прошение. Самая большая для нее милость — скорость благодеяния, о котором прошу. Ибо и неправедный в Евангелии упоминаемый су­дия оказал вдове человеколюбие, но оказал после долговременной и неотступной просьбы. А вас просит она о скорости, чтобы не томить­ся ей долго заботами и невыгодами жизни на чужой стороне, хотя более всего и ясно знаю, что твое богочестие и чужую сторону сделает для нее своею.

171. К Прокопию (57)

(Извиняется, почему не был на браке Олимпиады, дочери Проопиевой)

Знаю твои обвинения, хотя и мол­чишь. Верно говоришь: «Вот мы праздновали брак (брак золотой и твоей Олимпиады), у нас было много епископов, а ты, доблестный муж, не был у нас, или не удостаивая нас своим при­сутствием, или потому что поленился». Ни то, ни другое, чудный мой. Но думаю, что тот, у кого дела в печаль­ном положении, не может праздновать весе­ло; и притом совершенно некстати на свадебном пиру носить двоих больных ногами и видеть их смеющимися среди скачущих, чтобы и пошу­тить у тебя несколько по-брачному. А жела­нием своим я у тебя, и праздную с тобой; руки молодых твоих соединяю одну с другой и обе вкладываю в руку Божию, чтоб супружество это вело ко всему наилучшему и соответствова­ло общим нашим желаниям.

172. К нему же (58)

(Поздравляет его с замужеством другой его дочери)

Вот у тебя и другой зять, и прекрасно делаешь, что слагаешь с себя это приятное бремя. А я ленив (скажешь, может быть, обо мне про себя); справедливее же будет сказать: я болен, а не ленив. По крайней мере, у нас в до­бром состоянии то, что от Бога (т.е. душа, которая есть дыхание Божие). Потому мяте­жи уступим другим, а сами будем наслаждаться любомудрием, когда замкнешься ты в Боге и со­вершенно переселишься ввысь, не удерживае­мый никакими узами. А теперь, если в дар бра­ку должно принести то, что всего лучше, приношу свои молитвы.

173. К нему же (158)

(По причине тяжкой болезни не имея возможности видеться с ним лично, просит чрез письмо оказать великодушие диакону Евгению)

Если бы не так худо было телесное мое здоровье, и не был я в опасности отчаиваться в самой жизни, то первой и важнейшею для себя выгодой почел бы я видеться с тобой, быть у тебя, самому лично представить эту просьбу. Но поскольку, не поднимая головы, совершенно связанный болезнью и против воли лишенный возможности исполнить свое желание, то принимаюсь за второе средство и обращаюсь к тебе с письмом, им приветствую и лобзаю тебя, им осмеливаюсь просить о ди­аконе нашем Евгении, за которого взываю к твоему великодушию. Если знакомство с не­угодным Ригианом еще не преступление, а ни в чем другом, кажется, он не виновен, то ради самого правосудия, которого ты опора и защитник, а если и это почитаешь преступлением, то ради Бога, перед Которым он стоит, и ра­ди моей седины, которая, как известно тебе, уважаема многими боящимися Господа, умо­ляю тебя, окажи эту милость и мне, и всему клиру и, освободив этого человека от напа­сти, сделай так, чтоб иметь тебе добрую на­дежду у Бога. Взамен же сделанного тобой получишь не меньшее (если не много будет так сказать) — мои молитвы

174. К Филагрию (41)

(Как человеку, испытанному в терпении телесными болезнями, отдает на суд собственное свое здоровье)

Каково твое телесное здоровье? Или, конечно, для тебя не велика важность, каково бы оно ни было? О душе же спрашивать не буду здорова ли она? Ибо знаю, что здравие ее прекрасно, потому что телесными болезня­ми приучен ты к благородному любомудрию, при­нимая их как испытание добродетели, а не как вещественное расстройство, почему для тебя большее блаженство — злострадать, нежели для иных — наслаждаться здоровьем Дай же и это достаточное доказательство своего любомудрия, прикажи и мне быть таким же в та­ких же обстоятельствах. О сем хотя осмели­ваюсь писать другим, однако же подвергнуть себя в том твоему суду признаю небезопас­ным, впрочем, попытаюсь не противоречить, если ты прикажешь.

