Пирожник в роли «потомка» ободритов

Бурное время преобразований первой четверти XVIII в. не­возможно представить без Петра I. Его незаурядные таланты, неуемная энергия и настойчивость придавали преобразова­ниям особый колорит и неповторимые черты. Но столь же прочно с петровскими преобразованиями связано имя Алек­сандра Даниловича Меншикова, человека несомненно ода­ренного и стяжавшего известность на самых различных по­прищах — военном, административном, хозяйственном.

Меншиков являлся не единственным сподвижником Петра, которого волна новшеств вознесла на вершину славы и бо­гатства. Сын органиста Павел Иванович Ягужинский стал генерал-прокурором — высшим должностным лицом в госу­дарстве. Крещеный еврей Петр Павлович Шафиров выбился в бароны и вице-канцлеры, т. е. занимал вторую по значи­мости должность во внешнеполитическом ведомстве. Среди видных деятелей петровского царствования встречаем Алек­сея Александровича Курбатова — архангелогородского вице-губернатора, обер-фискала Алексея Нестерова, петербургско­го генерал-полицеймейстера Антона Девиера. Их предки тоже не принадлежали к дворянскому сословию.

Никто, однако, из них не мог стать рядом с Меншиковым ни по вкладу, который они внесли в преобразовательные на­чинания царя, ни по милостям и заботливому вниманию, ис­ходившими от Петра. Более того, рядом с Меншиковым нельзя поставить ни одного фаворита, кроме, быть может, Потемки­на, которыми была так богата история давно прошедших времен. К одним из них, как Бирону, Разумовскому, и боль­шинству фаворитов любвеобильной «матушки» Екатерины, природа была скупой на таланты. Другие, как Кутайсов, Аракчеев, умели угодничать, поднаторели в мелких интригах, но, лишенные способностей, не оставили сколь-нибудь замет­ного следа в качестве администраторов, военачальников или дипломатов.

Заслужить привязанность и дружбу Петра качествами, ко­торыми обладали, например, Аракчеев или Кутайсов, было невозможно — ни Павел I, ни Александр I не чета Петру I; ценил он в человеке, которому отдал дружбу, с которым де­лил часы «веселия» и тяготы походной жизни, не только и не столько умение угадывать свои желания, сколько неиссякае­мую энергию, преданность преобразованиям, беззаветную от­вагу, готовность пожертвовать даже жизнью ради успешного выполнения поручения. Таким мы знаем Меншикова в годы наибольшей близости к Петру. Но мы знаем и другого Мен­шикова — человека необыкновенного тщеславия и надмен­ности, казнокрада и стяжателя.

К концу своей умопомрачительной карьеры Меншиков носил титул, не вмещавшийся в десяток строк печатного текста. Каково же было происхождение герцога Ижорского, светлейшего князя Римской империи и Российского государст­ва, генералиссимуса, верховного тайного действительного советника, рейхсмаршала, президента Военной коллегии, ад­мирала красного флага, санкт-петербургского губернатора, кавалера русских и иностранных орденов?

Дать точный ответ на поставленный вопрос вряд ли воз­можно, ибо сохранившиеся источники сообщают противоре­чивые сведения о предках светлейшего. Одну группу источ­ников составляют донесения иностранных дипломатов, а так­же мемуары русских и иноземных современников. Надобно, однако, помнить, что ни дипломаты, ни мемуаристы не могли наблюдать Алексашку Меншикова в годы его детства, ни тем более интересоваться жизнью его безвестного родителя. Александр Данилович попал на страницы донесений послов и сочинений мемуаристов лишь со времени, когда он прочно укрепился в положении царского фаворита и оказывал влия­ние на ход военных и дипломатических событий, а также внутреннюю политику. Молва, на которую опирались совре­менники, отказывала Меншикову в знатных родителях. Она была беспощадной к княжескому тщеславию и единодушной относительно его предков.

Самое раннее свидетельство о происхождении Меншикова относится к 1698 г., т. е. ко времени, когда он еще не был ни князем, ни фельдмаршалом. Не занимал он тогда никаких постов и в правительственном аппарате, хотя ему тогда бы­ло 26 лет (родился 6 ноября 1672 г.). Секретарь австрийского посольства Корб называл Меншикова «царским фаворитом Алексашкой». В «Дневнике путешествия в Московию» Корб поместил фразу, свидетельствующую, с одной стороны, о влиятельности Алексашки, а с другой — о его происхожде­нии: «Говорят, что этот человек вознесен до верха всем завидного могущества из низшей среди людей участи». Англий­ский посол Витворт, не касаясь деталей, сообщал своему пра­вительству в 1705 г.: Меншиков — «человек очень низкого происхождения» (1).

