12 страница. интеллигибельность внутренне гипотетична и потому всегда нужда­ется в дальнейшей проверке и верификации

интеллигибельность внутренне гипотетична и потому всегда нужда­ется в дальнейшей проверке и верификации, прежде чем можно бу­дет утверждать, что она de facto релевантна наличным данным. Так что современная наука находится под водительством метода, причем отобранный метод, которому затем следуют, оказывается результа­том не только переживания, понимания и суждения, но и решения.

Я суммарно указал на ряд фундаментальных изменений, которые произошли за последние четыре с половиной столетия. Они изме­нили представление человека о самом себе в своем мире, его науку и концепцию науки, его философию и концепцию философии. Они затронули три базовые дифференциации сознания, и все три лежат далеко за пределами горизонта древней Греции и средневековой Ев­ропы.

Эти изменения обычно встречали сопротивление клириков по двум причинам. Первая причина — в том, что клирики, как правило, в действительности не понимали их природы. Вторая причина — в том, что эти изменения, как правило, сопровождались отсутствием интеллектуального обращения, а потому были враждебны христиан­ству.

Наука Нового времени — одно дело, а вненаучные мнения уче­ных — другое. Среди вненаучных мнений ученых вплоть до принятия квантовой теории царил механистический детерминизм, который неверно представлял природу, а также исключал свободу и ответ­ственность человека¹⁴.

Новая история — одно дело, а философские допущения истори­ков — другое. Х.Г. Гадамер рассмотрел допущения Шлейермахера, Ранке, Дройзена и Дильтея¹⁵. В более общем виде Курт Фрёр кон­статировал, что работа историков в первой половине XIX в. была от­мечена смешением философского умозрения и эмпирического разы­скания, и что устранение умозрения во второй половине XIX в. было делом еще более влиятельной философии — позитивизма¹⁶. Возник-

ДОКТРИНЫ

ший в результате историцизм проник в библейские штудии, где от­ветной реакцией на него стало творчество Карла Барта и Рудольфа Бультмана. Оба признавали значение морального и религиозного обращения. У Барта это выразилось в отстаивании того тезиса, что, хотя Библию можно читать исторически, ее также следует читать ре­лигиозно, а религиозное чтение — это вопрос не только набожных чувств читателя: он должен также внимать реальностям, о которых говорится в Библии¹⁷. У Бультмана, с другой стороны, религиозное и моральное обращение представляет собой экзистентный (existenzielf) ответ на зов и вызов керигмы. Но такой ответ есть субъективное собы­тие, объективация которого рождает миф¹⁸. Хотя Бультман вообще-то не позитивист, ибо знает, что такое verstehen [понимать], тем не менее, с его точки зрения, библейские штудии распадаются на две части: есть научная часть, не зависимая от религиозной веры; и есть религиозная часть, проникающая под слой библейских мифических объективации к субъективным религиозным событиям, о которых она свидетельствует.

Как у Барта, так и у Бультмана, хотя и по-разному, обнаруживает себя нужда в интеллектуальном, моральном и религиозном обраще­нии. Только интеллектуальное обращение способно исцелить фиде­изм Барта. Только интеллектуальное обращение способно вытеснить секулярную идею научной экзегезы, представляемую Бультманом. Но самого по себе интеллектуального обращения недостаточно: оно должно эксплицитно выразиться в философском и богословском ме­тоде, причем метод должен включить в себя критику метода науки и, равным образом, критику метода учености.

8. РАЗВИТИЕ ДОКТРИН

Я уже высказывал ту мысль, что доктрины развиваются не каким-то одним способом и даже не каким-то ограниченным набором спо­собов. Другими словами, интеллигибельность, свойственная разви­тию доктрин, есть интеллигибельность, имманентная историческому

⁴ О философской позиции ученых, пришедшей на смену механистическому детерминизму, см. Р.А. Heelan, Quantum Theory and Objectivity, The Hague: Nijhoff, 1965.

