ГЛАВА 1. В Екатеринослав пришла осень

В Екатеринослав пришла осень. Солнце, наверстывая дождливые, холодные дни в начале сентября, так припекало, что горожане ходили без пальто и в летних головных уборах. Парки и сады оделись в пурпурно-желтые краски, а на Екатерининском бульваре на несколько километров протянулся пестрый ковер из листьев, доставляя удовольствие взрослым и детям поддевать их ногами и подбрасывать кверху. Воздух дрожал и был наполнен звуками и шорохами, происходящими в это чудесное время в природе. И все кругом радовало глаз: и стройные пирамидальные тополя на фоне ослепительно-синего неба, и раскидистые, переплетенные ветви акаций, и американские клены, которые, как солдаты, стойко несли службу в своем багровом одеянии.

Хорошо в эту пору выйти на обрыв в Потемкинском парке и посмотреть оттуда на Днепр, его противоположный берег и Монастырский остров. Здесь тоже, куда ни глянь, все утопает в золоте. Вся эта красота отражается в воде, а сама река переливается серебряными блёстками.

Однако все хорошее когда-нибудь кончается. В первых числах октября задул северный ветер. Шел он издалека, из самого Петербурга, мимо Москвы, Курска, Белгорода, и вместе с ним, а то и опережая его, приходили оттуда известия о волнениях и забастовках по всей России. Екатеринослав забурлил. Городовые и войска, расквартированные в городе, не успевали разгонять митинги, вспыхивающие то на бульваре, то на Фабрике, то в Чечелевке, а то одновременно во всех рабочих поселках. Агитаторы призывали к общей стачке, свержению самодержавия и казни Николая II.

Растерянный губернатор Александр Борисович Нейдгарт, не зная, что предпринять, посылал каждый час телеграммы в Петербург министру внутренних дел Булыгину и директору Департамента полиции Коваленскому. Пока они шли туда и обратно, волнения в городе приняли массовый характер.

Утром 10 октября забастовали рабочие и служащие железной дороги. Вслед за ними остановились все промышленные предприятия, закрылись магазины. Студенты Горного училища, бросив занятия, вышли на Соборную площадь и провели большой митинг в поддержку политических и экономических требований рабочих.

Николай на этом митинге не был. Он уже несколько дней пропускал лекции в училище, занимаясь переводом научных статей с французского языка на русский для Екатеринославского научного общества. Эту подработку ему устроил Володя. И он с благодарностью вспоминал свою маму, Елену Ивановну, приучившую с детства всех детей говорить и писать по-французски.

Деньги за перевод он намеревался отослать в Петербург Сергею. Брат, скрываясь от полиции, жил по углам у чужих людей, летом ночевал в Павловском или Гатчинском парках, голодал и без конца болел бронхитами. Вместе с деньгами он постоянно отправлял ему с оказией лекарства и продукты. Тут еще, как назло, хозяин Николая повысил в октябре плату за квартиру. Можно было бы снять комнату дешевле, но Ковчан просил оставить квартиру в конспиративных целях, однако денег не предлагал. В голове Николая теперь только и вертелось: деньги, деньги, где достать деньги. Из дома он выходил только, когда у него были занятия с Анной.

В этот первый забастовочный день он вернулся от Фальков в десятом часу вечера. Под дверь была просунута записка от Ковчана. Дима просил срочно к нему зайти. Николай прошел в комнату, посмотрел на стопку статей и толстый франко-русский словарь, тяжело вздохнул и отправился к Диме. Просто так, зная его занятость, Дима не станет вызывать. Жил он на Ульяновской улице в конспиративной квартире. В двух кварталах от него, на углу Ульяновской и Херсонской улиц, находился дом Манухина, где была еще одна конспиративная квартира другого члена комитета, Нины Трофимовой.

... Трамваи не ходили. «Вот и отлично, - порадовался Николай, – значит, трамвайщики тоже присоединились к рабочим».

