Atilde; И.В. Кульганек, 2006 4 страница

Ухэрид-амбань получает 150 лан, тамагану-цзангин – 105 лан, сомуну цзангин 100 лан, хафна или кундуй и чжундба по 60 лан, бошко –
24 лан[а], рядовой – 12 лан. Но в каждом эскадроне отличные стрелки, числом до 35, получают двойное жалованье, т.е. по 24 лана. Называются они байра. Ежегодно бывает там осмотр войскам цахарским, трехдневный, в Халгане, в присутствии гусай-амбаня, но ученье летом ежегодно производится при начальнике хошуна. У каждого рядового должен быть лук со стрелами и винтовка, особенно (29-а) уважаются старинные русские ружья. В первый день смотра пешие стреляют за 100 луков до цели, где развешены бывают бумажки с дырочками. Все искусство хорошего воина состоит в том, чтобы с лошади, на 100 лук[ов] расстоянии, три раза стрелою поразить цель. Таким образом, цахары воспитываются как воины, союзники могущественных маньчжуров, обладателей древностью прославленного Китая. Каждый цахар с пятилетнего возраста, поступив в список военный, получает и жалованье, присвоенное рядовому. Цахары хвастают своим правлением, насмехаются над сунитами, где чиновники по своему произволу могут притеснять родови­чей ненаказанно. Для удовлетворения земских повинностей хошунные на­чаль­ники делают распоряжения как чадолюбивые отцы. Бедные монголы освобождаются от общественных тяжестей, но остальные, по числу своего скотоводства, стараются исполнить требование начальства. Эскадронные началь­ники ежегодно ездят в Пекин за жалованьем, для себя и своих подчиненных.

Духовенство находится в непосредственном ведении Палаты внешних сношений, приписаны к (29-б) кумирням, обязаны туда являться в указанное время, но могут переселяться и в Ургу с ведома своего хошуна, который письменно о том относится к шанцзабе куреньскому, донося ему, какой именно лама и на какое время отпущен в Ургу, где он причисляется к прочему духовенству и пользуется всеми выгодами, присвоенными ему, т.е. питается и одевается на счет казны гегена. Лама же, остающийся в своем хошуне, должен жить при родителях, а в случае смерти их переходит к своему учителю (бакши).

29-го. На пространстве 32 1/2версты, т.е. между Элэсуту и Хара Тологой, мы постоянно пробирались по высоким увалам. Переезд не очень труден потому, что почва земли твердая, отчасти глинистая, а подъемы и спуски с хребтов довольно покаты. На обширных лощинах между хребтами растет в изобилии трава, и нет недостатка в воде. По сказанию монголов, летом встречаются здесь огромные змеи, а в озерах лягушки. Виды затенены со всех сторон высокими холмами. Один только длинный хребет Онгон с обоном издали виднеется. После (30-а) песчаной скудной и бестравной степи весьма приятно было видеть много хороших юрт, занимаемых пастухами богдоханскими. Многочисленные стада овец часто попадались на равнинах, довольно густою травою покры­тых. Здесь также перебегали через холмы и стада цзеренов, т.е. диких коз. Монголы с винтовками подстерегают их и убитых доставляют в Пекин на пищу, получая за каждого цзерена от 2 до 4, а иногда и до 5 лан<ов> серебром. Часть цахарских земель назначена под пастбища стад богдохановых. Пастухи, наряженные из каждого хошуна, обязаны сохра­нять в целости и хорошем теле вверенное им число скота. Вся прибыль от стад есть собственность пастуха. Для каждых 6 пастухов есть особый начальник – да. Упомянутые пастухи разделяются по хошунам: один из них Дари Ганга, так названный от урочищ, где пасутся стада, находится в Цзун-сунитских кочевьях, где смотрению каждого да вверено 1200 баранов, от 450–500 лошадей и до 300 верблюдов. Над пасту­хами баранов находятся 50 да, над лошадиными пастухами 30 да (30-б), а над верблюдами 20 да. (Вставка: Потому в Дари Ганга казенного скота должно быть 60 000 овец, около 15 000 лошадей и около 6000 верблюдов.) В хошуне Кубошары считается 40 да, т.е. смотрителей над казенными пастухами овец. Ежегодно гусай-амбань, пребывающий в Халгане как верховный военачальник цахаров, обязан, между прочим, лично осматривать казенные стада, а через каждые три года вместе с особым чиновником, отправляемым от Палаты внешних сношений, поверить настоящее число скота со списками. За прибыль в скоте назначена законом награда, а за убыль – наказание чиновникам и простым монголам, к нему приставленным.