¹⁵ H.G. Gadamer, Wahrheit und Methode, Tubingen: Mohr, 1960, SS. 162 ff.

¹⁶ K. Fror, Biblische Hermeneutik, Munchen: Kaiser, 1964, S. 28.

¹⁷ Ibid., SS. 31 ff.

¹⁸ Ibid., SS. 34 ff. О дуализме бультмановской экзегезы см. Paul Minear, «The
Transcendence of God and Biblical Hermeneutics», Proceedings of the Catholic Theo­
logical Society of America, 23 (1968), 5 f.

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

процессу. Нам это известно не из априорного теоретизирования, а из апостериорного разыскания, интерпретации, истории, диалектики, а также решения относительно фундирования.

Один набор способов, каким развиваются доктрины, я назвал длящимся открытием разума. Когда сознание выстраивает свой мир символически, оно движется вперед через реинтерпретацию традиционного материала. Когда оно склоняется к философии, то какой-нибудь Ксенофан или Климент Александрийский устраняют антропоморфизм из человеческого постижения божественного. Воз­никающее в результате чисто духовное постижение Бога создает на­пряжение между библейской и позднейшей христологией, а техни­ческие средства, доступные в пост-системной культуре, могут быть направлены на прояснение веры. Использование таких технических средств открывает двери теологии, в которой системный смысл ста­новится преобладающим. В свою очередь, эта теология способна придать церковным доктринам четкость, сжатость и стройность, которых они в противном случае не имели бы. Наконец, эта общая вовлеченность в систематику может быть подсечена методологиче­ской, ученой и нововременной философской дифференциациями сознания, что поставило бы Церковь перед дилеммой: обратиться к доникейской христологии или продвигаться к сугубо современной позиции.

Однако этот набор способов, при всем том, что он затрагивает не­малую часть доктринального развития, еще не рассказывает нам всей истории. Довольно часто развитие имеет диалектический характер. Истина открывается благодаря тому, что было выявлено противопо­ложное ей заблуждение.

Опять-таки, доктрины — не просто доктрины. Они конститутив­ны как для отдельного христианина, так и для христианской общи­ны. Они могут укреплять верность или обременять индивида. Они могут объединять или разъединять. Они могут наделять авторитетом и властью. Они могут ассоциироваться с тем, что близко, или тем, что чуждо данной цивилизации или культуре. Развитие совершается не в пустоте чистого духа, а в конкретных исторических условиях и обстоятельствах, и знание этих условий и обстоятельств значимо для эволюционной истории, которая и принимает решение относитель­но легитимности видов развития.

ДОКТРИНЫ

Завершая этот краткий раздел, отмечу позицию проф. Гайзель-мана, согласно которой догматы о Непорочном Зачатии и Вознесе­нии Богородицы отличаются от догматов, сформулированных все­ленскими соборами. Последние урегулировали спорные вопросы, первые же просто повторили то, чему уже учила и что прославляла вся Католическая Церковь. Соответственно, Гайзельман называет их «культовыми»¹⁹. Их единственным следствием стало торжественное провозглашение официальным учительством того, что прежде про­возглашалось ординарным учительством. Я бы предположил, что че­ловеческая психология, и особенно достижение тонкости чувствова­ний, — та область, которая нуждается в исследовании для понимания развития мариологических доктрин.

9. ПЕРМАНЕНТНОСТЬ ДОГМАТОВ

О перманентном характере смысла догматов учила догматическая конституция Dei Filius, обнародованная Первым Ватиканским собо­ром. Об этом идет речь в последнем параграфе последней главы де­крета (DS 3020) и в добавочном каноне (DS 3043). Чтб имеется в виду, предполагается, подразумевается в утверждении о перманентном смысле, становится ясным из рассмотрения самой конституции.

К четвертой и заключительной главе были добавлены три кано­на. Они показывают, что острие этой главы было направлено против рационализма, который считал тайны несуществующими, требовал доказательства догматов, отстаивал научные выводы, противопо­ложные церковным доктринам, заявлял, что у Церкви нет права вы­сказывать суждения о научных точках зрения, и приписывал науке компетентность в вопросе реинтерпретации церковных догматов (DS 3041-3043).

