Доставить с нарочным

Он оставил конверт на столе и спустился в кухню, чтобы приготовить себе выпить.

10 января, 1974

Был уже поздний вечер. Шел снег. Мальоре так и не позвонил. Он сидел в гостиной со стаканом в руке и слушал проигрыватель – после гибели телевизора ничего другого ему не оставалось. Вечером он достал из пивной кружки два десятидолларовых банкнота и купил четыре пластинки с рок-музыкой в ближайшем магазине. Одна из них называлась «Пусть течет кровь». Это была та самая пластинка «Роллинг Стоунз», которую ставили на вечеринке у Уолли. Она понравилась ему больше, чем остальные три, показавшиеся ему глуповатыми. А одна из них, пластинка группы под названием «Кросби, Стиллз, Нэш и Янг» была такой глупой, что он разбил ее о колено. Но «Пусть течет кровь» понравилась ему своей громкой, похотливой, ритмичной музыкой. Она бренчала и гремела. Это было ему по душе. Эта музыка напоминала ему песню Монти Холла «Ударим по рукам». Мик Джаггер пел:

Нам всем бывает нужно кого-то побить,

И если хочешь, ты можешь побить меня.

Он размышлял о плакате в банке, на котором была изображена Земля, такая разнообразная и новая, и о надписи, советовавшей зрителю катиться подальше. Потом мысли его перескочили на путешествие, которое он совершил в новогоднюю ночь. Что ж, он укатился далеко. Очень далеко.

Но разве осмелится он утверждать, что ему это не понравилось?

Эта мысль заставила его встряхнуться.

Последние два месяца он чувствовал себя собакой, которой прищемило яйца дверью. Но разве он не испытал ничего такого, что могло хотя бы отчасти компенсировать его страдания?

Он делал вещи, которые в других обстоятельствах оказались бы абсолютно ему недоступны. Он разъезжал по автостраде свободный и бездумный, как перелетная птица. Он трахал молодую девушку, прижимался к ее упругим грудям, таким непохожим на грудь Мэри. Он разговаривал с человеком, который был самым настоящим гангстером, и, в конце концов, был принят этим человеком всерьез. В неистовом ликовании он швырял зажигательные бомбы и ощущал потом липкий ужас, когда казалось, что машина никогда не въедет на насыпь. Настоящие чувства и ощущения были извлечены из его высохшей душонки руководителя среднего звена, словно предметы зловещего религиозного культа из археологического раскопа. Теперь он знал, что значит быть живым.

Конечно, были и неприятные моменты. Ну, например, когда он потерял над собой контроль и накричал на Мэри в «Хэнди-Энди». Или гложущее одиночество первых двух недель. Ведь он остался один впервые за двадцать лет своей жизни, в обществе своего собственного сердца, издававшего ужасный, смертоносный стук. А если вспомнить, как его ударили – и кто? Винни Мэйсон, сопляк, плюгавый мальчишка! Или кошмарное похмелье на следующее утро после поджога – это было самым неприятным опытом.

Но даже этот неприятный опыт, каким бы отвратительным он ни казался, тоже был новым и по-своему волнующим, как и мысль о том, что ты сошел или сходишь с ума. Последние два месяца он исследовал свои внутренние владения, куда еще не ступала нога человека. Он внимательно изучал самого себя, и пусть зачастую его открытия были банальными, порой они оказывались и ужасными, и прекрасными.

Его мысли обратились к Оливии, к тому моменту, когда он видел ее в последний раз. Она стояла на автостраде, гордо выставив свою табличку навстречу холодному безразличию мира. Он подумал о плакате в банке. КАТИСЬ ПОДАЛЬШЕ. Почему бы и нет? Ничто уже не держит его здесь, кроме грязного наваждения. Ни жена, ни призрак ребенка, ни работа, ни дом, который будет стерт с лица земли через полторы недели. У него были наличные деньги и машина. Так почему же не сесть за руль и не уехать прочь?

Дикое возбуждение охватило его. Он представил себе, как он садится в «ЛТД» и едет в Лас-Вегас с тридцатью четырьмя тысячами в кармане. Находит Оливию. Говорит ей:

Давай укатим отсюда подальше!

Они едут в Калифорнию, продают машину, покупают билеты в Юго-восточную Азию. Они прибывают в Гонконг. Из Гонконга едут в Сайгон, в Бомбей, в Афины, в Париж, в Лондон, в Нью-Йорк. А потом… Сюда?

