Серебряный лис» и великая скрипка 2 страница

о своем долге перед обществом. Для Стерна это было моральным императивом, и тому же он постоянно учил своих детей и протеже. Его дочь стала раввином. Он рассчитывал, что те, кто уже добился успеха, станут для его последующих «птенцов» советчиками, наставниками и опорой в работе.

Воспитанный на рассказах о погромах и преследованиях, Стерн проявлял повышенный интерес к происходящему в мире. «Я не политик, — сказал он мне, — но то, что делают политики, касается нас и наших детей. Поэтому надо иметь представление обо всем, надо преодолеть это чудовищное ощущение бессилия по отношению к тому, что делают с нами другие». Юрок когда-то сказал в разговоре с ним, что музыканты — лучшие дипломаты, чем политики. Стерн прислушался к последним веяниям и опередил Государственный департамент в установлении культурных связей с Советским Союзом и Китаем. Он был одним из первых, кто выдвинул идею государственной помощи американскому искусству — сама мысль об этом была абсолютно неприемлемой для Артура Джадсона, имевшего все основания опасаться вмешательства государства в дела артистов. Джадсон заявил о нежелательности государственных субсидий32, но Стерн почувствовал стремление четы Кеннеди к обновлению культуры в рамках программы «Новые рубежи» и на концерте в Белом доме открыл им свое сердце. Отчет Конгресса тогда предупреждал, что Советы выигрывают битву за умы и сердца, представляя американцев как «бесчувственных варваров, жующих резинку и думающих лишь о материальных ценностях», а себя — как «колыбель культуры». Конгрессмен (а позже — сенатор) Джейкоб Джейвитс, друг Юрока, говорил о «мощном пропагандистском оружии, которые русские эффективно применяют против нас во всем мире»33. Юрок, приглашенный выступить на Капитолийском холме, уговаривал законодателей выделить средства на финансирование американского искусства.

В 1965 году, после четырех лет обсуждения, конгресс создал Национальный фонд развития искусств34, и Исаак Стерн вошел в его совет. Нельзя сказать, что на искусство сразу обрушился водопад правительственных субсидий — вначале это были семь миллионов долларов, в течение тридцати лет сумма увеличилась до ста шестидесяти семи миллионов, — но принятое решение означало конец государственного безразличия. Оно свидетельствовало о силе убеждения, которой обладали заинтересованный музыкант и его деловой партнер.

Хотя Стерн играл в Белом доме перед всеми президентами, начиная с Кеннеди, наибольшего политического триумфа он добился на нью-йоркской сцене. В 1955 году Артур Джадсон сообщил, что

Нью-Йоркский филармонический оркестр переедет из Карнеги-хол-ла в более современные, специально выстроенные помещения Линкольн-центра35* на 62-й улице. Предполагалось, что самый величественный концертный зал Америки будет снесен, а на его месте появится либо деловой квартал, либо автомобильная стоянка. Музыканты пришли в ужас; Бернстайн изрыгал проклятья с дирижерского подиума; но действовал только Стерн. «Хотите знать, как был спасен Карнеги-холл? — вспоминал он незадолго до своего семидесятилетия. — По-настоящему все началось с пасхального ужина в доме рабби Израэля Голдстайна. Это был экуменический ужин, там присутствовали люди всех вероисповеданий, а я оказался за столом рядом с Бобом Вагнером, мэром Нью-Йорка...»36

Вагнер вспомнил, как в детстве посещал концерты, и сказал Стерну, что если тот заручится достаточной поддержкой, то он пойдет с ним к губернатору Нельсону Рокфеллеру и попросит, чтобы в законодательство штата было внесено положение, разрешающее городу сделать принудительную покупку. Стерн собрал подписи всех музыкантов, которых смог найти, от Пабло Казальса до Бруно Вальтера, а также нашел спонсоров, способных оплачивать содержание зала. Закон штата был принят в июне 1960 года, за несколько часов до подхода ревущих бульдозеров, и город Нью-Йорк стал хозяином музыкального зала. Он сдал его в аренду некоммерческой «Корпорации Карнеги-холл», президентом которой назначили Исаака Стерна. Спустя тридцать пять лет он так и оставался на этом посту. «Как поется в песне, "Я просто не могу сказать 'нет'"», — смеялся он. Когда в 1986 году зданию потребовался ремонт в связи со столетним юбилеем, Стерн снова занялся поиском доноров и собрал пятьдесят миллионов долларов.