Пять лет спустя датский посол Юст Юль в своем дневнике повторил эту версию, дополнив ее некоторыми подробностями: «Родился он в Москве от весьма незначительных родителей. Будучи подростком, лет 16-ти, он, подобно многим другим московским простолюдинам, ходил по улицам и продавал так называемые пироги» (2). Миних, поступивший на русскую службу в 1721 г., считал происхождение Меншикова «из про­столюдинов» настолько общеизвестным и бесспорным, что полагал лишним приводить какие-либо доказательства. Князь Куракин в незаконченной истории царствования Петра I зая­вил, что Меншиков «породы самой низкой, ниже шля­хетства» (3).

Полковнику Манштейну, современнику необычайного воз­вышения и падения Меншикова, были известны две версии о предках князя: одни — и таких, писал Манштейн, было большинство — считали Александра Даниловича сыном кре­стьянина, который пристроил свое чадо «в учение к пирожни­ку в Москве». Другие, продолжал Манштейн, полагали, «будто отец Меншикова находился в военной службе при царе Алек­сее Михайловиче», а сам Александр Данилович служил ко­нюхом при дворе царя. Петр заметил остроумие будущего князя, перевел его в денщики, а затем, открыв в нем большие дарования, стал давать ему ответственные поручения.

Отношение самого Манштейна к вариантам о предке Мен­шикова достаточно определенно: «Я всегда находил первое мнение более близким к правде. Несомненно верно, что Мен­шиков низкого происхождения; он начал с должности слуги, после чего царь взял его в солдаты первой регулярной роты, названной им потешною. Отсюда уже царь взял его к себе, оказывал ему полное доверие» (4).

Подробнее всех о детских и юношеских годах Меншикова сообщает француз на русской службе Вильбоа. Как и многие современники, Вильбоа писал, что отец Меншикова «был крестьянин, получавший пропитание от продажи пирожков при воротах кремлевских, где завел он маленькую пирожную лавочку». К своему ремеслу он привлек и сына, вертевше­гося с лукошком в Кремле, где покупателями товара были стрельцы и солдаты, с которыми разбитной продавец часто шутил. Проказы Алексашки забавляли и Петра, наблюдавшего за ним из кремлевского дворца. Непосредственное знакомство царя с пирожником состоялось, писал Вильбоа, при следующих обстоятельствах: «Однажды, когда он сильно кричал, потому что какой-то стрелец выдрал его за уши, уже не шутя, Петр послал сказать стрельцу, чтобы он перестал обижать бедного мальчика, а с тем вместе велел представить к себе».

Остроумие и находчивость мальчика, ровесника царя, понравились Петру, и тот велел его вымыть и одеть, чтобы определить к себе пажем. С тех пор Петр стал неразлучным с Меншиковым, и приятель царя, одаренный большим умом и способностями мгновенно все схватывать, стал быстро возвышаться (5).

Сюжет, изложенный Вильбоа, близок к сентиментальной сказке о превращении нищего в принца. По-иному описывает сближение Петра с Меншиковым брат известного своей уче­ностью Якова Брюса Петр. Этот автор мемуаров поведал, что Петр воспылал доверием и любовью к Меншикову после того, как тот предупредил его о грозившей ему смертельной опас­ности: Меншиков якобы рассказал царю о намерении бояр отравить его во время очередной пирушки.

Множественность и разноречивость версий, подчас содер­жавших явный налет фольклора, свидетельствует, с одной стороны, об интересе современников к карьере Меншикова, а с другой — подтверждает факт, что и для них, современни­ков, в возвышении князя было немало загадочного.

Что касается происхождения Меншикова, то иностранцы, несмотря на различия в частностях, сходились в одном — бу­дущий князь был родом из незнатной семьи.

Версию иностранных современников подтверждает цар­ский токарь Андрей Нартов, описавший событие, очевидцем которого был. Как-то Меншиков в чем-то разгневал царя. «Знаешь ли ты,— кричал рассерженный Петр,— что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был? Тотчас же возьми кузов свой с пирогами, скитайся по лагерю и улицам и кричи: пироги подовые, как делывал прежде. Вон!»

Данилыч, отличавшийся находчивостью, возвел происшед­шее в шутку. Он выбежал на улицу, схватил кузов у первого попавшегося пирожника, повесил его на себя и в таком виде вернулся во дворец. К этому времени царь успокоился. При ниде светлейшего он расхохотался и сказал:

— Слушай, Александр, перестань бездельничать, или хуже будешь пирожника.

Меншиков продолжал выкрикивать: «Пироги подовые! Пироги подовые!» (6).

Происхождение еще одного источника, освещавшего родословие Меншикова, было необычным. Ранним утром июля 1727 г. мастеровой Городовой канцелярии Даниил Колосов, выходя «для нужды» на улицу, обнаружил в сенях бывшей Штатс-конторы, где он жил, крашенинный мешочек. В нем было завернуто подметное письмо. Находка доставила мастеровому немало хлопот. Попытался сдать ее своему на­чальству, но Ульяна Синявина не застал дома. Пошел в Тай­ную канцелярию, но майор Румянцев тоже не пожелал при­нять письмо и направил «счастливчика» к коменданту столичного города Фаминцыну. Тот повертел письмо и поспе­шил от него избавиться, порекомендовав отнести его в Вер­ховный тайный совет. Выше инстанции уже не было.

