В. Буркерт. Греческая религия 23 страница

Культовая песнь Аполлона - пеан. В захваченном греками Кноссе "Пайавон" - самостоятельный бог, в "Илиаде" Пайеона еще можно отличить от Аполлона, но одновременно paieon - целительная песня, укрощающая гнев Аполлона20. Тесная связь между богом и песней восходит, кажется, к минойской традиции. Согласно литературным свидетельствам, критский пеан в начале VII в. был перенесен как песня и танец с Крита в Спарту21. Пеан связан прежде всего с Гиакин-фиями в Амиклах.

Все это не объясняет того, почему Аполлона изображают со стрелой и луком, хотяюн и не является богом охотников, почему он особым образом связан с оленем или косулей, но при этом его сопровождает и лев. В первой песни "Илиады" стрелы Аполлона означают чуму; бог-целитель - одновременно бог чумы. Здесь видна связь с семитским богом Решепом, который, будучи богом чумы, устраивает пожары; "Решеп со стрелой" - зовется он в Угарите и на Кипре; здесь и там его сопровождают львы; этот бог регулярно отождествляется с Аполлоном. Нельзя исключить, что в имени святилища Аполлона - Амик-лы - сохранилось имя семитского, почитавшегося на Кипре Решепа (А)мукала22. Особая роль числа семь в культе Аполлона, по всей вероятности, восходит к семитской традиции23. Бронзовые статуэтки, завезенные в Грецию в темные века в достаточно большом количестве, изображают Решепа, а кроме того, и хеттского "бога-хранителя", связанного с оленем, по контрасту с быком бога погоды; "олений бог" тоже изображается со стрелой и луком. Можно предположить, что после 1200 г. Кипр играл существенную роль как плавильный котел анатолийских, семитских и греческих элементов. В одном кипрском культе Аполлона - Аполлона Аласиота - сохранилось имя, которое носил Кипр в бронзовом веке24. Многое пока остается неясным, в особенности то, как и когда возникла триада Лето-Аполлон-Артемида25.

Юность и чистота нового начала в обряде инициации на ежегодном собрании, изгнание несчастья при помощи песни, изображение мечущего стрелы бога - все это становится в один ряд; то, что в результате складывается в единый образ, происходит в еще большей степени, чем у других богов, благодаря поэзии. При этом поэты, или, скорее, "певцы" находились под особым покровительством Аполлона. В действии двоякого рода Аполлон предстает уже в первой песни "Илиады": он является, подобный ночи, чтобы наслать чуму, стрелы звенят за его плечами, ужасно натягивает он тетиву. Животные и люди гибнут до тех пор, пока ахейцы не достигают примирения с богом. И тот же Аполлон, сидя на Олимпе среди богов, играет на "прекрасной форминге", струнном инструменте, под звуки которого поочередно поют "сладостным гласом" музы26. Подобная же картина и в древнем гимне Аполлону: когда он, неся свое ужасное, "разящее вдаль" оружие, поднимается на Олимп, все боги вскакивают со своих мест; только Лето не встает, она забирает у сына колчан и лук, предлагает ему сесть на его место и радуется, что родила "луконосного мощного сына". Потом Аполлон вновь шагает по земле, играя на лире; он идет в Дельфы и дальше, прелестные хариты танцуют вместе с Артемидой и Афродитой; "сиянье блещет" вокруг Аполлона, который посреди них бряцает на струнах27.

Бог чумы - одновременно хозяин целительной песни; заранее заданная связь лука с лирой формирует образ: лук тоже "поет", а лира "посылает вдаль" свои звуки. Гераклит28 увидел в луке и лире "перевернутое соединение", palintropos harmonia, в котором "различное становится едино с самим собой". У огромной статуи Аполлона на Делосе были в правой руке три хариты, богини, олицетворяющие изящество, а в левой руке - лук. Согласно толкованию Каллимаха, это означает, что милость бога предшествует уничтожающей силе и превосходит ее29.

