Письма Святителя Григория Богослова 4 страница

58. К нему же (168)

(По причине болезни отказывается от свидания с Юлианом, для совещаний об уравнении налогов, но дает ему нужные советы)

Хорошо сделал, что приглашал ме­ня в обитель вместе с тобой подумать об уравнении налогов; это дело стоит немалой заботы. Весьма охотно свиделся бы с тобой, если бы я был здоров; и приду, если угодно будет ж Богу и сделается это возможным. А теперь личное свидание заменяю письмом. Знаю, что ты произошел от священных родителей и с детства рос в Божием страхе. Посему что признаешь полезным и для доброй о себе славы и для спасения души, то, конечно, сделаешь, хотя бы я и не писал о том. А если и мне следует присовокупить нечто от себя, то довожу до твоего сведения, что вместо всякого другого рода жизни, избираемого христианскими душами для служения Богу, тебе предстоит теперь это служение, и приобретешь себе великое сокровище, позаботившись об общем деле, исправив то, что прежде худо было распре­делено. К безопасному же производству дела единственное и самое важное средство, о ко­тором тебе прежде всего нужно подумать, состоит в том, чтобы избрать сотрудниками лю­дей, о которых знаешь, что они отличаются благоразумием и доброй нравственностью, ибо что пользы в том, если кормчий хорош, а греб­цы дурны?

59. К Евсевию епископу Самосатскому (28)

(Просит молитв сего епископа, который императором Валентом переслан в заточение в Фракию, и с которым св. Григорий по болезни своей не мог видеться во время проезда его чрез Каппадокию (374 г.))

Когда твое богочестие проезжал через наше отечество, не мог я выглянуть из горницы, находясь в высшей степени болезни. Но не столько огорчила меня болезнь, приво­дившая в страх смертный, сколько то, что я лишился твоей священной и доброй беседы. Такое имею желание видеть твое почтенное ли­цо, какое свойственно человеку, которому нуж­но исцеление душевных ран, и который на­деется получить его от твоего совершенства. Но если следствием грехов моих было то, что не мог я тогда иметь свидания с тобой, ныне же по твоей доброте может быть мне некото­рое утешение в горести. Ибо если удостоишь и о мне творить поминовение в твоих доступ­ных к Богу молитвах, то сие будет для меня напутствием ко всякому благословению Божию, как в этой моей жизни, так и в будущем веке. То, что такой муж, столько подвизавшийся за веру евангельскую, претерпевший столько гонений и терпением в скорбях уготовивший себе такое дерзновение перед правосудным о Богом, удостаивает быть и моим представите­лем в молитвах, имеет, уверен я, такую же для меня силу, как и предстательство кого-нибудь из святых мучеников. Почему молю: непрестанно поминать твоего Григория тем, чем сам желаю стать достойным твоей памяти.

60. К нему же (30)

(Хвалит Евпраксия, который вызвался прислуживать Евсевию, ублажает самого Евсевия, как страдальца за Церковь Христову, и, благодаря за известие о себе, просит извещать впредь)

Всем для нас драгоценный, один из искренних друзей, достопочтеннейший брат наш Евпраксий, еще более драгоценным и ис­кренним оказался по своему расположению к тебе. Он и теперь с таким усердием устремил­ся служить тебе, как многожаждущий елень (скажу словами Давида) утоляет нестерпимую жажду в приятном и чистом источнике. За тер­пение скорбей и ради нас соблаговоли стать для него этим питием. Блажен тот, кто удостаивается быть близ тебя. А еще блаженнее, кто страдания­ми за Христа и подвигами за истину приоб­ретает себе подобный венец, какого сподо­бились немногие из боящихся Бога. Ибо ты «показал в себе добродетель, которая была не без испытаний: не только во время хорошей погоды плыл прямо и правил душами других, но просиял и среди тяжких искушений, став выше гонителей тем, что мужественно оставил родину. У других есть отечественная зем­ля, а у нас Небесный град; другим, может быть, стал принадлежать наш престол, а у нас Христос. Какое приобретение! Что нами оставлено и что получено! «Проидохом сквозе огнь и воду», а я уверен, что «внидем и в покой» (Пс. 65,12), потому что Бог не до конца оставит нас и не оставит своей заботой гонимое правое учение, но по множеству болезней наших, воз­веселят нас утешения Его. Сему верим и о сем молимся. А тебя прошу молиться и о нашем смирении. А если когда выпадет время, не по­ленись благословить меня своим писанием и придать мне благодушия известием о себе, чего удостоил теперь.