Странное на первый взгляд стремление чиновников от­махнуться от письма объяснялось очень просто — оно жгло им руки, его содержание было направлено против Меншикова. В своем месте мы еще вернемся к нему. Здесь же отметим то, что непосредственно относится к происхождению князя. Анонимный автор обвинял Меншикова в том, что он «дванадесятилетнего отрока (Петра П.—Д. П.) принудил обручиться с недостойною того брака дочерью своею, внукою маркитанского» (7). Следовательно, дед Марии Александровны Меншиковой, отец Александра Даниловича, согласно анониму, был маркитантом — продавцом съестного для солдат.

Иные сведения о предках Меншикова сообщают источники официального происхождения. Их два, причем интересующий нас вопрос они освещают одинаково. Речь идет о дипломах на пожалование Меншикову княжеского достоинства Римской империи и Ижорского князя Российского государства. В цар­ском дипломе глухо сказано, что Меншиков происходил «из фамилии благородной литовской, которого мы, ради верных услуг в нашей гвардии родителя его и видя в добрых поступ­ках его самого надежду от юных лет, в милость нашего ве­личества восприяти и при дворе нашем возрастите удостоили» (8).

Давно известно, что чем меньше в тексте фактов и больше общих слов, тем легче завуалировать истину. Приведенная выше фраза из диплома оставляет простор для домыслов и вопросов, а также ответов на любой вкус.

В самом деле, что скрывалось за расплывчатым понятием «верные услуги», будто бы оказанные родителем Александра Даниловича; на каком поприще проявил себя отец Меншико­ва: административном, военном, придворном? Много лет спустя Александр Данилович предпримет попытку расшиф­ровать смысл «верной услуги» — она состояла в том, что отец якобы раскрыл заговор Федора Шакловитого. Однако на стра­ницах, четырехтомной публикации розыскного дела фамилия Меншикова даже не упомянута.

Заслуги можно списать на счет «милости божией» — так угодно было оценить их Петру. Сложнее обстояло дело с от­даленными предками, причисленными к «фамилии благород­ной литовской», конечно же, со слов Александра Даниловича и при участии барона Гюйссена, хлопотавшего при венском дворе о выдаче ему княжеского диплома. Эта версия нужда­лась в обосновании, и Меншиков предпринял две попытки добыть необходимые доказательства.

Первая из них была предпринята вскоре после получения дипломов — в середине декабря 1707 г. он заручился доку­ментом, утвержденным съездом литовской шляхты и подпи­санным великим маршалком княжества Литовского Воловичем, директором съезда князем Радзивиллом и еще 46 знатными литовцами. Подписавшие удостоверяли, что они признали Александра Менжика «нашей отчизны княжества Литовского сыном» (9). Но удостоверив принадлежность Меншикова «к по­роде пашей», шляхта уклонилась сообщить какие-либо под­робности: она не могла назвать фольварк, которым владели предки Менжика, равно как и сообщить, где, когда и на какой службе находились эти предки.

Подписанный документ вызывает подозрения. Не появил­ся ли он на свет после обильного угощения, устроенного Меншиковым, чье княжеское достоинство уже зарегистрировано австрийским императором и русским царем. Светлейший, надо полагать, не поскупился и на обещания предоставить какие-либо льготы шляхте, чьи владения находились на театре военных действий.

Получив постановление съезда, князь угомонился отно­сительно своих предков до времени, когда у него возник план породниться с царствующей фамилией. Для надутого тщесла­вия уже было недостаточно принадлежности к дворянскому сословию вообще. Князю хотелось быть потомком не орди­нарного дворянина, а дворянина, ведущего свою родословную из глубины веков, и показать, что тесть российского импера­тора не человек случая и безродный выскочка, а потомок варягов, людей, близких к Рюриковичам. Так возникла идея взрастить пышное генеалогическое древо, своими корнями уходящее в далекое прошлое.

В архиве сохранился черновой набросок генеалогии князя на латинском языке (10). Автор ее, видимо, признал безнадеж­ной попытку оперировать именами и точными датами и их отсутствие решил компенсировать общими рассуждениями о превратностях человеческой судьбы. Тем самым открывался простор для взлета фантазии. «Даже звезды и большие светила часто подвержены затмениям»,— заявляет автор. То же самое происходит и с людьми: знатные роды вымирают или предаются забвению, чтобы при благоприятных условиях вновь подняться со дна и вознестись на новую высоту. Подобную метаморфозу испытал и род Меншиковых.

