Западная Европа: феодализм и Средневековье

Средние века – это эпоха, открывшаяся с крушением античной цивилизации в Европе. Феодализм – это характеристика общественного строя, воцарившегося в данную эпоху. В его основе лежали натуральное хозяйствование, условная (расчленённая) собственность на землю, сочетание крупного помещичьего землевладения и мелкого крестьянского землепользования, преобладание отношений личной, внеэкономической зависимости. Средневековье и феодализм – понятия близкие, но не идентичные. Реальная жизнь в Средневековье содержала и другие элементы, кроме собственно феодальных. С другой стороны, отдельные феодальные институты закладывались ещё в рамках античности, а продолжили своё существование и после того, как эпоха Средних веков подошла к своему концу.

4.1 Истоки и каркас феодальной системы

Как любая система общественных отношений, феодализм в Западной Европе прошёл этапы своего зарождения (V–X вв.), системной зрелости (XI–XV вв.) и разложения (XVI–XVIII вв.), связанного с формированием под старой феодальной оболочкой капиталистического способа производства. Естественно, что хронологические границы между этими этапами не безусловны, поскольку темпы и характер эволюции общественных отношений существенно отличались в отдельных регионах. В Северной Италии, к примеру, явственные очаги капиталистического предпринимательства наблюдались в самый разгар Средневековья, а ранние буржуазные революции в Нидерландах и Англии, обозначив важнейший рубеж в развитии данных стран, не сокрушили опор феодализма на большей части континента, хотя и чувствительно их перекосили.

Генезис феодализма Условен и период зарождения феодальных отношений, хотя бы в силу различий между отдельными вариантами их формирования. В центре предшествовавшей цивилизации, на юге Европы, (прото)феодальные отношения вызревали ещё в эпоху Римской Империи как результат развития внутренних противоречий античности. Стержнем феодальной эволюции здесь являлась натурализация хозяйственной жизни вкупе с разложением классического рабовладельческого уклада. Нашествия варваров радикально ускорили этот процесс, превратили эволюцию в революцию, снизив планку цивилизованности до приемлемого завоевателям уровня. Тем не менее влияние античности на формирование феодального общества в Италии и близлежащих регионах Средиземноморья было сильней, чем в остальной Европе. Это нашло отражение в опережающих темпах восстановления городской жизни, квалифицированного ремесла и торговли на Апеннинах.

В Северной и Восточной Европе влияние античной цивилизации было несравненно слабей, а где-то его можно разглядеть только под микроскопом. Теплолюбивых римлян мало интересовал этот, казавшийся им суровым и бедным, покрытый лесами, слабозаселённый варварский край. Природные условия и характер хозяйственной деятельности лесных скотоводов, охотников и лишь в малой степени земледельцев не могли породить здесь ни классического рабовладельческого государства, ни аналога древневосточной деспотии. Феодальная организация вырастала в процессе разложения родоплеменного строя, и феодальное государство явилось преемником предгосударственной «военной демократии».

Наиболее плодотворным в смысле быстроты и целостности процесса стала феодализация на основе синтеза античного и варварского начал, представленных примерно в равных пропорциях. Такое соотношение сложилось в северо-западной части Европы у франков. Установившийся в северной части Франции социально-экономический и политический строй принято считать эталоном феодализма, с которым сверяются все другие варианты нерабовладельческих и некапиталистических государств.

Изначально основой хозяйственной организации франков служила сельская община – марка. Леса, реки, дороги, луга находились в совместной собственности членов марки и не подлежали разделу. В безусловном личном владении отдельных семей находились дома, скот, орудия труда, приусадебные участки. А вот все семейные наделы пахотной земли после уборки урожая превращались в общее пастбище. Такой порядок принято называть «системой открытых полей».

В дальнейшем санкционированные маркой пахотные наделы стали закрепляться за конкретными хозяйствами на неопределённо долгий срок, до известной степени превращаться в частную собственность (в смысле отсутствия ограничений владельческих прав «сверху») – аллод (от английского all – всё, весь, полный). Землевладельцы вправе были по своему усмотрению (но, считаясь на практике с мнением родни, общинными традициями) передавать аллод по наследству, дарить или продавать. Это заметно ускорило имущественную и социальную дифференциацию между отдельными хозяйствами. Владельцы процветавших аллодов закономерно превращались в новую знать. Незадачливые же хозяева, часто растеряв собственную землю и скот, вместе со своими домочадцами становились зависимыми от преуспевших владельцев. Дифференциация в марке и формирование института внеэкономической зависимости являлись важнейшими компонентами становления феодализма.