Стрела поражает издали; эпитеты Аполлона hekatebolos, hekebolos, hekatos понимались как "дальновержец"30. Песня начинает звучать и умолкает, к Аполлону не всегда можно подойти близко, несмотря на статую. Поэтому, когда речь идет об Аполлоне, миф о рождении намного важнее мифа о первом явлении в качестве бога, в отличие от того, как обстоит дело с Зевсом или тем более с Посейдоном. По схеме рождения царского сына рассказывают о страданиях матери, которая скиталась по свету и не могла найти себе пристанища, пока ее не приютил маленький островок Делос. Здесь, возле финиковой пальмы Лето опустилась на землю, и весь Делос наполнился ароматом амброзии, вся мощная земля рассмеялась, возвеселилось даже глубокое море31. Навсегда от этого первого часа остался на Делосе какой-то блеск, сохраняющийся в красоте пальмы и круглого озера.

Аполлона призывают на праздник каждый раз заново, распевая пеан, так это было и на Делосе - говорили32, что бог жил в Ликии, либо на севере по ту сторону великих гор, у благочестивого народа гиперборейцев. Микенские могилы на Делосе называли могилами "гиперборейских дев", приплывших некогда на остров, и почитали как таковые33. Дары, которые приходили на Делос через Аполлонию в Эпире и Додону и, возможно, попадавшие в Грецию с севера "янтарным путем", считались дарами гиперборейцев34. Также и в Дельфах явление бога могло быть обставлено как прибытие его из страны гиперборейцев. В одном гимне Алкея изображалось, как Аполлон появляется на колеснице, запряженной лебедями; поют соловьи, стрекочут ласточки и сверчки, течет серебряной струей Кастальский ключ, раздается звон треножника35. Еще более ранняя вазопись изображает Аполлона на колеснице, запряженной крылатыми конями; сзади него находятся две спутницы, возможно, гиперборейские девы; Аполлона приветствует Артемида - не исключено, что она делает это по праву хозяйки Делоса36. Явление бога в культе Аполлона представлено также перенесением лавровой ветви к святилищу - Дафнефориях37.

Бог, носящий лук, опасен. Без сожаления он вместе с Артемидой убивает всех детей Ниобы, которая похвалялась тем, сколько их у нее, и нанесла оскорбление Лето38. Ахилл также погибает от стрелы Аполлона. Здесь задействована таинственная игровая квази-идентичность бога и жертвы, так же как в случае с Артемидой и Ифигенией: юноша в цвете лет, еще неженатый, еще с длинными волосами, гибнет от руки именно этого бога. Сын Ахилла Неоптолем нашел ужасный конец в дельфийском святилище Аполлона и именно потому стал героем, имеющим власть надо всеми праздниками, где приносились жертвы39. Более однозначной становится оценка в тех случаях, когда Аполлон убивает чудовищ вроде злодея Тития, домогавшегося Лето40, или дельфийского дракона. Битва с драконом - бродячий сюжет; имя и пол дельфийского дракона в изложениях мифа варьируются, но возобладала точка зрения, согласно которой змея звали "Пифон" ("Пи-юн"), и он был сыном земли и хозяином этого места, пока стрелы Аполлона не погубили его41. Пифийский агон впоследствии являлся празднованием этой победы.

На всех праздниках в честь Аполлона присутствует аполлонова музыка, исполняемая хорами мальчиков и девочек. Конкретно с пи-фийским торжеством связан мусический агон, соревнование в пении в сопровождении лиры и флейты, а также в сольной игре на флейте, хотя спортивные состязания, особенно колесничный бег, впоследствии стали преобладать, так как больше интересовали публику. Победитель получал лавровый венок. Эту традицию переняла эпоха Возрождения, когда так же увенчивали поэтов (poeta laureatus). Правда, музы для греков - дочери Зевса и Памяти, но Аполлон - их предводитель, "Мусагет" (Musagetes).

Существенной чертой культа Аполлона остается то, что он является богом-целителем - от мифического основания Дидим, когда Бранх, предок жреческого рода Бранхидов, прекратил эпидемию42, до постройки хорошо сохранившегося храма в уединенном горном месте Бассы в Аркадии, который был возведен во исполнение обета в связи с чумой 430 г. в честь Аполлона Целителя ("Эпикурия")43. Для исцеления отдельных болезней простых людей появился затем Асклепий, но он всегда остается сыном Аполлона, который сам именуется Iatros, "Врачеватель".