61. К нему же (204)

(Благодарит за письмо, и просит не забывать о нем)

Меня радует, что и пишешь ко мне, и помнишь о мне, а что и этого важнее — благословляешь меня в своих письмах. Желал бы я (чего и заслуживают твои страдания, твой подвиг за Христа и для Христа) удостоиться того, чтоб быть у тебя, облобызать твое богочестие и в твоих страданиях найти для себя образец терпения. Но поскольку недостоин я этого, меня беспокоят многие скорби и недо­суги, то исполняю второе, то есть приветствую твое совершенство и прошу не ставить себе в труд память о мне. Ибо не только полезно для меня удостаиваться твоих писаний, но да­же послужить в похвалу и украшение перед многими, что обращает на меня внимание муж, обладающий столь высокой добродетелью, имеющий такой доступ к Богу, что и словом и примером может и других приводить к Богу.

62. К Евтропию (138)

(Благодарит его за письмо)

Пусть другой хвалит в тебе что-нибудь другое; без сомнения, тебя достанет Аля многих уст; но я скажу то, чему всего бо­лее дивлюсь. В тебе столько правоты и учено­сти, что и это одно делает твоими друзьями Всех, кто только почитается тебе другом. По крайней мере прежде всех удостоившихся от тебя чести (сколько бы их ни было), когда занимал ты самую высокую должность, доселе состав­лявшую предмет домогательства, встретив­шись со мной в Азии, если помнишь об этом несколько (а я знаю, что помнишь, при совер­шенстве во всем будучи настолько же неиз­менным в дружбе), ты, как и в прочем, обра­тил на меня благосклонное свое внимание, и делая честь своей учености, убеждал меня писать тебе, и не только убеждал, но сам первый удостоил написать мне, подражая до­брым живописцам, которые обучают учени­ков тем, что показывают им много образцов. Это же (что и весьма хорошо) сделал ты и те­перь. Но не поленись одаривать меня тем же и впоследствии, хотя и опять превознесен бу­дешь почестями, потому что они принесут те­бе начальство, а не добродетель, в которой, достигнув самой вершины, тебе уже некуда будет и возвышаться. Занимаясь делами общественными, не переставай радеть и о друзьях, по примеру ге­роев Гомера, которые и среди войны заботят­ся об обязанностях дружбы. Ибо твой Гомер и этим делает более разнообразным свое тво­рение.

63. К нему же (137)

(Радуется, что Евтропий стал христианином, и вместе сожалеет, что болезнь препятствует с ним видеться)

Что это значит? Великий Евтропий в числе наших! И мы слышим, но не наслаж­даемся. Что же иное, как не это же самое, бы­ло и с известным Танталом, который изнывал жаждой среди потоков? Ты, как пишешь, жела­ешь свидания со мной; и хорошо делаешь. Та­кому человеку, каков ты, надлежало не прези­рать друзей, но и мимоходом сделать добро мне и тем же почтить по оставлении звания правителя, чем удостаивал чествовать началь­ствуя. Но в каком, думаешь, расположении на­хожусь я, и что на сердце у меня, желающего видеться с тобой не меньше, если еще не боль­ше твоего (что и естественно, потому что до­стойное уважения вожделенно), но связанного болезнью? Будь для меня тем египетским ле­карством (слово ли это или другое что), каким Отар врачует души в скорбях. Но как будешь этим лекарством? Во-первых, извиняя меня, по­тому что добродушие готово на извинения, а потом вразумляя меня своими письмами, пото­му что, даже когда ты был начальником, более дивились мы в тебе добродетели, нежели могу­ществу.