Процесс феодализации франкского общества резко ускорился по мере расширения территории варварского государства в результате успешных военных походов. Дело в том, что в пределах исконной территории традиции общинного землевладения, как правило, выступали серьезным тормозом феодализации. А на «свежезавоёванных» территориях права захватчиков сомнению не подвергались. (Так, к примеру, мощный толчок феодализации Англии дала её оккупация норманнами во главе с Вильгельмом-Завоевателем).

Выделявшаяся верхушка общества распределяла новые земли и устанавливала на них новые порядки по своему усмотрению и в своих интересах. Ознакомление франков с римским институтом частной собственности также способствовало разложению общинного землевладения. Крушение Римской империи, борьба за раздел и передел её территориального наследства между непрочными варварскими королевствами в течение нескольких веков породили череду военных столкновений, в ходе которых и генерировалась феодальная цивилизация.

Положение осложнялось тем, что на обломках великой империи римлян собирались пировать не только франки. В VIII–X вв. североафриканские мусульмане завоевали Пиренейский полуостров и были остановлены дружинами Карла Мартелла лишь в центре Франции, в битве при Пуатье. С востока страшные опустошения несли с собой венгры (прежде чем осесть и успокоиться на своей теперешней территории). Сбивавшиеся в крупные ватаги скандинавы (норманны или викинги, как их называли в Западной Европе) своими набегами наводили ужас не только на Атлантическое, но и на Средиземноморское побережье.

Гипертрофированный военный фактор в этих условиях стал консолидирующим для новой организации общества. Упадок городов, развал рынка и всеобщая натурализация хозяйственной жизни делали невозможным создание регулярного войска на принципах его централизованного обеспечения. Прогресс воинского дела, усложнение вооружения и рост его стоимости не позволяли полагаться и на всеобщее вооружение народа, как в предшествовавшие времена. Выход был найден на путях организации профессионального воинского сословия – рыцарства, с предоставлением ему необходимых средств к существованию в отдельных местностях.

Сложившаяся система аллодов не устраивала королей, поскольку обеспечивала слишком уж большую независимость воинства. Аллодиальное землевладение привязывало к себе и тем самым наносило ущерб службе. Альтернативой аллодиальной системы стал бенефиций (дар) – земельное владение, пожалованное на условиях несения вассальной службы с обязательством вассала являться по первому требованию сюзерена (сеньора), как говаривали на Руси – «конно, людно и оружно».

В ряде случаев государство предоставляло право «выбирать рыцарей» самим общинникам. Так, в частности, поступали на юго-востоке Франкского королевства при отражении натиска венгров. Определённое количество крестьянских дворов обязывалось по своему усмотрению отрядить и материально обеспечить одного тяжеловооруженного воина.

Нередким было и включение в иерархию предводителей разбойных шаек, укоренившихся в том или ином районе и живущих за счёт поборов с местного населения. Обстановка правового вакуума или «кулачного права» после распада Империи способствовала повсеместному распространению, живших грабежом и разбоем вооружённых банд. Неимоверно страдавшее от «беспредела» население часто добровольно признавало власть какой-либо одной шайки, её главаря и выражало готовность «делиться» в обмен на защиту от других банд. «Осёдлые бандиты», в отличие от «гастролёров», становились заинтересованными в хозяйственных успехах своих подопечных, чтобы иметь возможность регулярного и расширенного их обложения в будущем. Сюзерену в таких случаях оставалось только легализовать уже сложившийся симбиоз.

При всём различии конкретных путей становления новой системы общественных отношений, к X веку определилась доминирующая форма крупного землевладения – феод (лен). Как и бенефиций, феод жаловался на условиях несения вассальной службы, но бенефиций означал условное держание. После смерти конкретного держателя это владение возвращалось сюзерену. Статус феода подразумевал наследственное держание при условии, что по наследству передаются и вассальные обязанности. Вместе с землёй феодал получал и власть над проживавшими в его владениях крестьянами.

Непосредственным следствием и проявлением феодализации аграрных отношений явилось вторжение в сельскую общинную структуру господского хозяйства домена (фр.), манора (англ.) – поместья, становившегося центром хозяйственной жизни одного или нескольких сёл. Иногда, впрочем, в пределах большого села находились два или даже больше принадлежащих разным владельцам поместий. В зависимости от конкретных обстоятельств, места и времени феодал мог взимать ренту либо в виде натурального оброка с крестьянских наделов, либо в виде крестьянских отработок в поместье (барщина), или, чаще всего – в комбинации обеих форм. По мере восстановления рыночных отношений и денежного обращения шёл процесс коммутации ренты – пересчёта и замены всех видов поборов на денежные выплаты.

