Вереницей прошли китайцы в кафтанчиках ha-ol. 8 страница

На самом деле, ну какое тебе дело? Деньги были. И требовалось их гораздо меньшее количество, поскольку в сравнении с безумными ценами на кокаин, стоимость геры оказывалась несомненно приемлемей. Он продавался в два раза дешевле, перло с него пять-шесть часов от пары небольших дорожек и в город его понатащили немерено. Оттого вскоре я пообвык-таки покупать его меньшими количествами: по половине грамма, а иногда и четвертями. Впрочем, наученный горьким опытом, никогда не убивал все до конца, не позаботившись о том, чтобы пополнить запасы.

Мне нравилось, что героин, как и старый приятель «снег», пощипывал слизистую носа и не имел ментолового оттенка. Но я был крайне негативен характерному и неистощимо отвратительному его вкусу, вкусу насыщенной горечи, самым возмутительным и неотразимым, как яблоко Ньютона или первая любовь, образом возникающему почти сразу после очередного занюха, когда порошок оседал в носу, на гортани и попадал на вкусовые рецепторы языка. Сказать правду: ужасно противно. Часто случалось, что только еще раскатывая дорожку, я уже ощущал всю мерзость этой горечи и не мог разнюхаться, предварительно желчно не сблюнув… Тошнота и рвота – вот что являлось минусом нового «друга». Но разве этого достаточно, чтобы прекратить процесс самосожжения?

Касательно нескольких плюсов: героин не скупясь одаривает тело ощущением внутренней теплоты, как будто греет. Поэтому даже в самую холодную погоду меня невыносимо жарило, и я одевался небрежительно, вызывающе легко. Однако ни разу не болел, ни простудой, ни гриппом, ничем. Напичканный изничтожающим все живое порошком, я просто физически оказывался не в состоянии заболеть. Никакой вирус не мог прижиться в моем протравленном до последней клеточки организме. Изредка я самозабвенно хвастался богатырским здоровьем перед приятелями-спортсменами, систематически температурившими и истекавшими соплями, являя собой воочию пример морозостойкости. Им, принимавшим таблетированные витамины и фито-чаи, феномен этот был совершенно непонятен. Атлеты ходили в кальсонах с начесом и шерстяных носочках, боялись простудиться и прервать тренировочный цикл, и…неизбежно простужались. Я же, напротив, на капризы природы горьковато поплевывал, одевался в шелковые рубашки и тонкие кашемировые пальто, нюхал жаркого геру и ни разу не простыл. Как чертовски приятно ощущать себя пышущим истинным здоровьем обладателем каленого организма! Это во-первых.

Во-вторых, я погрузился в очаровательное гармоническое блаженство, составлявшее полную противоположность кокаиновым клинажам и маразмам. Именно этот кайф оказался терапевтически необходим моей изнасилованной психике. Я снова обрел реальность, кристальность суждений и трезвый взгляд на протекающую в менее безумном темпе жизнь. Мой внутренний демон излечился, я стал уравновешен. Недели через две героин напрочь вытеснил из моей головы остатки депрессии. По предмету давешнего болезненного вожделения – «снежку» – я уже не тосковал. В этот-то момент и нужно было остановиться, взглянуть на себя со стороны, хорошенько подумать и круто изменить стиль жизни. Ведь я еще не приобрел никакой физической симптоматики героиновой зависимости, еще не успел втянуться. Я чувствовал именно то, что Шарль Бодлер описал словами: «Опиум приводит все душевные способности в полную гармонию и придает им характер божественного равновесия». В-третьих, я стал очень хорошо спать. Как медведь в берлоге по зиме, как молюск в раковине во время отлива, как Петр в Гефсиманском саду.