64. К Григорию Нисскому (35)

(Просит не скорбеть о своем изгнании, предсказывая, что торжество еретиков будет не долговременно(376 г.))

Не очень сокрушайся в скорбях. Ибо чем менее мы скорбим, тем легче стано­вится скорбь. Нет беды, если еретики отогре­лись и с весной осмеливаются выползать из нор, как сам пишешь. Очень хорошо знаю, что недолго пошипят, потом спрячутся, низло­женные и истиной, и временем, и тем скорее, чем с большим упованием предоставим все Богу.

65. К нему же (36)

(Подобное с предыдущим содержанием)

О чем ты писал, рассуждаю так. Пре­зираемые, мы не огорчаемся, и почитаемые не радуемся. Ибо одного мы достойны, а другое — дело нашего любочестия. Помолись о мне. Из­вини за краткость; хотя и коротко это, однако же, без сомнения, длиннее молчания.

66. К епископу Григорию (142)

(Сопутствуя ему своею любовью, обнадеживает его близким прекращением восставшей бури, желает скорого возвращения и просит извещать о себе)

И сидя дома, сопутствую Вам лю­бовью, потому что любовь все у нас делает об­щим; уповая же на человеколюбие Божие и на Ваши молитвы, имею великую надежду, что все совершится по нашему желанию. Буря пре­вратится в тихий ветерок, и Бог в награду за Православие даст Вам превозмочь делающих Вам зло. Всего же более желательно в скором времени видеть и принять Вас у себя, как о том молимся. Если же по течению дел за­медлите, то не откажитесь, по крайней мере, радовать нас письмами, извещающими о хо­де Ваших дел, и по обычаю молиться за нас. А благий Бог да сохранит Вас как общую опо­ру Церкви здоровыми и исполненными всякой радости!

67. К Воспорию епископу Колоннийскому (141)

(Смиренно отказывается от предложения Воспориева принять на себя правлению Церковью)

Меня приводят в стыд труднос­ти твоего приглашения; но еще более стал бы стыдиться себя самого, если бы не написал правды. Боюсь, как бы дело мое не кончилось ничем; так стыжусь своих седин, и общей тра­пезы, и трудов, понесенных с юности, — сты­жусь, потому что перед вами я ниже самых негодных людей и презираем теми, от кого бы менее всего ожидал этого.

68. К тому же (14)

(По настоятельным требованиям Воспория соглашается посвятить себя на служение Церкви)

Думал я, правда, что имею право на Ваше извинение и за прежнее; так я прост и недалек. Но поскольку не перестаете делать мне выговоры, все еще нападаете за прежнее и к старым оскорблениям придумываете новые, не знаю, по какой именно причине, из ненависти ли ко мне, или другим угождая тем, что бесчестите меня, предоставляю узнать это и судить об этом Богу, от Которого, как говорит Божественное Писание, ничто не скры­то. Хотя и носим личину правды из благоприличия перед людьми, то извещаю теперь, Ваше благоговение, что я побежден и не по­ленюсь по мере сил, сколько даст Бог, поза­ботиться о Церкви, потому что Вы настаива­ете в этом, и особенно, как сами пишете, по нужде обстоятельств, по причине ожидае­мого нападения противников. Да и это сми­ренное тело, пока его хватит и пока будут у меня силы, посвящу служению Богу, чтобы и мне не иметь на себе бремени, когда и Вы осуждаете, и весь клир вопиет, осыпая меня всякими жалобами, и сам вижу, что Церковь остается без попечения, и многие бранят ме­ня, как человека, который ни во что не ставит дела церковные, и Вам не трудиться долее, унижая меня. И это сделаю Вашими молит­вами, если сами Вы, как говорите, и как дела уверяют, затрудняетесь принять на себя попе­чение о Церкви. Ибо лучше умереть для тех забот, нежели для этих, когда необходимо уже бедствовать, потому что так распоряжается делами моими Бог.