Независимо от того, какие обязанности брал на себя Стерн, он никогда не оставлял скрипку. Он исполнял труднейшие концерты Берга и Бартока, Стравинского и Шостаковича, первым сыграл Серенаду для скрипки с оркестром Леонарда Бернстайна, он заказывал новые произведения Пендерецкому, Рочбергу37* и Максуэллу Дэвису38*. Он записал на Си-би-эс более двухсот произведений шестидесяти трех композиторов. Благодаря трио, созданному им с Юджином Истоминым и Леонардом Роузом, камерная музыка пришла в большие залы. В самые напряженные годы он играл по двести концертов в сезон.

Но Стерн всегда был чем-то большим, чем просто знаменитым скрипачом. Обладая способностями Мидаса в том, что касалось денег, в молодости он покупал скрипки Страдивари и Гварнери по двадцать-тридцать тысяч долларов. Спустя полвека они стоили в сто

раз больше (а значительная часть его коллекции доступна для временного пользования начинающими). В свободное время он играл на бирже и в результате получил возможность вести удобную жизнь «верхних слоев среднего класса». («Я хотел бы иметь свой самолет, но не могу себе этого позволить», — жаловался он.) Он неплохо зарабатывал и на музыке, став самым высокооплачиваемым солистом в Америке — он получал по сорок пять тысяч долларов за концерт. «Все приходится отдавать», — вздыхал Стерн; но его инфляционные настроения ускорили эрозию хрупкой музыкальной экономики Америки, которую столь заботливо взращивал на протяжении всей ее истории всемогущий Артур Джадсон.

Именно Джадсон первым почуял запах жареного от вмешательства Стерна. Спасение Карнеги-холла обесценило планы старика относительно будущего Нью-Йоркского филармонического оркестра. Оркестру, оказавшемуся в зале с чудовищной акустикой, приходилось выдерживать ежевечернюю конкуренцию с Карнеги-холлом — а руководство последнего с нескрываемым удовольствием подогревало ситуацию, снижая цены на билеты. В первый сезон, проведенный в Линкольн-центре, Филармонический оркестр потерял почти миллион долларов.

Стерн был «духовным лидером Карнеги-холла — его речи были подобны папским проповедям», — говорил один из членов совета директоров39. Линкольн-центру не хватало руководителя такого же масштаба, и он сильно терял в общественном мнении. В схватке между концертными залами проигравшей стороной оказалась «Колам-бия». Арка ее влияния уже не перекрывала Западную 57-ю улицу от штаб-квартиры «Коламбия артистс» до сердца американской музыки. Карнеги-холл перешел в руки противника, Филармонический оркестр дрейфовал по течению. Всемогуществу Джадсона пришел конец, а почти восьмидесятилетний Юрок, при поддержке Стерна, по-прежнему был на подъеме.

Звезды нового поколения, которые прежде не могли бы вырваться из лап «Коламбии», наслаждались куриным бульоном за гостеприимным столом Стерна. Он дружил с Лорином Маазелем, Зубином Метой и другими звездами подиума. Его симпатии к Берн-стайну были настолько глубоки, что он отказывался обсуждать их публично. «Банда Стерна» во всем великолепии ее звезд представляла для независимых артистов потрясающую альтернативу Джад-сону, альтернативу, не запятнанную грязью и окруженную идеалами. Они могли либо войти в команду Юрока, либо наслаждаться преимуществами взаимовыручки, характерной для Стерна и его окружения. По мере того, как все большее число молодых музыкантов

самостоятельно согласовывали свои концертные планы («Я буду дирижировать на твоем фестивале, если ты сыграешь цикл Брамса на моем; моя секретарша согласует даты»), миф о необходимости менеджера подвергался все большему сомнению. Все более либеральный климат шестидесятых настолько способствовал расцвету независимости, что гигантская «Коламбия» пробудилась от спячки и начала подготовку к войне.