«Некоторые (кто? — Н. П.),—писал составитель генеало­гии, — опираясь на сведения (какие? — Н. П.) об особой знатности рода Меншиков, приходят к выводу, что предки упомя­нутого Андрея Меншикова прибыли на Русь из варяг вместе с Рюриком». Один из представителей варяжской дружины, предок Андрея Меншикова, получил в управление область Вологды. «Другие же (неизвестно, кто подразумевается под этими „другими".— Н. П.),— продолжает автор,— считают, что сам князь Андрей Меншик или отец его в XIV или XV ве­ках» вследствие непрекращавшихся преследований православ­ной церкви в Литве покинул ее, переселившись в Россию, где был удостоен титула русского князя. Еще до выхода в Русь предки Андрея Меншикова сначала в Польше, а затем в Литве породнились с знатнейшими фамилиями. Они имели герб с изображением головы быка на золотом поле, т. е. герб ободритов, от которых произошли Рюрики. На этом основании, написано в тексте, «некоторые пришли ко вполне правдопо­добному заключению, что род Меншика был связан родствен­ными узами с королями или князьями ободритов, откуда берет начало род Рюрика».

Кто такие ободриты, которых составитель генеалогии про­чил в предки Меншикова?

Ободриты, или бодричи,— племя западных славян, обитав­ших в бассейне реки Лабы (Эльбы). Бодричи ранее восточ­ных славян приобщились к феодальным отношениям: они уже в VI—VIII вв. имели князей, дружину и предпринимали похо­ды на соседей. Родовитые люди России XVII в. любили корни своего родословного древа выращивать не в родной земле, а на чужбине, изображая предков пришельцами из других стран — пруссами, варягами, бодричами. Меншиков, естест­венно, не желал быть хуже других. Если, однако, у подлинных аристократов типа Куракиных или Шереметевых мифических, варягов или пруссов уже в XI или XIV в. сменяют реальные лица, бытие которых отразили источники, то у Меншикова, как ни старались ученые составители, реальных предков, живших в отдаленные времена, обнаружить не удалось.

Уязвимость туманных рассуждений была, видимо, очевид­на и автору, и он вынужден признаться, что всякие подроб­ности скрываются «во тьме веков». Это не помешало ему категорически утверждать: «существовал род Меншика в Рос­сии и знатный род Меншика в Польше», от последнего и про­изошел отец светлейшего князя.

Ни один из перечисленных фактов генеалогии Меншикова документально не подтвержден, как, впрочем, не подтвержден и факт пленения в 1664 г., во время русско-польской войны, отца Меншикова Даниэля. Будучи в плену, Даниэль женился на «Игнатьевне», дочери какого-то «уважаемого купца», и поступил в службу к царю Алексею Михайловичу. По совету друзей Даниэль Меншик русифицировал свое имя и фамилию и стал Даниилом Меншиковым. По совету тех же друзей он поступился еще одним достоянием: чтобы не раздражать зна­ти, Даниэль в фамильном гербе изображение головы быка заменил коронованным сердцем. «Поскольку он, как никто другой, владел искусством править лошадьми и объезжать их, царь Федор Алексеевич взял его служителем своей конюшни». Родословие далее, как упомянуто выше, приписывает Даниле Меншикову раскрытие заговора Шакловитого в 1689 г.

Отец Александра Даниловича, согласно родословию, умер в 1695 г. «оставив без какого-либо имущества и в величайшей бедности четырех детей сирот». Далее следует перечисление основных вех жизни Александра Даниловича, не вызывающее сомнений в их достоверности: участие в сражениях Северной войны, получение наград от Петра и иностранных государей, назначение на должности и т. д.

Бросаются в глаза недомолвки относительно родителей Меншикова. Например, кто такая «Игнатьевна», мать буду­щего князя? Если она была дочерью почтенного купца, то как случилось, что внуки этого купца оказались в «величайшей бедности»? А как добывал средства к жизни Алексашка в годы, предшествовавшие знакомству с царем? Не следует ли понимать признание бедности родителя как косвенное при­знание того, что источником его существования в те годы была торговля пирожками? Не ясен и вопрос о братьях. Я изучил весь семейный архив князя, его переписку с супру­гой, детьми и родственниками жены, и ни в одном из них он не упоминает ни о матери, ни об отце, ни о братьях.

Короче, перед нами далекий от совершенства пример фальсификации генеалогии. Во второй половине XVIII столе­тия в подобных делах настолько поднаторели, что представи­тель крапивного семени средней квалификации за сходную мзду мог состряпать любую генеалогию и изобрести предков, угодных заказчику. Во времена Меншикова с этой задачей не могли справиться и европейски образованные юристы, несомненно привлеченные светлейшим для выполнения по­ручения.