69. К Григорию Нисскому (34)

(Сего епископа, которому по возвращении из изгнания, поручено обозреть отдельные Церкви, просит не скучать частыми переездами)

Скучаешь переездами с одного мес­та на другое, и тебе кажется, что жизнь твоя так же непостоянна, как и деревья, носимые по воде. Нет, чудный муж, не думай этого. Де­ревья несутся не по своей воле; а твои пере­ходы с места на место делаются для Бога; и делать добро многим есть самое постоянное дело, хотя сам ты и не стоишь на месте. Разве станет кто винить солнце, что оно ходит вокруг, изливая лучи и оживотворяя все, что оно озаряет на пути своем; или, хваля не­подвижные звезды, будет осуждать планеты, у которых и самые отклонения от правильно­го течения так стройны?

70. К нему же (37)

Изъявляет ему скорбь свою о кончине св. Василия и вместе сожаление, что не может быть при его погребении (379 г.))

И это было предоставлено бедст­венной моей жизни — услышать о смерти Василия, об отшествии святой души, которым переселилась она от нас и вселилась ко Госпо­ду, целую жизнь употребив на попечение об этом! А я, поскольку доселе еще болен телом, и крайне опасно, сверх прочего лишен и того, чтобы обнять священный прах, прийти к тебе, любомудрствующему, как и следовало, и уте­шить общих наших друзей. Ибо видеть одиночество Церкви, которая лишилась такой славы, сложила с себя такой венец, и взору неудобозримо, и слуху неуместно, особенно для имеющих ум. Но ты, кажется мне, — хотя много и друзей, и слов к утешению — ничем так не можешь быть утешен, как сам собой и памятью о нем Вы с ним для всех других были образцом философии (любомудрия) и как бы каким-то духовным уров­нем благочиния в счастливых и терпения в несчастных случаях, потому что любомудрие умеет и то и другое — и счастьем пользовать­ся умеренно, и в бедствиях соблюдать благо­приличие. И сие от меня твоей досточестности. А мне, который пишет это, какое время или слово доставит утешение, кроме твоей дружбы и беседы, которые блаженный оставил мне взамен всего, чтобы в тебе, как в пре­красном и прозрачном зеркале, видя его чер­ты, оставаться в той мысли, что и он еще с нами?

71. К Евдоксию ритору (39)

(Подобного содержания)

Спрашиваешь, каковы наши дела? Крайне горьки. Не стало у меня Василия, не стало и Кесария, не стало и духовного, и плотского брата. «Отец мой и мати моя остависта мя», скажу с Давидом (Пс. 26,10). Телом я болен, старость над головой, забот скопилась куча, дела задавили, в друзьях нет верности, Церкви без пастырей, доброе гибнет, злое снаружи; надобно плыть ночью, нигде не светят путеводные огни, Христос спит. Что мне надобно претерпеть? Одно для меня избавле­ние от зол — смерть. Но и тамошнее страш­но, если гадать по-здешнему.

72. К Симпликии (38)

(Убедительно просит ее прекратить свой иск, начатый еще при жизни св. Василия, о поставлении в епископы одного из рабов Симпликии)

