Подражательная поэзия портит нравы 9 страница

...Авторы, говоря о себе, сообщают читателям только о том, что отмечает их печатью особенности и необычности; что до меня, то я первый повествую о своей сущности в целом как о Мишеле де Монтень, а не как о филологе, поэте или юристе.

Если людям не нравится, что я слишком много говорю о себе, то мне не нравится, что они занимаются не только собою.

Там же. ¾ Кн. III— С. 26 ¾ 27.

Глава Ш

О трех видах общения

[прекрасное как естественное; сравнение красоты тела

с красотой души; сопоставление искусства и игры]

...Самые прекрасные движения нашей души — это наименее напря­женные и наиболее естественные ее движения...

...Ссылаются на Платона и святого Фому, говоря о вещах, кото­рые мог бы столь же хорошо подтвердить первый встречный и попе­речный. Наука, которая не смогла проникнуть к ним в душу, осталась

на кончике их языка. Если бы благородные дамы соблаговолили по­верить мне, им было бы совершенно достаточно заставить нас оце­нить их собственные и вложенные в них самою природой богатства. Они прячут свою красоту, под покровом чужой красоты. А ведь это великое недомыслие — гасить свое собственное сияние, чтобы полу­чить свет, заимствованный извне; они погребли и скрыли себя под ворохами наигранного...

...Причина тут в том, что они недостаточно знают самих себя; в мире нет ничего прекраснее их; это они украшают собою искусст­ва и румянят румяна. Что им нужно, чтобы быть любимыми и почи­таемыми? Им дано и они знают больше, чем необходимо для этого. Нужно только немного расшевелить и оживить таящиеся в них спо­собности.

Там же.—С. 47¾50.

...Я обращал очень много внимания на духовные качества, однако же при том условии, чтобы и тело было, каким ему следует быть, ибо, по совести говоря, если бы оказалось, что надо обязательно выбирать между духовной и телесной красотой, я предпочел бы скорее прене­бречь красотой духовной: она нужнее для других, лучших вещей; но если дело идет о любви, той самой любви, которая теснее всего связа­на со зрением и осязанием, то можно достигнуть кое-чего и без ду­ховных прелестей, но ничего — без телесных...

Там же.— С. 56.

...Кто заявляет, что видеть в музах только игрушку и прибегать к ним ради забавы означает унижать их достоинство, тот, в отличие от ме­ня, очевидно, не знает действительной ценности удовольствия, игры и забавы. Я едва не сказал, что преследовать какие-либо другие цели при общении к музам смешно. Я живу со дня на день и, говоря по со­вести, живу лишь для себя; мои намерения дальше этого не идут. В юности я учился, чтобы похваляться своей ученостью, затем, ко­роткое время, чтобы набраться благоразумия, теперь — чтобы те­шить себя хоть чем-нибудь; и иногда — ради прямой корысти.

Там же.— С. 59.

Глава IV

Об отвлечении

[перевоплощение в искусстве]

...Справедливо ли что даже искусства используют вложенные в нас самой природою легковерие и слабоумие и извлекают из них свои выгоды? Оратор, как утверждает риторика, лицедействуя в фарсе, именуемом его судебной речью, будет тронут звучанием своего голо­са и своим притворным волнением и, в конце концов, даст обмануть себя страсти, которую старается изобразить...

...Квинтилиан говорит, что ему доводилось видеть актеров, на­столько сжившихся со своей ролью людей, охваченных безысходной скорбью, что они продолжали рыдать и возвратившись к себе домой; и о себе самом он рассказывает, что, задавшись целью заразить кого-нибудь сильным чувством, он не только заливался слезами, но и лицо его покрывала бледность, и весь его облик становился обликом чело­века отягощенного настоящим страданием.

Там же.—С. 71 ¾ 72.