Поскольку генеалогия, как и сочинение о жизни и деятельности Александра Даниловича Меншикова, составлялась в окружении князя и не без его ведома, то небезынтересно ознакомиться с тем, какой версии придерживался он сам в описании своего детства и обстоятельств знакомства с царем.

В одном анонимном сочинении, будто бы имевшем хождение среди современников и пересказанном в жизнеописании Меншикова, было написано: «Князь был не единственным на свете человеком, который с низших степеней достиг до выс­ших. Он и сам не скрывал этого, но часто откровенно рас­сказывал, какую бедность терпел в юности». Это признание, однако, не лишало Меншикова возможности упрямо твердить о своих благородных предках: «Впрочем, он происходил от благородной, хотя и обедневшей фамилии, из которой в преж­ние века были в России и князья, и теперь милостию государя и долговременными тяжкими, но полезными услугами, достиг сам до высоких почестей, званий и достоинств».

Что касается появления Меншикова при царском дворе, то рассказ о том выглядит не менее респектабельно: будущий князь заставил обратить на себя внимание царя такими при­влекательными качествами, как ум и сметливость.

Поначалу Алексашка прибыл устраивать свою судьбу в потешную роту. «Как скоро его светлость явился в эту роту, тотчас был принят его величеством в число солдат (в октяб­ре 1691 г., в день рождения Алексея Петровича), потому что он отличался красивою наружностью и счастливой физионо­мией и в своих речах, равно как и в своих приемах обнаружил бойкий живой ум, здравый рассудок и добросердечие».

Перечисленные свойства характера позволили Меншикову быстро усвоить экзерциции и превзойти в этом не только своих сверстников, но и более великовозрастных сослуживцев. Царь, кроме того, обратил внимание на опрятность, вежли­вость и воздержание новобранца и взял его к себе ден­щиком (10а).

Скудость источников о происхождении Меньшикова и их противоречивое содержание породили противоречивые на этот счет суждения историков. Известный автор 30-томного сочи­нения о Петре I, опубликованного еще в XVIII веке, Иван Иванович Голиков, писал: «За достовернейшее из преданий касательно славного князя Мешпикова принято, что он ро­дился в Москве в 1674 году от бедного польского шляхтича, служившего при царской конюшне в стремянных, и что ос­тавшись после отца, в детстве, лишился и последнего малого его имущества и принужден был искать себе пропитание у одного из московских пирожников». Затем он в 1686 г. посту­пил в услужение к Лефорту, а от него — к царю (11).

В утверждении Голикова есть неточность, существенно меняющая суть дела: он писал, что Меншиков лишился отца в детстве, в то время как, по свидетельству самого князя, его родитель умер, когда ему исполнился 21 год — в 1695 г. Сле­довательно, если Алексашка и продавал пироги, то изготов­ленные не московским пирожником, а Данилой Меншиковым. Кроме того, круг источников, находившихся в распоряжении Голикова, был крайне узок: он не мог пользоваться ни доне­сениями иностранных дипломатов, ни мемуарами, ставшими достоянием историков лишь столетие спустя.

У А, С. Пушкина, живо интересовавшегося временем Петра I, мы обнаруживаем два несхожих высказывания о про­исхождении Меншикова. В одном из них, раннем, относящем­ся к 1829 г., в знаменитом четырехстишье «Полтавы» о птен­цах гнезда Петрова Пушкин писал:

И Шереметев благородный,

И Брюс, и Боур, и Репнин,

И, счастья баловень безродный,

Полудержавный властелин...

Имя «полудержавного властелина» не названо, но, вне всякого сомнения, под ним подразумевается Меншиков, ко­торого поэт аттестовал «баловнем безродным». Иными слова­ми, Пушкин в конце 20-х годов придерживался неофициаль­ной версии происхождения Меншикова. Позже, в середине 30-х годов, когда поэт приступил к сбору материалов о Пет­ре I, он безоговорочно принял версию, изложенную в дипломе Меншикова: «Никогда он не был пажем и не продавал по­довых пирогов. Это шутка бояр, принятая историками за истину». Под «историками» Александр Сергеевич подразуме­вал И. И. Голикова, труд которого он основательно штуди­ровал. Свое мнение Пушкин подкрепил ссылками на синодик. Но в синодике, равно как и в деле об убийстве сына Грозного, бесполезно искать предков Меншикова, ибо сам он считал, что его предки в XVI в. находились в Литве. А. С. Пушкин упоминает и о том, что А. Д. Меншиков «отыскивал около Орши свое родовое имение12. Однако документального подтверждения этих поисков обнаружить не удалось.

Ближе всего к истине о происхождении Меншикова был, на наш взгляд, крупнейший историк прошлого столетия С. М. Соловьев. «Современники иностранцы,— писал масти­тый ученый,— единогласно говорят, что Меншиков был очень
незнатного происхождения; по русским известиям он родился близ Владимира и был сыном придворного конюха» (13).