175. К нему же (64)

(Хвалит его за терпение, и представляет примеры терпения у язычников)

Хорошо, что любомудрствуешь в страданиях и для многих служишь примером терпения в скорбях. Как для всего наилучше­го пользовался ты телесными орудиями, когда был здоров, так и теперь прекрасно ими поль­зуешься, хотя стал болен, и скажу так: в самом бездействии не остаешься бездейственным, по­тому что любомудрствуешь, и что, как сказыва­ют, наименовал таким именем Диоген, стра­дая однажды горячкой и терпеливо перенося болезнь, то и сам ты даешь нам видеть, то есть борьбу души с телом. Так и прилично было моему Филагрию — не ослабевать и не изне­могать в страдании, но презреть плоть и пре­доставить телу терпеть, что свойственно ему непременно, по закону естества, или теперь, или впоследствии имеющему разрушиться, потому что оно умрет изнуренное или болезнью, или временем, а самому возвышаться душой, возноситься мыслями к Богу и знать, что было бы несообразно любомудрствовать нам вне опасностей, оказываться же не любомудрыми в нуждах и изменять своему обещанию. Все исчерпал ты умом своим, все наше и все чужое, как человек, изучивший то и другое, и как наставник других из всего собрал себе врачевство для чело­вечества. Но если прикажешь и мне помудрствовать с тобой несколько, то не хвалю ограниченности понятия у Аристотеля, который определял наше блаженство и идет прямым путем, когда утверждает, что оно есть согласное с добродетелью действие души, и даже когда прибавляет действие в совершенной жизни (и в этом поступает весьма премудро по при­чине превратности и изменчивости нашего ес­тества), но уже перестает быть возвышенным и делается крайне низким, когда присовокуп­ляет, что блаженство есть и внешнее изоби­лие. Поэтому если кто беден, или болен, или безроден, или изгнан из отечества, тому уже воспрещено блаженство. Хвалю же благо­родство и высоту мыслей у стоиков, которые говорят, что внешнее нимало не препятству­ет блаженству и что человек доблестный бла­жен, хотя бы жгло его, как кентавра Филирида. А посему как дивлюсь тем, которые у нас шли на опасность за дело прекрасное или мужественно переносили бедствия, так дивлюсь и тем из внешних, которые близко подходили к нашим, каковы, не говоря о мно­гих, Анаксарх, Эпиктет, Сократ. Анаксарх, когда по повелению мучителя толкли у него руки в ступе, приказывал исполнителям это­го выколачивать Анаксархов мешок, называя таким именем жалкую нашу плоть, как будто удары не касались самого Анаксарха, то есть души философа (и у нас это разли­чается наименованиями внешнего и внутрен­него человека). Эпиктет, когда у него вытягивали и вы­ворачивали ногу, любомудрствовал, как буд­то был в чужом теле, и скорее переломили ему ногу, нежели заметили, что он почувство­вал насилие. А Сократ, осужденный на смерть афинянами и живя, как известно, в темнице, сперва беседовал с учениками о теле, как о дру­гой темнице, и когда мог бежать, отказался от этого; а потом, когда поднесена ему была цикута, принял яд с большим удовольствием, как не смертный напиток, но заздравную вку­шая чашу. Присовокупил бы я к ним и нашего Иова, если бы не знал, что сам ты, при Божией помощи, и теперь не далек от его стра­даний, и впредь не будешь далеким. Этим то, как думаю, успокаивая и врачуя себя, о бо­жественная и священная глава, и сам ты для себя облегчаешь страдания, и веселишь нас, исполненных к тебе удивления и любви, не ослабевая в болезни и не соблазняясь, как го­ворит божественный Давид, «миром грешников» (ср.: Пс.72,3) и счастливым течением настоящей их жизни, но очищаясь страданиями, если позволено сказать это о тебе, и немощь обра­щая в средство к добродетели.

176. К нему же (66)

(Припоминает свидание свое с ним в Матазе и беседу при чтении 72-го псалма)