Бог исцеляющей песни вполне мог бы быть богом магии, но Аполлон, напротив, бог очищений и зашифрованных оракулов. В то время как эпидемии и несчастья, nosos в широком смысле, трактуются как "осквернение", несчастье не персонифицируется, а объективируется; на передний план выступают знания и ответственность человека; нужно выяснить, какое действие повлекло за собой "осквернение", и человек должен новым действием устранить его, это "пиазта"44. Правда, для этого нужно сверхчеловеческое знание: бог очищений должен быть одновременно и богом-оракулом, при этом функция оракула, конечно, выходит далеко за пределы культовых предсказаний. Оракулы принесли в Аполлону архаическую эпоху большую славу, чем что-либо другое, хотя они не везде являются непременной принадлежностью культа - например, делосский оракул угас, - в то время как есть и оракулы Зевса, и оракулы мертвых45. Уже в "Илиаде" провидец стоит под защитой Аполлона, в гимне Аполлона бог заявляет: "Пусть подадут мне изогнутый лук и любезную лиру. Людям начну прорицать я решенья неложные Зевса!"46. В этой функции Аполлон особенно близок своему отцу Зевсу: "Локсий - пророк отца-Зевса"47. Однако именно с Аполлоном связано непрямое, скрытое откровение, почему его и называют Локсием, "извилистым"; трудные для понимания слова одержимого богом медиума облекаются в стихи, часто сознательно двусмысленные и неопределенные. Нередко правильное толкование приходило лишь со второго или третьего раза, так что успевали произойти неприятные события. Даже в этой области, где божественное казалось античным людям наиболее доступно, Аполлон продолжал оставаться далеким и "недоступным".

Культовые указания, исходившие из Дельф, впервые делают различимыми очертания всеобщей морали, возвышающейся над традициями и групповыми интересами. Дельфы настойчиво заявляли и подтверждали, что, хотя убийство требует расплаты, все-таки путем искупления можно избежать катастрофы48. По мифу, сам Аполлон подчиняется этому закону: после убийства киклопов он изгоняется с Олимпа, после убийства Пифона - покидает Дельфы, а затем в поисках очищения доходит до Темпейской долины в Фессалии49. После Эсхила утвердилось представление, что бог сам совершил кровавое очищение Ореста в дельфийском храме50. Поборником чистоты Аполлон выступает уже в последней книге "Илиады", где он выступает с обвинением против Ахилла, который не может забыть убийства Патрокла и продолжает бесчестить мертвое тело Гектора: "Землю, землю немую неистовый муж оскорбляет!" "Ибо душою выносливой Судьбы людей наделили"51. Человек имеет возможность подвести черту под одним и начать другое, сознавая ограниченность отведенного ему времени.

В VI в. на стене дельфийского храма были высечены сентенции, в форме которых выражалась тогда "мудрость"; эти слова приписывались впоследствии "Семи мудрецам"52. Две из этих сентенций особенно ярко выражают дух Аполлона, в котором соединяются "мудрость" и этика: Meden agan, "Ничего слишком", и Gnothi sauton, "Познай самого себя". Это последнее высказывание нужно, как уже давно установлено, понимать не психологически и не экзистенциально-философ-ски в духе Сократа, а антропологически: познай, что ты не бог. Вырисовывается некая "этика человеколюбия", хотя она ближе соседствует с пессимизмом, нежели с какой-то прогрессивной программой.

Аполлон остается "далеким богом"53; человек познает самого себя в дистанцированноеT от бога. Это опять-таки нашло выражение уже в "Илиаде". В поединке богов встречаются Посейдон и Аполлон, однако Аполлон не принимает вызова:

"Энносигей! не почел бы и сам ты меня здравоумным, Если б противу тебя ополчался я ради сих смертных, Бедных созданий, которые, листьям древесным подобно, То появляются пышные, пищей земною питаясь, То погибают, лишаясь дыханья..."^

Так бог, становясь в позу абсолютного превосходства, отворачивается от всех людей вообще - от благочестивых и от безбожных, от Нечистых и от чистых. Но люди, которые мыслят этого бога именно в сознании собственной ничтожности, отваживаются тем самым создать образ высшего, абсолютного; осознание границы говорит о том, что ограниченное - это не все. И вполне человеческое получает из этой дали свет и форму. Было вполне естественным и понятным, хотя и определенным сужением, когда в V в. Аполлона стали воспринимать как бога Солнца55.