Глава V

О стихах Вергилия

[здоровье и творчество; органичность темы любви в

искусстве; неразделенность мысли и формы;

истинная и ложная выразительность;

умение восстанавливать естественную образность языка;

ценность индивидуального; роль недосказанного]

... Наши учителя допускают ошибку, когда, исследуя причины по­разительных взлетов нашего духа и приписывая их божественно­му наитию, любви, военным невзгодам, поэзии или вину, забывают о телесном здоровье и не воздают ему должного, — здоровье пышу­щем, неодолимом, безупречном, беззаботном, таком, каким некогда наделяли меня по временам мои весенние дни и ничем не нарушае­мая беспечность. Этот огонь веселья воспламеняет дух, и он вспы­хивает порой с ослепительной яркостью, намного превосходящей обычную меру его возможностей и порождающей в Нем безудерж­ный, если не безграничный восторг...

Там же.— С. 79.

...Нижеследующими стихами древние наставляли свою молодежь, а их школа, по-моему, не в пример лучше нашей

И от Венеры кто бежит стремглав

И кто за ней бежит — равно неправ.

Не знаю, задавался ли кто-нибудь целью разлучить Палладу и муз с Венерою и отдалить их от Бога любви; что до меня, то я не вижу других божеств, которые бы были настолько подстать друг другу и столь многим друг другу обязаны. Кто отнимет у муз любовные вы­мыслы, тот похитит у них драгоценнейшие из их сокровищ; а кто за­ставит любовь отказаться от общения с поэзией и от ее помощи и ус­луг, тот лишит ее наиболее действенного оружия; и сделавший это обвинил бы тем самым Бога близости и влечения и Богинь, покрови­тельниц человечности и справедливости, в черной неблагодарности и в отсутствии чувства признательности.

Я не настолько давно уволен в отставку из штата и свиты этого Бога, чтобы не помнить о его мощи и доблести.

Там же.—С. 84-85.

...Когда я присматриваюсь к столь бесхитростным способам выра­жаться столь живо и глубоко, я не называю это «хорошо говорить»но называю «хорошо мыслить». Неукротимость воображения — вот что возвышает и принаряжает слова. Pectus est quod disertum facit («Дух — вот что придает красноречие» (Квинтилиан. Обучение ора­тора, X, 7,15). Наши люди зовут голое суждение речью и остроуми­ем — плоские измышления! Картины древних обязаны своей силой не столько ловкой и искусной руке, сколько тому, сто изображаемые ими предметы глубоко запечатлелись в их душах. Галл говорит про­сто, потому что и мыслит просто. Гораций никоим образом не до­вольствуется поверхностными, внешне красивыми выражениями, они предали бы его. Его взгляд яснее и проникает вещи насквозь; его ум обыскивает и перерывает весь запас слов и образов, чтобы об­лечься в них; и они ему нужны не обыденные, потому что не обыден­ны и творения его мысли...

...Использование и применение языка великими умами прида­ет ему силу и ценность; они не столько обновляют язык, сколько, по­нуждая его нести более трудную и многообразную службу, раздви­гают ему пределы, сообщают ему гибкость. Отнюдь не внося в него новых слов, они обогащают свои, придают им весомость, закрепляют за ними значение и устанавливают, как и когда их следует приме­нять, приучают его к непривычным для него оборотам, но действуя мудро и проницательно. Как редок подобный дар, можно убедиться на примере стольких французских писателей нашего века. Они до­статочно спесивы и дерзки, чтобы идти общей со всеми дорогой, но недостаток изобретательности и скромности безнадежно их губит. У них мы замечаем жалкие потуги на вычурность и напыщенность, хо­лодную и нелепую, которые, вместо того чтобы возвысить их тему, только снижают ее. Гоняясь за новизной, они не помышляют о выра­зительности и ради того, чтобы пустить в оборот новое слово, забра­сывают обычное, порой более мужественное и хлесткое.

Я нахожу, что материала у нашего языка вдоволь, хотя он и не блещет отделкой; ведь чего только ни нахватали мы из обиходных выражений охоты и войны — этого обширного поля, откуда было что позаимствовать; к тому же, при пересадке на новую почву формы ре­чи, подобно растениям, улучшаются и набираются сил. Итак, я нахо­жу наш язык достаточно изобильным, но недостаточно послушли­вым и могучим. Под бременем сильной мысли он, как правило, споты­кается...