В каждом отделении пастухов находится амбань, подчиненный халганскому гусай-амбаню.

(Вставка: Амбань получает в год жалованья 150 лан<ов>, находящийся при нем битхэши – 60 лан, каждый да – 24 лана, а простой работник – 12 лан серебром. 230 да над лошадиными пастухами, у каждого 300 лошадей.) В кочевьях цахарских по распоряжению гусайн-амбаня для нашей Миссии на станциях давали по три юрты. Битхэши, нас сопровождающий, не смел от себя никаких давать приказаний цахарам, ссылающимся только на письменное распоряжение своего начальства. От Хара Тологой, поднявшись на холм, спустились мы после на длинную равнину Хабцага Гол, ограничивающуюся с В и З хребтами гор, из коих западный имеет название Шабарту, или Хорин Обо, глинистый, или 20 обо, от числа обонов, сложенных на вершине его холмиков. Оба сии хребта соединяются (31-а) в южном конце нашей долины с длинным, довольно высоким хребтом гор Куйтун Шебету Шил, тянущимся с В к З. Из сего хребта влеве возвышается гора Хонгор Обо, покрытая скалами, сосновым и ильмовым лесом, которого монголы, из особенного уважения, подкрепляемого верою, не смеют рубить, опасаясь какого-либо несчастья. На сей горе сложен северными цахарами обо, где ежегодно летом Кубошары хошун приносит жертву и совершает молебствие – сул бурхану – об изобилии.

Мой провожатый уверял, что, в случае неисполнения сих религиозных обрядов, бурхан отказывает в дожде здешней стране. Подобное жертвоприношение цахарскими Кубошара пастухами совершается на горе Онгон, вчера нами виденной. На долине Хабцагалог соединялась наша проселочная дорога, с большого купеческого Гунчжурского хребта сходящая, с дарханскою, которую мы оставили в Халхе, между станциями Шара Шороту и Олон Байшин. На Гунчжурской дороге попадались нам большие караваны купеческие, один, из 53 верблюдов состоящий, вез байховый чай из Калгана в Кяхту, получая за провоз клади со ста чинов (3 пуда 25 фунтов) по 4 лана и 5 чинов. А как на каждого верблюда навьючивается (31-б) от 300 до 400 чинов, то причитается на одного за доставку около 12 пудов тяжести в продолжение одного месяца через всю Монголию почти 140 руб. ассигнациями. Извоз товаров китайских принадлежит к обильным источникам доходов Монголии за распространением скотоводства, особенно верблюдов. Другой караван на 100 верблюдов вез грибы в ящиках из Урги до Калгана, получая с каждого ящика по 1 лану 3 чина. На верблюда навьючивают по два таких ящика. Это весьма дешево, но потому только, что верблюды сии недавно доставили товары в Ургу [и] должны были возвратиться без тяжести, хозяин охотно согласился взять грибы для доставления в Холган за небольшую цену и успеть там воспользоваться временем перевозки товаров оттуда в Кяхту. На сей же долине, изобилующей травою, пасутся многочисленные стада овец казенных, кочуют бокдоханские пастухи. В Халхе и у сунов мы нигде не видели такого числа юрт (до 20 и более) на одном месте, как у цахаров, и такого достатка, опрятности в кочевом хозяйстве. Ящики, хорошо отделанные, с имуществом вокруг стенок юрты, дорогие жертвенные приборы перед бурханами, много маржана и серебра в женских косичках, на голове отличают цахара от (32-а) жителя Монголии. Видный, важный и красивый цахар отвечает на вопросы скоро и резко: по соседству с маньчжурами пере­нял произношение особое некоторых слогов в языке, а как союзник их гордится своими преимуществами и силою и уважением пред прочими монгола­ми. По духу – совершенный уже маньчжур. Недалеко от дороги стоит небольшое капище из кирпича, построенное в виде китайского домика, фасадом к востоку (как и кумирня Бурхан-ламы), в квадратной ограде из кирпича же. Передняя стена состоит из деревянной решетки, обтянутой бумагою. На покатостях гор попадались нам цзерены стадами. Свыше упомянутой долины дорога наша лежит лощиною между горами, где в 1820 г. Миссия ночевала, но ныне цахары провели нас на урочище Цзамеин Усу, отстоящее от Хара Тологоя на 55 верст, куда мы прибыли уже поздно, в 9 час. вечера.