2.6. АРТЕМИДА

Артемида1 в греческом культе - это не только одно из наиболее почитаемых божеств, но и одно из самых своеобразных и явно очень древних. Этимология ее имени2 неясна; в настоящее время остается спорным, засвидетельствовано ли оно линейным письмом В3. Обращают на себя внимание тесные связи богини с Малой Азией. Ее имя появляется среди лидийских и ликийских богов, и хотя заимствование из греческого в ликийский вероятно, а в лидийский не исключено, все же образование теофорных имен собственных, носящее негреческий характер, показывает полную ассимиляцию богини у этих народов4. В культе Артемиды в памфилийской Перге5 и тем более в знаменитом культе Артемиды Эфесской6 греческие полисы позаимствовали явно малоазий-ское - как в культовом изображении, так и в организации нищенствующих жрецов или даже жрецов-евнухов в рамках жреческого государства. Ничто не мешало впоследствии отождествлению ее с малоазийской Великой богиней, с Кибелой или с Анахит. Львы в качестве спутников Артемиды, как и Аполлона, также взяты из восточной традиции.

В "Илиаде" Артемида именуется "повелительницей зверей", Potnia theron7. Это явно уже установившаяся к тому времени формула, и в ней по праву видят разгадку сущности богини. Часто встречающийся в архаическом искусстве иконографический мотив, идущий с Востока, - богиня (часто крылатая) между симметрично расположенным дикими зверями - по общему признанию относится к Артемиде. Эта Potnia theron - повелительница всей дикой природы - рыб в воде, птиц в небе, львов и оленей, зайцев и коз. Сама она дикая и грозная, часто ее изображают с головой Горгоны. Она оберегает и защищает звериное потомство, "сосунков-детенышей львицы грозной, всякой твари лесной молодое племя"8, но одновременно она и охотница, с ликованием убивающая свою добычу, вооруженная луком и стрелами. Артемида - всегда и везде богиня охоты и охотников; к глубокой древности восходит такая традиция ее почитания: охотник подвешивал рога и шкуру убитого им зверя на дерево или же на особые столбы, имеющие форму булавы9. Такой обычай несомненно идет еще от эпохи палеолита, как и само представление о некоей повелительнице зверей.

Гомеровский эпос решительно вытесняет эту область, отраженную в титуле "повелительницы зверей" и сохранившуюся в культе; Артемида здесь изображается молодой девушкой. В битве богов Артемида играет жалкую роль: одна дерзкая речь, и уже Гера хватает ее за руки, бьет по щекам ее же собственным колчаном, так что стрелы падают на землю; плача, Артемида уходит со сцены, чтобы утешиться у отца Зевса, а мать Лето в это время подбирает упавшие стрелы10. Таким образом, богине отводится положение девочки-подростка под надзором суровой мачехи, а среди воинов ей явно не место.

Образ, который рисует "Одиссея"11, представляет собой позитивную противоположность: привлекательная девушка Навсикая изображается в сопоставлении с Артемидой:

"Так стрелоносная, ловлей в горах веселясь, Артемида Многовершинный Тайгет и крутой Эримант обегает, Смерть нанося кабанам и лесным легконогим оленям; С нею, прекрасные дочери Зевса эгидодержавца, Бегают нимфы полей- и любуется ими Латона; Всех превышает она головой, и легко между ними, Сколь ни прекрасны они, распознать в ней богиню Олимпа. Так красотою девичьей подруг затмевала царевна".

Эта картина и определяет в дальнейшем образ Артемиды: богиня, окруженная нимфами, на охоте, в танце и за игрой, на горах и в полях. Отсюда прозвище Артемиды - "шумная", keladeine. В гомеровском гимне говорится:

"Любит она только луки, охоту в горах за зверями, Звяканье лир, хороводы, далеко звучащие клики, Рощи, богатые тенью, и город мужей справедливых"12.

Этому описанию соответствует классическое изображение Артемиды: юная фигура, обычно в движении, короткий хитон, девическая прическа, колчан и лук; часто ее сопровождает олень или косуля - это тоже общая черта Артемиды и ее брата Аполлона.

Богиня, окруженная своими нимфами, является в определенном смысле hagne, девой, которой никто не касался и не может коснуться. Здесь обретает черты ощущение "девственной природы" с полями, рощами и горами13, ощущение, едва ли выразимое в те времена по-другому. Артемида - богиня мира, лежащего за пределами городов и деревень, за пределами пашен, "дела человеческих рук". Но за этим стоит и некий ритуал, древнее охотничье табу - охотник тоже должен быть воздержанным, чистым и целомудренным, так он может снискать расположение Артемиды. Самое волнующее воплощение этого артеми-зийского идеала - Ипполит в трагедии Еврипида. Охотник Ипполит приносит Артемиде венок, сплетенный из цветов с нетронутого серпом луга, на который может ступать только "непорочный"; ему это дозволено, ему дано даже внимать в одиночестве голосу богини14. Однако исключительное обращение только к одной Артемиде ставит Ипполита за рамки правил игры, существующих для людей; за это его и карает Афродита.