...Среди слов, только что подобранных мною ради изложения этой мысли, найдутся такие, которые покажутся вялыми и бесцвет­ными, поскольку привычка и частое обращение некоторым образом принизили и опошлили заложенную в них прелесть. Точно так же и в нашем обыденном просторечии попадаются великолепные метафоры и

обороты, красота которых начинает блекнуть от старости, а краски тускнеть от слишком частого употребления. Но это не отбива­ет к ним вкуса у всякого, кто наделен острым нюхом, как не умаляет славу старинных писателей, которые, надо полагать, и придали этим словам их былое сияние...

...Исходя их этих моих намерений, мне сподручнее всего писать у себя, в моем диком краю, где ни одна душа не оказывает мне помо­щи и не поддерживает меня, где я обычно не вижусь ни с кем, кто по­нимал бы латынь своего молитвенника, а тем более по-французски. В другом месте я мог бы написать лучше, но мой труд был бы меньше моим, а его главнейшая цель и его совершенство в том именно и состо­ят, чтобы быть моими, и только моими. Я с готовностью исправляю случайно вкравшуюся ошибку, которых у меня великое множество, поскольку я несусь вперед, не раздумывая, но что касается несовер­шенств, для меня обычных и постоянных, то изымать их было бы просто предательством. Допустим, что мне сказали бы или я сам себе сказал: «Ты слишком насыщен образами. Вот словечко, от которого так и разит Гасконью. Вот опасное выражение (я никоим образом не избегаю тех выражений, которые в ходу на французских улицах: си­лящиеся побороть с помощью грамматики принятое обычаем зани­маются пустым и бесплодным делом). Вот невежественное сужде­ние. А вот суждение, противоречащее себе самому. А вот слишком шалое (ты частенько дурачишься; сочтут, что ты говоришь в прямом смысле, тогда как ты шутишь)». На это я бы ответил: «Все это верно, но я исправлю лишь те ошибки, в которых повинна небрежность, но не те, что свойственны мне, так сказать, от природы. Разве я говорю тут иначе, чем всюду? Разве я изображаю себя недостаточно живо? Я сделал то, чего добивался: все узнали меня в моей книге и мою кни­гу—во мне».

Там же.—С. 117 ¾ 120.

...Стихи двух поэтов (Вергилия и Лукреция), повествующих о любострастии со свойственной им сдержанностью и скромностью, рас­крывают, как мне кажется, и освещают его возможной полнотой. Да­мы прикрывают грудь кружевной сеткой, священники набрасывают покровы на многие предметы священной утвари, художник накла­дывает тени на произведения, созданные его искусством, чтобы тем ярче заиграл на них свет, и, как говорят, лучи солнца и дуновения ве­тра наделены большей силою не тогда, когда они прямые, как нитка, но когда они преломляются. Один египтянин мудро ответил тому, кто спросил его: «Что ты прячешь там под плащом?» ¾ «Потому-то оно и спрятано под плащом, чтобы ты не знал, что там такое». Но сущест­вуют иные вещи, которые только затем и прячут, чтобы их показать. Послушайте-ка вот этого, он не в пример откровенее: Ed nudam pres-

si corpus adusque meum («Я прижал ее нагую к моему телу» // Овидий. Любовные стихотворения); да я читаю эти слова, точно бес­полое существо. Сколько бы Марциал не задирал Венере подол, ему все равно не показать ее в такой наготе. Кто говорит все без утайки, тот насыщает нас до отвала и отбивает у нас аппетит; кто, однако, бо­ится высказать все до конца, тот побуждает нас присочинять то, чего нет и не было. В скромности этого рода таится подвох, и он-то выво­дит нас, как эти двое [Вергилий и Лукреций], на упоительную дорогу воображения. И в делах любви, и в изображении их должна быть лег­кая примесь мошенничества.

Там же.—С. 126 ¾ 127.

Глава XII

О физиогномии

[связь телесной и душевной красоты, красоты, и добра;

власть красоты.]

Как жаль мне, что Сократ, являющийся величайшим примером всех добродетелей, был, как утверждают, безобразен лицом и фигурой — это так не соответствовало красоте его души: ведь он был до безумия влюблен во все прекрасное. Природа оказалась несправедливой к не­му. Ибо вероятнее всего, что между духом и плотью существует не­кое соответствие...