Фонари тускло освещали улицы, видимо, губернатор распорядился снизить напряжение, чтобы людям неповадно было собираться на митинги. Иногда из темноты выплывали фигуры городовых, державшихся вместе по 3–4 человека, или слышался топот казачьего разъезда. Несколько раз городовые останавливали Николая, спрашивая, куда он идет. Он говорил, что возвращается домой от товарища, называя первую пришедшую на ум улицу.

У Ковчана в этот момент проходило заседание городского комитета РСДРП. Увидев Николая, председатель комитета Григорий Иванович Петровский поднялся из-за стола, крепко пожал ему руку, выразив сожаление, что он так поздно пришел.

– У нас к вам два важных поручения, – сказал он охрипшим голосом, видимо, сорванным сегодня на митингах, – Дима вам объяснит, а нам пора расходиться.

Петровский со всеми попрощался и направился к дверям. Вслед за ним поднялись остальные товарищи. Проходя мимо Николая, они приветливо жали ему руку, а преподаватель его училища, профессор Маковский – добродушный и в высшей степени симпатичный человек, по-отечески обнял его и похлопал по плечу.

Ковчан был возбужден, глаза его горели.

– Видел, что творится в городе? Завтра вся губерния встанет. Тут такое дело, – замялся он, – сегодня ученики музыкальной школы и Коммерческого училища ходили по учебным заведениям, насильно заставляя ребят выходить на улицу и митинговать в поддержку рабочих. Дошли до того, что разливали в классах ядовитую жидкость. Есть пострадавшие. Завтра они опять собирают молодежь на сходку. Все это стихийно, без подготовки. Сходи туда, пожалуйста. Мне больше некого послать. Просил Мишу Колесникова – это был близкий друг и сокурсник Николая, так он получил от Григория Ивановича срочное задание.

– Хорошо, Дима, постараюсь все сделать. А где хоть приблизительно они собираются и в какое время?

– В восемь-девять, на углу Кудашевской, – обрадовался Ковчан, что Николай согласился: человек надежный, верный и всегда безотказный.

– Почему именно на Кудашевке, там же рядом управа?

– У них пока нет определенного места, рассчитывают на реальное училище. Потом обязательно напишешь статью. Интересно знать, о чем молодежь будет говорить.

Дима помолчал.

– Коля, я знаю, ты сейчас очень занят. Но у Петровского к тебе еще одна настоятельная просьба. Комитет решил форсировать работу Совета депутатов, считая, что сейчас самое подходящее время. Определен день первого организационного собрания – 17 октября. Ты сможешь до этого побывать на Брянском заводе, поговорить с рабочими, там у нас больше всего делегатов – 100 человек? На некоторых предприятиях меньшевики сейчас надумали произвести перевыборы. Надеются составить из своих людей исполнительный комитет и прочат в председатели Басовского.

– Ну, это у них вряд ли получится. На Брянке меньшевики вроде приутихли.

– Они никогда не утихнут. Вместо того чтобы признать свои ошибки, специально дезорганизуют всю работу. Да сейчас некогда выяснять с ними отношения. По всей стране разворачиваются события. Мы накануне великих перемен, – произнес Ковчан с пафосом, но, посмотрев на усталое лицо Николая, спохватился. – Давай поужинаем, ты, наверное, голодный. Оставайся у меня ночевать.

– Да нет, придется идти домой, а то не попаду к гимназистам, раз трамвайщики бастуют.

Он опять вышел в темноту. Со стороны Днепра медленно наплывал туман, как это часто бывает осенью, когда днем солнце припекает, а ночью температура резко опускается. Изо рта шел пар, под ногами скрипели сухие листья. Он посмотрел вверх: небо, еще не затянутое туманом, густо усыпано звездами. В центре Екатеринослава не увидишь такой красоты, только здесь, на окраине города или дома, в Ромнах.

В Ромнах небо висит низко над головой и, когда стоишь на крыльце дома, кажется, что звезды падают на деревья их большого сада. Мысли о звездах привели его к стихам: «В ночь молчаливую чудесен // Мне предстоит твой светлый лик», а стихи – к Лизе. Ему приятно было в своем ночном одиночестве думать о ней, видеть ее глаза, взмах пушистых ресниц, пухлые, соблазнительные губы. Хотелось обнять ее всю: тоненькую, хрупкую, прижаться щекой к ее лицу и медленно, по очереди целовать глаза и губы и снова глаза, эти бездонные омуты, которые так быстро затянули его в свою глубину.