Девственность Артемиды - это не та бесполость, которая характеризует Афину, практичную, организаторскую мудрость, но своеобразный эротический, вызывающий идеал. В "Илиаде" только однажды упоминается "хор Артемиды"15; это упоминание связано с рассказом о том, как Гермес воспылал любовью к одной из участниц хора и вскоре сделал ее матерью. Вообще этот "хор Артемиды" всегда располагает к похищению девушек: так Диоскуры похищают Левкиппид, а Тесей - Елену16. Каллисто, "Прекраснейшая", охотилась в свите Артемиды; Зевс принял облик самой богини и совокупился с Каллисто, обратив образ "чистой девы" в крайнюю его противоположность - так он стал отцом Аркаса, родоначальника жителей Аркадии17.

Здесь, как и в других случаях, живописное изображение Артемиды и ее свиты связывается с отправлением культа. Ведь само слово nymphe обозначает как божественных существ, живущих в источниках и цветах, так и человеческих "невест" и "молодых женщин" во время первой любовной встречи. Танцовщицы из Карий, "кариатиды", в равной мере легендарны и реальны18. Повсюду девочки, почти достигшие зрелости, собираются в группы для плясок, особенно на праздниках в честь богини; это и на самом деле рассматривалось как серьезная возможность для молодого человека познакомиться с девушкой19. Иногда девушек в рамках обряда инициации отдавали на длительное время Артемиде, чтобы они служили исключительно ей; наиболее известный пример - Браврон близ Афин20. В другом культе девушки во время игры привязывают к поясу фаллосы21, что находит отражение в своеобразной судьбе Каллисто, или надевают на себя гротескные маски вроде тех, какие были найдены в святилище Ортии22; подобно своей богине, девушки могли являться в обличье Горгоны, что позволяло еще более резко обозначить их исключительный статус: нахождение "вовне" по отношению к остальному миру.

При этом веселая и не вполне невинная картина артемисийских девичьих стаек имеет мрачный подтекст. Девственная богиня страшна и жестока, ее стрела грозит каждой девушке, становящейся женщиной. Гера говорит Артемиде: "(Тебя) над смертными женами львицей Зевс поставил, над ними свирепствовать дал тебе волю"23. Служение в брав-ронском храме, а также более простые жертвы-proteleia, приносимые Артемиде24, были превентивной попыткой откупиться от власти девственной богини. Женщины, умиравшие при родах, были непосредственными ее жертвами; их одежды отдавали в Браврон25. Но подобно тому, как бог чумы одновременно является и богом-целителем, дева является в то же время и богиней родов: громкий крик ужаса, издаваемый женщиной, призывал ее на помощь - она приходила и избавляла страждущую26; так происходило слияние образов Артемиды и Илифии. Без Артемиды не могло быть свадьбы: то, что предшествует этому решающему поворотному моменту в жизни девушки, и то, что следует за ним, подвластно этой богине - она и насылает опасности, и отводит их.

Будучи богиней того, что "вовне", Артемида управляет охотой и инициацией девушек. Этиологический миф указывает на более тесную связь этих двух сфер: посвящение девушек в Браврон является искуплением за одного из священных медведей Артемиды, которого убили аттические юноши27 - потому и самих девушек называют "медведицами", arktoi. Девушка в роли заместительной жертвы, приносимой зверю, которого предстоит убить, представленная в мифе как невеста медведя или буйвола - широко распространенный в охотничьих культурах мотив. Этот мотив виден и в мифе об Ифигении, самом известном греческом мифе о человеческом жертвоприношении: Агамемнон убивает оленя в роще Артемиды, и богиня требует в качестве жертвы его дочь28; додуманный в дальнейшем сюжет заменяет девушку на алтаре ланью. В контексте эпоса такое жертвоприношение выполняет функцию объявления войны. В реальности перед битвой приносили коз в жертву Артемиде Агротере29. Охота и военный поход предстают эквивалентными. За инициацией девушек обнаруживается еще более глубокий слой - принесение девушек в жертву. И подобно тому, как Аполлон отражается в Ахилле, так Артемида отражается в Ифигении, которая сама становится богиней, второй Артемидой30. Так именно образ "девы" вырастает из жертвы.

