И его общественно-историческая относительность

Специфика капиталистического установления

Для всякого, кто берется обозревать историю, характерной чертой капитализма по сравнению с другими формами обще- ственной жизни, несомненно, явится позиционирование эконо- мики – производства и потребления, а также, гораздо шире, «эко- номических критериев» – в качестве центральной сферы и выс- шей ценности общественной жизни. Королларием из этого будет конституирование специфически капиталистического социаль- ного «продукта». Короче говоря, вся человеческая деятельность и все ее результаты рассматриваются капитализмом в той или иной степени как экономическая деятельность и экономические продукты, или, по меньшей мере, они будут характеризоваться и оцениваться в сущности по их экономической составляющей. Стоит ли уточнять, что подобная оценка осуществляется исклю- чительно в денежном выражении?

Этот аспект был со всей откровенностью признан уже в кон- це XVIII в., если не раньше. В обоснованиях современного безз-- различия к общественным делам и политике (например, у Ада- ма Фергюсона в книге «Опыт истории гражданского общества», 1759 г., и Бенжамена Констана в работе «О свободе древних по сравнению с современной свободой», 1819 г.) фигурирует ссылка на центральную роль, которую играют в жизни современного че- ловека экономические интересы. Певцами «индустриальной» или

«позитивной» эпохи стали Сен-Симон и Огюст Конт. Отрывки из

«Рукописей 1844 г.» К.Маркса, касающиеся преобразования всех ценностей в денежные стоимости, прекрасны и сильны, но и они в содержательном плане не выбиваются из общего для эпохи по- нимания (ср. с Бальзаком) – разве что они более едки и критич- ны. Вместе с тем характерен тот факт, что присущее тому време- ни ясное понимание историчности наблюдаемого явления быстро затушевывается апологетами нового режима, рекрутируемыми из числа экономистов. Освящение произошедшего приняло форму прославления капитализма, представляемого теперь как «рацио- нальный» экономический режим, появление которого знаменует триумф разума в истории, оставляя предшествующим режимам беспросветную тьму «готики» (выражение аббата Сийеса) или первобытного строя. В их трудах историческое появление капи- тализма предстает эпифанией разума, тем самым ему пророчат безграничное будущее. Как писал Маркс, для них «история была раньше, но теперь ее нет»5.

Любопытно (а может быть, и не очень, если судить по тому, какие идеологические выгоды принесла эта позиция), что у эко- номистов, начиная с Давида Рикардо и вплоть до наших дней, было принято отрицать историчность капитализма. Политическая экономия и ее объект прославлялись как исследование «чистой логики» выбора или как изучение «способов размещения огра- ниченных средств в целях достижения неограниченных целей»6. Это должно было быть также исследование на тему, может ли по- добный выбор (его критерии и его объект) делаться совершенно независимо от социально-исторической формы, в рамках которой его совершают. Исследование должно было проводиться так, как если бы оно касалось только экономики или, соответственно, как если бы экономика могла подчинить себе всю сопряженную с вы-

бором – от стратегии до хирургии – человеческую деятельность. Эта аберрация просуществовала до нашего времени: «экономики» и желание произвести экономический расчет присутствуют почти повсеместно, от образования до пенитенциарной политики. Ясно, что с этой точки зрения «образ мысли» экономической науки (да- лее это выражение пойдет без кавычек во избежание стилистиче- ской тяжеловесности) применим de jure и даже de facto ко всем возможным обществам.

В модифицированном виде эти идеи были возрождены в ра- ботах Фридриха Августа фон Хайека. О капиталистическом обще- стве утверждается, что оно зарекомендовало себя с наилучшей сто- роны: доказало свое превосходство над другими обществами с по- мощью дарвиновского естественного отбора. Полагается, что это общество оказалось единственным способным выжить в условиях борьбы с другими социетальными формами. Помимо того, что все это является нелепостью – я имею в виду приложение дарвинист- ской схемы к исторически существующим социальным формам (выживание сильнейших говорит лишь о способности к выжи- ванию; доминирование капитализма говорит лишь о том, что он сильнее других в самом грубом и жестоком значении слова, а не о том, что оно является наилучшим или наиболее «рациональ- ным», – «антиметафизик» Хайек проявляет здесь себя как наи- вульгарнейший гегельянец), мы знаем, что на деле все обстоит не так. Наблюдаемое в XVI, XVII и XVIII вв. представляет собой отнюдь не конкуренцию неограниченного числа режимов, над ко- торыми одерживает победу капитализм, а загадочную синергию огромного числа факторов, ведущую к единому результату7. Ни для кого не является секретом то, что общество, основанное на высоких технологиях, впоследствии могло демонстрировать свое превосходство уничтожением наций и племен американских ин- дейцев, тасманских и австралийских аборигенов и порабощени- ем многих других народов.