Помню наше с тобой свидание, ког­да в последний раз были мы вместе в моей Матазе, — ибо своим называю и почитаю твое, — помню и любомудрие твое, которому ты предался тогда, воспоминая о котором, даже и теперь прихожу в трепет. Я (так сам ты приказал, и противоречить тебе было невозможно) объяснял тебе семьдесят второй псалом, в котором Давид приходит в недоумение и негодование, видя благоденствие людей злых, и потом, обращая мысль свою к тамошним судилищам и к ожидающему воздаянию за дела здешней жизни, таким образом останавливается в своем смущении и излечивает скорбь. Сколько воз­можно было, склонял я толкование свое к тво­ему страданию, заимствуя мысли и из наших, и из нынешних писаний, потому что беседовал с человеком ученым и опытным; притом такие рассуждения внушал Дух и поощряла к ним скорбь, которая всего изобретательнее. Речь у нас текла; вдруг ты среди разговора, как будто бы получив удар, встаешь, поднимаешь к небу руки, и, обратив взор к востоку, потому что ту­да открыт был вид, взываешь: «Благодарю Те­бя, Отец и Создатель Твоих людей, что против воли нашей благотворишь нам, через внешнего человека очищаешь внутреннего и посредством несчастий приводишь нас к блаженному концу Тебе одному известными средствами!». И по­вторять ли мне все те любомудренные рассужде­ния, на какие ты навел меня и какие делал сам, как бы радуясь своей болезни? Тогда учитель становился твоим учеником. Но к чему упо­мянул я о сем? Одно всем вопию и пропове­дую через тебя, а именно: нам более должно оплакивать людей порочных за их внутреннюю болезнь, нежели им нас, когда болен наш внеш­ний человек; и болезнь любомудренная лучше не­обузданного благоденствия.

177. К нему же (67)

(Просил не обращать внимания на тех, которые укоряют его, что при расстройстве телесного здоровья остается трудолюбивым)

Укоряют тебя иные, как догадыва­юсь, что любишь украшать единственное свое достояние, и при таком телесном состоянии не покидаешь трудов. В этом ничего нет уди­вительного, потому что легче любомудрство­вать о чужих делах, нежели о своих собствен­ных. А я, если бы увидел, что преступаешь в этом меру, предаваясь трудолюбию или из ко­рысти, или насильственно, то, сказать правду; побранил бы тебя, не устыдясь ни дружбы, ни учености. Если же любишь труды, но не сверх ме­ры, и над чем трудишься, тем пользуешься как должно, а присоединяется к этому и болезнь, которая не дает тебе покоя и среди забот и уве­ряет, что и телесное для тебя выше тела, то не могу не побранить тех, которые тебя бранят, а тебя не освободить от обвинения. И сверх то­го сам себя уверяю, что как о делах твоих ни­кто не рассудит лучше тебя — потому что вся­кий и в своих делах, и наедине, и всенародно, тебя же берет себе в учителя и советники, — так никто с большим любомудрием не позабо­тится о душе. Если же охранять и восстанавли­вать телесное здоровье есть дело одного вра­чебного искусства, то кто будет так дерзок и невежествен, чтобы в этом предписывать те­бе правила? Поэтому не обращай внимания на людей и предоставь им быть галками, которые судят о полете орлов, а сам себя самого и Бо­га имей советником в болезни и в том, что ка­сается болезни, и не погрешишь против долга.

178. К нему же (68)

(Извещает о крайнем расстройстве своего здоровья)

Прежде я писал тебе утешительные в болезни письма, потому что ты первый впал в болезнь; а теперь, кажется, тебе уже надобно утешать меня, который почти равно с тобой страдает, потому что мы, будучи дру­зьями, и в этом не должны расходиться. Но, лучше сказать, ты уже подал утешение своим терпением и меня увещевая к терпению.

179. К нему же (69)

(О том, чем утешается страдая в болезнях)

Страдаю от болезни и радуюсь не тому, что страдаю, но тому, что могу быть учителем в терпении для других. Ибо когда не могу сделать так, чтобы не страдать, то при­обретаю страданием то, что переношу его и благодарю как в радостях, так и в скорбях, будучи уверен, что все, случающееся с нами, у Слова не без разумной причины, хотя нам и кажется, что нет такой причины.

180. К нему же (70)

(Укрепляет своими советами в подвиге терпения, из двух просимых книг посылая одну – Димосфена, отказывает в другой – Илиаде, потому что не нашел у себя)