Незадолго до своего восьмидесятилетия, приходившегося на февраль 1961 года, Артур Джадсон начал задумываться о преемнике. Он, как и все правители, добившиеся власти собственными усилиями, очень не хотел уходить и, подобно большинству из них, воздерживался от того, чтобы взращивать наследника, который мог бы сместить его до срока. Несколько лет назад он уступил пост президента «Коламбии», но по-прежнему крепко держал в своих могучих руках отдел дирижеров. Теперь по «Коламбии» наконец разнеслись слухи, что, когда придет время, Билл Джадд унаследует дирижеров, а с ними — и возможность манипулировать концертной жизнью по всей Америке. Джадд вырос в состоятельной семье и, подобно Джадсону, никогда не знал голода. «Он был добрым, милым и симпатичным человеком, настоящим бостонским джентльменом»40, — говорила его секретарша. Он носил студенческие фуфайки и вел скрытный образ жизни, но обладал энциклопедическими познаниями в оркестровых вопросах, а его младший брат Джордж вел дела Нью-Йоркского филармонического оркестра.

В начале 1961 года, когда растаял снег и зацвели первые весенние цветы, Артур Джадсон с высоко поднятой головой сел в пульмановский вагон на вокзале Пени и отправился в прощальный тур по американским оркестрам от одного побережья до другого. На собрании совета директоров каждого из коллективов он представлял Билла Джадда в качестве своего наследника. Дирижеры получили письменное уведомление о том, что Джадсон уходит, а их новым менеджером становится Джадд.

А потом что-то случилось. И через несколько месяцев Джадсон снова отправился в поездку в пульмановском вагоне, но уже с другим преемником — человеком, о котором никто из оркестрового сообщества раньше ничего не слышал. Что именно произошло между двумя поездками, так и осталось загадкой, и спустя тридцать лет эта загадка по-прежнему охраняется каким-то обетом молчания. Элизабет Вейн-хольд, вдова партнера Джадсона по «Коламбии» Курта Вейнхольда, на вопрос о возможной роли ее супруга в переходе власти из одних

рук в другие раздраженно ответила: «Это внутреннее дело фирмы и больше ничье»41. Другие свидетели умерли, так и не раскрыв тайны, или же их принудил к молчанию одержавший победу наследник. Его звали Роналд Эндрю Уилфорд.

Пытаться понять, что же именно произошло в «Коламбии» весной 1961 года, — то же самое, что пытаться восстановить партитуру утерянного концерта по разрозненным наброскам, не имея при этом записи сольной партии. Главное действующее лицо драмы никогда не расскажет о своей роли. Однако остались некоторые люди, которым нечего терять от разглашения секретов, и по их рассказам можно воссоздать сагу об интригах и амбициях, достойную того, чтобы стать сюжетом очередного триллера Джона Ле Kappe. Билл Джадд по своему темпераменту и характеру напоминал Смайли42* — это был преданный работе и очень умный руководитель отдела, с большим достоинством переносивший домашние невзгоды. Когда летом 1961 года от рака умер его любимый тридцатишестилетний брат, он был очень подавлен, но не решался взять отпуск в «Коламбия артистс менеджмент», где его перспектива стать наследником была предметом всеобщего ревнивого внимания. Неожиданно ему позвонил Яша Хейфец и потребовал, чтобы он приехал на Западное побережье. Джадд не мог устоять против поездки в эти места, к тому же это давало ему возможность вырваться на несколько дней из проникнутой духом заговоров атмосферы 57-й улицы. Все в конторе знали, что Джадд боится самолетов, и что если он планирует провести уикенд в Санта-Монике, то его не будет на месте большую часть рабочей недели. «За те четыре дня, что Билл был в пути, Роналд Уилфорд занял его место», — вспоминала Наоми Граффман, секретарша в отделе Шанга. Один из менеджеров «Коламбии», настоявший на том, чтобы остаться анонимным, дает свою версию событий: «Там царило настоящее смятение. Уилфорд, руководивший очень маленьким театральным отделом, выбрал удачный момент, чтобы созвать общее собрание: Джадд был на Западном побережье и не мог вернуться вовремя. На собрании Уилфорд "вычистил" Джадда из дирижерского отдела. Вот так просто все и случилось»43.

