Подражательная поэзия портит нравы 4 страница

Однако процесс на этом не закончился. Идеациональная куль­тура средних веков продолжала приходить в упадок, в то время как культура, основанная на признании того, что объективная реаль­ность и смысл ее сенсорны, продолжала наращивать темп в последу­ющих столетиях. Начиная приблизительно с XVI века новый прин­цип стал доминирующим, а с ним и основанная на нем культура. Та­ким образом возникла современная форма нашей культуры — культуры сенсорной, эмпирической, светской и «соответствующей этому миру». 0на может быть названа чувственной. Она основывается и объединяется вокруг этого нового принципа: объективная действи­тельность и смысл ее сенсорны. Именно этот принцип провозглаша­ется нашей современной чувственной культурой во всех ее основных компонентах: в искусстве и науке, философии и псевдорелигии, эти­ке и праве; в социальной, экономической и политической организа­циях, в образе жизни и умонастроениях людей. Эта мысль будет раз­вита подробнее в последующих главах.

Таким образом, основной принцип средневековой культуры делал ее преимущественно потусторонней и религиозной, ориенти­рованной на сверхчувственность Бога и пронизанной этой идеей. Ос­новной принцип идеалистической культуры был частично сверхсен­сорный и религиозный, а частично светский и посюсторонний. Нако­нец, основной принцип нашей современной чувственной культуры — светский и утилитарный — «соответствует этому миру». Все эти типы: идеациональный, идеалистический и чувственный—обнару­живаются в истории египетской, вавилонской, греко-римской, инду­истской, китайской и других культур.

ГЕНОН РЕНЕ

О смысле «карнавальных» праздников

(Gunon R. Sur la signification des fiest «carnavalesques»

—«Etudes traditionnelles»1945, n 12.)

Источник: Вопросы философии.—1991.— № 4.— С. 45—48.

Говоря о сформулированной одним социологом «теории праздника» (cm.: «Etudes traditionnelles» 1940, N 4, р. 169), мы уже отмечали, что те­ория эта, наряду с прочими недостатками, грешит еще и тем, что стре­мится свести все праздники к единому типу, именуемому «карнаваль­ным»— выражение достаточно ясное, поскольку на Западе карнавалы происходят и по сей день; там же мы упомянули о том, что этот вид пра­здников наталкивает на вопросы, заслуживающие более детального рассмотрения. И в самом деле, карнавальные действа всегда и прежде всего производят впечатление «беспорядка»в полном смысле этого слова; каким же образом они могут встречаться не только в эпоху вро­де нашей, когда их, в общем, можно считать просто-напросто одним из бесчисленных проявлений всеобщего разлада, но и существовать, при­чем в куда более развитых формах, в традиционных цивилизациях, с которыми они на первый взгляд кажутся несовместимыми?

Здесь будет нелишне привести несколько конкретных примеров: упомянем, прежде всего, некоторые поистине диковинные праздники, отмечавшиеся в средние века: «праздник осла» во время которого это животное, чья чисто «сатанинская» символика хорошо известна во всех традициях вводилось внутрь церкви, где занимало почетное место и ок­ружалось поразительными знаками внимания, и «праздник дураков» в ходе которого низшее духовенство предавалось гнуснейшему непо­требству, пародируя одновременно и церковную иерархию и саму ли­тургию (Участники этих празднеств носили, между прочим, колпаки с длинными ушами, недвусмысленно намекающими на ослиную голову: подробность довольно многозначительная с той точки зрения, которую мы занимаем.). Чем объяснить, что подобные действия, носящие паро­дийный и даже кощунственный характер (Автор теории, о которой мы упомянули выше, признает, разумеется, наличие этой пародийности и кощунства, но, соотнося их со своим пониманием праздника как таково­го, утверждает, будто они являются характерными чертами всякой «сакральности», что выглядит не столько натянутым парадоксом, сколько вопиющим противоречием), не только допускались, но в какой-то мере официально поощрялись в такую эпоху, как средневековье?