Начиная с Дурмы, постоянно мы поднимаемся выше и выше. По наблюдениям барометра чувствуем, что Удэ, Эргэ, Шара Будургуна и Дурма – суть места, очень глубоко лежащие в Средней Азии – около 400 сажень над поверхностью моря. Д[октор] Бунге, делающий сии наблюдения, полагает, что Гоби есть углубленный бассейн, окруженный горами, но небольшими возвышениями разделенный на многие другие бассейны…...Хребты гор, по большей (32-б) части виденные нами, тянущиеся с В к З, – суть отпрыски главного хребта, отделяющего Среднюю Азию от Северной. Растения, здесь встречаемые, – graminea или halophyta. Итак, Средняя Азия не есть, как думают, возвышенная плоскость, но глубокий бассейн, в котором нет и не может быть больших речек и озер, ибо дно бассейна ровное и покрытое сеткой гор, затеня­ющих вид по сторонам. Почва земли, солончаками озобилующая, производит и растения солонцеватые и вмещает в себя воду солонцеватую и не глубоко сокрытую.

Вся Средняя Азия по своему возвышенному местоположению подвержена сильным и холодным ветрам, коим и горы не могут быть препоною.

На земле песчаной или крашеватой, лишенной рек, не может расти обильная трава. Невозможно здесь жителей привязать к одному постоянному месту, заключить в городах или деревнях. Для скотоводства, которое здесь составляет единственный источник продовольствия и богатства, он принужден вечно в степи скитаться, кочевать. Хлебопашество никогда здесь не укоренится.

(33 а) 31-го. Дневали. Беспрестанно посещали нас молодые ховараки, спрашивая, нет ли у нас продажных соболей, лисиц и пр. По словам одного из них, назначенные в духовный сан молодые цахары сперва поступают в училище при кумирне Хангир Обо в урочище Цаган Токой, от Цзамеин Усу к западу верстах в 20, где, прожив 7 лет, учась тибетскому языку, выходят без степеней оттуда и поступают в училище при кумирне Бадагар Чойлан-сумэ в урочище Ордос и после 10-летнего учения получают степень гыбшик. Оттуда переходят в училище Гомбо-сумэ в Тибете, где после 2 или 3 лет получают степень рапчжамба. Наконец в Мунку Чжу в Тибете у далай-ламы после 20 лет получают степень сарамба 38. Из сего видно, с какими трудностями сопряжено получение степени священства, и после – как странно видеть грубых и необразованных жрецов Шигемуния, числом удивительно распространившихся в Монголии. Между тем, фанатизм духовенства почти неприметен. Вышеупомянутые степени гыбшик и рапчжун надобно считать степенями учености, а не священства. За степенью рапчжамба лама получает звание хамбу и выше.

(33б) Ноября 10-го поутру мороз 15 1/2 [градусов] по Реомюру.