И надо было тихо соскальзывать, но – продолжал…

Полагаю, то Судьбою мне давалась в некотором роде передышка, чтобы восстановить запасы сил перед последующими рывками в никуда. Краткое затишье перед бурей. Ломящая слух тишина после массированного артобстрела в предвосхищении новой атаки. Своеобразный тайм-аут. Перерыв на naked lanch с привкусом неизбежного…

Инесса, Алекс и я оказались на самом гребне героиновой волны. Это было модно. Это считалось круто. Это нам нравилось. Героиновый шик казался необычайно стильным, и мы изо всех сил стремились строго ему соответствовать.

…Концентрация философски-апатического спокойствия, четкая мысль, чистая речь – я даже перестал крепко выражаться. Зачем поганить язык метастазами нецензурности, если можно объяснить все что хочешь ровно, разложив по полочкам а, б, в, г, д… Размеренная гибкость движений, в каждой взаимовытекающей связке которых присутствуют достоинство и величие высшего существа… Неведомый смысл в любой медитативной секунде бытия, баланс взаимоисключающих составляющих во всех телесных молекулах… Неброская гордыня и душевнейшая «чистая человечность в самом убогом ее воплощении»… Однако именно этого пока в осознание не давалось. Как непостижимо оказывалось (хотя где-то уже зародилось) и обезоруживающее понимание того предстоящего, что всегда свойственно гребню волны, раздавленному ее же толщей.

Тогда мы считали, что просто балуемся. И внутри себя каждый наверняка спрашивал изменчивым голосом булгаковского доктора Полякова: «Но маленькая привычка ведь не есть морфинизм?» Как известно, Михаил Афанасьевич сам страдал и лечился от опийной зависимости. С ним ли не согласиться?

Действительно, страшной тяги к наркотику не испытывали. В принципе, даже не представляли себе, что такое легендарные «ломки» и прочие неотъемлемые атрибуты тяжелой наркомании. Цинично думали, дескать, все это вранье, домыслы агитаторов-карьеристов и пропагандистов ЗОЖ, безуспешно побеждающих инсульты и холестериновые бляшки и неразумно лишающих себя маленьких радостей курения, приема жидкостей и веществ, перорально, вдыхая и внутривенно.

Лично я пребывал в непробиваемой уверенности, что брошу становившееся любимым занятие, лишь захочу. Как же, мол, иначе? Или если уловлю, что «белый» мешает моей жизни и приносит достаточно ощутимый вред, – я же сделал правильные выводы! В общем, повторялась все та же драма, только с другим актером, но тоже суперзвездой, в главной роли. Статисты, между тем, остались в прежнем составе. И покамест никаких видимых сложностей окрест не просматривалось, а на незаметно теряемое было попросту положить. Все вернется, как только бросим.

Решительно, именно отсутствие страха, некоей бесконечно важной доли инстинкта самосохранения, а так же ничем существенным не подкрепленная самонадеянность и необузданная страсть к наслаждению сыграли с нами в дальнейшем злую шутку, шутку жестокую.

Но пока, хотелось верить, горизонт был чист. Пусть мы уже и заняли заслуженно – лезли из кожи вон – достойные места в колонне смертников.

Не удивительно, что сравнительно недавно появившись в городе, героин примерно за год с небольшим пустил мощные и сильные корни. Тогда же никто ничего толком не знал! И благодаря своему порочному очарованию, он, «обладающий ключами от рая», как писал один англичанин почти два века назад, завладел огромной частью молодежи – по меньшей мере, продвинутой генерацией от пятнадцати до двадцати пяти. Другая, менее продвинутая часть генофонда уничтожалась с кавказских междоусобицах, употребляя зелье на халяву, но это так, к слову. Я не знаю, что это было в общем и целом: ожидаемые последствия пищевой революции по Маршаку мл., немилость богов устами митрополитов или очередной, более навороченный и кровавый виток диалектической спирали, - оставлю лавры исследователя жаждущим оных наркологу, историку и попу с депутатом. Ибо я – космополитический эго-колосс.