Поводом для созыва совещания стали обвинения в отсутствии инициативы и стимулов в работе дирижерского отдела, и Джадда не было на месте, чтобы ответить на эти обвинения. Джадд занимался скорее распределением времени, чем разработкой стратегии. Он хорошо работал с артистами, но не мог оценить общую картину происходящего. После смерти брата он стал прикладываться к бутылке. Он был потенциально нестабилен. Кто-то — никто не готов назвать имя оратора — на собрании добавил, что Джадд еще и гомосексуалист, и все об этом знают.

В 1961 году, когда однополые плотские отношения по взаимному согласию считались поводом для судебного преследования, а «голубые» жили в вечном страхе перед шантажом, такое обвинение не могло пройти незамеченным. Особенно в «Коламбии», где, по свидетельствам знающих людей, «многие менеджеры были гомосексуалистами, хотя все это и держалось в тайне». Скрытность частной жизни усиливала стремление к конспирации и в работе менеджеров, что создавало дополнительный сюжет для интриг в сети «Коламбия артистс менеджмент». Агентство, подобно британской разведслужбе, представляло собой шаткий и беззащитный перед враждебными нападками анклав гомосексуализма. И это отражало состояние музыкального сообщества Нью-Йорка в начале шестидесятых годов. По словам жены одного дирижера, «нам казалось, что быть "голубым" значило получить существенные преимущества в карьерном росте. Все музыканты знали, как ловко [они] обводили вокруг пальца тупых членов совета. Заслуженно или нет, но этот ярлык носили Бернстайн, Митропулос и Шипперс44, и создавалось впечатление, что у них была "своя лавочка". Эта компания, в которую входили еще и Коп ленд и Барбер, казалась посторонним невероятно могущественной. Добавьте к этому еще и то, что гомосексуалистами были почти все менеджеры Нью-Йоркского оркестра (за исключением Роналда Уилфорда)»45.

Несмотря на все социальные предрассудки, гомосексуалисты считали артистическую среду раем, полным терпимости или, по крайней мере, добродушного безразличия. Кем бы ни был человек, поднявший вопрос о гомосексуализме во время антиджаддовского путча, он намеревался не просто напасть на самого Джадда, но и посеять страх среди всех «голубых», занятых в музыкальном бизнесе. Смысл послания был ясен: откажись от Джадда или вычистят тебя самого. Совершенно необходимо, заявил один из сторонников Уилфорда, чтобы подразделение Джадсона, самое могущественное в «Коламбия артистс менеджмент», не подчинялось «одному из них», — эти слова мне передавали три независимых свидетеля. Никто из собравшихся не испытывал к Биллу Джадду ненависти или презрения из-за его сексуальной ориентации. Они желали только самого лучшего для компании. А на хрупком рынке артистических репутаций лучшим главой дирижерского отдела был бы человек, который соответствовал бы нормативным ожиданиям американских оркестров и их публики: порядочный, честный, эмоционально стабильный, умный, респектабельный отец семейства. Из всех собравшихся единственным, кто подходил по всем этим критериям, был Роналд Уилфорд.