Что прискорбно для тебя, то, ко­нечно, прискорбно и для меня, потому что как устав дружбы и требует, делаем общим все, что ни есть у друзей, хорошо ли оно, или ху­до. Впрочем, если полюбомудрствовать об этом несколько и побеседовать с тобой как должно, что, конечно, внушает и самый закон дружбы, то не желаю и не признаю хорошим, чтобы ты, будучи Филагрием и отлично изучив Божественное, потерпел в этом то же, что и многие терпят, то есть изнемог вместе с телом и стал оплакивать свое злострадание как безутешное. Напротив, желаю, чтобы ты и в самом стра­дании любомудрствовал, теперь-то особенно очистил свою мысль, показал, что ты выше уз и почитаешь болезнь наставлением в полезном, а это значит, что презираешь тело и все теле­сное, все, что скоротечно, непостоянно и скорогибнуще, всецело предаешься высшему, вме­сто настоящего живешь будущим, обращая здешнюю жизнь, как говорит Платон, в помы­шление о смерти, и по мере сил отрешая душу от тела, или, говоря по Платону, от гроба. Ес­ли так любомудрствуешь и такое имеешь распо­ложение духа, превосходный мой, то и сам се­бе окажешь весьма великую пользу, и у нас отнимешь причину скорбеть о тебе, и многих научишь любомудрствовать в страданиях, а сверх того получишь немалую выгоду (если об этом заботишься сколько-нибудь), заставив всех удивляться тебе. Из книг, которых просил ты, одну нашел я и охотно послал тебе; именно же сочинения Демосфенова, а другой, тобой тре­буемой, то есть «Илиады», не мог послать, не имея у себя. Ибо будь уверен, что тем толь­ко и могу услаждаться, и то одно почитаю для себя прекрасной собственностью, в чем и ты можешь участвовать и пользоваться этим как своею собственностью.

181. К Лоллиану (195)

(Приветствует его с возвращением, и просит дружественного расположения к Елладию и Евлалию, племянникам св. Григория)

Хорошо, что возвращаешься к нам, хотя и спустя долгое время; впрочем, и того еще лучше, что дела твои текут по желанию, и ты избавил меня от забот о тебе, потому что у нас с тобой все общее, и печали, и радости; таково свойство дружбы. А поскольку возвра­тился ты, то и друзьям своим удели своего счастья, как говорит некто; уделишь же, если как во всем прочем на государей, двоюродных моих братьев, Элладия и Евлалия, соблагово­лишь воззреть дружелюбно (дружелюбным же воззрением называю такое, когда ты не счита­ешь нас для себя посторонними, потому что больше этого и сказать ничего не умею), так не потерпишь, чтобы они имели нужду в дру­гих покровителях, то сам будешь для них всем: и добрым другом, и честным соседом, и мужественным заступником, и не перечис­ляя всего порознь, благородным Лоллианом, известным своей правотой. Обещаю же, что если долее побеседуешь с ними и увидишь вы­соту их любомудрия, то сам станешь ходатай­ствовать за них перед другими. Столько пола­гаюсь на твой нрав и так много имею надежд в том, что не останется без исполнения то, о чем я просил!

182. К Григорию Нисскому (95)

(Соболезнует о смерти Феосевии, которую называет сестрою Нисского и сожительницею иерея; о себе же уведомляет, что ехал для свидания с ним, но в Евфимиаде задержан празднеством в честь мучеников (385))

Со всем тщанием поспешавшего к вам и достигшего уже Евфимиады задержало меня собрание, которое совершаете в это вре­мя в честь святых мучеников; потому что как участвовать в нем не мог я по болезни, так не хотел и вам быть в тягость благовременным прибытием. Спешил же к тебе, чтобы пови­даться с тобой после такого долгого времени и чтобы вместе подивиться твоему терпению и любомудрию, какое, слышу, по преставлении святой и блаженной сестры вашей соблюдаешь ты, как муж благий, совершенный, стоящий перед Богом, более всех ведущий и Божест­венное, и человеческое, и признающий весьма легким то самое, что для других в подобных случаях всего тяжелее, то есть жить вместе с такой сестрой и препроводить ее от себя, вместить в безопасные обители, скажу слова­ми Божественного Писания, «якоже стог гумна во время свезенный» (Иов 5, 26), когда она, хотя вкусила приятностей жизни, однако же, по самому возрасту избежала скорбей и прежде чем оплакала тебя, почтена от тебя прекрас­ным погребением, какое и должно быть подобным женам. Но и сам я, поверь мне в этом, желаю преставления, если не в одной мере с вами (этого сказать о себе много), то не немного я меньше вас. Но что же нам делать против Божиего закона, издревле превозмогающего, который похитил мою Феосевию, — ибо жившую по Богу называю своею, потому что духовное родство выше телесного, — Феосевию, похва­лу Церкви, украшение Христово, потребность нашего века, дерзновение жен, — Феосевию, и при таковой красоте братьев отличавшуюся благообразием и красотой, — Феосевию, дей­ствительно священную, сожительницу иерея, ему равночестную и достойную великих Та­инств, — Феосевию, о которой память и бу­дущее время найдет сохранившеюся на бес­смертных столбах, то есть в душах всех тех, кто доныне ее знал и кто узнает впоследствии? И не дивись, если многократно повторяю ее имя; потому что наслаждаюсь воспомина­нием о блаженной. И таково мое ей надгроб­ное, а тебе утешительное, слово, которое в не­многом заключает многое! Утешительное тебе, хотя сам, по своему любомудрию, можешь и другим подавать советы в подобных случаях. А свидания с тобой, которого желал, теперь ли­шаюсь по сказанной выше причине. Но соеди­ним свои молитвы, пока еще остаемся на земле, и да сопряжет нас общий конец, к которому приближаемся. Потому и необходимо нам все переносить, так как недолго уже осталось нам и веселиться, и скорбеть.