С Инессой мы совместно и душа в душу проживали в трехкомнатных апартаментах ее родителей, в их более чем годичное отсутствие. Ворковали там себе обшарабашенными особо мирными голубками. Почти как Джоан Воллмер Адамс и Уильям Сьюард Берроуз до игры в «Вильгельма Телля» в комнате над «Маунтин баром». Или, что более похоже на истину, как идиллия бесхребетных существ. Звучит скрябинская «Поэма экстаза» и умы вежливо дожидаются захватывающих открытий, открывая с каждым интеллектуальным прикупом велосипеды. Сплошные вело: любые цвета, страны производители и модели, три, пять, семь, семьсот семьдесят семь скоростей. Но – велосипеды! Когда-то это уже было…

Одни и те же фильмы по видео: «Криминальное чтиво», «На игле», «Доберман», как неотъемлемая часть любого пробуждения в полдень. И вот Траволта смачно жбякается доморощенным луером, а я, завидуя его несессеру, достаю свой, без луера, но с зеркальцем. Делаю два небольших хвостика себе и подружке, продуманно нажав на пульте дистанционки кнопочку «pause». Блюю желудочным соком в окно второго этажа. Нюхаем. Чисто чтобы придти в себя и обрести легкость в затекших за крепкий сон членах. Закуриваем. Снимаю картинку на экране, и вот мы втроем едем на диване каждый в свою даль. Я, Инесс, Траволта… Умываюсь. Церемонно, как и надлежит аристократу в махровом халате, выпиваю чашечку ароматного кофе. Она – чай со сгущенным молочком. Тоже церемонно, как и надлежит любовнице аристократа в махровом халате… Возвращаемся в комнату. Вынюхиваем по полноценной дороге и уже Макгрегор проваливается в пол…Выблевываю в окно второго этажа церемонно выпитую чашечку ароматного кофе. На душе становится легче… Готовлюсь к выходу, глажу брюки. Обычно долго и щепетильно. Приходит кошка и ложится – всегда – на наглаженные брюки. Хорошо! Есть чем заняться, насыщенно ощущая полезность каждого момента жизни. Все же взаимосвязано! Чищу щеточкой раз. Приходит снова. Два. Она уже тут. Три. Забавно и полезно… Когда утомляет, вешаю брюки в шкаф. Иду в ванную. Принимаю с солью. Через два часа, когда высыхает голова и Доберман трет головой об асфальт мерзкого копа, вынюхиваем еще по дорожке. Блюю, скорее по привычке… С неизменной сигаретиной в зубах достаю из потайного сейфа в шифоньере револьвер. Чищу. Смазываю. Кладу обратно. Мою руки. Звоню Алексу… Едем за «белым» либо на его, либо на моей. А так она стоит денно на стоянке рядом с домом. Томится… Совершив необходимые приобретения, возвращаемся к нам с Инессой. Капитально разнюхиваемся. Втроем либо виснем в креслах перед голубым экраном, либо степенно и чопорно собравшись, без единой ворсинки на одеждах отправляемся на поиски приключений. В ночную жизнь…

Обычным местом набегов нашей наркоманствующей троицы стал бар «Калифорния». Чуть ли не ежевечерне мы заседали в полузависшем состоянии за уютной барной стойкой, пили чай, вели беседы на полутонах, на одним нам понятном языке. Те бессвязные и алогичные фразы со стороны напоминали невнятный безобидный бред. Но мы-то играли на одном поле, поэтому без особого труда усваивали тирады, филологизмы и ассоциации друг друга. Игра ума, что тут скажешь.