На протяжении всего совещания Джадсон заседал со своими собственными советниками. Точно не известно даже, присутствовал ли он на общем собрании. Он чувствовал свою ответственность за то, что в «Коламбии» работали гомосексуалисты. «Он нанимал талантливых людей за небольшие деньги, потому что им было трудно найти работу», — подтверждает Мэри-Энн Цейтлин, жена скрипача, работавшая у Джадсона. После победы Уилфорда Джадсон, по ее словам, «внезапно заявил, что никогда не знал, что в фирме так много гомосексуалистов»46. Он перешел на сторону победителя.

Когда Джадд вернулся с побережья, он увидел за своим рабочим столом Уилфорда. Измученный семейной трагедией и опасавшийся угрозы разоблачения и увольнения, как любой активный гомосексуалист его возраста в те времена, он не стал сопротивляться. «Он просто пил все больше и становился все толще», — рассказывали коллеги. «Не думаю, что он был психологически подготовлен к такой ответственности», — говорил одна из сторонниц Уилфорда47. Во время своей второй прощальной поездки Джадсон объяснял всем, что «предложил Джадду возглавить дирижерский отдел и был удивлен, когда тот не ухватился за это предложение обеими руками»48. Более амбициозный Уилфорд больше походил на него самого. Если Билл Джадд мог бы стать героем романа Ле Kappe, то Уилфорд скорее вписывался в мир политического триллера Майкла Доббса «Карточный домик». Впоследствии Уилфорд, выигравший свою первую кабинетную баталию благодаря антигомосексуальной позиции, сумеет защитить одного из ведущих дирижеров от скандала на гомосексуальной почве.

На первых порах победа казалась абсолютной. «Джадсон принял Уилфорда, — отмечала Белл Шульхоф, жена бывшего импресарио Стоковского. — Он полюбил его. Он говорил другим менеджерам: "Он мне как сын"»49. Пока оба ездили по оркестрам, такая поддержка была для Уилфорда бесценной. Однако она стоила гораздо меньше в самой «Коламбии», где основателя, выпустившего из рук дирижеров, однозначно воспринимали как человека вчерашнего дня. «Он обладал аурой строителя империй девятнадцатого века, этакого Сесила Род-са5°*. Он был крупнее любого другого и столько сделал. Это был человек, который проложил дорогу классической музыке в Америке», — говорила Мэри-Энн Цейтлин. Но его друзья-директора не могли дождаться, когда же от него, наконец, можно будет отдохнуть.

Бесстрастный созерцатель Джадсон немного расслаблялся, лишь заказав свой мартини (семнадцать частей джина на одну часть вермута), и тогда он позволял себе немного пошутить и посплетничать. Однажды он вошел в кабинет, где агенты обсуждали Майкла

Рабина, блестящего молодого скрипача. «О, Эй-Джей, — прощебетала Рут О'Нил, — что бы подарить Майклу на день рождения?» Джадсон посмотрел на нее с высоты своих шести с лишним футов и процедил: «Ружье, чтобы убить мамочку». Его интуиция, как всегда, была безошибочной — Рабин умер в тридцать пять лет от передозировки наркотиков, — но чувство меры начинало его подводить. В лучшие годы Джадсон не позволил бы себе роскошь злоязычия, и можно в чем-то понять директоров «Коламбия артистс», лишивших его возможности действовать по велению собственных чувств.

Что именно стало причиной его внезапного ухода, не знает никто.«Его не включили в одно или два дела, и его бесило, что к нему, после стольких лет власти, относятся как к пешке», — считала Мэри-Энн Цейтлин, ушедшая вместе с ним летом 1963 года, через два года после того, как он передал свой список дирижеров Уилфорду. «Думаю, что он просто разозлился на [президента «Коламбии»] Курта Вейнхольда», — сказала Дженис Робертс бывшая жена Уилфорда51.