Страницы, отведенные выяснению происхождения Менши­кова, любопытны лишь в плане личной характеристики князя. Он пускался во все тяжкие, чтобы удовлетворить свое неуемное тщеславие. Происхождение Меншикова помогает постичь еще одну особенность его характера — ненасытную тягу к богат­ству. Человек, подобно ему выбившийся из нищеты, быстро познавал цену богатства, прелести роскоши и не стеснялся в выборе средств для приобретения того и другого. По алчно­сти Меншикова можно сравнить с нуворишами лишь с тем различием, что у последних главным мерилом богатства яв­лялись деньги, а у князя, жившего в иных социальных усло­виях,— крещеная собственность. Вместе с тем надобно пом­нить: кем бы ни были предки Александра Даниловича, торго­вал ли он сам пирожками или нет, существенного значения не имело, ибо Меншиков, влившись в ряды новой знати, став светлейшим князем, безоговорочно служил интересам этой знати. Прошлое оставляло у него всего лишь неприятное вос­поминание, создавало своего рода комплекс социальной не­полноценности в общении с родовитыми людьми, впрочем легко преодолеваемый при жизни Петра, поскольку рядом с сыном конюха с царем сотрудничали сын сидельца в лавке купца, сын настора, а супруга царя, будущая императрица, в прошлом была прачкой.

Какие ж«сведения из разноречивого потока информации о происхождении Меншикова следует признать более или менее достоверными?

Менее всего внушают доверие попытки князя вести свою родословную от ободритов, почитавшихся многими родови­тыми людьми того времени своими предками. Можно быть вполне увередшым, что сведения о предках, запечатленные в генеалогическом сочинении, относятся к разряду мифов. Столь же сомнительно свидетельство литовской шляхты, раз­глядевшей в князе человека «нашей породы» и признавшей его выходцем из Литвы. Вряд ли можно положиться на вер­сию о пленении отца Меншикова в годы русско-польской войны за воссоединение Украины и службе Даниэля Меншика стремянным конюхом у царя Алексея Михайловича. Сидения известных нам источников, подтверждающих «благородное» происхождение князя, настолько мутны, что принимать их всерьез нет оснований.

Остается одно — исходить из достоверного факта, что ро­дитель Меншикова, как и его сын Александр, добывали хлеб насущный торговлей пирогами. Но этого рода занятие дает основание отклонить всякие попытки Меншикова изобрести благородных предков — он происходил по терминологии того времени из «подлородных» людей. Отнести его к потомкам жителя Москвы или владимирского крестьянина — в конечном счете деталь, не меняющая сути дела.

Путь Меншикова от пирожника до светлейшего князя со­вершен на глазах у современников, он отражен и в источни­ках. Исключение составляет тот отрезок пути, когда юный Алексашка сменил порты и рубаху пирожника на мундир солдата потешной роты и денщика Петра. В этом качестве он, надо полагать, принимал какое-то участие в событиях 1689 г., когда царь противостоял честолюбивым замыслам своей сестры Софьи, участвовал вместе с ним в потешных маневрах, поездках на Переяславское озеро и в Архангельск, наконец, в Азовских походах.

Образ жизни Алексашки в детские годы исключал возмож­ность приобретения самого элементарного образования — он до конца дней своих оставался неграмотным. Об этом писали все современники иностранцы.

Читаем запись датского посла Юста Юля под 1710 г.: «Князь Меншиков говорит порядочно по-немецки, так что понимать его легко, и сам он понимает, что ему говорят, но ни по-каковски ни буквы не умеет ни прочесть, ни на­писать — может разве подписать свое имя, которого, впрочем, никто не в состоянии разобрать, если наперед не знает, что это такое» (14). Другой современник, имевший случай наблю­дать светлейшего много лет спустя, сообщил на этот счет любопытную и не лишенную правдоподобия деталь: Меншиков наивно пытался разыгрывать роль человека, постигшего пре­мудрости письма: «Он не умел ни читать, ни писать и вы­учился только плохо подписывать свое имя. Но в присутствии людей, не знавших о том, скрывал он свою безграмотность и показывал вид, будто читает бумаги» (15). Иностранцам вто­рит русский современник — князь Борис Иванович Куракин. По его сведениям, Меншиков — «человек не ученой, ниже писать что мог, кроме свое имя токмо выучил подписывать» (16).

Откровенно говоря, свидетельства иностранцев, как правило не выказывавших симпатии к светлейшему, как и свидетелъство Куракина, оставившего наполненные сарказмом характеристики сподвижников Петра, вызывали сомнения. В самом деле, как можно было справляться с обязанностями сенатора, фельдмаршала, президента Военной коллегии и губернатора человеку, умевшему начертать только имя и фамилию? Оставаться неграмотным было непостижимо тем 6олее, что именно в годы преобразований в стране интенсивно формировалась и набирала силу бюрократия, и всякая бумага, вышедшая из недр многочисленных канцелярий, приобретала огромную силу: ее надо было читать и обязательно оставлять на ней след в форме резолюций, помет и тому подобное. Наконец, факт неграмотности Меншикова вступает в вопиющее противоречие с другим хорошо известным фактом: он не презирал ученость и высоко ценил знания.