Кроме посещения известного бара, мы неистово обожали бесцельные катания по городу, ночные экскурсии по слишком давно и хорошо знакомым закоулкам и магистралям. Несмотря на десятки аварий, от первой, роковой и едва не летальной, до каждой последующей, менее, безусловно, калиберной, прыти, как таковой, у меня ничуть не поубавилось. Однако имеет смысл отметить, что во время подобных вояжирований нюхали мы солидно, на остановках иногда теряя над собой контроль и зависая в самых неожиданных и подчас нелепых местах и позах. О самой же скорости передвижений стоит сказать следующее: ну какая может быть скорость в героиновом расслабоне? Сел за руль, включил дальний свет и под эхо фонарей кати себе ласково, пока во что-нибудь не упрешься.

Однажды со мной произошел прекомический даже случай.

Я одиноко, как говорят – в одного, убился герой. Вероятно, сказалась утомленность от мирской суеты, от неизбежного, висящего «дамокловым мечом» общества моей подруги и Алекса. Эгоистический порыв оторваться от людей и, конечно же, героин, стали лучшим лекарством увядающему эстетическому оптимизму. Не желая кого-либо видеть, с кем-либо о чем-либо мычать, я кружил на своей машине по улицам. Вел вслух беседы наедине с собою, что странным образом производят впечатления «диалога с богом, которого мы носим в себе», как писал один французский пэр и граф, симпатизировавший революционному движению. Слушал на глазах становившуюся звездой Линду, вполне подходящую героиновому комфорту. Попивал минеральную водичку и систематически отторгал ее желудком в заранее открытое окно, продолжая свой не обремененный конкретной конечной целью путь.

Я раскатывал по алмазной ночи, пока не выучил наизусть магнитоальбом «Ворона». А в предвкушении утра, слегка подустав от беспечной езды и устных мистических интерлюдий, предпринял деликатную попытку отыскать укромное местечко и всласть повисеть под приятную музычку, вставляя в знакомые куплеты и припевы запомнившиеся слова – тоже игра такая, мозга.

После некоторых поисков, искомый закуток был найден: я оказался в глухом тупичке где-то в центре. Разворачивать авто не соизволил – лень, видите ли, одолела.

Нюхнув порошочка, я, само собой разумеется, постепенно погрузился в сумеречное состояние…

Возвращение к земному оказалось напрямую связано с четким нарастающим стуком, услышанном сначала в наркотическом сне, а затем и в тишине наяву. Линда закончилась.

Разум не успел предотвратить животный страх. Тело пронзило жало каменного холода. Органы, которые никогда не обласкает солнечный лучик, разве что мертвый свет лампы патологоанатома или хирурга, органы эти оледенели навсегда. Живым во мне остался лишь отблеск эквалайзера магнитолы на чешуйчатых пластинках браслета. Сквозь открывающуюся шире и шире щелочку глаз я увидел нечто эфемерное, глыбастую тень гигантской недотыкомки, сгусток черного праха, движущийся мне навстречу.

Расстроенное воображение молниеносно нарисовало красноречивую картину моей триумфальной кончины с перепугу. И голос внутри внушительно гаркнул: «Да будет сораспят!»

И я заочно сораспялся за компанию…

При приближении облака, из могильного ореола вырисовался одичало одинокий конклав ритуальной фигуры в черном балахоне. Фигура мерно постукивала колотушкой в глухой и гнусавой подкапюшонной божбе. Я не разглядел лица этого черноризного монстра. Только силуэт.

С каждым шагом расстояние между мной и сей адской химерой неумолимо сокращалось. По спине пробежал трусливый потный холодок. Силой воли зажав внутриутробное паническое оралово, я выпал из оцепенения. Очнувшийся от столкновения с непостижимым, мозг издал протрезвелый вопль: «Вали отсюда!»

И я это приказание исполнил рачительно, с несвойственным даже опогоненному лизоблюду-карьеристу рвением. В ужасе, от которого уже и волосы не встают, задним ходом я покинул кошмарное место, да так бы и ехал, отвернув голову, до дома – опять же, разум помешал, с увеличением дистанции все более хладнокровный.