Хвалишь святого и общего нашего отца, эту опору веры, этого направляющего истины и образец Церкви, эту седину, испол­ненную благоразумия, этого мужа, превзошед­шего меру и жизни человеческой, и добро­детелей, этого верного служителя и великого архиерея, посредника между Богом и челове­ком, эту обитель Духа? В этом поступаешь справедливо, потому что всякое слово ниже этой святой и блаженной души, если только не обманывают меня любовь или горесть, со­единенная с любовью. Но крайне удивило ме­ня в тебе, что хотя хвалишь как святого и до­селе сколько надлежало чествуешь, однако же намереваешься разрушить его дело, как бы это было сделано кем-либо из неосвященных, та­ким человеком, который более всего достоин поругания, как живший и кончивший жизнь без предположенной цели. Ибо если сопастыря его присваиваешь себе как собственного своего раба и гонишься за этой мелочной выгодой, то сие весьма недостойно твоего великодушия. Не безрассудно ли чествовать Бога приношением золота, и серебра, и избытками своего имения (в чем, может быть, более же­лания показать себя, нежели благочестия), а Церкви желать, чтобы она вовсе утратила иерея, и похищать у нее священнейшее из всех приношений? Если негодуешь на то, что сде­лали мы это самовластно, а не напомнили тво­ему благородству и не дали времени твоей ще­дрости, то скажешь в этом несколько правды, и немощь твоя будет человеческая, по крайней мере, человеческая. Но знай, что твое подая­ние теперь важнее, нежели в тогдашнее вре­мя, поскольку большая щедрость — дозво­лить взять, нежели самой дать. Подавая сама, по-видимому, приносишь ты дар одному Бо­гу, а дозволяя брать, приносишь и нам, Его служителям, удостоившимся носить на себе Его имя. Поэтому не гневайся на него и на меня. Он поступил, правда, самовластно, но не сде­лал никакой обиды, и мне удивительно ли было дойти до этого, понадеявшись на твою доб­роту и одновременно поверив общему голосу всей страны, какой подавали иные или от усердия, или злонамеренно — пусть будет это известно им самим, и пусть дадут в том отчет Богу, потому что не наше дело знать сие и входить в расположение каждого; мне же легко ли было отказаться, и как бы я презрел столько слез или сиротство страны, так долго остававшейся без попечения о ней без пастыря, не имев шей духовного управления? Но тебе больше всех известно, что давшие тогда согласие, а теперь отрекающиеся, поступают неблагочестиво и неблагородно. Гораздо лучше было бы им тогда спорить, чем теперь льстить и разрушать собственное свое дело, боясь более людей, не­жели Бога. И думаю, что они, по своей уклон­чивости, опять скажут, что переменили мысли, убоявшись тебя; и в этом гораздо более прав­ды, потому что им необходимо как быть все­гда поспешными, так хвататься за ложные и хитро придуманные оправдания. А если и по твоему мнению сказано это справедливо, но требуется уважение к хозяйственным расче­там (потому что слышу и это, хотя в письмах не выставляла ты этого на вид), то пусть тре­бование сие будет сделано справедливо и че­ловеколюбиво. Мы не укоряем за сие, потому что нам неприятно лишиться благорасполо­жения владельцев. Что же остается еще? При­бегнут, может быть, к тому, что человек не­достоин, и поэтому нападут на то, что он поставлен, потому что такая жалоба несколь­ко благовиднее. Но мне отвечать на это просто и легко. Мы никого из обвиняемых в чем-либо не оставляем без исследования дела; хотя бы он был из числа близких друзей или знатных по происхождению, потому что всего досто­чтимее Бог и закон. И этого не оставим без ис­следования. Но если кто может обвинить в чем, то когда угодно, при тебе и по общему твое­му с нами рассуждению, а в противном случае, и в отсутствие твое, по произведении следст­вия, если окажется невинным, хотя и раб, бу­дет оправдан, потому что у рабов и господ тот же Отец и Бог, и правда определяется не по чинам. Если же будет уличен, тогда осудит-ся собственным своим грехом. Таким образом, и правило не будет нарушено, и ушедший от «ас не понесет бесчестия; ибо меня, как че­ловека, ничего не стоящего, не следует, мо­жет быть, и в виду иметь. И ты сама избе­жишь худого подозрения, будто бы чуждаясь нас и здравой веры, завела это дело, поступая хитро, но не благородно, и, будучи обвиняе­ма в одном, сама нападаешь на другое. Сове­тую не подвергать себя этому (что и неспра­ведливо, и неблагоприлично) и в уничижение наших законов не прибегать к законам мир­ским, не входить в спор с нами, но извинить, если что сделали в простоте, по свободе бла­годати, и согласиться лучше уступить над со­бой прекрасную победу, нежели худо побе­дить, противясь Духу.