Свидетельства иностранцев ничего бы не стоили, если бы мы не располагали главным доводом в пользу их правоты: среди десятков тысяч листов, сохранившихся в фамильном архиве Меншикова, не обнаружено ни одного документа, на­писанного рукою князя. Не попадались и следы правки и ре­дактирования составленных документов. Даже сотни писем к Дарье Михайловне, сначала наложнице, а затем супруге, не говоря уже о тысячах писем к царю и вельможам, все до единого были написаны канцеляристами. Это обстоятельство, по всей вероятности, наложило отпечаток и на содержание Писем Меншикова к супруге. В отличие от писем Петра к Екатерине, с характерной для этого жанра интимностью и гражавших индивидуальность автора, послания Меншикова, неизменно любезные, были полны канцелярских оборотов и походили на деловые бумаги. Документы сохранили лишь подпись Меншикова, всегда одинаковую, стояла ли она в письмах к супруге, или в донесениях царю: «Александр Меншиков».

Кстати, Юст Юль и Вильбоа сгущали краски, сообщая о неумении Меншикова разборчиво написать свою фамилию. Подпись стала менее разборчивой и буквы приобрели рас­плывчатость только к старости князя, а в молодые годы он подписывался четким почерком и неизменно без мягкого зна­ка, в то время как грамотная Дарья Михайловна иногда писала: «Дарья Меньшикова».

Существуют, кроме того, и косвенные доказательства не­грамотности Меншикова: в описи личного имущества сослан­ного в Ранненбург князя отсутствовали письменные принадлежности, а у членов семьи они были. Наконец, в одном из писем ссыльного Меншикова в Верховный тайный совет поме­щена любопытная приписка, адресованная Остерману: «Ежели какое в титуле высокоучрежденного Верховного тайного сове­та есть погрешение, в том покорно прошу не иметь на меня гнева, понеже канцелярских служителей при мне ни одного человека не обретаетца, кроме что объявлены в реэстре копеисты из моих служителей, которые были у меня в домовой моей канцелярии. И то робята, которые только могут копии писать» (17). Следовательно, князь, будучи первоприсутствую­щим в Верховном тайном совете, не знал формуляра обра­щения к этому учреждению. Такое может случиться только с человеком, всегда пользовавшимся услугами опытных кан­целяристов и лично никогда не читавшим ни челобитных частных лиц, ни донесений Сената, Синода и коллегий выс­шему органу власти страны.

Таким образом, неграмотность Меншикова бесспорна. Но тогда возникает вопрос, как он умудрялся справляться с уймой дел, возложенных на него царем. Они относились к самым разнообразным отраслям государственного хозяйства и управления и часто требовали специальных познаний. Как он распоряжался своими многочисленными вотчинами? Нако­нец, почему Меншиков при своих способностях не мог одо­леть элементарной грамоты, которую энергично насаждал в стране Петр, да и сам он, Меншиков, ему в этом активно помогал?

Недоумение на этот счет возникло и у цитированного выше Юста Юля: «В таком великом муже и полководце, ка­ким он почитается, подобная безграмотность особенно уди­вительна» (18).

Рассеять недоумения и ответить на поставленные вопросы, естественно возникающие у каждого читателя, ояираяеь на источники, невозможно. Не известен также ии единый упрек паря Меншикову по поводу неграмотности последнего. Оста­ется ограничиться догадками.

Неграмотность князя, видимо, не являлась непреодолимой помехой при выполнении им разнообразных обязанностей, во всяком случае крупных неприятностей она ему не достав­ляла. Как фельдмаршал и крупнейший вотчинник, он польг зевался услугами многочисленных стряпчях, адъютантов, ден­щиков и управляющих. Один из деятелей этого рода, служив­ший князю верой и правдой в течение 20 лет, известен по фамилии — Алексей Волков. В письме к светлейшему в 1725 г.. он перечислял все свои заслуги перед «вашей светлостью и всем домом вашим», думается не преувеличенные, ибо всякое отступление от истины могло вызвать у адресата разджражение.

Судя по характеру выполнявшихся обязанностей, во многих случаях весьма щекотливых, Волков принадлежал к числу самых доверенных слуг князя. В круг его забот входил контроль за «домовым приходом и расходом», личная переписка, которую Волков, как он писал, вел «со всяким охранением вашего интереса и секрета». Своим «дненощным трудом» он представлял интересы князя в следственных комиссиях, он же отправлял должность адвоката. «А паче всего,— писал Волков,— во время бывших баталий, акций и блокад неотступно при вашей светлости был, охраняя ваше здравие со всяким тщанием, и при всяких случаях служил по всякой возможности как советом, так и делом» (19).