Я без конца готов повторять, что исключительно ценю красоту, силу могучую и благородную. Сократ называл ее благостной тирани­ей, Платон — величайшим преимуществом, которым может наде­лить природа. Среди свойств человеческих нет ни одного, которое бы так ценилось всеми. Оно имеет первостепенное значение во взаимо­отношениях между людьми: ее замечают раньше всего; производя на нас чудодейственное впечатление, она властно завладевает на­шими помыслами. Фрина проиграла бы свое дело, хотя оно находи­лось в руках отличного адвоката, если бы, сбросив одежды, не поко­рила судей блеском своей красоты... По-гречески два понятия — кра­сота и добро — обозначаются одним словом. И в Писании святой дух часто называет благим тех, кого он хочет назвать прекрасными.

Там же. ¾ С. 346-347.

Мишель Монтенъ (1533-1598)

Опыты (1588)

Источник: «История эстетики. Памятники

мировой эстетической мысли».

В 5-и тт. Т. 1.— С. 623¾642.

тема 11

Р еформация и ее культурно-

историческое значение

ВЕБЕР МАКС

Протестантская этика и дух капитализма

Источник: Вебер М. Избранные произведения.— М., 1990. ¾С.61.

При ознакомлении с профессиональной статистикой любой страны со смешанным вероисповедным составом населения неизменно об­ращает на себя внимание одно явление, неоднократно обсуждавше­еся в католической печати и литературе и на католических съездах Германии. Мы имеем в виду несомненное преобладание протестан­тов среди владельцев капитала и предпринимателей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих, и прежде всего среди высшего технического и коммерческого персонала современных предприятий. Это находит свое отражение в статистических данных не только там, где различие вероисповеданий совпадает с нацио­нальными различиями и тем самым с различием в уровне культур­ного развития, как, например, в восточной Германии с ее немецким и польским составом населения, но почти повсеместно, где капита­лизм в пору своего расцвета мог беспрепятственно совершать необ­ходимые ему социальные и профессиональные преобразования; и чем интенсивнее шел этот процесс, тем отчетливее конфессиональ­ная статистика отражает упомянутое явление...

С. 63.

... факт, что среди абитуриентов-католиков процент окончивших учебные заведения, которые готовят к технической и торгово-про­мышленной деятельности, вообще к буржуазному предпринима­тельству (реальные гимназии, реальные училища, гражданские училища повышенного типа и т. п.), также значительно ниже, чем среди протестантов — католики явно предпочитают гуманитарную подготовку классических гимназий...

С. 65.

...можно считать установленным, что протестанты (особенно сторонни­ки тех течений, которые будут подробно рассмотрены в дальнейшем) как в качестве господствующего, так и в качестве подчиненного слоя на­селения, как в качестве большинства, так и в качестве меньшинства

проявляли специфическую склонность к экономическому рационализ­му, которую католики не обнаруживали и не обнаруживают ни в том, ни в другом положении. Причину различного поведения представителей названных вероисповеданий следует поэтому искать прежде всего в устойчивом внутреннем своеобразии каждого вероисповедания, а не только в его внешнем историке-политическом положении.

С.69.

«...Дух трудовой деятельности», «прогресса» и пр., пробуждение кото­рого обычно приписывают протестантизму, не следует понимать как «радость жизни» и вообще придавать этому понятию «просветитель­ский» смысл, как это обычно делают в наши дни. Протестантизм Люте­ра, Кальвина, Нокса и Фоэта был весьма далек от того, что теперь име­нуют «прогрессом». Он был откровенно враждебен многим сторонам современной жизни, которые в наше время прочно вошли в быт самых ревностных приверженцев протестантизма. Если вообще пытаться об­наружить какое-либо внутреннее родство между определенными проявлениями старопротестантского духа и современной капиталис­тической культурой, то искать его следует не в (мнимой) более или ме­нее материалистической или, во всяком случае, антиаскетической «радости жизни», приписываемой протестантизму, а в его чисто рели­гиозных чертах. Еще Монтескье сказал в «духе законов», что англича­не превзошли все народы мира в трех весьма существенных вещах ¾ в набожности, торговле и свободе. Не связаны ли успехи англичан в обла­сти приобретательства, а также их приверженность демократическим институтам (что, впрочем, относится к иной сфере причинных отноше­ний) с тем рекордом благочестия, о котором говорит Монтескье?