Выступая против рационализма, собор различил: (1) естествен­ный свет разума, (2) веру, (3) разум, просвещенный верой, и (4) раз­ум, оперирующий за пределами своей компетенции. Следует кратко высказаться по каждому пункту.

Итак, разум, или естественный свет разума, удерживает в своем поле действия широкий спектр объектов (DS 3015). Он способен до-

¹⁹ J.R. Geiselmann. «Dogma», Handbuch theologischer Grundbegriffe, hrsg. H. Fies, Munchen: Kosel, 1962,1, 231.

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

стоверно знать о существовании Бога (DS 3004) и способен знать не­которые, хотя и не все, открытые Богом истины (7)53005, 3015). Он должен принимать божественное откровение (DS 3009), и это приня­тие находится в согласии с его природой (DS 3009). Церковь никоим образом не запрещает человеческим дисциплинам пользоваться их собственными принципами и методами в рамках их собственных об­ластей (DS 3019).

Вера есть сверхъестественная добродетель, посредством которой мы верим в истинность того, что Бог сообщил нам в откровении: ве­рим не потому, что постигаем внутреннюю истину содержания от­кровения, а по причине авторитетности открывшего ее Бога, кото­рый не может ни обманывать, ни быть обманутым (DS 3008). Верой, которая одновременно божественна и кафолична, следует верить во все, что было открыто Богом в Писании или Предании, а также во что как в откровение было предложено верить либо в торжествен­ном провозглашении со стороны Церкви, либо в ходе ее ординарно­го и универсального учительства (DS 3011). Среди главных объектов веры — тайны, сокрытые в Боге, которые, не будучи сообщены в от­кровении, не были бы нам известны (DS 3015, ср. 3005).

Разум, просвещенный верой, если он вопрошает усердно, бла­гочестиво и трезво, достигает с помощью Божьей исключительно плодотворного понимания тайн. Такое понимание опирается на аналогию с вещами, которые познаются естественным образом, и на взаимосвязь тайн друг с другом и с конечной целью человека. Но разум никогда не сможет постигнуть их тем способом, каким он по­нимает истины, лежащие внутри его собственного поля действия. Ибо тайны Божьи по самой своей природе настолько превосходят тварный интеллект, что, даже будучи даны в откровении и приняты верой, они остаются как бы укрытыми покровом веры (DS 3016).

Видимо, именно понимание, достигаемое разумом, когда он про­свещен верой, прославляется в цитате из Винсента Леринского. Ибо такое понимание есть понимание тайны, а не чего-то, что замещает ее у людей. Следовательно, по самой своей природе это понимание должно пребывать «in suo dumtaxat genere, in eodem scilicet dogmate, eodem sensu eamdem sententia» [«только в своем роде, то есть в одном и том же учении, в одном и том же смысле и в одном и том же рече­нии»] (DS 3020).

ДОКТРИНЫ

Напротив, есть разум, который выходит за свои собственные гра­ницы, чтобы вторгнуться в пределы веры и возмутить ее (DS 3019). В самом деле, доктрина веры, сообщенная в откровении Богом, была дана не как своего рода философское открытие, чтобы его совершен­ствовал человеческий талант. Это — приданое, врученное Богом неве­сте Христовой на бережное хранение и объявленное непогрешимым. Поэтому смысл священного вероучения, однажды провозглашенный Церковью, должен сохраняться неизменным. От него нельзя отсту­пать под предлогом его более глубокого понимания (DS 3020).

В соответствующем каноне осуждается всякий, кто утверждает, что со временем, по мере прогресса науки, провозглашенным Церко­вью догматам может быть придан другой смысл, нежели тот, который разумеет и разумела Церковь (DS 3043).