Дорога наша со станции более 10 верст идет между горами, потом мы перешли через древний земляной вал, с В к З тянущийся. Провожатые монголы не могли нам ничего сказать о времени и цели насыпи, доныне еще довольно высокой. За валом открылась обширная равнина, изобилующая травою, водою (в озерах и колодцах) и потому весьма выгодная для скотоводства. Часто попадались нам навстречу сотнями верблюды, навьюченные чаем, для кяхтинской торговли назначенным. Один монгол возвращался из Халгана, куда доставил он 2000 лошадей из Кяхты. И там мы на Гунчжуской дороге видим уже движения народа, оборот торговли. По сторонам дороги белеются юрты, пасутся стада рогатого скота и верблюдов. Многие монголы приветствуют нас русским «здравствуй», а некоторые даже при встрече снимают шапки из подражания русским, виденным ими на нашей границе. Цахары обучаются маньчжурским и китайским языкам. Женщины их из подражания китаянкам перенимают головной убор и прическу (34-а). В юртах их приметны опрятность, чистота и достаток. Для овец делаются ограды земляные и пр. Словом, следы некоторого образования и переимчиво­сти здешних жителей совершенно противоположны закоснелости халхас­цев, которые, впрочем, умеют еще сохранять в целости простоту своих нравов, чего вовсе нет у цахаров, ближайших соседей Китая, под игом маньчжурским. От вала продолжали мы путь до поперечной высоты, с коей опять спустились покатым косогором до озера Дуту-нор. Далее дорога лежит увалами, местами очень ровная и гладкая, ничем не уступающая европейскому шоссе. Наконец прибыли мы в долину Тулга, в 331/2версты от ночлега, недалеко от горы с высоким обо. Здесь, от хошуна Гули Шара, в котором находимся, не выставлено юрт для Миссии и не было провожатых чиновников. Битхэши нанял по 2 лана за каждую юрту на ночь – для Миссии 4 юрты. Для себя также 4 юрты, за что и заплатил 32 лана да за аргал 4 лана 8 чинов. Покупал аргал на счет виновного, а в Калгане к гусай-амбаню отправил о том донесение. По сей причине мы, против желания, должны были на сей станции прове­сти и следующий день. Ни одно племя монгольское доселе не обнаружило перед нами такого корыстолюбия, как (34-б) цахары. Многие из них, нарочно дожидаясь нас на дороге или приходя в наши юрты, подносили кусок сыра или сушеных сливок с условием, чтобы за это дать им сафьян, нож, бритву и пр. Все, что ни увидели они у нас, чрезвычайно им нравилось. «Такой вещи нет в нашей стране, дайте мне» – это обыкновенное и самое употребительнейшее выражение цахара, разговаривающего с русскими. Само собою разумеется, что мы, по свойственному европейскому образу мыслей, такое нахальство и неотвязчивость считали последствием корыстолюбия и бесстыдства, но цахар этих слов не понимает и, явно обнаруживая свое желание, полагает в том откровенность и простодушие.

Воровство также не есть порок в мнении цахара, но искусство пользоваться неосторожностью ближнего. В монгольском языке слово арга означа­ет и живость, и искусство, ум. То же находим и у греков героического века. Везде и всегда время переменяет образ мыслей человека и дает другое направление его умствованиям и самому поведению. Житель нынешней Азии не такими глазами смотрит на нас, какими европеец взирает на азиатцев.

2-го. Дневали. В хошуне Гули Шара считается 17 даргуев, или да, т.е. над пастухами бокдохановыми (35-а) верблюдов. Смотрению каждо­го даргуя вверяется по 200 верблюдов. Следовательно, в сем хошуне долж­но быть наказ­ных верблюдов 3400, а пастуховв 102. Даргуи носят медные шарики на шапках. Многочисленные бокдохановы стада сохра­ня­­ются на случай войны, тогда верблюды – под артиллерию, лошади – под воинов, а овцы и быки – на пищу для армии доставляются. В
8 хошунах цахарских считают до 10 000 войс­ка.

3-го. Переехав высоту, на коей по обеим сторонам дороги сложены, в некотором отдалении, два обона каменных, мы продолжали путь по берегу замерзшего озера. Далее открылась нам каменная равнина, заросшая высокою травою.