* * *

На следующий день он вышел из дома в семь часов и через 40 минут уже шагал по Екатерининскому проспекту. На всех перекрестах стояли конные городовые, по тротуару ходили солдаты и гарцевали казаки, подозрительно осматривая прохожих. В воздухе носилось напряжение. Николай возмущался: кому это пришло в голову собирать на сходку учащихся, когда весь центр наводнен войсками?

Ближе к 9 часам из переулков стали появляться группы учеников-старшеклассников. Николай наблюдал за ребятами: парни дергали девушек за косы, те недовольно делали им замечания, иные били своих обидчиков ранцами. Все шумно галдели, смеялись, шутили, не обращая внимания на войска. Дети есть дети.

На углу Кудашевской и проспекта собралась огромная толпа учеников с родителями и учителями. В стороне стояла группа конных городовых, терпеливо взирающих на это зрелище.

Николай заметил в толпе студентов своего училища и несколько семинаристов.

– Кто тут старший? – спросил он у знакомого первокурсника.

– Павел Симанович, – парень махнул в сторону высокого худого мужчину лет 25, стоявшего в окружении старшеклассников Классической гимназии.

– Кто такой?

– Учитель из Коммерческого училища.

Он подошел к Симановичу, сказал, что его прислали от комитета РСДРП.

– Зачем? – сморщился Павел. – Мы способны провести все сами, без нянек.

– Проводите. Никто не собирается вмешиваться.

Время шло. Симанович со своими помощниками ушли искать место для сходки. Народ все прибывал: это уже были подмастерья и ученики близлежащих мастерских, ремесленники, литейщики с завода Заславского, уличная шпана. Толпа бурлила, ходила волнами. Через минуту-другую она станет неуправляемой.

Вернулся Павел со своей командой. Они не нашли подходящей площадки. Николай посоветовал ему начинать там, где уже собрался народ. Тот недовольно сказал, что сам знает, что нужно делать. Николай не сомневался, что это Симановичу пришла вчера мысль разливать в учебных заведениях «вонючую» жидкость. Возмущенный, он ушел на бульвар, достал из кармана книгу: теперь у него всегда была с собой художественная литература или учебник, погрузился в чтение.

Неожиданно его привлек какой-то шум. Он поднял голову: толпа на Кудашевке качнулась, отступила назад, вдруг все с криком стали разбегаться в разные стороны.

– Что там такое? – спросил он у мужчины, тащившего за руку упирающегося гимназиста.

– Казаки, – сказал мальчишка.

– Мимо проезжал губернатор и приказал разогнать толпу, – объяснил трясущийся то ли от страха, то ли от возмущения отец.

– Сволочи, сволочи, сволочи, – визжал женский голос, – с нагайками на детей.

Откуда-то появились листовки, размноженные на гектографе. Николай подобрал одну. «В такой трудный для России час, – прочитал он, – мы не можем оставаться в стороне от наших отцов и братьев, поднявшихся на борьбу за свои человеческие права… Вместе со всеми мы требуем удовлетворить все просьбы рабочих, уничтожить самодержавие, установить парламентское государство и принять конституцию… Для себя мы просим немного: отменить кондуитские списки, внеклассный надзор, обязательное посещение гимназической церкви».

Пока Николай пробирался вперед, казаки уже исчезли, на земле лежало несколько учеников в разорванной одежде, с окровавленными лицами. Их подняли и куда-то повели. Услышав о расправе с детьми, со всех сторон к бульвару спешили люди. В считанные минуты на перекрестке улицы и проспекта собралось несколько тысяч человек.

Николай не стал дожидаться команды Симановича, влез на развилок сломанного дерева, поднял руку, призывая к тишине, и стал с возмущением говорить о насилии власти и ответственности губернатора за избиение детей. Он вытащил из кармана листовку и принялся читать ее...