В действительности Артемида была и остается повелительницей жертвы, - причем именно жестокой, кровавой жертвы. Изображение богини, которое Орест увез из Тавриды вместе с Ифигенией, требует человеческой крови. Его привозят в аттические Галы Арафенид-ские, где на празднике Артемиды Таврополос одному человеку надрезают до крови шею31, а также и в Спарту, где на празднике Ор-тии льется кровь мальчиков. Бичевание в театре, которое демонстрируется туристической публике под видом соревнования в стойкости, в такой форме возникает, очевидно, лишь в императорскую эпоху. Древнейшие источники указывают на культовую игру, состоящую в том, что определенная - возможно, возрастная - группа должна похитить "сыр" с алтаря Артемиды32, а другие преграждают им дорогу бичами. Это тоже вовсе не является для греков образцом "непорочного" благочестия. В ритуальной жестокости в полисную культуру проникает нечто от древней суровости нецивилизованного бытия. Греки предпочитали видеть здесь связь с варварами-таврами с далекого севера, хотя и не оспаривали идентичности жестокой богини с прелестной предводительницей нимф.

2.7. АФРОДИТА

Сфера действия Афродиты1 очерчена со всей ясностью и определенностью: несущее радость осуществление сексуальных желаний. Aphrodisia и, как глагол, aphrodisiazein, означало непосредственно половое сношение; уже в "Одиссее"2 его вытеснят имя богини. Древнее существительное с абстрактным значением, служившее для выражения любовного влечения, eros, грамматически относящееся к мужскому роду, превращается в бога Эрота, сына Афродиты; часто рядом с Эротом стоит "любовное томление", himeros; Оба изображались в виде крылатых юношей, впоследствии - мальчиков-ангелочков3. Каким бы нечестивым ни считалось со времен утверждения христианства обожествление отношений полов, все же и современный человек ощущает то, как в момент любовного переживания не только партнер, но и весь мир преображается, представая исполненным радости и возвышенным.

Увидеть здесь богиню, дать ей имя и воздавать культовые почести, все же не было спонтанным изобретением греков. За Афродитой, это очевидно, стоит древнесемитская богиня любви Иштар-Астарта, божественная супруга царя, одновременно царица небес и гетера. На подобном, семитском, происхождении Афродиты настаивал уже Геродот4. В пользу подобной точки зрения свидетельствуют, прежде всего, совпадения в том, что в образе богини и ее культе выходит за пределы непосредственно сексуальности: древнесемитское божество - двуполое5, встречается Иштар с бородой, мужчина-Аштар наряду с Аштарт - и точно так же существует бородатая Афродита, Афродит рядом с Афродитой; Аштарт называют "царицей небес"5 - так же, как Афродиту - "небесной", Уранией; принадлежностью культа Аштарт являются алтарь благовоний и принесение в жертву голубей - полное совпадение с культом Афродиты, и только с ним одним6. Иштар одновременно воинственная богиня, и точно так же Афродита может носить оружие и даровать победу8. Наконец, если культу Афродиты была свойственна храмовая проституция9, то эта снискавшая дурную славу особенность была заимствована из культа Иштар-Аштар. Связь с садом тоже обнаруживается и там, и здесь - так же, как и связь с морем10. При заимствовании, по-видимому, сыграли свою роль фронтальные изображения обнаженной богини - как раз такие, как известные нам маленькие фигурки - элементы украшений, в частности, подвесок11; возможно, поэтому Афродиту называли "золотой". В микенских текстах нет никаких следов Афродиты; часто помещаемые в изданиях изображения фигурок - частей украшения из третьей шахтовой гробницы, единичны и стоят особняком12.