Назовем также древнеримские сатурналии, к которым, скорее всего, непосредственно восходит современный карнавал, хотя, по правде говоря, он стал всего лишь их жалкой тенью: во время этих празднеств рабы помыкали господами, а те им прислуживали (Дохо­дило до того, что в некоторых странах во время подобных праздников знаки царского достоинства вместе со всей полнотой власти, которую

они символизируют, временно вручались какому-нибудь рабу или преступнику, предаваемому казни тотчас после окончания праздни­ка.), мир как бы опрокидывался тогда «вверх тормашками» все дела­лось вопреки установленному порядку (Тот же автор говорит по это­му поводу о «поступках навыворот»и даже о «возвращении к хаосу», что содержало бы, по меньшей мере, долю истины, если бы, по стран­ному смешению понятий, он не уподоблял этот хаос «золотому ве­ку»). Хотя обычно утверждается, будто в этих праздниках отража­лось воспоминание о «золотом веке» подобная интерпретация явно несостоятельна, поскольку в сатурналиях не было и намека на свое­го рода равенство, которое можно было бы — в той мере, в какой нам позволяют это современные условия (Мы имеем в виду условия «Кали-юги»или «Железного века» в равной степени характерные как для нашей эпохи, так и для римской.) считать отражением перво­зданной нерасчлененности социальных функций; речь идет, напро­тив, о ниспровержении иерархических отношений, а такое ниспро­вержение является, в общем, одним из явных признаков «сатанизма». Стало быть, во всем этом следует видеть скорее нечто, относящееся к «зловещему» аспекту Сатурна, — аспекту, который, разумеется, присущ ему не как божеству «золотого века», а лишь в силу того, что теперь он превратился в падшее божество давно минувшей эпохи. (Широко известен тот факт, что древние божества в каком-то смыс­ле становятся демонами; позиция христиан по отношению к «языческим» Богам — это всего лишь частный случай данного вопроса, но позиция эта, как нам кажется, до сих пор не была подобающим обра­зом объяснена. Сейчас мы не можем вдаваться в ее рассмотрение, так как это отвлекло бы нас от темы. Но само собой разумеется, что этот частный случай, относящийся лишь к определенным циклическим условиям, не затрагивает и не изменяет основного характера этих божеств в той мере, в какой они вневременным образом олицетворя­ют принципы надчеловеческого порядка, так что наряду с этим слу­чайным зловещим аспектом они, несмотря ни на что, сохраняют и благодатный аспект, причем даже в тех случаях, когда он совершен­но неуловим для «посторонних людей» астрологическая интерпре­тация символики Сатурна могла бы отчетливейшим образом под­твердить это положение.

Было бы ошибкой противопоставлять этой символике ту роль, которую осел играет в евангельской традиции, ибо на самом деле вол и осел, изображаемые по обеим сторонам яслей в сцене Рождества Христова, олицетворяют соответственно совокупность благих и злых сил; эти же силы в сцене Распятия выступают в образах добро­го и злого разбойника. С другой стороны, въезд в Иерусалим на осляти символизирует торжество Христа над злыми силами, каковым, собственно говоря, и является акт «искупления».

Подобные примеры доказывают, что во всех праздниках такого рода неизменно присутствует «зловещий»или даже «сатанинский» элемент, причем особенно важно подчеркнуть, что как раз он-то всегда так привлекает человека толпы, так возбуждает его: ведь именно этот элемент больше, чем что бы то ни было, соответствует влечениям «пад­шего человека»в той мере, в какой они способствуют выявлению самых низших сторон его существа. В этом и состоит истинный смысл рассма­триваемых нами праздников: он заключается в том, чтобы каким-то образом «канализировать»эти влечения и сделать их, насколько это возможно, безопасными, дав им возможность проявиться лишь на краткое время и при строго определенных обстоятельствах, заключив их тем самым в тесные рамки, которых они не в силах переступить (Все это имеет отношение к вопросу символического «огораживания»к ко­торому мы намерены когда-нибудь возвратиться). В противном случае эти склонности, не получая минимального удовлетворения, требуемо­го современным состоянием человечества, могли бы вызвать своего ро­да взрыв (В конце средних веков, когда гротескные праздники, о кото­рых идет речь, были упразднены или вышли из употребления, произо­шел беспримерный по сравнению с предыдущими столетиями всплеск колдовства; оба эти факта достаточно тесно связаны между собой, хотя обычно эта связь остается незамеченной, что тем более удивительно, поскольку несомненно поразительное сходство между описываемыми праздниками и ведьмовскими шабашами, где точно так же все делает­ся «шиворот-навыворот», чьи последствия сказались бы на всей сово­купности как индивидуального, так и коллективного бытия, послужив причиной куда худшего беспорядка, чем тот, который допускается все­го на несколько дней, специально отведенных для этой цели, и который, кроме того, куда менее страшен, поскольку он отчасти «регулируется» этими ограничениями, ибо, с одной стороны, карнавальные дни как бы выпадают из обычного распорядка вещей, не оказывая на него сколько-нибудь значительного влияния, а с другой — тот факт, что в них нет ничего непредвиденного, в некотором роде «нормализует»сам разлад и включает его во всеобщий порядок.