Отлогие подъемы вовсе не препятствовали дороге, проложенной на глинистом грунте. В некоторых только местах белелся снег, а взоры наши среди сего луга, украшенного частыми кочевьями цахаров, устремлялись более в рассеянные холмы, из коих один называется Ихэ Эрдэни, и на белеющийся хребет Синхан-дабахан, вдали в Ю, снегом покрытый. Наконец приблизились мы и к небольшму валу, поперек пересекающему дорогу. За ним влеве (35-б) стоит четырехугольный земляной городок Цаган-балгасун, 720 шагов в длину, 7 шагов в ширину, жилище, как говорят, бурин-хана. Стены оного выведены из земли в
5 сажень вышины, ныне во многих местах уже развалились. (Вставка: Со всех 4 сторон в стенах были некогда ворота. На дворе, на большой насыпи, по-видимому, существовал дворец ханский. Теперь остаются только обломки кирпича, черепицы, огромные массы мрамора, на одних из них искусно высечен дракон – герб Китайской империи. В Хаара-балгасене, 40 газаров отсель, по преданиям, жил Лочжин-хан.) Внутри городка находятся еще насыпи земляные. Вокруг упомянутых стен идет вал, параллельно с ними, коего бока соединены перпендикулярными валами со стенами городка. В полуверсте от сей древней крепости остановился наш обоз. Здесь не нашли мы ни юрт, ни аргалу, ни чиновников, обыкновенно назначаемых от хошуна для сопровождения нашей Миссии. Битхеши и бошко наши принуждены были поместиться в юрте ближайшего жителя. В сем урочище оставляется часть русского обоза и табун казенных лошадей под надзором 10 казаков на зиму, сменя­емых другими, из Пекина присылаемыми в марте месяце.

Сегодня подвинулись мы вперед на 29 верст. Это последняя станция в степях Монголии. Итак, мы из Цаган-балгасуна взираем уже на собственный Китай, предмет нашего любопытства, и вскоре увидим башни, выстроенные (36-а) на рубеже, которыми хотели китайцы защитить себя некогда от набегов странного врага, соседа-монгола. Время, все переменяющее, и китайцев и монголов подвергло одной участи. Они стонут под игом пришельцев маньчжурских.

Днем дул холодный ветер, а вечером начал идти снег.

4-го занимались описью и раскладкою вещей, коих часть должна остаться в Цаган-балгасуне до времени возвращения прежней Миссии из Пекина. Около полудня явились и чжунья, и бошко, чиновники Гули шара хошуна. Они оправдывались тем, что 4 дня тому назад получили предписание о сопровождении российской Миссии от хошунного начальника, немедленно отправились на станцию Тулга, но, не нашед нас там, приехали в Цаган-балгасун. На юго-западной стороне городка, в 50 саженях от дороги, в селе, отыскали мы могилу, прикрытую камнем с дороги, казака Якима Таракановского, умершего здесь 13 мая 1808 г. Об умершем отслужили панихиду.

(36-б) 5-го в 9-м часу утра двинулись мы со станции в предлежащий путь, поворотив направо к большой дороге, откуда через 5 верст вправе виден большой, насыпанный из земли холм. Далее – еще земляной вал четырехугольный, за ним – кочевье монгольское, где находится, кроме обыкновенных юрт, и китайская мазанка из глины. Влеве – тоже кочевье с китайским домиком из кирпича, оштукатуренным, при нем и субурга из кирпича. Монголы, по смежности с китайскими поселянами, перенимают мало-помалу и хозяйственное устройство. Между цахаров на временное жительство переходят и китайцы. Не находя у себя достаточных средств пропитания, покупают здесь дешево шерсть овечью, валяют войлоки, и валяют отлично, частью для монголов, а более – для своих одноземцев, у коих в комнатах вошло в обыкновение покрывать каны и каменные полы войлоками. За речкою влеве земляной городок, известный под названием Хаара-балгасун. Приближаясь к Синхайскому хребту, вправе видели каменное капище, в китайском вкусе (37-а) выстроенное, под именем Борчжин-хит, где и некоторые ламы имеют постоянное пребывание, как в монастыре. Вблизи сего капища находятся довольно красивые субурги каменные, напротив – театр, где во время празднества калганские актеры представляют разные фарсы. В ущелье упомянутых гор, поворотив налево, спустились в лощину, где увидели монгольский пикет. За ним, по вершинам гор, [виден] насыпанный из дикого камня вал, разделяющий монгольские земли от китайских собственно, <так называемых>.