С. 73-74.

...идеал этой «философии скупости». Идеал ее кредитоспособный добропорядочный человек, долг которого рассматривать приумно­жение своего капитала как самоцель. Суть дела заключается в том, что здесь проповедуются не просто правила житейского поведения, а излагается своеобразная «этика», отступление от которой рассма­тривается не только как глупость, но и как своего рода нарушение долга. Речь идет не только о «практической мудрости» (это было бы не ново), но о выражении некоего этоса, а именно в таком аспекте данная философия нас и интересует.

...то, что в одном случае является преизбытком неиссякаемой предпринимательской энергии и морально индифферентной склон­ности, принимает в другом случае характер этически окрашенной нормы, регулирующей весь уклад жизни. В этом специфическом смысле мы и пользуемся понятием «дух капитализма», конечно, ка­питализма современного.

С. 82.

...здесь совершенно необходимы не только развитое чувство ответст­венности, но и такой строй мышления, который, хотя бы во время ра­боты, исключал неизменный вопрос, как бы при максимуме удобст­ва и минимуме напряжения сохранить свой обычный заработок, ¾ та­кой строй мышления, при котором труд становится абсолютной самоцелью, «призванием». Такое отношение к труду не является, однако, свойством человеческой природы. Не может оно возникнуть и как непосредственный результат высокой или низкой оплаты тру­да; подобная направленность может сложиться лишь в результате длительного процесса воспитания, прочно

С.96-99.

Совершенно очевидно, что в немецком слове «Beruf»(B немецком языке слово «Beruf» означает профессию и призвание. Прим. перев.) и, быть может, в еще большей степени в английском «calling» наряду с другими мотивами звучит религиозный мотив ¾ представление о поставленной Богом задаче, и звучит он тем сильнее, чем больше в каждом конкретном случае подчеркивается это слово. Если мы про­следим историческую эволюцию этого слова во всех культурных языках мира, то окажется, что у народов, тяготеющих в преоблада­ющей своей части к католицизму, как и у народов классической древности, отсутствует понятие, аналогичное тому, что в немецком языке именуется «Beruf» в смысле определенного жизненного поло­жения, четко ограниченной сферы деятельности, тогда как оно су­ществует у всех протестантских (по преимуществу) народов. Далее оказывается, что дело здесь отнюдь не в какой-либо этической осо­бенности определенных языков, не в выражении некоего «герман­ского народного духа», что слово это в его нынешнем смысле впервые появилось в переводах Библии и что оно соответствует не духу под­линника, а духу перевода». В лютеровском переводе Библии это сло­во в своем теперешнем значении, по-видимому, впервые встречает­ся в переводе одного текста из Книги Иисуса сына Сирахова (11, 20 ¾21) Очень скоро оно обрело современное значение в светских языках всех протестантских народов, тогда как ранее ни в одном языке не было даже намека на подобное его употребление в светской литера­туре. Не встречается оно, насколько нам известно, и в проповедях; исключение составляет лишь один из немецких мистиков (Таулер ¾ см. ниже), влияние которого на Лютера хорошо известно.

Новым является не только значение данного слова, нова (что в общем, вероятно, известно) и сама идея, созданная Реформацией. Это не означает, конечно, что элементов оценки мирской повседневной деятельности, которые содержатся в понятии «Beruf» не было уже в средние века или даже в древности (в эпоху позднего эллинизма), ¾ об

этом будет сказано ниже. Безусловно новым было, однако, следую­щее: в этом понятии заключена оценка, согласно которой выполнение долга в рамках мирской профессии рассматривается как наивысшая задача нравственной жизни человека. Неизбежным следствием этого были представление о религиозном значении мирского будничного труда и создание понятия «Beruf» в вышеуказанном смысле. Следо­вательно, в понятии «Beruf «находит свое выражение тот централь­ный догмат всех протестантских исповеданий, который отвергает ка­толическое разделение нравственных заветов христианства на «praecepta» (заповеди —лат.) и «consilia» (советы— лат.), — догмат, который единственным средством стать угодным Богу считает не пренебрежение мирской нравственностью с высот монашеской аске­зы, а исключительно выполнение мирских обязанностей так, как они определяются для каждого человека его местом в жизни; тем самым эти обязанности становятся для человека его «призванием».