183. К Кастору (94)

(Жалуется на болезнь свою, и просит скорее возвратить к нему общую их сестру)

Чужая страна, как видно, для ме­ня добрее, нежели отечество. Ибо одна дала мне насладиться твоею дружбой, а другое не наделило ничем подобным. А причиной это­му болезнь, которая держит меня на привязи и для многого делает неудободвижным или, говоря правду, совсем неподвижным. Поэтому потерю сию, хотя со скорбью, однако же пе­ренесу. Да и чего горестного не переносит че­ловек? Ты только будь здоров и успешен в де­лах своих; и в Божией руке да соблюдется все твое; а оно соблюдется, если искренно емлешься за Бога. Но госпожу общую нашу, сестру, соблаговоли как можно скорее отослать ко мне, как общую опору и благочестивых, и мо­ей немощи. Иначе много буду жаловаться на твою Секердотиду, от которой терплю эту по­терю и назову ее собственным ее именем; а ка­ким, узнаешь, спросив у нее самой.

184. К Немесию (183)

(Просит сего правителя Каппадоксии избавить от пени одного своего родственника Валентиниана (386 г.))

Иные хвалят Пифагора самосского, что когда нужно ему было совершить жерт­ву, принес он в жертву глиняного быка, потому что не одобрял других жертвоприношений и го­ворил, что не надобно мертвыми очищать мертвого, — так называя тела Ему и ты, чудный, прекрасно подражаешь. Поскольку же у тебя запрещено налагать пени, и один ты или весьма с немногими из начальников, вселил в подчиненных безубыточный страх, то не введи в убыток также твоего и моего Валентиниана, потому что прошу за родственника; но на словах погрозив взысканием, не допусти до действительного убытка, потому что он и наказа­нию подвергается, если осмелиться так сказать, не за собственную свою беспечность. Поэтому если убеждаю тебя как судью, то это лучше всего. А если нет, то прибегну к тебе как к другу. И скажу твоей учености то же, что, говорят, писал некто к своему другу: «Такого-то, если ничего не сделал он худого, прости ради са­мой правды, а если сделал, прости ради нашей дружбы». Но во всяком случае прости, сверх прочего рассудив и то, что к общественному достоянию не много прибавит взыскание двух ко­ней, а у нас эта милость напишется на сердцах. Присовокуплю и то: помоги в несчастье челове­ку сильно сокрушенному этим происшествием.

185. К нему же (184)

(Изъявляет желание иметь с ним свидание, чтобы продолжить прежнюю беседу о христианстве)

Хотя ты сделал, что и самое прав­ление твое у нас есть любомудрие, а знаю, что и впредь так будешь делать, если Бог печется о нас сколько-нибудь, однако же лучше всего было свидеться с тобой мне теперь, когда сво­боден ты от дел общественных и когда в ти­шине можно насладиться твоим умом, от ко­торого имею немного следов, как от молнии, неудержимой взором, а большей части еще не изведал. Но насколько важно пожелать этого, настолько нелегко получить сие при таком со­стоянии тела, каково у меня. А потому, ес­ли и этого сподоблюсь, буду иметь у себя все, потому что ты остаешься мне должен од­но свидание, по обещанию продолжить беседу о нашем учении, которую оставил когда-то не­оконченной. А если не удастся мне сие, то сам я против воли понесу потерю. Впрочем, знай, что всегда ты с нами, где бы ни был; и жела­ем, чтобы вели тебя наши молитвы! Знай так­же, что пока дышим, всегда будешь с нами, по­тому что сам ты начертал себя в нас, которые не малоценнее какого-нибудь столпа, и еще глубже начертаешь, когда станешь Божиим и явно нашим или, если приятнее для тебя сказать эта когда мы станем твоими.