Помимо этого общего объяснения, совершенно очевидного для всех, кто захочет над ним хорошенько поразмыслить, можно сделать несколько частных, но небесполезных замечаний относительно «мас­карадов» играющих столь важную роль как в самом карнавале, так и в других, более или менее с ним схожих праздниках: эти замечания по­служат лишним подтверждением всего вышесказанного. Вдумаемся в тот факт, что карнавальные маски обычно имеют устрашающий ха­рактер и чаще всего наводят на мысль о скотских или демонических образах, являясь чем-то вроде фигуративной «материализации»тех низменных или даже инфернальных влечений, которым позволено проявиться во время маскарада. Каждый из его участников, пусть даже

совершенно бессознательно, выбирает себе среди этих личин ту, что ему больше всего подходит, то есть наиболее соответствует его собственным наклонностям этого плана, так что можно сказать, что маска, будто бы призванная скрывать подлинное лицо индивида, на самом деле выставляет напоказ его внутреннюю суть, которую он обычно вынужден скрывать. Уместно заметить —и замечание это по­служит уточнением вопроса, — что здесь мы имеем дело со своего ро­да пародией на «обращение» которое, как мы в свое время объяснили, происходит на определенном этапе инициационного процесса; с паро­дией и поистине «сатанинским кривляньем», ибо здесь это «обращение» направлено не в сторону духовности, а, напротив, в сторону са­мых низменных наклонностей человека. (В некоторых традиционных цивилизациях были установлены специальные периоды, во время которых, по аналогичным причинам, допускалось свободное появле­ние «блуждающих духов»причем, разумеется, принимались все не­обходимые меры предосторожности, духи эти в космическом плане естественным образом соответствуют низшим слоям человеческой психики, о которых мы только что упомянули; учитывая все это, не­трудно понять, что и сам маскарад можно в каком-то смысле рассма­тривать как проявление «ларв»или злокозненных призраков).

Завершая эту заметку, добавим, что праздники подобного рода все более хиреют и уже едва возбуждают интерес толпы именно пото­му, что они полностью утратили свой смысл. Может ли, в самом деле, идти речь об «ограничении» беспорядка или о заключении его в строго определенные рамки теперь, когда он распространился повсюду и по­степенно проявляется во всех сферах человеческой деятельности?

Таким образом, почти полное исчезновение этих праздников, ка­ковое можно было бы только приветствовать, если бы мы подходили к ним с чисто «эстетической» точки зрения, учитывая «безобразный» ха­рактер, который они принимают, — это исчезновение, повторяем, со­ставляет, напротив, если смотреть в суть вещей, тревожный симптом, поскольку оно свидетельствует о том, что разлад вторгся в самый ход су­ществования и стал до такой степени всеобщим, что мы, можно сказать, и в самом деле живем во времена непрерывного и зловещего карнавала.

Перевод Ю.Н. Стефанова

ГЕНОН РЕНЕ

Влияние исламской цивилизации на Европу

(Gunon R. L'influence de la civilisation islamique sur I'Europe.—

«Etudes traditionnelles»1950, N 12.)

Источник: Вопросы философии. — 1991.— № 4.— С. 54—57.