Переехав сей вал, увидели мы совершенно другой мир. Природа сама явилась перед нами в диком состоянии. Земля, покоренная неимоверному трудолюбию жителей, послушная воле, производит нужнейшие растения. Китаец, владеющий небольшой частицей земли, употребляет все свои силы и средства к улучшению пашни. Пред нами открылись высочайшие горы, коих отдаленные вершины скрылись в облаках. Торчат там ужасные утесы. У подошвы оных пропасть, готовая поглотить неосторожного путешественника, на косогорах и местах, удобных к хлебопашеству, возделаны нивы. По дороге, усеянной камнями, беспрестанно попадались нам навстречу караваны верблюдов, с чаем отправляемых в Кяхту, или одноколки китайские, везомые от 3 до 8 лошадьми, с товарами, нужными для соседей и монголов. Пробираясь по страшным утесам, мы с ужасом взирали на висящий над нами каменный вал, в котором, в небольшом одна от другой расстоянии, постро­ены высокие четырехугольные, из кирпича, башни, имеющие вышины до 9 сажень. По сделанному на одной из них наблюдению д<октора> Бунге оказалось, что она так высока, как вершина Гунтуйского хребта, между рекой Куем и Ургою. С башни грозный вид на китайские горы, досягающие до облаков. Сильный ветер беспрепятственно свирепствует на сих чернеющих хребтах. По дороге, проложенной у левой подошвы хребта, покрытого валом, мы приметно начали спускаться до первой китайской деревни Нордян, где остановились ночевать в одном из постоялых домов, подвинувшись сегод­ня вперед на 37 верст после пустой и дикой Монголии. Как приятно смотреть на трудолюбивых китайских крестьян, оседлых в домах (38-а), сделанных из глины.Толпы китайцев собирались во дворе посмотреть на русских, редких гостей в столь отдаленной стране, неприступной для прочих европейцев.

6-го. Предстоит еще трудная и опасная дорога до Халгана по крутым и тесным спускам. С китайского хребта, усеянного камнями, по месту покатому, с ужасом путешественник взирает на пропасти, стелющиеся у ног его. Каменные утесы необыкновенной высоты над головою его, струящиеся по хрящеватой дороге, которые то скрываются в земле, то опять в некотором расстоянии вырываются из-под камней. Кое-где посаженные деревья, особенно тополи, доставляют неизъяснимое удовольствие каждому странствующему через Монголию в Китай. Среди угрюмой дикости природы здешней невозможно с равнодушием взирать на многие деревни китайские, расположенные по косогорам, на домы, высеченные в скалах или к оным пристроенные, на хорошие пашни, разведенные не токмо на покатостях гор, но и на их вершинах. Невольным образом удивляешься смелости человека, который на каменистых (38-б) скалах высек тропинки и лестницы, чтобы взойти на вершины крутой горы, там выделывает нивы или только смотрит на многочисленное стадо овец, с трудом ищущих травы среди огромных глыб каменистых. Земледелец часто вынужденным <нашелся> [оказался] огромные камни поднимать на уступы утеса и из них <сложить> [складывать] фундамент для своей хижины. От Нордяни до Халгана немало деревень, расположенных на косогорах, а в некоторых – и небольшие капища со статуями божеств, перед коими зажигаются благовонные свечи, и в сосудах стоят хлебные жертвы.

Движение крестьян из города и деревень беспрестанное свидетельствует о населенности местностей, а проходящие караваны с товарами – [о] занятии жителей. [Все это] явно доказывает трудолюбие каждого из них и [развитую] народную промышленность. После грубого, праздного, необразованного и неопрятного монгола как очаровывает вежливый, прилежный, опрятный китаец! Он не выражает сильных чувств своих при виде новости диким и пронзительным криком, но, взглянув оком любопытства, проходит мимо, не толпится, как дикарь, но сохраняет всю важность, свойственную (39-а) здешним жителям. И в молчании рассматривает каждый предмет. Лицо его выразительно, чисто.
Платье не испещрено по прихоти и моде, вечно переменяющейся. Синяя даба употреблена на верхнюю одежду, до колен достигающую, в зимнее время простеганную. Нижнее платье также простеганное.