Независимо от того, что стало последней каплей, Джадсон ушек, а за ним последовала и верная Рут О'Нил, причем на девятом десятке им захотелось тряхнуть стариной. Комическая парочка «сняла маленький офис через несколько кварталов к востоку от штаб-квартиры "Коламбия артистс менеджмент" на 57-й улице и быстро создала там что-то вроде правительства в изгнании, — рассказывает пианист Гэри Граффман. — Вначале это старческое королевство развивалось благополучно. К ним приходили только старые друзья и доброжелатели, стремившиеся выразить почтение низложенным суверенам. Однако у этих суверенов были другие планы. Как-то раз Фредерик Стейнвей, чья семейная фортепианная компания находилась в соседнем доме, зашел поприветствовать их и сам не заметил, как его соблазнили... "Я еще не понял, что произошло, а они уже предложили мне работу"»52.

Следующим к ним перешел Гарри Билл, бывший дилер «Концертного сообщества», работавший в Бостонском симфоническом оркестре. «Рут О'Нил связалась со мной через общего приятеля в Бостоне и сказала, что меня хочет видеть Джадсон, — вспоминал Билл. — "Не снимайте пальто", — сказала она, когда я вошел. Никогда не забуду первых слов Эй-Джея. Он сказал: "Бог совсем спятил, если позволил мне открыть новую компанию в мои восемьдесят два года. Но я оплачу все счета, а ты получишь работу"»53.

В ноябре 1963 года, в том самом месяце, когда убили Кеннеди, они начали совместный бизнес под вывеской «Джадсон, О'Нил, Билл и Стейнвей», сокращенно «ДжОБС». Эта работа стала последней для Джадсона. Всю зиму «Коламбия» дрожала от страха перед возможными

перебежчиками. Джадсон был настолько уверен, что ему удастся собрать под свое крыло дирижеров, что выпустил пресс-релиз с сообщением о подписании контракта с Бернстайном. Маэстро из Нью-Йоркского филармонического оркестра был обязан Джадсону своим местом, и теперь настало время отдать долг. Но Джадсону так и не удалось пробиться через секретаршу Бернстайна. Через три месяца после заявления в прессе дирижер направил своему бывшему менеджеру письмо, в котором запрещал впредь упоминать его имя. Копию письма он отослал в «Нью-Йорк таймс».

Бернстайн больше не нуждался ни в Джадсоне, ни в «Коламбии», ни в них обоих, вместе взятых. Он создал собственную компанию, «Эмберсон энтерпрайзис», которая и занималась его сочинениями, его дирижерской работой и его телефильмами. Его личный доход превышал оборот большинства агентств, а его секретарше большую часть времени приходилось отбиваться от предложений. Бернстайн распрощался со своим прошлым. Больше он никогда не встречался и не разговаривал с Джадсоном.

В случае с Орманди неудача была куда более болезненной. В свое время Джадсон взял филадельфийского дирижера, что называется, «сырым» и помог ему достичь славы, которая, как многие полагали, значительно превосходила его природные способности. Смеялись, что Орманди не может перейти улицу, не посоветовавшись с Джадсоном. «Он доверяет Джадсону, как отцу, — писал продюсер его записей, — и это приносит пользу им обоим; ведь Эй-Джей был господином для всех дирижеров (за исключением двух или трех), но он мудро решил много лет назад вымостить путь блестящими возможностями именно Юджину»54. В музыкальных кругах ходили слухи, что Орманди платил Джадсону тридцать процентов, то есть в два раза больше обычных комиссионных. «Единственным из нас, кто его действительно интересовал, был Орманди», — говорил балтиморский дирижер Массимо Фречча55.

Много недель Джадсон ждал, чтобы Орманди позвонил по его новому номеру. «Каждый из них обладал болезненным самолюбием, и ни один не хотел обратиться первым, — вспоминал Билл. — Когда Джадсон наконец проглотил свою гордость и позвонил в Филадельфию, Орманди сказал: "Огромное спасибо за все, что вы для меня сделали, но я решил остаться с Роналдом Уилфордом"»56. Далее в разговоре Орманди в ответ на упреки возразил: «Ведь это вы так хорошо научили меня любить Роналда, что я не могу уйти от него»57.