Промежуточным звеном традиция называет Кипр, а именно, Пафос. О нем уже в "Одисее" говорится как о родине Афродиты13, в то время как наиболее часто встречающееся поэтическое имя богини, начиная с "Илиады"-"Киприда". Положение, между тем, осложняет как раз то обстоятельство, что, благодаря археологическим раскопкам, в последнее время стал доступен изучению древний, самый знаменитый храм Афродиты в Пафосе14: речь идет о монументальном сооружении, относящемся к XII в. - времени, когда тут жили ахейцы, выходцы из Микен; не подлежит сомнению микенское происхождение трехчастно-го фасада храма, украшенного культовыми рогами, каким его позднее изображали на монетах. Финикийская колонизация, исходившая из Тира, достигла Кипра только в IX в; около 800 г. микенский храм в Китионе сменило святилище Астарты15. И все же само по себе монументальное строение храма в столь же малой степени микенское, как и Афродита. Второе знаменитое святилище Афродиты на Кипре - Ама-фус16, где местное, "этео-кипрское", письмо и язык были сохраняемы вплоть до начала эпохи эллинизма. Однако просто вот так, на Кипре, богиня тоже вряд ли была у себя дома; найденные на Кипре статуэтки обнаженной богини, восходящие к бронзовому веку, имеют птичьи лица и отталкивающе безобразны. Кипр всегда был подвержен самым разнообразным малоазийским влияниям; установить же что-либо окончательно до того, как будет расшифровано кипрское письмо, вряд ли представляется возможным. Примечательна одна бронзовая фигурка обнаженной богини, стоящей на слитке меди, - соответствие так называемому "Богу на слитке меди" из Энкоми17 - когда, как и в позднемикенском комплексе Китиона была очевидна связь храма с медеплавильными мастерскими. Здесь, по-видимому, раскрывается неожиданная глубина связи Афродиты и Гефеста. Впрочем, "исток" Афродиты продолжает оставаться таким же неясным, как и ее имя18. Как бы то ни было, приходится принимать в расчет еще и вторичное ее перерождение под финикийским влиянием; посвятительные дары Афродите, найденные во втором, относящемся к эпохе архаики, святилище Афродиты в Пафосе19, демонстрируют многочисленные связи с культурой Финикии.

Эпической поэзии "золотая Афродита" была с давних пор хорошо знакома как богинллюбви, сама наделенная привлекательной внешностью. Рассказ о том, как на суде Париса Афродита нанесла поражение Афине и Гере, а также и о том, как она, устроив похищение Елены, развязала Троянскую войну, есть, несомненно, были характерной чертой, отличавшей древнее предание20. Создатель "Илиады" бегло повторяет его, когда рисует, как уносит поверженного Париса с Места поединка в Трою, в брачный покой, и приводит к нему Елену. Елена узнает богиню по прекрасной шее, изящной груди, сияющим очам; ее сопротивление воле Афродиты оказывается быстро сломлено21. Но и Афродита может быть богиней, внушающей страх. С меньшим триумфом заканчивается вмешательство Афродиты в битву, когда она хочет защитить от Диомеда своего сына Энея: Диомед ранит ее в руку, проливается божественная кровь, и Диомед насмешливо говорит, что Афродита пусть лучше обольщает слабых женщин, от войны же держится подальше - слова, которые ее отец Зевс - хотя и в гораздо более дружелюбных выражениях - по сути дела подтверждает22. Сам он, все же, впоследствии уступает чарам, которые исходят от вышитого пояса Афродиты: "в нем любовь, томление, шепот, уговор"23. О том, как искусительница в конце концов становится жертвой своих собственных чар, повествует песня, исполненная певцом Демодоком перед феака-ми: будучи женой Гефеста, она затевает интрижку с быстрым Аресом; Гефест же изготавливает наитончайшую сеть, в которую ловит обоих на месте преступления, и повсюду слышен гомерический хохот богов, глядящих на это зрелище24.

Более величественной Афродита предстает в древнем гимне, где рассказывается о том, как она посещает на горе Ида пастуха Анхиза, чтобы затем стать матерью Энея. Здесь на заднем плане присутствует фригийская богиня Кибела, мать горы - одно из воплощений анатолийской Великой Богини - которая, в свою очередь, могла также отождествляться и с Афродитой25. Афродита шествует по лесам Иды, за ней, виляя хвостами, следуют серые волки, львы со сверкающими глазами, медведи и быстрые леопарды; богиня радуется своей свите, и когда она навлекает на зверей любовное томление, все они, попарно, совокупляются на тенистых пастбищах26. Эта Афродита, кроме того, еще и госпожа зверей - госпожа внушающих ужас хищников, забывающих, впрочем, под ее влиянием свою жестокую природу и послушно следующих высшему закону любви.