Итак, во-первых, утверждается перманентность смысла: «is sensus perpetuo est retinendus... пес umquam ab eo recedendum... in eodem scilicet dogmate, eodem sensu eademque sententia» («Этого смысла надлежит при­держиваться навеки... и никогда не отступать от него., в одном и том же учении, в одном и том же смысле и в одном и том же речении», DS 3020); «...пе sensus tribuendus sit alius...» («...и не дблжно приписывать другой смысл...», DS 3043).

Во-вторых, перманентный смысл — это смысл, провозглашен­ный Церковью (DS 3020), смысл, который разумела и разумеет Цер­ковь (DS 3043).

В-третьих, этот перманентный смысл есть смысл догматов (DS 3020, 3043). Но являются ли догматы богооткровенными истинами или богооткровенными тайнами? Различие в том, что богооткровен-ные тайны лежат вне компетенции разума, тогда как некоторые бо-гооткровенные истины — вовсе нет (DS 3005, 3015).

Видимо, догматы, о которых говорится в DS 3020 и 3043, относят­ся к провозглашенным Церковью богооткровенным тайнам. В самом деле, четвертая глава вновь и вновь противопоставляет друг другу раз­ум и веру. Только в первом параграфе (DS 3015) упоминаются исти­ны, которые одновременно являются истинами разума и веры. Чело­веческие дисциплины не должны выходить за собственные границы, когда они имеют дело с такими истинами (DS 3019). Нельзя также отрицать за этими истинами статус философского открытия, кото­рое совершенствуется человеческим талантом (DS 3020). Опять-таки,

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

создается впечатление, что истины, лежащие в пределах компетен­ции разума, могут познаваться более точно по мере прогресса науки (D53043). Наконец, возможности человеческого разума превосходят только богооткровенные тайны (DS 3005), которые превыше тварно-го интеллекта (DS 3016), принимаются просто в силу божественного авторитета (DS 3008), не могут быть познаны, пока не будут сообще­ны в откровении (DS 3015), допускают лишь аналогическое и не­совершенное понимание человеческим разумом, причем лишь при условии его просвещения верой (DS 3016), и, соответственно, могут притязать на статус, превышающий статус продуктов человеческой истории.

В-четвертых, смысл догмата неотделим от словесной формули­ровки, ибо это смысл, провозглашенный Церковью. Тем не менее, перманентность связывается со смыслом, а не с формулой. Сохра­нять старую формулу, но придавать ей новый смысл есть именно то, что исключается третьим каноном (DS 3044).

В-пятых, лучше, видимо, говорить о перманентности смысла дог­матов, чем о его неизменности. Ибо перманентность есть смысл, ко­торого «perpetuo retinendus... numquam recedendum... (пе) sensus tribuendus sitalius» [«надлежит придерживаться навеки... и никогда не отступать от него... и не должно приписывать другой смысл...»]. Опять-таки, не столько неизменность, сколько перманентность имеется в виду, когда выражается пожелание все лучше понимать то же учение, тот же смысл, то же речение.

В завершение скажем: есть два основания, чтобы утверждать перманентность смысла богооткровенных тайн. Одно — это causa cognoscendi [причина познания]: истинно то, что Бог открыл, а Цер­ковь непогрешимо провозгласила истинным. Что истинно, то перма­нентно: смысл, присущий истинному в его собственном контексте, никогда не может быть истинно отрицаем.

Второе — это causa essendi [причина бытия]. Смысл догмата — не набор данных, а истина. Это не человеческая истина, а откровение тайны, сокрытой в Боге. Кто воображает, будто человеку доступна очевидность, позволяющая ему заменять богооткровенный смысл другим, тот отрицает трансцендентность Бога.

Такова, как представляется, доктрина Первого Ватиканского со­бора о перманентности смысла догматов. Она предполагает, (1) что

35O

ДОКТРИНЫ

существуют тайны, сокрытые в Боге, которые человек познаёт, толь­ко если они сообщены в откровении; (2) что они были сообщены в откровении, (3) и что Церковь непогрешимо провозгласила смысл сообщенного в откровении. Эти предпосылки тоже суть церковные доктрины. Их изложение и защита — задача не методолога, а теоло­га.