«Важнейшим из всех артистов был Орманди, — сказал менеджер одного оркестра. — Если Орманди оставался с Уилфордом, то это означало конец для Джадсона. А Орманди остался с Уилфордом.

Среди музыкантов ходило мнение, что Орманди действительно прикончил Джадсона»58.

Потрясенный предательством, Джадсон вычеркнул венгра из своей жизни. «Орманди бомбардировал его письмами, которые Джадсон рвал, не вскрывая, — рассказывал Билл. — Наконец директор Филадельфийского оркестра позвонил нам, умоляя помирить их, потому что Орманди стал совсем невыносимым». Скрепленное горячими слезами публичное примирение положило конец четырехлетнему молчанию, и Орманди сказал в интервью: «Я ему [Джадсону] всем обязан»59. В том же году Роналд Уилфорд дал Орманди потрясающий повод для благодарности.

В 1968 году Уилфорд закрыл тридцатипятилетний контракт Филадельфийского оркестра с «Си-би-эс рекордс» и заключил пятилетний контракт на два миллиона долларов с конкурирующей фирмой «Ар-Си-Эй Виктор». Бюджет был беспрецедентным, записи, как и следовало ожидать, — ничем не примечательными. Орманди дирижировал тем же старым репертуаром в той же скучноватой манере. Продажа шла плохо, и результаты этого предприятия уничтожили репутацию «Ар-Си-Эй» как производителя классических записей. После выполнения условий контракта в 1973 году фирма отказалась от дальнейших проектов, связанных с оркестрами, и стала заниматься продажей по каталогам. Оставшись без конкурента, Си-би-эс также сократила свои обязательства перед оркестрами. Филадельфийский оркестр, благодаря которому музыка в исполнении американских коллективов некогда зазвучала со всех проигрывателей мира, теперь превратился в могильщика американских записей классической музыки. Сделка, казавшаяся такой привлекательной для оркестра и Орманди, стала их эпитафией. Единственным, кто вышел из ситуации с улыбкой, оказался Роналд Эндрю Уилфорд.

У Джадсона в запасе оставался последний выстрел. Не сумев вновь собрать своих дирижеров, он перевернул небо и землю, пытаясь убедить Уилфорда присоединиться к его новой компании. «Отказ Уилфорда от сотрудничества с "ДжОБС" разбил сердце Эй-Джея, — сказала Мэри-Энн Цейтлин. — Когда мы спрашивали Уилфорда о причинах этого, он сказал, что Джадсон предложил ему недостаточно денег, чтобы он ушел из "Коламбии"». Это заявление казалось неубедительным даже в то время. Просто Уилфорд знал, что «Коламбия артистс менеджмент» обладала наибольшими средствами и обеспечивала человеку с его амбициями наилучшие перспективы. К концу десятилетия он станет президентом компании.

Новое агентство не требовало от Джадсона напряженного внимания — оно привлекало лишь очень немногих знаменитостей и множество начинающих из Европы. «ДжОБС» обернулось настоящей катастрофой», — рассказывала Белл Шульхоф, занимавшаяся дирижерами. Фриц Стейнвей скоро ушел, и агентство вернулось к исходному названию — «Концертная администрация Артура Джадсона», под которым более пятидесяти лет назад начиналась его деятельность в Филадельфии. Джадсон приходил в офис каждое утро и спрашивал: «Гарри, какой сегодня курс у акций Си-би-эс?» И когда Билл, сверившись с биржевыми сводками, сообщал, что акции идут по двенадцать или пятнадцать долларов каждая, Джадсон радостно спрашивал: «Ну, Гарри, а сколько на сегодня составляет одна треть от миллиона?»60

К девяностому дню рождения Джадсона адвокат Ралф Колин поместил в «Вэрайети» статью, в которой описывал его роль в рождении американских средств массовой информации. Колин послал две копии статьи в «Нью-Йорк таймс». Одну из них он просил сохранить для будущего некролога Джадсона, вторую — для некролога Пейли. Колин опасался, что Джадсону, постоянно уходившему в тень Пейли, не воздадут должного как одному из создателей Си-би-эс.