Большинство европейцев неспособно ни в должной мере оценить всю важность вклада, полученного ими от исламской цивилизации, ни осмыслить суть этих заимствований, а кое-кто не имеет обо всем

этом даже приблизительного понятия. Подобное положение дел объ­ясняется тем, что исторические дисциплины, в том виде, в каком они преподаются, привыкли не только произвольно истолковывать фак­ты, но и намеренно искажать их. Эта система образования кичится своим пренебрежительным отношением к исламской цивилизации и старается при каждом удобном случае умалить ее заслуги. Курсы истории, читаемые в европейских университетах, ни в коей мере не отражают влияния, о котором идет речь. То, что следовало бы всяче­ски распространять как в устной, так и в письменной форме, систе­матически замалчивается, особенно когда речь идет о наиболее важ­ных исторических проблемах.

Общеизвестно, например, что Испания в течение нескольких ве­ков жила по законам Ислама, однако никогда не говорится, что так об­стояло дело и в других областях Европы, скажем, в Сицилии и южной части теперешней Франции. В прошлом это умолчание еще можно бы­ло как-то объяснить наличием определенных религиозных предрас­судков. Но что сказать о современных историках, в большинстве своем людях безрелигиозных, а то и противниках любой религии, когда они спешат подхватить лживые домыслы своих предшественников?

Причины всего этого следует искать в гордыне и самомнении европейцев, мешающих им осознать всю важность вклада, получен­ного с Востока.

Поразительнее всего в этом отношении то, что они мнят себя прямыми наследниками эллинской цивилизации, хотя факты пол­ностью опровергают подобные притязания. История со всей очевид­ностью установила, что греческая наука и философия дошли до ев­ропейцев через мусульманских посредников. Иначе говоря, духов­ное наследие эллинов было воспринято Европой лишь после того, как его серьезнейшим образом изучили и усвоили на Ближнем Востоке; не будь исламских ученых и философов, европейцы еще долго пре­бывали бы в полном незнании этого наследия, а может быть, так ни­когда и не познакомились бы с ним.

Следует заметить, что речь здесь идет о влиянии исламской цивилизации в целом, а не только ее арабской ветви, как это нередко понапрасну утверждается. Ведь большинство из тех, кто служил проводником этого влияния на Западе, не принадлежало к арабской расе и пользовалось арабским языком лишь вследствие того, что приняло религию Ислама.

Поскольку мы упомянули об арабском языке, приведем еще одно доказательство распространения мусульманского влияния на Западе: оно заключается в куда более широком, чем принято счи­тать, заимствовании арабских терминов и корней, которые вошли почти во все европейские языки и используются вплоть до тепереш­него дня, хотя большинство европейцев и не подозревают об их истинном

происхождении. А поскольку слова являются не чем иным, как переносчиками идей и средством передачи мыслей, нетрудно по­нять, что этот факт свидетельствует о передаче самих исламских идей и понятий.

Обширное влияние исламской цивилизации явственно ощу­щалось во всех областях жизни, в науке, в искусствах, философии и т.д. В свое время важнейшим оплотом и основным центром распрост­ранения этой цивилизации была Испания. В наши намерения не вхо­дит ни разбор каждой из данных проблем, ни определение размаха исламской цивилизации, мы хотели бы только указать на некоторые факты, представляющиеся нам особенно важными, хотя важность эту способны осознать лишь немногие из наших современников.

Возьмем проблему наук — как естественных, так и математи­ческих. Можно с уверенностью сказать, что некоторые из естествен­ных отраслей знания были в полном объеме заимствованы Европой у исламской цивилизации. Химия, например, до сих пор сохранила свое арабское наименование, восходящее, как известно, к древнему Египту, несмотря на то, что первоначальный и углубленный смысл этой науки стал совершенно недоступен нашим современникам и, можно сказать, навсегда утрачен для них.

Или астрономия. Соответствующие ей технические термины во всех европейских языках по большей части свидетельствуют об их арабском происхождении; названия большинства небесных тел тоже звучат по-арабски в устах астрологов всего мира. Это объясня­ется тем, что труды античных астрономов, таких как Птолемей Александрийский, стали известны в Европе только благодаря араб­ским переводам и сочинениям их мусульманских последователей. Столь же легко можно было доказать, что большинство географиче­ских знаний, касающихся наиболее отдаленных краев Азии или Аф­рики, долгое время добывалось исключительно арабскими путеше­ственниками, посещавшими эти края; подобные факты можно умно­жать до бесконечности.