73. К Феодору, епископу Тианскому (81)

(Объясняет причины кротких, а не строгих мер с еретиками, которые при совершении св. Григорием священнослужения в константинопольском храме Анастасии, осмелились сделать на него буйное нападение (380г.))

Слышу, что негодуешь на оскорбления, какие причинены мне монахами и бедными. И не удивительно, что тебе, который доселе не терпел ударов и не испытал бедствий, подобные вещи кажутся несносными. А я, как испытавший много бедствий и терпевший оскорбление, справедливо почту себя заслужи­вающим доверия, если посоветую твоему бла­гоговению то, чему учит меня седина и что предписывает разум. Случившееся — бедственно и верх бедствия. Кто будет оспаривать это? Поруганы жертвенники, прервано Таинство; я стоял посреди священнодействующих и мечу­щих в меня камнями и в защиту от камней употреблял молитвы; забыты стыдливость дев, скромность монахов, бедствие нищих, жес­токость которых лишила милосердия. Но, конечно, лучше быть великодушным и тем, что терпим, показать народу пример великоду­шия; ибо простой народ не столько убежда­ется словом, сколько делом — этим безмолв­ным увещеванием. Важным считаю наказать тех, которые нас обидели; говорю, важным, пото­му что и это полезно для исправления дру­гих; но гораздо выше и божественнее этого — терпеливо перенести обиду. Первое заграж­дает уста пороку, а второе убеждает стать до­брыми, что гораздо лучше и совершеннее, чем только не быть злыми. Вообразим себе, что нам предстоит великое упражнение в человеко­любии, и простим сделанное против нас, что­бы самим сподобиться прощения, и к благо­сти присовокупим благость. Ревнителем назван Финеес за то, что пронзил мечом мадиамитянку вместе с прелюбодеем и отнял поношение от сынов израилевых. Но еще более похвален за то, что молился за падший народ. Поэтому и мы станем, и «умилостивим, да престанем сечь», по написанному, и «вменится нам сие в прав­ду» (см. Пс. 105,30-31). Похвален и Моисей за то, что, оскорбившись за израильтянина, умертвил египтянина; но более достоин удивления за то, что сестру Мариам, пораженную проказой за ропот, исцелил молитвами. Заметь и следую­щее: ниневитянам угрожает истребление, но слезами покупают они спасение. Манассия был самый беззаконный из царей, но за слезы прославился между спасенными. Как поступлю с тобою, Ефрем? — говорит Бог (Ос. 11, 8). Какое гневное слово! Но одновременно обещана и защита. Что поспешнее человеколюбия? Содомского огня просят ученики на ведущих Иисуса, но Он отвергает мщение. Петр отсе­кает ухо Малху, одному из оскорбителей; но Иисус исцеляет. А вопросивший: должно ли прощать брату, согрешившему семь раз подряд, не осуждается ли в скупости? Вместо семи крат сказано: «Седмижды семидесяти раз» (Мф. 18,22). Упоминаемый в Евангелии должник, который не простил того, что ему было прощено, не подвергается ли строжайшему взысканию (там же, ст. 34)? Да и в образце молитвы не требует­ся ли, чтобы мы прощением приобретали себе прощение? Имея столько примеров, будем подра­жать Божию человеколюбию и не пожелаем на себе самих изведать, как тяжко воздаяние за грех. Видишь порядок, в каком действует бла­гость. Сперва узаконивает, потом побеждает, обещает, угрожает, укоряет, борется, овладе­вает, снова угрожает, когда к тому вынужде­на, наносит удар, но постепенно давая место исправлению. Поэтому и сами не будем поражать вдруг; ибо это небезопасно; но вразумляя страхом, победим человеколюбием и обяжем к благоговению, истязая более совестью, не­жели гневом; не засушим смоковницу, кото­рая может еще приносить плоды, не осудим как бесполезную и напрасно занимающую место такую смоковницу, которую, может быть, излечат надзор и попечение искусного земледельца; дела, такого великого и слав­ного, не разрушим в короткое время по на­вету, может быть, и по зависти лукавого, но пожелаем казаться скорее человеколюбивы­ми, нежели совершенными, более нищелюб­цами, нежели правдолюбцами. Не будем слу­шаться более тех, которые поджигают нас на это, а не удерживают от сего, имея в виду, если не другое что; по крайней мере, стыд — воз­будить о себе мнение, будто бы мы в проти­воборстве с бедными, у которых то великое преимущество, что хотя и обиду причиняют, однако же, своим несчастьем возбуждают к себе жалость. Представь теперь, что припадают к те­бе все бедные и кормильцы бедных, что про­сят за них все монахи и девы. Вместо них окажи милость всем, потому что достаточно уже приведены в чувство, как сие видно из того, что во мне возымели нужду, а прежде всех окажи милость мне, который просит за них. Если тебе кажется жестоким, что я по­терпел от них бесчестие, то да покажется еще более жестоким, что не слушаешь меня, подающего такой совет. А прекрасному Плу­тону да простит Бог все те обиды, какие на­нес он мне!