– Вот что хотели учащиеся и что они получили в ответ, – сказал он, с трудом перекрывая возбужденные голоса людей.

Кто-то его потеснил, на его место влез совсем юный паренек, реалист 5-го или 6-го класса. Рядом стояла его мать, дергая мальчика за шинель. «Сережа, – умоляла она со слезами, – пойдем домой». Николай решил сделать ей приятное, сказав, что у нее замечательный сын, но та оскалилась и со злостью прошипела: «Ненавижу всех вас, особенно социалистов, губите наших детей». В этот момент к их общему ужасу прямо над головой Сережи пролетели пули.

Юноша быстро соскочил вниз и крикнул появившемуся откуда-то Симановичу: «Казаки!». Это был все тот же отряд казаков. Сделав небольшой круг по окрестности, он вновь вернулся на бульвар.

Николай ждал, что Павел отдаст приказ разойтись, но тот что-то крикнул в толпу, вокруг него быстро собралась группа старшеклассников, студентов и рабочей молодежи. Они стали перекрывать улицу и проспект, волоча из соседних дворов лавки, доски, столы, ветви деревьев, оставшиеся после сентябрьской бури.

Трое студентов-горняков ломом и железными прутами выкапывали из земли телеграфный столб. Столб не поддавался. К ним подошли еще несколько человек и дружно стали его раскачивать. Столб покачнулся и с грохотом рухнул, усеяв мостовую осколками разбитых изоляторов. Его подтащили к заграждению, подняли на самый верх и с помощью проволоки стали привязывать к нему остальные предметы. Пустые проемы заполняли булыжниками и мелкими ветками. Молодежь работала быстро. То, что у них оказались ломы, железные пруты и проволока, свидетельствовало о заранее продуманном плане.

В считанные минуты на перекрестке возникло что-то вроде баррикады, перекрывшей улицу и проезд около бульвара. За ней осталась основная толпа митингующих и казаки.

Тем временем со стороны Волосской улицы подошла рота Симферопольского полка. Солдаты остановились перед заграждением, не зная, что предпринять. Время от времени офицер кричал молодежи, чтобы она расходилась по домам, иначе он отдаст приказ стрелять. В ответ в него летели булыжники, раздавались одиночные выстрелы.

Ситуация выходила из-под контроля. Николай уговаривал Симановича распустить ребят. Но тот его не слушал. Глаза его лихорадочно блестели, лицо покрылось красными пятнами. Появился Миша Колесников. Николай обрадовался другу, надеясь, что вместе они образумят этого горе-вожака, возомнившего себя чуть ли не Наполеоном. К его огорчению, Миша стал хвалить Симановича за идею о баррикаде, которая, несомненно, послужит примером для других.

– Молодец, Павел! Я полностью его поддерживаю, думаю, и комитет был бы на его стороне. Ты, Коля, не понимаешь остроты момента.

– Дурак ты, Мишка! – выругался в сердцах Николай, – про комитет помолчал бы. Не забывай, что здесь дети.

От кого-кого, а от своего лучшего друга он не ожидал такого подвоха. Студенты его училища и семинаристы тоже стали доказывать, что он не прав и надо поддержать боевой дух молодежи.

Около Павла толпились здоровые парни с завода Заславского. Им надоела настырность Николая, они силой оттеснили его в середину толпы. Он плюнул на Симановича и через проходной двор вышел на Екатерининский проспект. Здесь собралось еще больше народу. Все с волнением ждали, что будет дальше.

Время шло. Офицер нервничал: ему уже несколько раз передавали приказ губернатора утихомирить учеников и срочно отправляться на Фабрику, откуда толпа демонстрантов направлялась в центр города.

– Го-с-по-да! – кричал он раздраженным голосом. – Пр-рошу вас раз-зойтись. Пр-о-шу!

Терпение его лопнуло, когда здоровый булыжник попал в голову одному из солдат, и тот, обливаясь кровью, рухнул на землю. Он взмахнул рукой, послышались щелчки отодвигаемых затворов. Подбежав к баррикаде, солдаты стали по ней карабкаться вверх и стрелять в толпу. В панике люди бросились в конец улицы, надеясь укрыться в Невенчанной балке, но там их встретили огнем казаки.