Относительно многих изобретений, являющихся всего-навсе­го прикладной стороной естественных наук, можно сказать, что и они попадали в Европу через мусульманских посредников; достаточно вспомнить хотя бы о знаменитых водяных часах, подаренных Карлу Великому халифом Харуном эль-Рашидом.

Что же касается математических наук, то им в этой связи сле­дует уделить особое внимание. Дело в том, что данные, относящиеся к этой обширной области знания, полученные на Западе от арабской цивилизации, происходили не только из древнегреческих, но и из ин­дийских источников. Греки, как известно, особенно преуспели в раз­витии геометрии, так что даже арифметика у них была прежде всего связана с рассмотрением соответствующих геометрических фигур.

Предпочтение, отдаваемое, геометрии, особенно ясно видно на при­мере Платона. Существует, однако, раздел математики, родствен­ный арифметике, который, в противоположность остальным ее раз­делам, неизвестен в европейских языках под греческим названием по той причине, что сами древние греки не имели о нем понятия. Раз­дел этот именуется алгеброй и берет свое начало в Индии, а его араб­ское название ясно показывает, каким образом он попал на Запад.

Еще один факт, который, несмотря на его меньшее значение, будет уместно здесь привести, послужит лишним подтверждением всего вышесказанного: употребляемые европейцами цифры повсю­ду известны под именем арабских, на самом же деле они индийского происхождения, поскольку знаки нумерации, использовавшиеся арабами, были не чем иным, как буквами их алфавита.

Перейдя от наук к искусствам, заметим, что многие из идей, по­рожденных мусульманскими писателями и поэтами, развивались в свое время и в европейской литературе, причем иные из западных ав­торов не гнушались простым подражанием. Следы исламского влия­ния можно проследить и в архитектуре, причем особенно отчетливо они проявляются в средние века; так стрельчатый, или готический свод, давший название целому архитектурному стилю, несомненно берет свое начало из арабской архитектуры, хотя многочисленные на­думанные теории стараются всячески опровергнуть эти истины. Тео­рии эти противоречат традиции самих европейских строителей, ут­верждающей, что их знания были получены ими с Ближнего Востока.

Эти знания, носившие тайный характер, облекали их искусст­во символическим смыслом; они были тесно связаны с наукой чисел и неизменно возводились к тем зодчим, которые строили храм царя Соломона.

Каково бы, впрочем, ни было происхождение этих знаний, они не могли попасть в Европу иначе, чем через посредство мусульман­ского мира. По этому поводу уместно заметить, что члены зодческих корпораций, придерживавшихся специальных обрядов, ощущали и именовали себя «чужаками» даже находясь в своей родной стране, и это само их название сохранилось до наших дней, хотя происхож­дение его покрыто мраком и понятно лишь узкому кругу людей,

В этом беглом изложении следовало бы особо упомянуть еще одну область — область философии, в которой исламское влияние было в средние века столь значительным, что ни один из ярых противников Востока не смог бы отрицать его силу. Можно со всей уверенностью ска­зать, что в ту пору в Европе не существовало иных путей знакомства с греческой философией: бывшие тогда в ходу латинские переводы Пла­тона и Аристотеля делались не непосредственно с греческих оригина­лов, а с арабских переводов, к которым прилагались комментарии тог­дашних мусульманских философов, таких как Аверроэс, Авиценна и т.д.

Средневековая философия, известная под именем схоласти­ки, делилась на мусульманскую, иудейскую и христианскую. Но именно мусульманская ее отрасль являлась истоком двух осталь­ных, и в особенности иудейской, которая процветала тогда в Европе на основе арабского языка, как о том можно судить, например, по важнейшим трудам Мусы ибн-Маймуна, вдохновившим последую­щую иудейскую философию на целые столетия, вплоть до Спинозы, у которого еще прослеживаются некоторые идеи ибн-Маймуна.