Это был явно преждевременный поступок — ведь Джадсон еще не собирался умирать. «Этот по-прежнему величественный человек, — отмечал Филипп Харт в 1973 году, — продолжает пользоваться большим влиянием, правда, уже не столь непосредственным, как раньше, когда он действовал через многочисленных менеджеров, дирижеров и членов попечительских советов, которых воспитывал на своих принципах... В свое время Джадсон обладал огромной властью, в некоторых случаях он пользовался ею не очень мудро, но всегда твердо и эффективно, внося в симфонические коллективы многочисленные элементы сильного и разумного управления»61. На десятом десятке он женился в третий раз, на профессиональной медсестре, и она читала ему вслух классиков из коллекции первых изданий, которые он некогда покупал и читал во время бесконечных разъездов между своими оркестрами в Филадельфии и Нью-Йорке.

Смерть настигла Артура Джадсона за считанные дни до его девяносто четвертого дня рождения, 25 января 1975 года, и некрологи были весьма скупыми, как он того и пожелал бы. О великом музыкальном магнате не напоминают ни каменные мемориалы, ни «венки» из объектов социальной значимости, как о Хилтоне или о Вулворте. Уходя из «Коламбии», Джадсон распорядился снять именную табличку с «концертного зала Джадсона» (его переименовали в «концертный зал "Коламбия"»). С его смертью последняя

фирма, носившая его имя, ушла в небытие, и на земле не осталось и следа от его легендарных владений.

Однако воспоминания о человеке, управлявшем целым миром, удивляют своей нежностью. «Он никогда ни на кого не давил напрасно», — говорил оркестровый менеджер Филипп Харт. «Я никогда не видел, чтобы он причинил кому-то зло», — отметил член комиссии по культуре Нью-Йорка Шайлер Чейпин. «Можете говорить про Эй-Джея, что хотите, — сказала его секретарша Мэри-Энн Цейтлин, — но он действительно любил музыку»62.

* * *

О Роналде Уилфорде было известно немногое, и он прилагал все усилия к тому, чтобы так оставалось и впредь. Если Джадсон стеснялся рекламы, то у Уилфорда была настоящая мания секретности. Он запрещал своей второй жене приезжать в его городской дом и пресекал ее попытки узнать его настоящее имя. Одного пианиста, знавшего его еще по колледжу, исключили из списков «Коламбии», когда Уилфорд стал президентом. Он настолько тщательно скрывал свое происхождение, что, бреясь перед зеркалом в собственной ванной комнате, имел все основания задаваться вопросом: а кого это, собственно, он там видит?

В «Коламбии» его воспринимали вначале как арендатора с нижнего этажа, довольно хитрого молодого человека, имевшего собственное небольшое агентство и искавшего полезные знакомства. Он ходил в скучных костюмах и вел скучные разговоры. Он был совершенно непримечателен, но в этой непримечательности проглядывало что-то хищное. Он приходил в сумерках и исчезал так же быстро, как появлялся. Кто-то прозвал его «серебряным лисом», и это прозвище за ним закрепилось.

Ни в годы борьбы за пост президента, ни будучи у кормила власти он ничем не походил на Джадсона. «Когда в комнату входил Артур Джадсон, это всегда производило впечатление», — вспоминали помощники63. Когда входил Уилфорд, этого не замечал никто — а он только этого и хотел. Он избегал прессы и отворачивался при вспышках камер. Я сам наблюдал, как он стоял чуть-чуть в стороне от музыкантов, наслаждаясь своей незаметностью. За сорок пять лет работы менеджером он расщедрился всего лишь на пять интервью журналистам.