Нет необходимости приводить здесь примеры и перечислять исследования, показывающие, что почти повсеместно в истории человечества развитие шло через режимы, при которых экономиче- ская «эффективность», максимизация «продукта» и т. д. являлись препятствиями для основных видов социальной деятельности. Не то чтобы эти общества были поистине «иррациональными» с точ-

ки зрения организации труда или производственных отношений, но почти всегда, по достижении определенного технологического уровня, общественная жизнь начинает демонстрировать иную со- вокупность целей, нежели увеличение «производительности» тру- да при помощи технических изобретений или перестройки методов работы и производственных отношений. Данные отрасли челове- ческой деятельности были подчинены другим, либо интегрирова- ны в другие отрасли, которые и рассматривались на данный мо- мент в качестве воплощений основных целей человеческой жизни. И что самое важное, они не разделялись на «производство» и «эко- номику». Такое деление произошло довольно поздно и в основном совпало по времени с институционализацией капитализма, будучи осуществлено с помощью последнего и во имя его. Ограничимся здесь упоминанием работ о североамериканских индейцах Руфи Бенедикт, об обществах тихоокеанских островов (Маргарет Мид), об острове Бали (Грегори Бейтсона) и т. д., не забывая также о на- писанном Пьером Кластре о тупи-гуарани и Жаком Лизо о янома- мо. В последнее время Маршалл Салинс представил весьма удо- влетворительное синтетическое рассмотрение всей совокупности поставленных ранее вопросов8. Кроме того, сказанное не касается одних лишь «первобытных людей». К аналогичным выводам под- водит нас экономическая антропология Древней Греции, равно как и средневековых обществ (Гуревич)9.

Все работы на тему появления капитализма в Западной Евро- пе, какой бы ни была обоснованность каждой из них, ярко демон- стрируют «случайность» этого процесса. Приведем в пример Мак- са Вебера, Вернера Зомбарта, Ричарда Тони и т. д. и т. п. Даже для такого убежденного сторонника «исторической необходимости» как таковой и необходимости капитализма в частности, каким был Кард Маркс, рождение капитализма немыслимо без того, что он справед- ливо называет первоначальным накоплением. В главах 26–32 перво- го тома «Капитала» он показывает, что первоначальное накопление обусловливалось факторами, в которых не было ничего «экономиче- ского» и которые никоим образом не зависели от «рынка»: речь идет об изъятиях, мошенничествах и насилии, совершаемых как частным порядком, так и под руководством государства10. В более недавнем времени аналогичное исследование проводилось – непосредственно на данную тему – Карлом Поланьи в «Великой трансформации».

Прежде чем идти дальше, следует ответить на вопрос о том, какой должна быть адекватная характеристика капиталистиче- ского режима. Давно, самое позднее со времен Маркса, известно, что специфику капитализма составляет не просто накопление бо- гатства. Стяжательством занимались многие общества в истории человечества, известны также и попытки латифундистов широко- масштабно применять рабской труд (в частности, в относительно близкую нам эпоху имперского Рима). Но для определения капи- тализма простой максимизации (богатства, производства) как та- ковой недостаточно. Маркс уловил суть вопроса, когда в качестве определяющей черты капитализма он постулировал накопление производительных сил вкупе с систематической трансформацией процессов производства и труда и с тем, что он назвал рациональ- ным применением науки к процессу производства. Решающая роль принадлежит не накоплению как таковому, а постоянной транс- формации процесса производства, нацеленного на увеличение объемов производимого одновременно со снижением затрат. Эти характеристики и составляют то главное, что Вебер позже назвал

«рационализацией», относительно которой он совершенно верно утверждал, что при капитализме она имеет тенденцию распростра- няться на все сферы жизни общества – в частности, путем расши- рения империи расчетов. К сказанному Марксом и Вебером Георг Лукач добавил важный анализ овеществления всей порожденной капитализмом общественной жизни.

Почему «рационализация»? Подобно всем порождениям исто- рии, преобладание тенденции к «рационализации» есть в сущно- сти дело случая. Имея отправным моментом нечто другое, мы не смогли бы ни вывести из него рационализацию, ни породить ее. Но мы можем дать ей более подробное описание, связав ее с чем-то более известным, более знакомым, воплощенным в других формах при других типах социальной организации, – с тенденцией к го- сподству. Это позволит нам, в частности, связать ее с одной из наи- более глубинных черт человеческой психики – стремлением к все- могуществу. Но эта тенденция, это стремление к господству, в свою очередь, не есть нечто относящееся исключительно к капитализму; аналогичную тенденцию демонстрируют, например, социальные системы, ориентированные на завоевания. Однако мы можем при- близиться к пониманию специфики капитализма, рассмотрев две