Впоследствии, та terrae incoqnitae оказалась…двориком женского монастыря. Я узнал его по запомнившейся детали – сдвинутой задним бампером будки на въезде, на следующий день отыскав этот таинственный уголок. Путем логических умозаключений, исходя из анализов разведданных Джеймса Викторовича Дерксен-Бонда, сделанных на месте (и, как должно, в темных очках), я пришел к выводу, что лапидарный силуэт, скорее всего, принадлежал какой-нибудь бдительной «Матери Терезе», девственнице по недоразумению или убеждению, ревностно охранявшей обитель по графику ночных дежурств. Но тогда, в момент причастия, когда мы стакнулись так вот, лицом к лицу без лица, меня чуть кондрат не обнял. Как сейчас перед глазами тяжелый шаг психической атаки, стук колотушки…

Организм, насквозь пропитанный алкалоидом опия, решительно отторгал нормальную пищу. Практически все продукты питания и напитки, несмотря на мою «легендарную прожорливость человека, трижды нарушавшего пост», после попадания в желудочно-кишечный тракт приводили к тяжелой тошноте и незамедлительной рвоте. Иногда вплоть до обморочного состояния вечного зонда. И в силу факта навязанного пристрастием нюанса – голодания, тело мое прогрессивно стройнело, обретая соответствующее поневоле аскетическому режиму существования мышечную массу. Благодаря диете, вскоре я выглядел доподлинным узником концлагеря – наиконкретнейшим дистрофиком, - и если бы вдруг вздумалось создать себе легенду чеченского пленника, мне бы поверили, упекли бы в клинику и позаботились о будущем. Да и трудно не поверить чахлому заморышу, готовому растаять на глазах, обратиться в дымок собственной сигареты и диффузией слиться с атмосферой вашего воздуха.

Впрочем, мизерная частичка еды определенно-таки усваивалась, успевала впитываться в стенки скукожившегося желудка в краткие затишья, когда образовывалась теплая тошнота и из нее вырождалась со временем ставшая легчайшей, как радужный сон в летнюю ночь, очистительная рвота. Иначе я бы умер от полнейшего истощения.

И все образовывалось совсем неплохо, поскольку даже к рвоте я привык и смирился с этой маленькой шалостью, если б не еще одно «но»…

Дело в том, что «белый» вызывал у нас с Инессой многодневные запоры. Чем оказывал возмутительно пагубное воздействие на функционирование пищеварительной и выделительной систем. Какое-то чересчур тормозящее воздействие. Об этом аспекте бытия друзья-спортсмены и не догадывались; с другой стороны, таинственное племя героиноманов ведало очень хорошо.

Случалось, с утра в полдень я необычайным усилием преодолевал соблазн запустить по ноздре и терпел пару часов для того, чтобы сходить в туалет и от души просраться. После долгого и мучительного процесса дефекации, буквально разрывавшего внутренности, на свет божий нагло являлся скупой плод обильного потовыделения, физических усилий на грани возможного, стонов, причитаний и дворовой лексики – малюсенькая горсточка экскрементов, напоминающая застывший цемент.

Инесса, к нашему обоюдному несчастью, вообще не могла избавиться от шлаков. Муки ее, как правило, оставались также безрезультатны, точно бесплодные смоковницы. Несмотря на варикозные прожилки на лбу и висках и мимику телепузика. От невыхода продуктов жизнедеятельности, мой бледненький цыпленок начал покрываться противным бисером прыщей.

Инессе такой поворот событий весьма не нравился, как не понравился бы любой женщине, стремящейся выглядеть привлекательно. «Девушка года» пробовала все, и пилинги скраб-кремом с абрикосовыми косточками, и очищающие лосьоны линии «Орифлэйм», и глиняные маски с минералами Мертвого моря, и даже вакуумную процедуру «dry clean only» (похожую на извращение) толчеными плавниками океанического окуня. Не помогало, однако, ничего. Личико по-прежнему буйственно цвело. И это было отчаяние, и это был крах…

Но спроси меня, безвыходных ситуаций не бывает; хороший выход или плохой, это другой вопрос, но выход, как таковой, найдется всегда.