Легкие сапожки или башмаки не обременяют ног. Вяленая шапка, или, лучше сказать, колпак, с поднятыми вверх полями, покрывает открытую голову, а оставленные на макушке волосы заплетены в косу, висящую на спине. Одни только женщины, по вкусу китайскому, имеющие варварски с малолетства изуродованные ноги, едва передвигаются с одного места на другое, иногда при помощи палки, или опираясь на стену, или на двухколесной тележке, влекомой мулом или ослом, переезжают в близкий дом или деревню. Мужчины на гумне молотят деревянным цепом хлеб, или прядут, или унавоживают пашни: даже и мальчики по своим силам участвуют в занятиях родителей. Такими я видел в первый день китайских крестьян. Но как описать прелести природы дикой, на которые мы с удивлением взирали в продолжение дороги до Халгана. Сопровождающие нас горы, с торчащими скалами на каждом шагу, представляют новые живописные картины, достойные искусной кисти, могущей все с точностью изобразить и передать другим. Приближаясь к городу, мы еще более прельщались местоположением и хозяйственным устройством китайцев. Предместье было наполнено любопытными зрителями, без малейшего беспорядка. Караваны преспокойно проходили мимо нас. Купцы из своих лавок молча посматривали на русских путешественников. Толпы китайцев постоянно нас сопровождали, не производя никакого стеснения. Вдруг перед нами явились две огромные скалы, по которым извивается стена с башнями, соединенными высокою сложенною из кирпича стеною. У железных огромных ворот нас немного остановили, пока [...] не доложил гусей-амбаню о прибытии Миссии. Вскоре и мы (не слезая с лошадей, как то бывало с русскими в прежние времена) въехали в длинную поперечную улицу, довольно красивыми домиками окруженную. Для иностранца здесь совершенно новый вид, чрезвычайно разнообразный. Громады скал, кажется, раздвинулись от первых ворот на обе стороны для помещения (40-а) между собой города пограничного, более у нас известного под собственным Чжанцзакэу. Остановились мы в одном из постоялых домов, где ворота по нашем приезде были немедленно заперты. Ночью, по распоряжению местного начальства, двое караульных помещены на кровле дома; куря трубки, [они] беспрестанно поколачивали в деревянную дошечку, чем давали знать о своем бодрствовании. Сегодня по нашей улице, при звуке музыки, китайцы, одетые в траурное (белое) платье, и поздно вечером, ходили по городу в честь умершего, при блеске разноцветных фонарей. По временам были пускаемы ракеты. Еще позже получили мы известие, что гусай-амбань желает видеть миссионеров с провожающими их чиновниками. Халган почти на такой высоте от поверхности моря, как и Кяхта. Халган от Нордяни отстоит на 201/2версты, а от Кяхты на 1282 версты.