Его «визитная карточка» Подобно тому, как это было на Древнем Востоке, господство феодалов базировалось на сочетании элементов «власти–собственности». Да и сам термин впервые ввёл в научный оборот А.Я. Гуревич именно для характеристики феодальной Европы. Однако «власть–собственность» в западноевропейском феодализме была неотделима от личности конкретного властителя, а не существовала, как в АСП, в обезличенной системе бюрократического государства. Вместе с правом собственника на взимание ренты феодал обладал полномочиями на сбор государственных и церковных налогов, собственный суд, т.е. выполнял функции государства. Это называлось иммунитетом. Покрывавшая Европу система местных иммунитетов составляла специфический стержень феодальной государственности, в которой региональные центры власти выполняли почти те же функции, что и центральные. В сочетании с натурализацией хозяйственной жизни и автаркией доменов система иммунитетов создавала основу феодальной раздробленности

Завершение процесса формирования классического феодализма как целостной системы всех общественных взаимоотношений произошло во Франции к началу XI века. Сложившийся здесь социально-экономический и политический строй ставил планку всей Европе, являлся образцом для сознательного подражания со стороны соседей. Успешность заимствования объясняется схожестью стихийных процессов феодализации в рамках Западной Европы, вытекавшей, в свою очередь, из определённой общности условий, сложившихся (после распада Римской империи) на всей её территории. Вместе с тем региональные различия порождали значительные отклонения от классического французского эталона. Впоследствии, в связи с преодолением феодальной раздробленности и национально-политической централизацией, эти отклонения закрепились на межгосударственном уровне, обусловили специфику дальнейшего развития возникших держав.

Стержнем феодальной организации стала система личной зависимости, сопряжённая с натуральным хозяйствованием на всех уровнях общества. Внутри господствовавшего слоя она действовала как система вассалитета. Владелец домена мог иметь определённые хозяйственные обязательства, часто символические, по отношению к сюзерену. Но не они составляли существо дела, поскольку вышестоящий феодал кормился в основном с собственных доменов. От вассала ему требовались главным образом верность и служба. Принципиальным отличием западноевропейской иерархии от бюрократической древнеазиатской было установившееся правило: «вассал моего вассала – не мой вассал». Такой порядок создавал заслон деспотизму, препятствовал обращению людей в простые винтики бездушной государственной машины. В наивысшей степени он характеризовал отношения внутри военного сословия, представлявшее дворянство.

Другим отличием от Востока было то, что личная зависимость была не безграничной, а фиксированной и подчёркнуто обоюдной. Владелец феода юридически не являлся независимым собственником и признавал верховную власть сюзерена, но фактически был самодержцем в своём владении. Отдавая положенную дань верности своему сеньору, вассал не терял собственного достоинства и мог спросить за обиду с вышестоящего феодала вплоть до вызова на поединок (Русь не знала подобной рыцарской романтики), не говоря уже о воззвании к суду их общего сюзерена. Одновременно фиксировались не только права, но и обязанности сеньора по отношению к вассалу. Невыполнение их освобождало от присяги.

Иной характер носила личная зависимость крестьян от феодалов, однако в форме крепостничества она просуществовала не столь уж долгий срок, но и тогда крепостное право не достигало такой степени жёсткости, как в нашей стране. Ограниченность общего земельного фонда в Западной Европе сама по себе снижала миграционную активность населения. По мере дальнейшей распашки ранее не вовлечённых в аграрный оборот земель и торжества официальной установки «нет земли без сеньора», поземельная зависимость крестьян всё надёжней связывала их с господами. Какие-либо дополнительные меры по их «креплению» становились просто ненужными. Крепостничество тихо отмирало, не оплакиваемое ни с той, ни с другой стороны.

Смена форм земельной собственности, переход от аллодов и бенефициев к феодам (ленам) не меняли сложившиеся формы хозяйствования. Основными производственными единицами по-прежнему являлись крестьянский двор и господский домен. И тот, и другой были в принципе самодостаточными хозяйствами, имевшими минимальный товарообмен с окружающим миром. Неразвитость рыночных структур обрекала владельцев нескольких поместий на регулярное перемещение между ними. Употребив скоропортящуюся пищу в одном месте, нужно было переезжать в другое. Чем могущественней был феодал, тем больше времени приходилось ему путешествовать. В полной мере сказанное относится и к королевскому двору, обречённому почти на круглогодичные вояжи вдали от главной резиденции.