Обращаясь вопреки сюжету сказки из прекрасной царевны в склизкую бугристую жабу, теряя остававшиеся фрагменты гладкой кожи, близкая к помешательству Инесса за момент до крушения всего мобилизовалась и оперативно изобрела панацею – слабительное плюс минимум еды. Просто, как все гениальное. К тому же, следуя женскому наитию, практично. А еще говорят некоторые субчики, что у женщин ума нет. Женоненавистники! Есть, оказывается! Когда дама теряет красоту, у нее, вероятно, происходит усиленный приток обогащенной кислородом крови в нешуточно обремененную голову, а результатом становится правильное решение.

Ее полоумный интеллектуал Иван Викторович Дерксен-Царевич, тот самый, что втихаря и Бонд, тоже решил прибегнуть к новейшей разработке Института Кожи, руководствуясь, естественно, лучшими побуждениями. Царь Бондевич был уверен в несомненном успехе столь глубоко научного подхода к опростанию глубин чрева и буквально уверовал, как в святые мощи, в принесенный женщиной дурадол для кишок. Однако ж, в первый и единственный раз Виктора Дурадоловича жесточайшим образом наказали. За жадность или веру. И случившееся гигафердипердозное фиаско имело далеко не оздоровительный эффект на нутряную ветошь благородного организма.

Вместо того, чтобы послушать прагматичную подругу и выпить одну, ну, максимум, две капсулы, я украдкой проглотил вдогонку еще шесть. В свою очередь, мудро полагая, что застывшую в недрах бетонную смесь удастся растопить никак не меньшим количеством.

Долгое время ничего не происходило. Ни бурных шевелений, ни робких урчаний, ни спазматических предвестников. Тишина. Я вдумчиво вслушивался в персональную анатомическую вечность, и решился было добавить спасительного средства, но неожиданный прорезной позыв в весомой степени меня от глупости избавил.

Случившееся после, процессом дефекации и очищения от зашлакованности назвать нельзя. Ни под каким предлогом. Началось чудовищное мегадристание, рашпилем продиравшее все без исключения кишки и кишочки. Как сказал французский поэт, «Орест опиума нашел свою Электру». То бишь, мою прямую кишку.

Вылазки в туалет продолжались всю ночь. Беспардонно, то были отнюдь не позывы, но – призывы. Призывы бежать, нестись, лететь, ударяясь пальчиками ног и коленками о косяки и плинтуса. Скорее, шустрее, проворнее! Да уж, натурально по отечественному классику, «поди, удержи себя, когда растанцевавшись, захочется сделать хорошенькое па». Ведь если попытаться сдержаться и удержать, результат нерасторопности будет медленно, но верно, стекать по междуножию – унизительный жребий!

На биде я прописался до утра. Засада! Не выручали даже огромные дозы вынюхиваемого героина, должного этот процесс хотя бы приостановить. Куда там! Добродетели «белого» сильно потускнели, а к одной неразрешимой проблеме добавилась другая, правда, гораздо более привычная: теперь я еще и блевал, с постоянной периодичностью. Дичь! А уж когда фазы выделений совпадали, каждый раз в холодном поту, ознобясь, со слипшимися волосами и цианистой гримаской, я в очередной последний раз проклинал все на свете и прощался с жизнью.

Клокочущее нутро затихло с рассветом. Изодранный, измочаленный донельзя, с лицом запачканного цвета поднебесной империи и геморроем до колен, я буквально валился с ног. Ни за что на свете я не желал бы хоть когда-нибудь повторить давешний пассаж. Я предал анафеме запоры, слабительное, свой непролазный умище и алчность естествознания. Впрочем, никогда, наверное, «не следует слишком торопиться с выдачей Неведомому расписок в окончательном расчете с ним», как сказал французский прозаик.