Вряд ли необходимо продолжать перечисление подобных фактов, известных каждому, кто хоть сколько-нибудь знаком с исто­рией философии. Предпочтительней напоследок обратить внимание на вещи совершенно иного порядка, абсолютно неизвестные совре­менникам, особенно европейцам, тогда как с нашей точки зрения они представляют куда больший интерес, нежели все внешние познания в области науки и философии. Мы имеем в виду эзотеризм вкупе со всем, что к нему относится и из него проистекает, образуя совокуп­ность наук, не имеющих ничего общего с теми, что известны людям современности.

В сущности, в теперешней Европе не сохранилось ничего, что могло бы напомнить об этих науках; более того. Запад и понятия не имеет об истинных знаниях, каковыми являются эзотеризм и его аналогии, тогда как в Средние века все обстояло совершенно иначе; в данной области, как и в других, исламское влияние сказывалось в ту пору самым ясным и очевидным образом. Следы этого влияния легко прослеживаются в тех многозначных произведениях, чья ис­тинная цель не сводится к чисто литературным упражнениям.

Некоторые из европейских исследователей, занимающиеся, в частности, изучением Данте, начинают догадываться о подлинной природе его творчества, не поднимаясь, однако, до полного его ос­мысления. Несколько лет назад испанский ориенталист Мигель Асин Паласиос опубликовал исследование о мусульманских влия­ниях на творчество Данте, в котором показал, что многие из символов и выражений, использованных поэтом, уже употреблялись до него такими мусульманскими эзотеристами, как Мухиддин ибн-Араби; к сожалению, в этом исследовании не выявлена вся важность подоб­ной символики. Недавно скончавшийся итальянский писатель Луид­жи Валли, попытавшийся чуть глубже вникнуть в творчество Данте, пришел к заключению, что символическими средствами, заимство­ванными из персидской и арабской эзотерической поэзии, пользо­вался отнюдь не только этот поэт: многие из его литературных совре­менников и соотечественников были членами тайной организации, носившей название «Fidei d'Amoze», а сам он являлся одним из ее ру­ководителей. Но когда Луиджи Валли сделал попытку прояснить смысл их «тайного языка» ему оказалось не под силу раскрыть подлинный

характер этой организации, равно как и прочих объедине­ний такого рода в средневековой Европе. Истина заключается в том, что за этими организациями стояли, вдохновляя их, некие неизвест­ные лица, скрывавшиеся под различными именами, главное из кото­рых было «братья-розенкрейцеры». Не обладая никаким писаным уставом и не составляя, в сущности, никакого сообщества, они, разу­меется, не проводили и регламентированных собраний, и все, что можно о них сказать, сводится к тому, что они достигли той степени духовного совершенства, которая позволяет нам назвать их «евро­пейскими суфиями»или, по меньшей мере, «мутасаввуфинами» обладателями высших чинов в своей иерархии. Кроме того, о «розенкрейцерах» известно, что, пользуясь в качестве прикрытия теми корпорациями зодчих, речь о которых шла выше, они занимались распространением алхимии и прочих наук, идентичных тем, кото­рые процветали тогда в мире Ислама. Они поистине служили связу­ющим звеном между Востоком и Западом, поддерживая постоянный контакт с мусульманскими суфиями, — контакт, символическим на­поминанием о котором служат путешествия, приписываемые леген­дарному основателю их братства.

Грустно сознавать, что подобные факты находятся вне поля зрения теперешней исторической науки, чьи исследования ограни­чиваются внешней стороной вещей, тогда как именно эти факты мог­ли бы послужить ключом к разрешению стольких загадок, остаю­щихся до сих пор таинственными и неразрешенными.

Перевод Ю.Н. Стефанова

ЛЕ ГОФФ ЖАК С небес на землю

Источник: Одиссей. Человек в истории.—

М.: Наука, 1991.— С. 28-43.