...С точки зрения Лютера, монашеский образ жизни не только бессмыслен для оправдания перед Богом, но и являет собой лишь по­рождение эгоизма и холодного равнодушия, пренебрегающего мир­скими обязанностями человека. Мирская же деятельность, напротив, характеризуется им как проявление христианской любви к ближне­му, причем обоснования Лютера весьма далеки от мирских понятий и находятся едва ли не в гротескном противоречии с известным ут­верждением Адама Смита. Так, он аргументирует свою мысль, в част­ности, тем, что разделение труда принуждает каждого работать для других. Вскоре, однако, это по сути своей схоластическое обоснование опять исчезает, остается же и все более подчеркивается указание на то, что выполнение мирских обязанностей служит при любых обсто­ятельствах единственным средство — быть угодным Богу, что это — и только это - диктуется божественной волей и что поэтому все дозво­ленные профессии равны перед Богом.

Не подлежит никакому сомнению, что такого рода нравствен­ная квалификация мирской профессиональной деятельности ¾ одна из самых важных идей, созданных Реформацией и, в частности, Лю­тером, ¾ чревата необычайно серьезными последствиями...

...Результатом Реформации как таковой было прежде всего то, что в противовес католической точке зрения моральное значение мирского профессионального труда и религиозное воздание за него чрезвычайно возросли...

С. 105 ¾ 106.

...Раз навсегда необходимо запомнить следующее: программа эти­ческой реформы никогда не стояла в центре внимания кого-либо из реформаторов ¾ в нашем исследовании мы причисляем к ним и та­ких деятелей, как Менно, Дж. Фоке, Уэсли. Они не были ни основателями

обществ «этической культуры» ни носителями гуманных стремлений и культурных идеалов или сторонниками социальных реформ. Спасение души, и только оно, было основной целью их жиз­ни и деятельности. В нем и следует искать корни этических целей и практических воздействий их учений; те и другие были лишь след­ствием чисто религиозных мотивов. Поэтому нам придется считать­ся с тем, что культурные влияния Реформации в значительной своей части — а для нашего специального аспекта в подавляющей - были непредвиденными и даже нежелательными для самих реформато­ров последствиями их деятельности, часто очень далекими от того, что проносилось перед их умственным взором, или даже прямо про­тивоположными их подлинным намерениям.

С. 106.

...Наш вопрос, следовательно, сводится только к следующему: что именно из характерного содержания нашей культуры может быть отнесено к влиянию Реформации в качестве исторической причины? При этом мы должны, конечно, отмежеваться от той точки зрения, сторонники которой выводят реформацию из экономических сдви­гов как их «историческую необходимость»... Мы стремимся устано­вить лишь следующее: играло ли также и религиозное влияние ¾ и в какой степени ¾ определенную роль в качественном формировании и количественной экспансии «капиталистического духа»и какие конкретные стороны сложившейся на капиталистической основе культуры восходят к этому религиозному влиянию.

С.128.

...к началу 30-х годов XVI в. Лютер стал все более утверждаться в святости порядка, внутри которого каждому отведено определенное место; в основе этого отношения Лютера к мирскому устройству ле­жало его все более отчетливо проступающая вера в то, что божест­венное вмешательство проявляется и в мельчайших жизненных об­стоятельствах, а также его возраставшая склонность к восприятию мирских порядков как угодных Богу в своей незыблемости. «Vocatio»означало в средневековой латыни божественное предопределе­ние (Berufung) к святой жизни, особенно в монастыре или в качестве священнослужителя. Эту окраску получила у Лютера под влиянием вышеназванного догмата и мирская «профессиональная» деятельность («Berufs» Arbeit)...

С.156¾157.