Через десять минут все было кончено. Казаки проделали в заграждении проход и по одному выезжали на проспект. Когда все собрались, выстроились в два ряда и крупной рысью ушли вниз по проспекту. За ними двинулись солдаты.

К месту расстрела со всех сторон опять бежали люди. Баррикаду разобрали. За ней лежали тела убитых и раненых. Между ними ходили учителя и родители, разыскивая своих детей. Воздух дрожал от стонов и плача. В небе с криком носилась стая ворон, напуганных выстрелами.

Недалеко от баррикады, прямо на тротуаре, сидел Симанович, неподвижно смотря в одну точку. Лицо его было серо-землистого цвета. Прядь мокрых от пота волос спадала на лоб. Около него стояли трое гимназистов и уговаривали его идти домой. Он с трудом поднялся. Не оборачиваясь, они пошли вниз по проспекту. «Подлец, – возмутился Николай, – бежал с поля боя, бросив своих солдат».

Невдалеке на мостовой лежал Миша. Николай тронул его за плечо. Миша открыл глаза.

– Коля! – прошептал он. – Ты оказался прав. Но все-таки мы сумели показать им свою силу.

Он приподнял голову, посмотрел на лежащих кругом людей и заплакал.

– Ты ранен?

– Рука!

На рукаве шинели была кровь. Николай освободил руку от одежды и туго перетянул ее платком почти под самым плечом. Миша стонал, кусая синие губы.

Подъехала карета с врачами из городской больницы. Николай увидел Володю, хотел подозвать его к Мише, но того уже схватили за рукав халата и потащили к парнишке, над которым, стоя на коленях, в истерике билась мать.

Николай никогда не видел, как брат работает. Он интенсивно нажимал руками на грудь мальчика, дышал ему в рот и снова со всей силой давил на грудь. Раненый очнулся. Володя оставил около него медсестру, а сам поспешил к другому пострадавшему. Его звали со всех сторон, и он метался с одного места на другое, пока не подъехали еще врачи. Мише тоже оказали помощь и увезли в больницу. Через час уехала последняя карета. Толпа стала расходиться.

Николай неподвижно стоял на опустевшей улице. К нему подошел пожилой учитель и тихо произнес:

– Десять убитых и восемь тяжело раненных.

Оба они смотрели в одно и то же место: на большую лужу крови недалеко от бывшей баррикады. Ветер кружил по мостовой листья деревьев, сворачивал их в шары и с силой бросал в лужу. Шары окрашивались в красный цвет, катились дальше по дороге к Екатерининскому проспекту.

Учитель подошел к остаткам заграждения, стал собирать доски. Затем вернулся обратно, отодвинул ногой листья и огородил лужу крови досками.

– Пусть это место станет святым для жителей города и позором для его властей.

Он низко поклонился своему сооружению и пошел к бульвару, согнув спину и еле передвигая ноги.

Николая вдруг вспомнил об Анне и Лизе: где они, что с ними? Может быть, они тоже участвовали в этом митинге.

Сегодня занятий с Анной не было, но он решил все-таки сходить к Фалькам. Дверь ему открыла Анна. Он сказал ей, что ему срочно понадобился учебник, оставленный в классе. Анна убежала наверх. Из гостиной доносилось пение Лизы. Николай успокоился.

– Вы сегодня были в гимназии? – спросил он Анну, когда та вернулась с книгой.

– Нет. Папа приказал нам остаться дома.

Из столовой вышла Зинаида. Николай сказал ей, что на улицах стреляют – убили 10 гимназистов, Анне и Лизе сейчас лучше сидеть дома.

– Мы и сидим, – сказала Зинаида. – Может быть, позвать Сарру Львовну?

– Нет-нет, – смутился Николай, боясь, что появится Лиза. – Передайте ей мой совет.

– Кто там? – спросила Сарра Львовна Зинаиду.

– Анин учитель приходил за учебником. Сказал, что в городе стреляют.