74. К Алипию (148)

(Просит сего правителя Кападокии защитить дом его, о котором производилось дело в суде, от расхищений какого-то палладия)

Пишу к тебе первое письмо и с первой отношусь просьбой: почему и по этой одной причине справедливо было бы полу­чить от тебя, о чем извещаю. О чем же извещаю? Прекрасный Палладий делает нападения и расхищает, как слышу, дом наш, который у вас, а помочь некому. Поэтому прекрасное для тебя дело — взять на особенное свое попе­чение и такого человека, который сам налицо, а тем паче такого, который в отсутствии, и не допустить, чтобы все совершенно пропало, бу­дучи переломано и растащено, потому что во­все никто сему не препятствует, пропало и для самих тяжущихся, которым не останется в на­граду больше ничего, кроме тяжбы.

75. К нему же (149)

(Благодаря за участие в деле, просит довершить благодеяние, и поручает в его милость Евфимия)

Хвалю, что имеешь попечение о нашем деле; а потом хвалю и за письменное извещение, что делаешь это. Одно приносишь ты в дар правде, а другое — собственно мне. Но не откажись и довершить для меня свое благодеяние и непрестанно показывай себя возрастающим сколько-нибудь в рвении, что­бы я больше и больше дивился тебе. Сын Евфимий еще не явился к тебе, но ожидается; и думаю, если явится, не будет стоить тебе большого труда.

76. К нему же (151)

(Поручает в милость его диакона своего Фортуната)

Податель этого письма, Фортунат, мой друг и домашний человек, а если нужно прибавить что-нибудь еще, один из достохвальных диаконов. Это надобно было узнать тебе от меня. А прочее, знаю, и от себя при­совокупишь, то есть, обратишь на этого чело­века дружелюбный и попечительный взор, если в чем он будет иметь нужду в твоем благоговении. Что ни сделаешь хорошего для него, будет благодеянием мне самому.

77. К нему же (152)

(Просит руководствовать советами пресвитера Лукиана в деле о доме сродников Григориевых)

Прими на себя мое дело, как и прежде принимал и доказал это опытами. Прими и возлюбленного брата и сопресвитера моего, Лукиана, как удостоив его благосклон­ного во всем воззрения, так и дав ему совет позаботиться о доме родичей моих, который у вас, потому что при Божией помощи дела мои приняли благополучное окончание, как по вашему суду, так и по человеколюбию правдивейшего Судьи.