10. ИСТОРИЧНОСТЬ ДОГМАТОВ

Конституция Dei Filius положила начало двум течениям в като­лической мысли XIX в. К одному принадлежали традиционалисты, которые слабо верили в человеческих разум, к другому — полурацио­налисты, которые, не отрицая истин веры, стремились ввести их в рамки компетенции разума. В числе последних — Антон Гюнтер, чьи умозрения привлекли множество последователей, но были отвергну­ты Святым Престолом (DS 2828 ff.), и Якоб Фрошаммер, чьи взгляды на человеческую способность к совершенствованию оказались равно неприемлемыми (DS 2850 ff.; ср. 2908 f.). Против подобных взглядов позднее выступил кардинал Францелин в votum'e, представленном подготовительному комитету собора²⁰, и в схеме, предложенной для обсуждения в первые же дни работы Первого Ватиканского собора²¹. Но здесь мы должны повторить о Первом Ватиканском соборе то, что было ранее сказано о Никее: утверждения собора лежат не только внутри контекста, предшествовавшего контексту мысли 1870 г., но и внутри последующего контекста, сосредоточенного на вопросах, от которых, на мой взгляд, Первый Ватиканский собор был склонен абстрагироваться. В самом деле, Гюнтер и Фрошаммер разными спо­собами озаботились историчностью, и, в частности, историчностью церковных доктрин. Первый Ватиканский собор ограничился тем, что обратил внимание на один — неприемлемый — аспект в их воз­зрениях. Но собор не попытался рассмотреть стоящий за ними во-

^го Этот votum был опубликован в работе: Hermann J. Pottmeyer, Der Glaube vor dem Anspruch der Wissenschaft, Freiburg: Herder, 1968. См. Приложение, особенно SS. 50*, 51*, 54*, 55*. См. ценное обсуждение DS 3020 и 3043, SS. 431-456.

²¹ См. chap. 5, 6, 11, 12, 14 схемы Францелина в работе: J.D. Mansi, Sacrorum Conciliorum Nova etAmplissima Collectio, 50, 62-69, и обширные примечания Ман­си 50, 83 ff.

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

прос об историчности догмата, который с этого времени выдвинулся на первый план. Стало быть, мы должны спросить, возможно ли со­гласовать доктрину Первого Ватиканского собора о перманентности смысла догматов с историчностью, характерной для человеческой мысли и действия.

Коротко говоря, теоретические предпосылки, из которых следует историчность человеческой мысли и действия, таковы: (1) человече­ские понятия, теории, утверждения, поступки суть выражения чело­веческого понимания; (2) человеческое понимание развивается на протяжении времени, и по мере его развития человеческие понятия, теории, утверждения, поступки изменяются; (3) кумулятивные изме­нения в одном месте или времени не обязательно должны совпадать с кумулятивными изменениями в другом месте или времени.

Существует, однако, заметное различие между более полным по­ниманием данных и более полным пониманием истины. Когда более полно понимаются данные, в результате появляется новая теория, а предыдущие теории отбрасываются. Так совершается прогресс в эм­пирических науках. Но когда более полно понимается истина, она остается все той же истиной, которая была предметом понимания. Это верно, что два плюс два — четыре. Эта истина познается, как та же самая, в совершенно разных контекстах, — например, древними вавилонянами, греками, современными математиками. Но совре­менными математиками она понимается лучше, чем понималась гре­ками, а греческими мыслителями, судя по всему, понималась лучше, чем вавилонянами.

Итак, догматы обладают перманентным смыслом потому, что они — не просто данные, но выражения истин, более того, истин, которые, не будь они сообщены в откровении Богом, остались бы неизвестными человеку. После того, как они были сообщены в от­кровении и стали предметом веры, они могут пониматься все лучше и лучше. Но это будет все лучшее понимание все той же богооткро-венной истины, а не чего-то еще.