...Значение Реформации в том, что теперь каждый христианин дол­жен быть монахом в течение всей своей жизни. Перемещению аскезы из мирской повседневной жизни в монастыри была поставлена преграда,

и те глубокие и страстные натуры, которые до той поры стано­вились лучшими представителями монашества, теперь вынуждены были осуществлять аскетические идеалы в рамках своей мирской профессии. В ходе дальнейшей эволюции кальвинизм присовокупил к этому и нечто позитивное: идею о необходимости найти подтверж­дение своей вере в мирской профессиональной деятельности».

Тем самым кальвинизм дал широким слоям религиозных лю­дей положительный стимул к аскезе, а обоснование кальвинистской этики учением о предопределении привело к тому, что духовную аристократию монахов вне мира и над ним вытеснила духовная ари­стократия святых в миру...

С. 186-187.

Из пуританской литературы можно извлечь любое количество при­меров того, как осуждалась жажда богатства и материальных благ, и противопоставить их значительно более наивной по своему характе­ру этической литературе средневековья. И все эти примеры свиде­тельствуют о вполне серьезных предостережениях; дело заключает­ся, однако, в том, что подлинное их этическое значение и обусловлен­ность выявляются лишь при более внимательном изучении этих свидетельств. Морального осуждения достойны успокоенность и до­вольство достигнутым, наслаждение богатством и вытекающие из этого последствия ¾ бездействие и плотские утехи — и прежде всего ослабление стремления к «святой жизни». И только потому, что соб­ственность влечет за собой эту опасность бездействия и успокоенно­сти, она вызывает сомнения. Ибо «вечный покой»ждет «святых» в по­тустороннем мире, в земной жизни человеку, для того чтобы уве­риться в своем спасении, должно делать дела пославшего его, доколе есть день. Не бездействие и наслаждение, а лишь деятельность слу­жит приумножению славы Господней согласно недвусмысленно вы­раженной воле Его. Следовательно, главным и самым тяжелым гре­хом является бесполезная трата времени. Жизнь человека чрезвы­чайно коротка и драгоценна, и она должна быть использована для «подтверждения»своего призвания. Трата этого времени, на свет­ские развлечения, «пустую болтовню» роскошь даже не превышаю­щий необходимое время сон ¾ не более шести, в крайнем случае вось­ми часов — морально совершенно недопустима. Здесь еще не вошло в употребление изречение «время ¾ деньги», которое нашло себе место в трактате Бенджамина Франклина, однако в духовном смысле эта идея в значительной степени утвердилась; время безгранично доро­го, ибо каждый потерянный час труда отнят у Бога, не отдан приумно­жению славы Его. Пустым, а иногда даже вредным занятием счита­ется поэтому и созерцание, во всяком случае тогда, когда оно осуще­ствляется в ущерб профессиональной деятельности. Ибо созерцание

менее угодно Богу, чем активное выполнение его воли в рамках своей профессии. К тому же для занятий такого рода существует воскресе­нье. По мнению Бакстера, люди, бездеятельные в своей профессии, «не находят времени и для Бога, когда приходит час Его».

Все основное произведение Бакстера пронизывает настой­чивая, подчас едва ли не страстная проповедь упорного, постоянно­го физического или умственного труда. В этом обнаруживается вли­яние двух мотивов. Прежде всего труд издавна считался испытан­ным аскетическим средством, в качестве такового он с давних пор высоко ценился церковью Запада в отличие не только от Востока, но и от большинства монашеских уставов всего мира. Именно труд слу­жит специфической превентивной мерой против всех тех ¾ доста­точно серьезных — искушений, которые пуританизм объединяет по­нятием «unclean life» (нечистой жизни— англ.). Ведь сексуальная ас­кеза пуританизма отличается от монашеской лишь степенью, а не основополагающим принципом, а поскольку она простирается и на брачную жизнь, то сфера ее действия более обширна. Ибо половая жизнь в браке также допустима лишь как угодное Богу средство для приумножения славы Его согласно завету: «Плодитесь и множи­тесь». В качестве действенного средства против соблазнов плоти предлагается то же, что служит для преодоления религиозных со­мнений и изощренного самоистязания: наряду с диетой, раститель­ной пищей и холодными ваннами предписание: «Трудитесь в поте лица своего на стезе своей».