78. К Палладию (228)

(Просит о внимании и покровительстве к сроднику своему Евфимию)

Если бы кто спросил меня, что все­го лучше в жизни, я ответил бы. друзья. А из них кого должно более почитать? Отвечал бы: добрых. А из добрых кого именуешь первым? Знаю, что никого не поставлю выше твоей до­блести. И пишу это, не льстя могуществу, но уважая нравы, для которых и я, может быть, провозвестник не малый, по крайней мере, не умолкающий, пока есть силы, и даже не толь­ко провозвестник, но и сподвижник, молит­вами подающий тебе новые силы. Этим хотел я кончить письмо. Но поскольку и Бога не только чтим, но и молим о благодеяниях, то выслушай, не тяготясь мной (а что мои просьбы — не отяго­щение для тебя, могу заключать сие по пред­шествовавшему), но памятуя обо мне. Опять представляю тебе просителя Евфимия и опять прошу не только человеколюбиво принять это­го молодого человека, но и извинить его мед­лительность, потому что, заведуя делами си­рот, по необходимости задержан был дома. Но постарайся дать ему хороший ход и к моей чести, и к славе твоей правоты. Хотя и много людей, которым ты сде­лал добро, однако же и это благодеяние не ме­нее всякого другого послужит к твоей чести, как сам я слышал от тебя лично, и желаю, что­бы ты теперь уверил меня в этом. Этот чело­век, как достоин сожаления по сиротству, так любим мной за его нрав, не говорю уже о кров­ном родстве.

79. К Гиганию (239)

(Благодарит за приглашение на праздник, уверяя, что для него, как проповедника троицы, всего вожделеннее праздновать с чтителями Троицы)

Рад я приглашению, еще более рад тому; что пишешь; рад не потому, что нас хва­лят (это маловажно), но потому, что рассуж­даешь здраво; и узами любви ко мне служат для тебя одно со мной упование и истинное поклонение Троице, о Которой чаще говорю, нежели дышу, говорю и среди опасностей, и когда нет опасностей, все прочее предостав­ляя времени круговращать, как ему угодно, имея же непоколебимым в душе сие одно это неоскудеваемое сокровище и в подлинном смысле мое. Почему, когда представлю в уме все прочее, сколько скорбей окружало меня и теперь окружает, представлю это непосто­янство зол, бросающих меня и вверх и вниз, эту брань, какую все воздвигают против меня, не сделавшего никому никакой обиды, а при­том обращу взор и на то одно, что удосто­ился я стать проповедником истины, отри­нутой и презренной в пустыне здравого учения, по написанному, и «непроходне и безводнее» (Пс. 62,2); тогда (скажу коротко) прекращаю всякое беспокойство, а, напротив, весьма ра­дуюсь, как удостоенный большего, чем заслу­живаю. Поэтому пишу тебе сие, давая этим знать, что у меня дружба и близость тверды только с теми, которые держатся таких пра­вил Какой же благомыслящий человек доб­ровольно оставит таких людей? И какой пра­здник важнее, празднуемого подобными вам? Если же болезнь или непогода воспрепятст­вуют усердию, то сам я понесу потерю, а вы извините меня и помолитесь, чтобы открылся другой случай к свиданию с вами.

80. К Воспорию, епископу Колонийскому (148)

(Выражает ему решительное свое намерение сложить с себя правление Константинопольскою Церковью (381 г.))

В другой уже раз попадаюсь в ва­ши сети, и обманут. Знаете, что говорю, и ес­ли это справедливо, да «обоняет Господь» ва­ше «приятное благоухание» (Быт. 8, 21). А если несправедливо, да простит Господь. Ибо так следует мне говорить о вас, потому что нам повелено терпеть, когда и обижают. Впрочем, как вы вольны в своем мнении, так и я волен в своем. Тяжелый Григорий не будет уже для вас тяжел. Уединюсь к Богу, Который один чист и нековарен. Углублюсь в себя самого. Вот что придумал я о себе Ибо два раза спо­тыкаться о тот же камень, по пословице, свой­ственно одним безумным.