Мир круглый, вот в чем дело. Он совсем как Оливия, глупенькая Оливия, которая решила уехать в Неваду, чтобы отмыться от старого дерьма. А потом она нажралась наркотиков, и ее трахнули. Как раз в самом начале новой жизни, потому что новая жизнь – это и есть старая жизнь, а новый путь похож на старый путь. Собственно говоря, это и есть старый путь, по которому ты кружишь и кружишь, пока колея не становится слишком глубокой и не наступает время закрыть гаражную дверь, включить зажигание и ждать… Ждать… Наступила ночь, а мысли его продолжали двигаться по кругу, словно котенок, пытающийся поймать свой собственный хвост. В конце концов, он заснул на диване. Ему снился Чарли.

11 января, 1974

Мальоре позвонил ему в четверть второго.

– Ладно, – сказал он. – Мы с тобой заключим сделку. Тебе это обойдется в девять тысяч долларов. Не думаю, что это заставит тебя передумать.

– Наличными?

– О чем ты спрашиваешь? Неужели ты думаешь, что я приму твой личный чек?

– Да-да. Извините.

– Будь завтра в кегельбане «Ревел Лейнс» в десять часов вечера. Знаешь, где это?

– Да, на седьмом шоссе.

– Точно. У шестнадцатого коридора будут стоять двое парней в зеленых рубашках с надписью «Марлин Авеню», вышитой золотыми нитками. Ты подойдешь к ним. Один из них объяснит тебе все, что нужно. В это время ты будешь играть в боулинг. Запустишь два или три шара, а потом выйдешь из кегельбана и поедешь в таверну «Таун Лайн». Знаешь, где это?

– Нет.

– Просто поедешь на запад по седьмому шоссе. Это примерно в двух милях от кегельбана, на той же стороне. Поставишь машину на заднем дворе. Рядом с тобой остановятся мои друзья. Они подъедут на додже «Кастом Кэб». Синий грузовик. Они перенесут из грузовика в твой микроавтобус деревянный ящик. Ты передашь им конверт. Знаешь, я, наверное, сошел с ума. Вполне возможно, что я окажусь за решеткой. Во всяком случае, тогда у меня будет время поразмыслить, какого хрена я это делаю.

– Я хочу поговорить с вами на следующей неделе. Встретиться.

– Нет, ни в коем случае. Я тебе не отец-исповедник. Я больше не хочу тебя видеть. Я больше не хочу с тобой разговаривать. Честно говоря, Доуз, я даже не хочу читать о тебе в газетах.

– Речь идет о небольшом капиталовложении. Мальоре задумался.

– Нет, – сказал он наконец.

– В этом нет ровным счетом ничего противозаконного. Я просто хочу… Создать небольшой трастовый фонд для одного человека.

– Для жены?

– Нет.

– Заезжай во вторник, – сказал Мальоре после паузы. – Может быть, я с тобой встречусь. Хотя надеюсь, что благоразумие возьмет верх.

Он повесил трубку.

Сидя в гостиной, он думал об Оливии. Он думал о КАТИСЬ ОТСЮДА. Он думал о Чарли, лица которого уже не мог вспомнить, разве что в виде фотографии. Как такое могло случиться? Кто-нибудь может ответить?

Ощутив внезапную решимость, он поднялся, подошел к телефону и отыскал в справочнике графу «Туристические агентства». Он набрал номер. Однако, когда дружелюбный женский голос на другом конце линии сказал:

«Туристическое агентство „Арнольд“ слушает. Чем я могу вам помочь?» – он повесил трубку и быстро отошел от телефона, нервно потирая руки.

12 января, 1974

Кегельбан «Ревел Лейнс» оказался длинным, освещенным люминесцентными лампами ангаром, который оглашался музыкой из встроенных колонок, спорившей с музыкальным автоматом, криками, разговорами, дробными колокольчиками игровых автоматов и угрожающим грохотанием катящихся черных больших шаров. Он подошел к стойке, взял напрокат пару красно-белых туфель для боулинга (служащий демонстративно спрыснул их ножным аэрозолем) и пошел к шестнадцатому коридору. Там он увидел двух человек, один из которых оказался тем самым механиком, который менял глушитель в день его первого приезда к Мальоре. Механик собирался подавать. У столика со счетными фишками сидел один из мастеров, которые искали жучки в его доме. Он пил пиво из бумажного стаканчика. Оба они встретили его внимательными взглядами.

– Я Барт, – сказал он.

– Я – Рэй, – сказал человек за столиком. – А этот парень… – Механик замахнулся, готовясь пустить шар по коридору. -…его зовут Алан.

Боулинговый шар вырвался из руки Алана и загрохотал по коридору. Кегли брызнули во все стороны.