его сущностные черты. Первая из них та, что это стремление к го- сподству не просто ориентировано на «иноземные» завоевания, но в той же и даже в большей степени посягает на общество в целом. Достичь господства нужно не только в производстве, но и в сфере потребления и не только в экономике, но и в образовании, праве, политической жизни и т. д. Было бы ошибкой (в духе марксизма) считать эту экспансию чем-то «второстепенным» или инструмен- тальным по сравнению с господством в производственной сфере и в экономике, которую бы следовало считать главным объектом рационализации. Но это лишь одна из сигнификаций социального воображаемого, которое захватывает одну за другой разные сферы общества. Конечно, то, что все «началось» с производства, не яв- ляется случайностью: именно в производстве технические измене- ния впервые становятся объектом рационализации доминирующе- го типа. Но производство не обладает монополией на нее. Между 1594 и 1607 гг. Морис, принц Оранский, граф Нассауский, первый штатгальтер (статхаудер) Голландии и Зеландии, с помощью свое- го кузена Вильгельма Луи Иоганна, ввел стандартные правила об- ращения с мушкетом: эти правила содержат приблизительно сорок точных действий, которые надлежит выполнять мушкетеру для того, чтобы все вместе они могли совершать одинаковые действия в едином ритме. Позже эти правила сформулировал Якоб де Гейн в своем учебнике «Обращение с оружием», изданном в Амстердаме в 1607 г. и сразу же получившем широкое хождение в Европе, а так- же по приказу царя переведенном для практически неграмотной России11. Второй сущностной чертой несомненно является то, что стремление к господству начинает пользоваться новыми средства- ми достижения своей цели – особыми («рациональными», иначе говоря, «экономическими») средствами. Теперь его средства – уже не магия и не победа в боях, а (так уж случилось) рационализация, обретающая здесь особое, весьма специфическое содержание: максимизация или минимизация, то есть, экстримизация, если пользоваться математическими понятиями (максимум и минимум есть два примера «экстримума»). Принимая во внимание эту со- вокупность фактов, мы получаем возможность охарактеризовать основную сигнификацию социального воображаемого капитализ- ма как стремление к неограниченной экспансии «рационального господства». Ниже я поясню, почему я пользуюсь кавычками.

Эта безграничная экспансия рационального контроля идет рука об руку с несколькими другими общественно-историческими дви- жениями и находит в них свое воплощение. Я хочу говорить не о последствиях капитализма (например, урбанизации и изменениях в характере городов), а скорее о тех факторах, присутствие которых явилось существенным условием его возникновения и развития.

Колоссальное ускорение технического развития, бывшее исто- рически новым явлением (этот момент, при всей его банальности, нельзя недооценивать). Ускорение обеспечивалось расцветом нау- ки, начавшимся еще до Возрождения, но гораздо сильнее обозна- чившимся с его наступлением. В новейший период оно преобра- зовалось в автономное движение технонауки. Нельзя недооценить одной частной черты этой технической эволюции: она ориентиро- вана главным образом на сокращении участия человека в произ- водстве, а затем и полного устранения его из производства. Это объяснимо: ведь человек – самый сложный для подчинения объ- ект. Но в то же время это ведет к иррациональностям другого рода, например, несовершенства и сбои в технических системах чреват катастрофическими последствиями.

Рождение и упрочение современного государства. Развитие го- сударства в Западной Европе шло рука об руку с созданием абсолю- тистского государства, которое питало и облегчало его развитие в ряде отношений. В то же время это централизованное государство бюрократизировалось: «упорядоченная» бюрократическая иерархия заняла место более или менее хаотичных связей времен феодализма. Эта бюрократизация государства и армии составила организацион- ную модель нарождающейся капиталистической бизнес-модели.

В наиболее значимых случаях (Англия, Франция, страна Ба- сков) создание современного государства шло параллельно с фор- мированием современных наций. Таким образом, современное го- сударство конституировалось как сфера нации, сфера, которая и с экономической (национальные и колониальные защищенные рын- ки, государственные установления), и с юридической (унификация правил и юрисдикций) точки зрения играла существенно важную роль на первой стадии капиталистического развития.

Имела место значительная антропологическая мутация. Лю- быми правдами или неправдами экономическая мотивация стре- милась подменить собой все прочие мотивы. Человек превра-

тился в homo economicus, то есть homo computans. Длительность была поглощена распространенным на все измеримым временем. Центральной фигурой сделался шумпетерианский тип предпри- нимателя, в ту пору – спекулянт. Различные профессии все более переходили к образу мысли, основанному на расчете и прибыли. В то же время на свет появился и начал свое развитие рабочий класс, которому психологически присуще чувство солидарности, неприятие существующего строя и стремление этот строй оспа- ривать. На протяжении почти что двух веков он находился в оп- позиции к господствующей ментальности, создавая условия для социального конфликта.

Главный факт состоит в том, что рождение и развитие капи- тализма происходило в рамках общества, в котором конфликт и, в частности, критика существующего строя присутствовали с само- го начала. Эта критика, изначально заявлявшая о себе как прото- буржуазное движение, нацеленное на установление независимо- сти общин, что поставило бы под вопрос установленный порядок в условиях, сложившихся в Западной Европе, эта критика в конеч- ном счете стала выражением возврата к античному по своему про- исхождению стремлению к автономии. Данное стремление было присуще различным типам демократического и рабочего движе- ния. По прошествии начальной стадии развитие капитализма ста- ло немыслимым без внутреннего соперничества, получившего ре- шающее значение в качестве неотъемлемого условия его развития, о чем пойдет речь ниже.