(41-б) 4-го с самого утра жители халганские толпились у ворот нашего подворья. Но никто лишний к нам не был впущен. После обеда в 1-м часу в китайских крытых тележках, вместе с битхэшие<м> и бошко<м>, в сопровождении 4<-х> наших казаков, отправились мы в ямун, где нас ожидали здешние вельможи, гусай-амбань и мэйрэн-дзанги, управляющие цахарами, Халганом и пограничными делами. Толпы любопытных зрителей раздвинулись на две стороны, и мы покойно ехали прежнею улицей до самогó присутственного места, близ ворот в стене, через которые вчера нас в город впустили. Лишь только мы вылезли из повозок, у первых ворот ямуна, вдруг раздался пушечный выстрел. На дворе приветствовала нас музыка на хорах, напротив ворот. Поворотив направо через другие ворота, вошли мы на двор, в конце которого стоит высокий щит с изображением дракона, герба Дайцинского государства. Не доходя до щита, провели нас направо, возле каменной ограды, где у калитки встретил нас мэйрэн-дзанги, весьма приятного лица старец маньчжур, с розовым каменным шариком на шапке, в шелковом придворном платье, с квадратною нашивкой на груди, с янтарными четками на шее, досягающими до пояса, сопровождаемый чиновниками, служащими в (41-а) здешнем ямуне. После взаимных приветствий начались прения: кто должен первым выйти через калитку на маленький двор, где находится собственный ямунь, где заседают амбани. Гусай-амбань отдавал первенство г. приставу как чиновнику важному и ино­странцу, прибывшему из столь отдаленной столицы могущественного монарха России. Г. пристав, не желая усту­пить вежливости хозяина, почтенного старца и высокого придворного санов­ника, не соглашался на предложение амбаня и просил его идти вперед. Церемониальный спор сей кончился тем, что амбань и наш пристав вместе пошли. В самом деле оба вместе двинулись с места, но амбань искусно отстал, и г. пристав первый переступил порог. У крыльца ямуна дожидался мэйрэн-дзанги, он приветствовал очень вежливо (вставка: как военный, с павлиньим пером об одном очке […] у шарика розового на шапке). Здесь господин пристав должен был первый [войти] в ямун, где, по настоянию амбаней, занял первое место на кане за столиком, по стороны коего, с особен­ным знаком уважения, засели гусай-амбань и мэйрэн-дзанги, спустив по одной ноге с кана, противной в отношении к месту, занятому г. приставом. Разговор исполнен вежливости. Были вопросы о здоровье, дороге, знаках достоин­ства и столице нашего государя. Пода­ли нам по чашке чаю. Потом: «Как далеко Англия от России?» Г. пристав в знак своего усердия просил дозволения поднести небольшие подарки амбаням. Но (41-б) халганские правители долго не соглашались на принятие оных. Наконец приняли с изъявлением особенной благодарности. (Вставка на полях: Здесь грубая сделана с нашей стороны ошибка, впрочем неумышленная. Мы не знали, что находимся в амбане гусай-амбаня и что мэйрэн-дзанги, как гость, занимает первое мес­то. И потому сему последнему поднесены подарки прежде хозяина, и лучшие. Гусай-амбань это заметил бошко<ю>, но не велел нам сказывать.) Гусаю и мэйрэну поднесли по 41/2аршина черного сукна, по паре пистолетов, сверх сего первому – табакерку с музыкою. Простившись с амбанями, в прежнем порядке возвращались мы за калитку прежнюю. Амбани, несмотря на все уверения пристава, провожали его за калитку, благодарили за посещение. «Мы это делаем, – прибавили они, – из уважения к Вашей империи». На последнем дворе опять загремела музыка. Отселе мы отправились на квартиру. Вскоре явился к нам китаец, привезший письмо из Пекина г. прис­таву от студента Леонтьевского, который поздравил с вступлением в пределы Чжунго и уведомлял, что 14 сентября Большая Бухария сделала нападение на Малую Бухарию за пленника Чжангара и требует чай, который отказан был как неприятелю. Война началась. Солоны, числом 2000 человек, посланы против врагов: из городских воинов избрано храбрейших
200 человек.

8-го. После обеда амбани в хороших зеленых колясках приехали к воротам нашего дома, окруженные своими чиновниками, с тем, чтобы заплатить вчерашний визит г. приставу. Под предлогом, чтобы не обязывать его своим посещением, они, не выходя из своих колясок, лично спросили пристава о здоровье и, поблагодарив за визит, отправились назад. Поутру с особыми чиновниками прислали ему взаимно подарки. После сего возможно ли сравнивать (42-а) грубый и простой прием Миссии у ургинских правителей с вежливостью халганских амбаней, который мы вовсе не ожидали? Впрочем, приметно и в Урге было желание нам угодить, но не знали, каким образом могли бы достигнуть своей цели. Сегодня с приставом ходил я осматривать южную часть города. Весь Халган почти состоит из купеческих лавок, где, размещенные в порядке и по сортам, товары предлагаются каждому прохожему. На улицах перед домами ремесленники неутомимо занимаются своим делом. Здесь находили мы рядом кузницы, столики с готовыми трубками китайскими, далее – шкафики с табакерками, острыми башмаками, сено и пр. Во всех фузах соблюдается порядок и опрятность. Улицы вымощены каменными плитами. В концах улиц стоят красивые деревянные ворота, коих отделка и точность делает честь китайским мастеровым. Находя во многих местах русские изделия, мы любопытствовали об их ценах. Сукна и меха наши здесь вовсе не дороже продаются, как в России. В одной кумирне восхищались мы простотою во всех строениях. Через речку, разделяющую на две части, сделан отличный каменный (42-б) мост на арках, могущий идти в сравнение и с европейскими. Оттуда возвратились мы в квартиру.