– Привет, Барт, – сказал Алан.

– Привет.

Они пожали друг другу руки.

– Хорошо, что ты пришел, – сказал Алан. – Послушай, Рэй, давай начнем новую партию. И Барт с нами поиграет. Все равно в предыдущей ты уже вытер об меня задницу.

– Давай.

– Ну, вот и отлично, Барт. Не стесняйся. Тебе начинать, – сказал Алан.

Он не играл в боулинг уже лет пять. Выбрав двенадцатифунтовый шар, он направил его прямиком в левый желоб. Он смотрел ему вслед, чувствуя себя, как последний осел. Во второй раз он прицелился тщательнее, но в последний момент шар немного изменил траекторию и сбил всего лишь три кегли. Рэй сбил все. Алан – девять.

После пяти заходов счет был таким: Рэй – 89, Алан – 76, Барт – 40. Несмотря на неудачи, ему нравилась игра. Ему нравилось ощущать пот, выступивший на спине, и непривычное напряжение тех мускулов, которые в повседневной жизни, как правило, оставались без работы.

Он настолько увлекся игрой, что когда Рэй сказал:

– Эта штука называется малглинит, – он некоторое время не мог понять, что тот имеет в виду.

Он поднял глаза, слегка нахмурившись в ответ на незнакомое слово, а потом понял. Алан готовился подавать и устремил сосредоточенный взгляд на ряды кегель, ничего не замечая вокруг себя.

– Хорошо, – сказал он.

– Он представляет собой шашки длиной около четырех дюймов. Всего в ящике сорок шашек. Взрывная сила каждой из них примерно в шестьдесят раз больше, чем у аналогичной динамитной шашки.

– Понятно, – сказал он и неожиданно почувствовал, как волна тошноты подкатила к сжавшемуся горлу. Алан подал. Бросок оказался удачным, и Алан подпрыгнул от радости, словно маленький ребенок.

Потом была его очередь. Он подал, заработал семь очков и снова сел. Рэй промахнулся. Алан подошел к кэдди [17], взял шар и прижал его к подбородку, сосредоточенно созерцая полированный коридор. Он вежливо уступил право первого броска игроку справа, а потом начал свой четырехшаговый разбег. – Ты получишь четыреста ярдов бикфордового шнура. Для того, чтобы эта штука сработала, необходим электрический заряд. Если будешь греть ее паяльной лампой, она просто-напросто растает. Она… Ого-го! Вот это неплохо, Алан! Это просто здорово!

Алану удался бруклиновский бросок – все кегли отлетели назад.

Он поднялся, запустил оба мяча в желоб и снова сел. Рэй пропустил ход.

Алан начал готовиться к очередному броску, а Рэй возобновил свои инструкции. – Так вот, нужно электричество, какой-нибудь аккумулятор. У тебя есть?

– Да, – ответил он. Он посмотрел на количество очков против своего имени. Сорок семь. На семь лет больше, чем его возраст.

– Ты можешь разрезать бикфордов шнур, связать концы вместе и взорвать все шашки одновременно. Понимаешь, о чем я говорю?

– Да.

Алану удался еще один бруклиновский бросок. Он вернулся к ним, самодовольно усмехаясь. – Нельзя полагаться на эти бруклиновские штучки, парень. Целься лучше вправо.

– Не надо ля-ля своим ребятам. Я отстаю от тебя только на восемь очков. Он бросил, заработал шесть очков и снова сел за столик. Рэй снова пропустил ход.

Когда он сел за столик, Рэй спросил у него:

– Вопросы есть?

– Нет, вопросов нет. Мы можем уйти после конца этой партии?

– Конечно. Но немного физической нагрузки тебе не повредит, а то ты малость проржавел. Когда ты подаешь, правая рука у тебя все время зажата, понимаешь? В этом-то все и дело.

Алан снова совершил бруклиновский бросок, но на этот раз не уложился в интервал семь-десять. Назад он вернулся, изрыгая страшные ругательства.

– Я же говорил тебе не полагаться на эти бруклиновские броски, – усмехаясь, сказал Рэй.

– Так твою мать, – прорычал Алан. Он взял запасной шар и снова послал его в желоб.

– Ей-богу, – расхохотался Рэй. – Некоторые ребята просто не поддаются дрессировке. Говори им – не говори, они все равно лепят раз за разом одну и ту же лажу.

У таверны «Таун Лайн» была огромная красная неоновая вывеска, которой, судя по всему, ничего не было известно об энергетическом кризисе. Она гасла и зажигалась с каким-то бессмысленным, вечным упорством. Под красной неоновой вывеской висело объявление: