ГЛАВА 4. В условленное время Лиза стояла около кондитерской Менца

В условленное время Лиза стояла около кондитерской Менца. Поверх коричневого платья с черным фартуком на ней было легкое светлое пальто и миленькая, летняя шляпка. Форменная касторовая шляпа с зеленым бантом еще утром осталась дома.

Вскоре подошли Иннокентий с Мишелем. Лиза с интересом рассматривала лектора из Белостока. Вопреки рассказам брата о грозном террористе, она увидела перед собой высокого молодого человека, очень привлекательного и застенчивого. Мишель всегда терялся в присутствии красивых женщин, а Лиза ошеломила его своей красотой. Он густо покраснел и в смущении протянул ей руку: «Мишель, а вы – Лиза!»

Лиза улыбнулась и, чтобы подбодрить его, крепко сжала его руку своими длинными тонкими пальцами. Посмеявшись над растерянностью Мишеля, Иннокентий взял Лизу под руку и повел через дорогу к библиотеке.

В раздевалке стояло несколько читателей, которые тут же обернулись на стук двери.

– Мы пойдем первыми, – шепнул Иннокентий Лизе, – а ты задержись перед зеркалом и поднимайся наверх через несколько минут.

Малый лекционный зал был переполнен. Вместо 25 человек, как обещал Иннокентий Марии, собралось намного больше людей. Недовольная Мария ходила между столами, раскладывая бумагу и карандаши.

– Кто-нибудь приготовил наизусть стихи? – спросила она появившегося Иннокентия.

– Они не понадобятся. Я привел пианистку.

Мария с удивлением посмотрела на Лизу, в ее глазах читался укор: «Вам-то, зачем это нужно?» Та недовольно фыркнула и направилась к пианино. Сразу внимание аудитории, в основном мужской, переключилось на нее.

Лизе было шестнадцать лет, но выглядела она старше своего возраста: ей можно было дать все восемнадцать. Она была очень хороша собой. Особенно привлекали ее глубокие темно-карие глаза, обрамленные длинными густыми ресницами. Выражение их было строгое, но иногда веселое, когда в поле ее зрения попадались приятные ей люди. Сидела она прямо, не касаясь спинки стула, так что возникало желание проследить, долго ли она сможет так выдержать. Ей было не очень приятно находится под взглядами всего зала, хотя она уже давно привыкла не обращать внимания на восхищенные взгляды сверстников, да и не только сверстников, и взрослых мужчин, часто оборачивающихся на нее на улицах. Однако она научилась владеть собой и в зависимости от обстоятельств накладывать нужную маску. Сейчас она с самым серьезным видом приготовилась слушать докладчика, на лице ее отражался неподдельный интерес.

Около окна сидели ее троюродные братья: Эрик, Марк, Виталик и Саша. Эрик встал и, чтобы привлечь ее внимание, помахал рукой. Иннокентий решил, что брат машет ему. Он улыбнулся Эрику и окинул взглядом аудиторию. Небольшой костяк группы, оставшийся еще от прежнего состава, был тут. Прямо перед ним сидели рабочие железнодорожных мастерских Андрей Окунь, Володя Петрушевский и Федосей Зубарев,«Зубарь». Чуть дальше – рабочий сапожной мастерской Наум Марголин и слесарь с завода Заславского Сергей Войцеховский. Рядом с ними находились три товарища Сергея, которых он недавно привел в группу, – Гаврила Голубь, Савва Шерстюк и Матвей Коган, или Муня, как его звали в группе. Около стены небрежно развалился на стуле Володя Кныш, тот самый товарищ, что бросил бомбу в квартиру директора машиностроительного завода Германа. Кнышу только 16 лет, но он уже два раза сидел в тюрьме за драки и грабежи, говорят, даже кого-то зарезал.

Кроме Лизы, на собрании присутствовали еще три девушки. Они прятались за спинами товарищей в последнем ряду. Одна из них Эсфирь Лившиц работала в прачечной, две другие, Ирина Звонова и Тая Чумак, – в ателье мужского платья Филозова. По случаю собрания девушки были нарядно одеты и одинаково причесаны в модные высокие «валики». Почему-то отсутствовала учительница гимназии Софья Пизова. Иннокентий был у нее вчера, и она обещала обязательно прийти.

Все остальные люди были ему незнакомы, в основном зеленая молодежь, между 16 и 18, – ремесленники и рабочие, приглашенные кем-то из членов группы. Затесался даже один семинарист в подряснике, с козлиной бородой и длинными, ниже плеч, редкими волосами. Это был Степан Тычина. Он давно увлекался идеями анархизма о свободе личности. Узнав от знакомых гимназистов, что в среду в городской библиотеке собираются анархисты, он решил прийти их послушать.

Часы показывали десять минут шестого, ждать больше нельзя. Иннокентий постучал карандашом об угол стола и представил аудитории Мишеля как члена белостокской группы анархистов-коммунистов.

С Мишелем же происходило что-то странное. Он никак не мог начать лекцию, так как ему мешал пристальный взгляд Лизы, устремленный на него. Выбрав в первом ряду невзрачного молодого человека в сером чесучовом пиджаке, сосредоточил на нем свое внимание.

– Мне нередко приходится сталкиваться с людьми, – наконец, произнес он, и звук собственного голоса вернул ему обычную уверенность, – которые, будучи членами анархистской группы и даже активными боевиками, не имеют четкого представления о самом анархизме. Это как в народной сказке – пошел туда не знаю куда, нашел то, не знаю что. Мы должны уяснить себе, что анархизм – это политическое движение, которое ставит перед собой конкретные цели и конкретные задачи, как все другие партии. Главная его суть – в полном отрицании государства и любой власти во всех ее проявлениях, так как и государство, и власть опираются на насилие…

Мишель рассказывал о Бакунине и Кропоткине, о Парижской коммуне и создании в будущем анархических коммун и федераций – свободных соединений свободных людей.

… Где-то в коридоре часы пробили половину седьмого. Мишель остановился и оглядел слушателей. В зале стояла мертвая тишина, слышно было, как о стекло билась муха, и дребезжал за окном трамвай. Только девушки в заднем ряду, устав от обилия информации, перешептывались и улыбались, глядя на Мишеля, его плотную высокую фигуру, с властной осанкой уверенного в себе и самодостаточного человека. Мишелю хотелось посмотреть на Лизу: как она отреагировала на его выступление, но не решился этого сделать.

– Оставь время на вопросы, – шепнул ему Иннокентий.

– Хорошо, – сказал Мишель, отводя глаза от улыбающихся девушек. – Наша с вами тема неисчерпаема, но вот что еще я хотел вам сказать. Вы должны обязательно вести работу в массах, использовать каждую ситуацию, чтобы пропагандировать наши идеи и привлекать на свою сторону мелких ремесленников, мастеровых, мелких служащих... Вчера вечером я был на вашей партийной «бирже». Кто там только ни выступал: большевики, меньшевики, эсеры и – ни одного анархиста...

– Можно подумать, что у вас в Белостоке много выступающих, – подал голос невзрачный в сером чесучовом пиджаке, на которого в начале лекции смотрел Мишель, – развязали такой террор, что весь город живет в страхе. Я там был недавно, все только и говорят о грабежах и убийствах.

– Это верно, – согласился Мишель. ­– В Белостоке действует сильная террористическая группа, есть такие и в других городах, но многие анархисты уже стали задумываться: то ли они делают? Убийства отдельных собственников и полицейских, взрывы, поджоги, грабежи не решают главного вопроса – свержение самодержавия и господствующего класса.

Иннокентий с удивлением посмотрел на друга. Раньше Мишель был о терроре другого мнения.

– Ты, Мишель, очень хорошо нас просветил, – резко оборвал лектора Наум Марголин, – но вести работу в массах нам незачем. Пусть этим занимаются эсдеки. Я полностью поддерживаю террористические действия белостокских товарищей. Пора и нам последовать их примеру и показать, кто в городе хозяин. На «бирже», которую ты только что упомянул, я тоже вчера был и подобрал анархистскую листовку. Там об этом сказано очень красноречиво. Послушайте: «Пусть могучая волна массового и индивидуального террора захлестнет всю Россию! Да восторжествует бесклассовое общество, где каждый будет иметь свободный доступ к общественным хранилищам и работать всего четыре часа в день, чтобы иметь время для отдыха и образования – время, чтобы жить, «как подобает человеку», неся лозунги социальной революции, и «Да здравствует анархистская коммуна!»

Для пущей убедительности он помахал над головой листовкой:

– Ораторов от анархистов не было, а листовки кто-то разбросал.

– Что ты, Наум, завелся, – поспешил на выручку другу Иннокентий. – В городе достаточно много людей, сочувствующих нам. Их сегодня нет среди нас, но разве не об этом говорит Мишель?

– Разговоры разговорами, – поднялся из-за стола Андрей Окунь, – а надо создать лабораторию для изготовления бомб, громыхнуть какой-нибудь полицейский участок.

– Вот это правильно, – подхватил Матвей Коган. – Большевики давно имеют такую лабораторию и классного техника, «Ваню-англичанина». Сам видел, как они испытывают свои бомбы на городском кладбище.

– Подумаешь, «Ваня-англичанин», – вскочил Федосей Зубарев, – я тоже могу соорудить такую лабораторию, дайте мне только денег и помещение.

Все разом заговорили. Одни советовали, где взять пикрин, другие – у кого можно заказать алюминиевые оболочки для бомб, третьи предлагали немедленно напасть на оружейный магазин и обзавестись оружием. Дела белостокских товарищей явно не давали всем покоя.

– Подождите, – вскочил Иннокентий, – это мы обсудим в рабочем порядке. Еще вопросы к Мишелю будут?

Мишель, наконец, осмелился посмотреть на Лизу. Она сидела в той же прямой позе, лицом к залу, взгляд у нее был отсутствующий. У него пропал ораторский пыл, и уже без всякого энтузиазма он отвечал на вопросы.

Лиза сначала слушала Мишеля с большим интересом, но стоило ему и Марголину упомянуть о митинге на «бирже», как мысли ее потекли в другом направлении. Она вчера тоже была на этом митинге и видела Николая Даниленко. За лето он загорел и сильно возмужал. Ее влюбленное сердце окончательно потеряло покой. Нужно с ним немедленно познакомиться. Но как? Размышлением над этим и была занята ее голова.

– Ну что ж, товарищи, – голос Иннокентия вернул ее в зал, – давайте подведем итоги. Лекция Штейнера была интересной. Мишель прав: нам надо самим быть активней. Что касается лаборатории для производства бомб, Зубарев берется за это дело, он человек слова, значит, сделает, а помещение ему подыщем и деньги найдем. Как нам теперь расходиться? – обратился он к Марии, вошедшей в зал и слышавшей разговор о бомбах. «Как только Сергей мог связаться с такой компанией?» – возмущалась она про себя. Глаза ее наполнились слезами.

– Давайте так же, как и пришли, – сказала она, с трудом сдерживаясь, чтоб не расплакаться, – через главный вход, только выходите с интервалом, по 3 – 4 человека.

Люди, оживленно, переговариваясь между собой, потянулись к выходу. Мишель подошел к Лизе.

– Жаль, что не пришлось послушать ваше пение, – сказал он, – говорят у вас красивый голос и вы... вы сами очень красивая.

Таких откровений Лиза не любила.

– Я не певица, – сказала она недовольно, – мне еще далеко до этого. А вы не правы, что анархисты должны привлекать к себе всех подряд. Один мой знакомый большевик, – при этом у нее учащенно забилось сердце, – говорит, что только пролетариат может совершить революцию, он – самый организованный и сплоченный класс.

– Это марксистская теория, – улыбнулся Мишель ее запальчивости, – по ней после свержения буржуазного общества установится диктатура пролетариата, Мы же, анархисты, против всякой диктатуры, против любой новой власти, так как она будет снова создавать все атрибуты насилия... Я об этом только что говорил.

– Вы уверены, что люди в будущем изменятся, и в анархических коммунах не появятся те же самые ловкачи, которые станут всем руководить и диктовать свои законы? По-моему, человека переделать нельзя, он всегда будет стремиться к власти и завидовать другим.

Лиза хотела сказать еще что-то колкое, но тут подошел Иннокентий.

– Что-то ты, сестренка, сегодня такая агрессивная, – сказал он и по-братски поцеловал ее в щеку.

– Я не знал, Кеша, что Лиза – твоя сестра, – удивился Мишель, – что же ты не сказал об этом?

– Мы – двоюродные брат и сестра, здесь есть еще наши братья.

Иннокентий подозвал братьев и по очереди представил их Мишелю.

– У Лизы очень сердитые родители, – сказал он, когда братья отошли, – они не разрешают ей по вечерам никуда ходить.

– Кеша, это не обязательно всем знать.

– Я надеялся, что мы погуляем по городу и еще поговорим, – расстроился Мишель.

– Может быть, зайдем к нам, – предложил Иннокентий Лизе, – ты оттуда позвонишь домой?

– Не получится. Я сказала маме, что буду у подруги, и вдруг ни с того ни с сего окажусь у тебя дома.

Они последними вышли из библиотеки. На улице заметно похолодало. Резкий порывистый ветер опять метался по улицам, ломая ветви деревьев и срывая объявления с афишных тумб. Лиза одной рукой придерживала шляпу, другой – расходящиеся полы пальто.

– Может быть, пройдем пешком одну остановку, – сделал последнюю попытку Мишель, который сам уже видел, что прогулка в такую погоду невозможна, но ему никак не хотелось расставаться с понравившейся ему девушкой.

– Уже поздно, – сказала Лиза, не зная, как отвязаться от настырного лектора, – в следующий раз.

– Я завтра уезжаю...

– Жаль, – машинально ответила Лиза, совершенно не думая о том, что одним этим словом вселила в человека надежду.

– Если хотите, я могу остаться.

На ее счастье подошел трамвай, и, ничего не ответив, она быстро вскочила на опустившуюся ступеньку.

– Вижу, тебе Лиза понравилась, – сказал Иннокентий Мишелю, когда трамвай отошел. – Характер еще тот, но сердце доброе. Поет она действительно замечательно. Знаешь, что я хочу сделать: уговорить ее собирать у себя дома кружок, сначала, например, можно почитать реферат, обсудить какие-то проблемы, потом послушать музыку и ее пение.

– А родители?

– Родителям будет только спокойней, лишь бы она была дома, у них на виду. Отец целый день на работе, контролирует их мать. У нее есть еще младшая сестра Анна, та увлекается поэзией, ее тоже можно со временем привлечь. Одна сестра музицирует, другая читает стихи – чем не музыкально-литературный салон.

– Гимназистам, возможно, это будет интересно, а вот рабочим и тем, кто постарше, вряд ли, – задумчиво сказал Мишель. –­ Идеологической работой никто не хочет заниматься, лекция моя, наверное, прошла впустую. Всем подавай только террор.

– Раньше ты был настроен по-другому.

– Скажу тебе честно, за этот год я несколько разочаровался в наших товарищах. Первое время «эксы» и грабежи казались оправданными. Сейчас вижу, что все это часто совершается ради личной выгоды, деньги уходят в свои карманы. Помнишь наш разговор у Могилевского об отношении Кропоткина к террору? Теперь я с Петром Алексеевичем полностью согласен. Даже рабочим терроры надоели, они ждут от нас чего-то другого. Но значительная часть анархистов за него, и вам от этого не уйти. Настрой у твоих ребят решительный.

– Я сам это вижу. При Рогдаеве мы в основном нажимали на агитационную работу, «эксов» было мало, и то ездили в другие города. Коля сам последнее время говорил, что пора браться за екатеринославских предпринимателей. Так что теперь будем заниматься и тем и другим, и начало уже положено. А личную выгоду будем пресекать.

– Ну, ну, – усмехнулся Мишель и искоса посмотрел на Иннокентия.

Лиза в это момент подъезжала к своей остановке. Ей казалось, что трамвай движется слишком медленно, представляя, как дома все волнуются. Отец и мама никак не хотят понять, что она стала взрослой, у нее могут быть свои интересы, своя жизнь, ей нужна полная свобода, особенно сейчас, когда Иннокентий ввел ее в группу анархистов-коммунистов. Правда, она еще мало разбирается в их идеологии и не все поняла из рассказа белостокского лектора, но это так романтично – ходить на тайные собрания, участвовать в общем деле.

Дверь открыла Зинаида. За ней вышла в коридор недовольная поздним возвращением дочери Сарра Львовна. Лиза, боявшаяся, что домашние будут ее ругать, бросилась обнимать и целовать обеих женщин.