И это не противоречит историчности догматов. В самом деле, догматы — это утверждения. Утверждения имеют смысл только в своих контекстах. Контексты имеют длящийся характер, а длящиеся контексты соотносятся между собой главным образом путем дерива­ции и взаимодействия. Истины могут быть открыты в одной культу-

ДОКТРИНЫ

ре, а проповедуемы в другой. Они могут быть открыты в стиле и по способу одной дифференциации сознания, определены Церковью в стиле и по способу другой дифференциации, а поняты теологами в стиле и по способу третьей. Что остается перманентно истинным, так это смысл догмата в контексте, где он был определен. Чтобы обе­спечить этот смысл, должны быть задействованы ресурсы разыска­ния, интерпретации, истории, диалектики. Чтобы сформулировать этот смысл сегодня, продвигаются через фундирование, доктрины и систематику к коммуникациям. Коммуникация в итоге обращена к любому классу в любой культуре и в любой из дифференциаций со­знания.

Перманентность догматов, стало быть, проистекает из того фак­та, что они выражают богооткровенные тайны. С другой стороны, их историчность проистекает из того факта, что (1) утверждения имеют смысл только в своих контекстах, и (2) контексты являются длящи­мися, а длящиеся контексты — множественными.

Историчности догматов противостоит не их перманентность, а классицистские исходные допущения и выводы. Классицизм исхо­дил из того, что культуру надлежит мыслить не эмпирически, а нор­мативно, и сделал все, что в его силах, для создания единой, универ­сальной, перманентной культуры. Что положило конец исходным допущениям классицизма, так это критическая история. Что наво­дит мосты между множеством выражений веры, так это методологи­ческая теология.

11. ПЛЮРАЛИЗМ И ЕДИНСТВО ВЕРЫ

У плюрализма есть три источника. Во-первых, языковые, соци­альные и культурные различия порождают разные ответвления здра­вого смысла. Во-вторых, сознание может быть недифференцирован­ным, а может быть дифференцированным и способным оперировать на экспертном уровне в тех или иных комбинациях таких областей, как здравый смысл, трансценденция, красота, система, метод, уче­ность и философская интериорность. В-третьих, для любого индиви­да в любой данный момент времени существует абстрактная возмож­ность интеллектуального, морального или религиозного обращения, а также его осуществление на начальной, более или менее продвину­той или высокоразвитой стадии.

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

Есть два способа мыслить единство веры. С позиций классициз­ма, существует только одна культура. Эта единственная культура не достижима для простого верующего, народа, аборигенов, варваров. Тем не менее, таланту всегда путь открыт. Человек вступает на этот путь, усердно изучая латинских и греческих авторов. Он продолжает этот путь, изучая схоластическую философию и теологию. Он дости­гает высоких степеней, становясь знатоком канонического права. Он добивается успеха, завоевывая одобрение и благоволение порядоч­ных людей. Внутри такой структуры единство веры есть вопрос еди­нодушного признания правильной формулы.

Но подобный классицизм — не более чем обветшалая скорлупа католицизма. Реальные корни и основания единства — в том, чтобы пребывать в любви с Богом: то, что «любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам» (Рим 5, 5). Принятие этого дара конституирует религиозное обращение и в то же время ведет к обра­щению моральному и даже интеллектуальному.

Далее, религиозное обращение, когда речь идет о христианстве, есть не просто состояние ума и сердца. Для него сущностно важен интерсубъективный, межличностный компонент. Помимо внутрен­него дара Духа, есть еще внешняя встреча с христианским свидетель­ством. Оно свидетельствует о том, что «Бог, многократно и многооб­разно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне» (Евр 1, 1-2).

Далее, функция церковных доктрин есть часть функции христи­анского свидетельства. Ибо свидетельство — это свидетельство о тай­нах, открытых Богом и, по убеждению католиков, непогрешимо про­возглашенных Церковью. Смысл подобных провозглашений лежит по ту сторону превратностей человеческого исторического процесса. Но контексты, в которых схватывается этот смысл, а также манера выражения этого смысла варьируются в зависимости от культурных различий и в зависимости от степени дифференциации человеческо­го сознания.

Такие вариации нам известны из прошлого. Согласно Второ­му Ватиканскому собору, откровение осуществилось не через одни лишь слова, но через слова и дела²². Апостольская проповедь была

" Второй Ватиканский собор, Догматическая конституция о Божественном Откровении, I, 2.

ДОКТРИНЫ

адресована не только евреям в мыслеформах Spatjudentum [позднего иудаизма], но и грекам, на их языке и в их манере выражения. Если новозаветные авторы обращаются больше к сердцу, чем к разуму, то христологические соборы считали своей единственной целью сфор­мулировать истины, способные направлять разум и уста человека. Когда схоластическая теология переплавила христианскую веру в форму, восходящую к Аристотелю, она не изменила ни божествен­ному откровению, ни Писанию, ни соборам. И если бы современные теологи перелагали средневековую теорию в категории, заимство­ванные из современной интериорности и ее реальных коррелятов, они бы сделали для нашего века то, что величайшие схоласты сдела­ли для своего.

Итак, в прошлом существовал явный плюрализм выражения. В настоящее время из Церкви постепенно уходит старый классицист-ский упор на всемирное единообразие, и возникает плюрализм спо­собов сообщения христианского смысла и христианских ценностей. Проповедовать Евангелие всем народам означает проповедовать его любому классу в любой культуре и тем способом, который совместим с усваивающими возможностями этого класса и этой культуры.

Большей частью эта проповедь обращается к слабо дифференци­рованному сознанию. Поэтому она должна быть столь же многооб­разной, сколь многообразны ответвления здравого смысла, порож­денного множеством языков, социальных форм, культурных смыслов и ценностей человечества. В каждом случае проповедник должен знать то ответвление здравого смысла, к которому он обращается, и непрестанно держать в уме, что, когда сознание лишь в слабой степе­ни дифференцировано, познание неотделимо от действования.

Но если надлежит вскармливать веру в малообразованных людях, отсюда не следует, что образованными можно пренебречь. Точно так же, как единственный путь к пониманию чужой разновидности здра­вого смысла состоит в том, чтобы понять, каким образом он или она понимает, говорит, действует в любой ситуации, обычно порождае­мой его или ее опытом, — точно так же единственный путь к пони­манию чужой дифференциации сознания состоит в том, чтобы реа­лизовать эту дифференциацию в себе самом.

Далее, точное схватывание чужой ментальное™ возможно толь­ко при условии, что человек достигнет той же дифференциации или

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

отсутствия дифференциации. В самом деле, любая дифференциация сознания включает в себя определенное переоформление здравого смысла. Изначально здравый смысл мнит себя всезнающим, потому что он просто не в силах знать лучше. Но по мере последующего диф­ференцирования сознания все большее количество областей подпа­дает под надлежащий контроль и, таким образом, выходит из сферы компетенции здравого смысла. Ясность и адекватность растут скач­кообразно. Изначальный здравый смысл очищается от своих упро­щений, метафор, мифов и мистификаций. С достижением полной дифференциации здравый смысл ограничивается исключительно своей собственной областью непосредственного, частного, конкрет­ного.

Однако есть много путей к такому полному достижению, и мно­го разновидностей частичного достижения. Проповедовать Еванге­лие всем означает проповедовать его способом, соответствующим каждой из разновидностей частичного достижения и, не в меньшей степени, соответствующим полному достижению. Именно пото­му, что Климент Александрийский отвечал требованиям начальной стадии системного смысла, он отрицал, что антропоморфизм Писа­ния нужно понимать буквально. Именно потому, что средневековая схоластика отвечала требованиям полного системного смысла, она стремилась дать последовательный отчет обо всех истинах веры и разума. Именно потому, что Второй Ватиканский собор отвечал тре­бованиям современной учености, он постановил, что интерпретатор Писания должен определить смысл, интендированный библейским автором, причем должен это сделать через понимание литературных конвенций и культурных условий, характерных для места и времени жизни этого автора.