Консультант, бухгалтер, поднаторевший в распутывании кляуз стряпчий, Волков принадлежал к числу дельцов, фактически являвшихся правой рукой князя, но всегда остававшихся в тени.

Другим подручным Меншикова был Франц Вит. Круг его обязанностей тоже был достаточно широк. Он вел переписку князя с иностранными корреспондентами, посредничал в приобретении для него у иностранных купцов драгоценностей, 'заморских вин и цитрусовых, выступал в роли переводчика. Иногда он по поручению князя совершал инспекционные поездки. Так, осенью 1722 г. Вит отправился проверять вдоль Невы и Ладожского озера устройство бечевника — тропы, по которой бурлаки тянули барки.

Но при выполнении поручений князь не мог полностью положиться на помощь Волкова и ему подобных. Он обладал по крайней мере двумя свойствами своего незаурядного ума: цепкой памятью, способной держать в голове все детали мно­гогранных обязанностей, и высоко развитым здравым смыс­лом, заменявшим ему ученость и образованность. Именно наличие этих качеств помогает оценить деятельность князя — удивление сменяется восхищением.

В годы первого двадцатилетия сотрудничества с царем Меншиков, как и его повелитель, вел кочевой образ жизни, сначала сопровождал Петра в разъездах и походах, затем са­мостоятельно командовал войсками. И хотя силы молодости были неисчерпаемы, у него все же не оставалось времени для устранения пробелов, порожденных суровым детством. Тогда он без ущерба для дела эксплуатировал свою память и здра­вый смысл. Позже сесть «за парту» ему, видимо, мешали возраст и княжеский апломб. Теперь память, быть может, и стала менее острой, но накопился огромный опыт.

С неграмотностыо Александра Даниловича связав еще один курьез в его биографии — Меншиков был первым из русских, кого иностранное академическое учреждение избрало своим членом. Петр I, как известно, был избран членом французской академии в 1717 г. Меншиков ухитрился упредить царя на целых три года. Не кто-нибудь, а сам Ньютон 25 ок­тября 1714 г. известил Александра Даниловича об избрании его членом Королевского общества. Вот это письмо: «Могу­щественнейшему и достопочтеннейшему владыке господину Александру Мешпикову, Римской и Российской империи кня­зю, властителю Ораниенбурга, первому в советах царского количества, маршалу, управителю покоренных областей, ка­валеру ордена Слона и высшего ордена Черного Орла и пр. Исаак Ньютон шлет привет.

Поскольку Королевскому обществу известно стало, что император ваш, е. ц. в. с величайшим рвением развивает во владениях своих искусство и науки и что Вы служением Ва­шим помогаете ему не только в управлении делами военными и гражданскими, но прежде всего также в распространении хороших книг и наук, постольку все мы исполнились ра­достью, когда английские негоцианты дали знать нам, что ваше превосходительство по высочайшей просвещенности, особому стремлению к наукам, а также вследствие любви к народу нашему желали бы присоединиться к нашему об­ществу. В то время по обычаю мы прекратили собираться до окончания лета и осени. Но услышав про сказанное, все мы собрались, чтобы избрать ваше превосходительство, при этом были мы единогласны. И теперь, пользуясь первым же собра­нием, мы подтверждаем это избрание дипломом, скрепленным печатью нашей общины. Общество также дало секретарю своему поручение переслать к Вам диплом и известить Вас об избрании. Будьте здоровы.

Дано в Лондоне 25 октября 1714 г.»

Письмо вызывает множество вопросов, ответы на которые, вероятно, следует искать прежде всего в архиве Королевского общества. Небезынтересно знать, как обосновывал свою просьбу Меншиков в письме Королевскому обществу от 23 ав­густа 1714 г.? В чем состояли его научные заслуги и на каком основании великий Ньютон именовал Данилыча человеком «величайшей просвещенности»? Кто были «английские не­гоцианты», лестно отзывавшиеся о плодотворной деятельно­сти Мкшиикова на ниве распространения науки в России? Наконец, довелось ли Меншикову раскошеливаться, чтобы заручиться благосклонностью «английских негоциантов» и единодушием членов Королевского общества, пополнившего свои ряды новым членом, или это был доброжелательный жест английского правительства?

Два следствия вступления Меншикова в Королевское общество можно выявить и по документам архивного фонда Меншикова. С одной стороны, в фонде сохранился диплом Королевского общества, выданный Меншикову, с другой — документы этого же фонда отразили любопытную деталь: Данилыч ли разу не рискнул упомянуть о своей принадлеж­ности к Королевскому обществу и украсить свой титул еще тремя дополнительными словами: член Королевского общест­ва. Скромностью Меншиков не отличался, но в данном случае здравый смысл взял верх над тщеславием.