Текст №1. Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы

Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы. Выйдя на улицу, он вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его крика, и приостановился на миг. В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, - точно ждала, чтобы поразить его окончательно.

«Ну для чего, ну зачем я приходил к ней теперь? Я ей сказал: за делом; за каким делом? Никакого совсем и не было дела! Объявить, что иду; так что же? Экая надобность! Люблю, что ли, я ее? Ведь нет, нет? Ведь вот отогнал ее теперь, как собаку. Крестов, что ли, в самом деле от нее понадобилось? О, как низко упал я! Нет,- мне слез от нее надобно было, мне ее испуг видеть надобно было, смотреть, как сердце ее болит и терзается! Надо было хоть обо что-нибудь зацепиться, помедлить, на человека посмотреть! И я смел так на себя надеяться, так мечтать о себе, нищий я, ничтожный я, подлец, подлец!»

Он шел по набережной канавы, и недалеко уж оставалось ему. Но, дойдя до моста, он приостановился и вдруг повернул на мост, в сторону, и пошел на Сенную.

Он осматривался направо и налево, всматривался с напряжением в каждый предмет и ни на чем не мог сосредоточить внимания; все выскользало. «Вот чрез неделю, чрез месяц меня повезут куда-нибудь в арестантских каретах по этому мосту, как-то я тогда взгляну на эту канаву, - запомнить бы это? – мелькнуло у него в голове.- Что-то я тогда буду ощущать и думать?..Боже, как это все должно быть низко, все эти мои теперешние …заботы! Фу, как толкаются! Баба с ребенком просит милостыню, любопытно, что она считает меня счастливее себя. А что, вот бы подать для курьезу. Ба, пятак уцелел в кармане, откуда? На, на… возьми, матушка!»

- Сохрани тебя Бог! – послышался плачевный голос нищей.

Он вошел на Сенную. Ему неприятно, очень неприятно было сталкиваться с народом, но он шел именно туда, где виднелось больше народу. Он дал бы все на свете, чтобы остаться одному; но он сам чувствовал, что ни одной минуты не пробудет один. В толпе безобразничал пьяный: ему все хотелось плясать, но он все валился в сторону. Его обступили. Раскольников протиснулся сквозь толпу, несколько минут смотрел на пьяного и вдруг коротко и отрывисто захохотал. Через минуту он уже забыл о нем, даже не видел его, хоть и смотрел на него. Он отошел наконец, даже не помня, где он находится; но когда дошел до середины площади, с ним вдруг произошло одно движение, одно ощущение овладело им сразу, захватило его всего – телом и мыслию.

Он вдруг вспомнил слова Сони: «Поди на перекресток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что и перед ней ты согрешил, и скажи всему вслух: «Я убийца!». Он весь задрожал, припомнив это. И до того уже задавила его безвыходная тоска и тревога всего этого времени, но особенно от последних часов, что он так и ринулся в возможность этого цельного, нового, полного ощущения. Каким-то припадком оно к нему вдруг, как огонь, охватило всего. Все разом в нем размягчилось, и хлынули слезы. Как стоял, так и упал он на землю…

Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю, с наслаждением и счастием. Он встал и поклонился другой раз.

(Ф.М.Достоевский «Преступление и наказание»)