– Зинаида, кто это приходил? – поинтересовалась некоторое время спустя Лиза.

– Анин учитель. Книгу какую-то забыл.

– И только?

– И только, а что тебе еще надо? Предупредил, что в городе стреляют, а ты ходишь по улицам, нас всех нервируешь.

– Зинаидочка, не говори глупостей. Что со мной может случиться?

– Так убило 10 гимназистов!

– Все это чепуха.

– Человек о вас беспокоится, пришел специально предупредить, а тебе все чепуха.

– Он пришел за книгой.

– Конечно, за книгой. А то мы не знаем?

– Все-то ты знаешь, а мы вот не знаем, – сказала Лиза и недовольная намеками Зинаиды ушла к себе в комнату. То, что учитель пришел к ним из-за нее, ну и, конечно, Анны, не было сомнений, но было ли это простое беспокойство о них или что-то большее? Все ее старания намекнуть ему, что он ей нравится, проходили впустую: он оказался непробиваемый, как скала, а действовать более откровенно у нее не хватало духу.

* * *

Николай напрасно ходил к Фалькам. На следующий день губернатор, напуганный событиями в городе, объявил в Екатеринославе осадное положение, призвав жителей без крайней необходимости из домов не выходить и не выпускать на улицу детей. Все учебные заведения прекратили занятия; магазины и продовольственные лавки не работали. Днем забастовали рабочие электростанции, и вечером весь город погрузился во мрак.

В следующий раз Николай появился у Фальков через три дня. Пришел с опозданием на полчаса: трамваи еще не ходили. Анна спросила:

– В городе опасно?

– Опасно, – улыбнулся Николай, нисколько не связывая ее наивный вопрос с Лизой.

Под большим секретом девушка сообщила ему, что Лиза ходит с двоюродными братьями на митинги. Папа, конечно, ничего не знает, а мама очень волнуется. Вчера она пришла перед самым приходом папы с работы, мама даже посылала дворника Степана на бульвар ее разыскивать.

– Ваши братья – социалисты?

– Анархисты, состоят в каком-то кружке.

Николай стал объяснять Анне новый урок, но мысли его все время вертелись вокруг услышанной новости. Значит, Лиза не зря тогда при их встрече в этом классе упомянула о связях с анархистами, и, если она сейчас ходит с ними на митинги, – это серьезнее, чем простое увлечение. «Впрочем, какое мне до этого дела, – подумал он, заканчивая урок и невольно прислушиваясь к голосам на первом этаже: там громко разговаривали Сарра Львовна и вернувшаяся откуда-то Лиза, – это меня не касается».

Он еще потянул некоторое время, подождав, когда Лизины каблучки простучат наверх, и она пройдет в свою комнату, продиктовал Анне задание и быстро спустился вниз.

В эти дни ему все-таки пришлось ночевать у Ковчана. Дима просил его по горячим следам писать то листовки, то статьи в местные газеты. Николай писал их быстро, за ними кто-то приходил, где-то их печатали, днем он видел их расклеенными на домах.

В тот же день, когда солдаты и казаки жестоко расправились с молодежью на Кудашевке, настоящая война развернулась в рабочем поселке Чечелевка. До прихода солдат рабочие успели возвести на подходах к поселку шесть баррикад. Самой главной из них стала баррикада на перекрестке Орловской улицы и 1-й Чечелевки, которую рабочие ласково назвали «баррикадой-матерью». На самом верху ее гордо развивалось Красное знамя.

Днем со стороны кладбища к этой барикаде подошла рота Бердянского полка. Увидев заграждение, офицер приказал солдатам подойти к нему впритык и открыть огонь по прятавшимся в траншеях людям. Рабочие из своих укрытий кидали в них бомбы. Несколько человек засели в доме напротив, обстреливая солдат из окон.

Рота отступила и направилась к соседней улице, но там наткнулась на другую баррикаду. Не смогли переломить ситуацию и подошедшие роты Феодосийского и Симферопольского полков. Рабочие мужественно сражались с солдатами, не пропуская войска в поселок.