И все-таки, мечта идиота сбылась. Королевич почистился. Притом, со всех сторон.

Когда все нормальные люди приводили себя в порядок и отправлялись на работу, я только-только коснулся простыни своей половины дивана. Несомненно, я заслужил право отдаться Морфею.

Инесса тоже хотела баиньки, поскольку ночной маетой, сопровождаемой целой какофонией звуков и стенаний, я лишил ее должного отдыха. Но оставаться в постели она не могла. Ей оказывалось просто необходимо именно в этот день присутствовать на занятиях в институте. В состоянии нервного срыва, всем стихиям и смертям назло, моя фея собралась, занюхала и уползла. А я, наконец, безмятежно заснул. Кстати, «по-большому» кисонька так и не сходила. Действие препарата настигло ее лишь к вечеру и заветное осуществилось в совершенно нормальной форме.

В один из дней конца марта наша троица, запоздало отмечая Международный женский праздник, нанюхалась просто в срань господню в горячо любимой «Калифорнии». И торжество обещало состояться. Но, к жалости, около трех после полуночи в нестройных рядах произошла потеря. Постоянно пытающийся впасть в желанную сладостную кому и при этом непрерывно блюющий Алекс сломался. Измотанный тошнотой, ошалевший от вынюханного, он простительно дезертировал в сторону дома. Я и Инесс, два несгибаемых бойца наркотического фронта, остались до победного конца. Словно испытывая друг друга на прочность.

Зарядив пару автоматов, мы сели поиграть. Как повелось, совсем не ради выигрыша – он в любом случае не стал бы хоть сколь-нибудь значимым. Просто постоянное мелькание пестрых символов на барабанчиках казалось уютным и забавным.

Выбранные нами бандиты стояли рядом. Мы продуманно так расположились, дабы иметь возможность тормошить однополчанина, когда тот погружался глубоко в себя, утрачивал чувство пространства и времени и зависал, медленно подаваясь корпусом вперед и вниз, пока обреченно не тюкался головой в панельку управления. Случалось, мы игнорировали окружающий мир одновременно, и тогда первый, коснувшийся лбом «однорукого», по приходу в настоящее, ласково тревожил покой второго, только собиравшегося в это досадное препятствие упереться.

«Сладкая парочка» представляла собой со стороны печальное в своей нелепой фантасмагории зрелище. Однако, подобные клиенты не слыли редкостью в этом баре; вызывающим манерам никто не удивлялся – привыкли.

Утомившись игрой, мы меняли декорации и, переместившись за барную стойку, предпринимали обреченные попытки аккуратно попить чаю. Однако по прошествии нескольких минут неизменно впадали в нашу обычную нирвану; иногда – с чашечкой в руке. И тогда неотъемлемая часть ритуала – касание головой стойки – возвращала нас уже не к игре, но к чаепитию.

В накрепко стабильном режиме бодания с окружающей средой пролетела великолепная ночка. Вечеринка, можно сказать, удалась на славу. Скорбелось только, что куражились без Алекса.

К сути: бар работал круглосуточно. Но ранним-ранним утром для колоритных персон обслуживающий персонал сделал небольшое исключение. Видя, что мы с неизбежной периодической постоянностью впадаем в трансцендентальное уныние и ловко отключаем мозг, дюжий охранник в пятнистой униформе терпеливо дождался, пока я самостоятельно выйду из клинча, и, очевидно, предварительно заручившись молчаливой поддержкой девочек-барменш, очень вежливо, опардонившись на русский манер, намекнул, мол, заведение закрывается.

Остекленевшим взглядом я не спеша обвел зал. Никого, кроме безмятежно прикорнувшей на «бандите» Инессы не обнаружив, понял: «Пора отсюда делать ноги».

Привел подругу в относительный порядок и объяснил, как мог, на языке глухонемых, что искать нам здесь больше нечего, а в других краях ждут интересные приключения. Чопорно собравшись и расплатившись, спустя десять минут мы уже курили сигареты на свежем воздухе.