...Мне кажется, между серединой XII в. и серединой XIII в. (датировка очень приблизительна) я выявил глубинное изменение основной со­вокупности ценностных ориентации в западном обществе. Этот ре­шающий поворот произошел, я полагаю, под воздействием осознания значительной частью мужчин и женщин того времени громадного подъема, который когда-либо знало христианское общество Запад­ной Европы после 1000 г. и который в целом продлился до середины XIII в. (хотя и не был вполне одновременным в разных регионах). Этот подъем (с большей или меньшей интенсивностью и с хронологичес­ким смещением в зависимости от места и социальных условий) за­трагивал самые разные сферы: технологическую, экономическую, художественную, религиозную, социальную, интеллектуальную, по­литическую. И на все эти сферы накладывала свой отпечаток система

ценностных ориентации. Все эти сферы вместе взятые составляли некую историческую структуру, которую, однако, следует анализи­ровать вне всякого мертвящего противопоставления базиса и надст­ройки. В условиях всеобщего взаимодействия этих сфер та или иная из них становилась в ходе общей перестройки ведущей. Это был то рост городов, то аграрная революция, то демографический рост, то появление схоластики и нищенствующих орденов, то складывание сильного государства, то трансформации крестьянства, то появление новых общественных слоев в городе; в любом случае каждое из этих явлений находилось во взаимодействии со всеми другими...

Подъем Х - XIII вв. и обращение к миру земному

Перелом этих столетий может быть понят лишь в более широких хронологических рамках. Необходимо учитывать, с одной стороны, общую периодизацию средневековья, с другой ¾ периодизацию бо­лее узкой эпохи высокого средневековья. Так, можно напомнить, что средневековье начинают то во II¾IV вв., то в VI¾VIII вв., то пример­но в 1000 г. Его заканчивают то в конце XV в., то, как думаю я сам, на рубеже ХУШ и XIX вв. с Великой французской революцией и про­мышленным переворотом. Далее надо иметь в виду подъем Х¾XIII вв., Ренессанс XII в. и т. д. и т. п.

Я определяю этот период осознания великого подъема (приходя-щегося на эпоху высокого средневековья) и одновременной пере­стройки ценностных ориентации как время низведения высших не­бесных ценностей на бренную землю е. Идея состоит в том, что среди всех возможных культурных осмыслений того вызова, которым яв­лялся для традиционной системы ценностей раннего средневековья великий подъем, начавшийся около 1000 г., центральным оказалось именно обращение к земному миру и его ценностям. (Это обращение происходило, конечно, в рамках, допускавшихся христианством, и при сохранении доктрины презрения к миру ¾ contemptus mundi.)

Составляющие великого подъема Х¾XIII вв. хорошо известны. Это демографический рост, когда численность христиан выросла примерно с 27 млн. человек в 700 г. до 42 млн. к 1000 г. и до 73 млн. чело­век в 1300 г. Это экономический рост, затронувший как деревню -в связи с распашками нови и тем, что Дюби назвал «агрикультурной революцией» ¾ так и города. (Складывается новый тип города, весьма отличный от античного; его специфика выражалась в прогрессе ре­месла, в развитии зачатков промышленности — особенно в текстиль­ном производстве и строительстве, где используются машины — мель­ница и ее варианты; одновременно намечается революция в торговле, которая добавила к сети местных и региональных рынков возрожде­ние дальней торговли; распространяется денежная экономика.) Это политический подъем с коммунальным движением и генезисом со-

временного государства. Это новая волна христианизации с обращени­ем в веру новых народов, григорианской реформой, крестовыми похо­дами, созданием нищенствующих орденов. Это расцвет искусства ¾ сначала романского, а затем готического. Это интеллектуальный рас­цвет, появление городских школ, прогресс в развитии грамотности и местных языков, создание университетов, возникновение схоластики.

Итак, мне кажется, во всех этих новациях (а первый знак сме­ны ценностных ориентации — это как раз то, что новация ¾ доселе по­дозрительная и осуждаемая ¾ перестает быть таковой, оценивается позитивно и даже обретает знак благородства. Характерный пример — «Житие святого Доминика», где в Доминике прославляется новый человек, а в его ордене ¾ орден Проповедников ¾ новый орден) есть общий знаменатель, который в то же время является следствием и результатом этих сдвигов. (Излагаемые ниже соображения — пер­вый набросок давно вынашиваемых идей, которыми я впервые де­люсь здесь с читателем.)