– Вот подлиза, – проворчала мама, но не успела ее отчитать: услышав звонок, сверху спустилась Анна и с ходу выложила сестре новость – с завтрашнего дня к ней будет ходить новый учитель по математике и физике.

Анна была младше Лизы на один год, часто болела и основательно запустила эти два своих самых нелюбимых предмета, принося домой раз за разом двойки. Отец, который специально отдал дочерей в частную коммерческую гимназию, чтобы они получили экономическое образование и в случае нужды – мало ли что может с ним случиться, могли найти себе достойную работу, нанял ей учителя. Учитель ходил к Анне весь прошлый год и почему-то накануне нового учебного года ушел, порекомендовав вместе себя своего хорошего знакомого. Фальку не понравилось, что этот знакомый был студентом, да еще второго курса, попытался найти более солидного человека, но все хорошие репетиторы были разобраны еще летом. Пришлось остановиться на студенте.

– Мама, ты видела его? – спросила Лиза, жалея сестру, которой придется привыкать к новому человеку.

– Нет, он приходил к отцу на работу. Какой-то странный: выставил требование, чтобы Аня аккуратно выполняла все его задания, иначе он откажется от места.

– Что же тут странного, человек хочет честно отрабатывать свой хлеб, а не тратить зря время на эту лентяйку.

– Мама, – сказала Анна, чуть не плача, – ты сама подумай, зачем мне зубрить аксиомы и теоремы? Я лучше выучу новое стихотворение Блока.

– Папа хочет, чтобы вы обе хорошо разбиралась в экономике…

– Разве недостаточно, что Артем учится на математическом факультете?

­– Решения папы не обсуждаются, – сказала Сарра Львовна. – Будет позор, если ты окончишь гимназию с низкими оценками.

– Я бы пошла ей навстречу, если бы она показала свои стихи, – решила поддеть сестру Лиза. – Аня, признайся, ты же пишешь стихи…

– Ничего я не пишу. А если бы и писала, тебе, Лиза, никогда не покажу, ты обязательно все высмеешь.

– Глупости, – сказала Лиза. – Если стихи хорошие, зачем их высмеивать. Мне, например, не нравится у Брюсова:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Фиолетовые руки

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной тишине.

– Ну, что это такое – «чертят звуки в звонко-звучной тишине»? Три раза подряд слово «звук», а – «лопасти латаний»? Какая-то абракадабра. Другое дело Блок:

Полный месяц встал над лугом

Неизменным дивным кругом,

Светит и молчит.

– А вот на что я обязательно сочинила бы музыку:

Мы были вместе, помню я...

Ночь волновалась, скрипка пела...

Ты в эти дни была – моя,

Ты с каждым часом хорошела.

– Я с тобой насчет Брюсова не согласна. По-моему, очень хорошо сказано: «в звонко-звучной тишине», эмоционально выразительно.

– Поэт защищает поэта, – тут же парировала Лиза.

– Девочки мои, – расчувствовалась Сарра Львовна. – На вас даже нельзя сердиться, вы обе такие умницы. Лизонька, ты обещала нам с папой спеть новые романсы и арии, которые все эти дни разучивала для концерта в гимназии. Ко мне завтра придут знакомые из Благотворительного общества, ты споешь для нас?

– Спою, – нехотя согласилась Лиза, не любившая выступать дома перед чужими людьми.

Она стала подниматься к себе наверх, и вдруг ее как будто пронзило током.

– Мама, новый учитель Анны, студент какого института?

– Какого еще в нашем городе, Горного училища.

– А как его зовут, не помнишь?

– Кажется, Николай Ильич.

Лиза переменилась в лице. Сара Львовна заметила это:

– Ты его знаешь, вся побледнела?

– Да нет, мама, откуда... Я ужинать не буду, пойду, почитаю.

– Папа сейчас вернется, будет сердиться.

– Я тоже не хочу, – подхватила Анна, которая в отличие от Лизы была полной. – Буду худеть.

– Вы что, сговорились, – недовольно сказала Сарра Львовна и крикнула в столовую Зинаиде, расставлявшей посуду, что девочки отказались ужинать.