На улице стало неожиданно тепло. Куда-то исчезла вечерняя промозглость, и это изменение климата привело нас в неописуемый восторг… Когда бестолковая топотня возле машины наскучила, мы с уважением погрузили в нее собственные тела и медленно покатили в произвольно выбранном направлении. В одном из первых попавшихся ларьков я купил незаменимый атрибут героинщика – бутыль минеральной воды. Чтоб приятнее блевалось.

К восьми утра Инне надлежало попасть в поликлинику, сдать кровь на анализы. Я сильно сомневался в целесообразности этой процедуры вообще и в точности сданных в столь захаренном состоянии анализов в частности. Но позеленевшая от героина Инесса твердо стояла на том, что так надо. Я долго на нее смотрел и вразумел, этот клин не выбить. Ладно, сказал, если надо, значит – надо, и пусть будет так, как надо, потому что надо… Время уже подходило к половине восьмого, поэтому я подъехал к зданию поликлиники, разнюхался сам и нанюхал Инесс. Раз ей, по ее словам, не повредит, мне не жалко. Покуривая и поблевывая, мы коротали оставшееся время.

В начале девятого, серо-зеленая лицом, находящаяся во власти прострации, дама моего сердца угловато двинулась на сдачу анализа. Двинулась вот так:

А я подумал: «Хорошо, хоть не донорской крови – вот бы нуждающиеся раскумарились!»

Не желая принимать активного участия в бредовой авантюре, я расслабился в авто, упершись головой в руль, – так было удобнее.

Через какое-то неосознанное время вернулась лишенная толики отравленной животворящей жидкости, еще более землистая Инночка, и мы отправились восвояси. Чувствовалась явная потребность выспаться… Как ни парадоксально звучит, но дома, после почти сразу же отторгнутой прихотливым нутром чашечки модного «Нескафе», мне взбрела в голову мысль о необходимости в этот светлейший день обновить гардероб и порадовать торчащее семейство покупками.

И приведя себя в более-менее человеческий вид, нацепив темные очки, мы вновь отчалили, в начале внезапного шопинга решив посетить здание городского цирка – престижный тогда оплот разномастных торговцев шмотками.

По прибытии сделал пару небольших дорог. Чисто для поддержания формы. Нюхнули и отправились.

По недоразумению я не узрел один весьма значимый аспект действия наркотика. После чересчур удалой ноченьки наши потрепанные в боях организмы оказались настолько ослаблены, что двух самых что ни на есть оптимальных линий с избытком хватило для того, чтобы мы временно погибли. Но не резко и не сразу – в этом-то и сокрылась вся пакость; мы уже вошли в само здание и даже поднялись на второй этаж – промежуточную высоту, - проявляя стойкость духа. Там, собственно, нас и накрыло. Будто снежной лавиной в горах. И даже хуже…

Двумя лунатиками средь бела дня, забуревшие изможденными лицами, с безумием в излучениях глаз, в сомнамбулической невесомости бродили мы среди пестрого великолепия, изредка натыкаясь на кого-то или чего-то; на несколько затяжных секунд упираясь полузашторенными очами в какой-нибудь лоток, мучительно соображая, зачем же нам это все?

Продавцы с нескрываемым удивлением наблюдали за потусторонней парочкой. Это не «Калифорния» – здесь к такому не привыкли. Сплоченные несуразной долей, мы, точно два незваных клоуна, ненамеренно и бескорыстно забавляли публику. Бесплатное шоу: «Наши в цирке!», и бредово-оранжевая муть на невидимой афише. Чего скрывать, я бы и сам с удовольствием понаблюдал за чем-либо подобным. Со стороны… Но тогда именно мы с подружкой и стали главными героями бесподобного экспромта. Не хватало лишь Алекса. В качестве конферансье…