Издержки «кочевой жизни» были весьма велики и многоплановы, отражались и на внешности, и на здоровье людей. По сохранившимся портретам, королевские фаворитки, воспетые современниками как непревзойдённые идеалы женской красоты, сейчас таких чувств не порождают. Это неудивительно, учитывая, какую часть своей жизни проводили фрейлины в дороге под ветрами, дождями, раскалённым солнцем и в зимнюю стужу.

Сократить дорожные тяготы помогала концентрация земельных владений в какой-либо одной местности, становившейся наследственной вотчиной отдельных семей. Такое «укоренение» феодалов вело к сращиванию титулов с определённой местностью (граф Парижский, к примеру) и ещё более подчёркивало автономность их власти и формальность разрешения сюзерена на передачу феода по наследству. Так укреплялись позиции светских феодалов.

Наряду с дворянством, привилегированным слоем было духовенство, разделявшееся на «чёрное» – монашество, не имевшее право иметь семью и законное потомство, и «белое», такими возможностями обладавшее. Общественный статус монашества был более высоким. Общей задачей духовенства было замаливание грехов всего общества (а не только собственных) и воспитание паствы. Духовенство обладало для этого необходимыми полномочиями не только в религиозной, но и в светской жизни.

Церковь не была отделена от государства, а напротив, сопряжена с ним. Её служители являлись не только духовными наставниками светских властителей, но и квалифицированными советниками в делах сугубо светских, государственных. В эпоху культурного упадка именно Церковь сохраняла тлеющиё огоньки элементарной грамотности в среде своих служителей, внутри монастырских стен. В её пользу светские власти собирали церковный налог – «десятину». Католическая церковь выступала и как крупнейший землевладелец. В совокупности монастыри, аббатства и другие структурные подразделения Церкви обладали от 30 до 50 % всего земельного фонда, имея феодальную власть над проживающим здесь населением.

Неотделимость Церкви от государства, её вовлечённость в мирские дела и систему феодальных отношений, а также общее с дворянством привилегированное положение духовенства – обеспечивали взаимопроницаемость высших сословий. В отличие от дворянства, места в церковной иерархии не передавались по наследству, и формально на них мог претендовать, независимо от своего происхождения, любой человек, достигший известной степени грамотности. Фактически же несравнимо лучшие возможности получить образование имели выходцы из верхних слоёв общества. Следствием майората (порядка передачи недвижимости в руки одного наследника – старшего сына или ближайшего родственника с целью предотвращения дробления феодов) являлось то, что служение Церкви становилось перспективой для оставшихся без поместий младших сыновей феодалов.

Внизу сословной пирамиды находилось крестьянство, представлявшее абсолютное большинство населения (до 90 % и более) и являвшееся основной производительной силой феодального общества. В отличие от привилегированных сословий, крестьянство не было организовано по иерархическому принципу, хотя всегда существовали различия в правовом статусе отдельных его представителей. Типичный крестьянин того времени являлся безусловным собственником своего скота, сельскохозяйственных орудий, жилища. Имел он также и свои особые права на индивидуальный земельный надел при условии выплаты феодальной ренты. Права наследственного землепользования достаточно надёжно защищались традицией. Заинтересованные лишь в регулярном получении рентных доходов, феодалы оставляли все распорядительские функции по отношению к наделу за его фактическим хозяином. Крестьянин мог даже продать свой надел, правда, взвалив на нового хозяина все свои обязательства по отношению к помещику.

Феодальную ренту, конечно, нельзя рассматривать как разновидность обыкновенной арендной платы, отражающей отношения равноправных субъектов – земельных собственников и арендаторов. Однако в некотором плане она была даже выгоднее крестьянину. Дело в том, что в отличие от аренды, крестьянское землепользование носило в принципе бессрочный характер, размер ренты регулировался традицией и мог оставаться неизменным на протяжении длительных периодов. Слабая, почти незаметная реализация возможностей крестьянского накопления объясняется не столько феодальной эксплуатацией как таковой, сколько совместным действием ряда других факторов, препятствовавших расширению производства и повышению его эффективности.

Серьёзнейшим тормозом являлось отсутствие сколько-нибудь значительных рынков сбыта сельскохозяйственной продукции. Неразвитость рыночных связей, денежного обращения взаимодействовали с автаркией господских и крестьянских хозяйств. Любая автаркия не способствует расширению круга потребностей, приучает довольствоваться тем, что есть на месте. Долгое время потребности феодалов отличались от потребностей крестьян главным образом в количественном отношении. В их рационе питания присутствовали те же местные продукты, только мяса и вина было, конечно, побольше. (Не слишком отличалась и культура застолья: один из французских Людовиков публично наказал обученного гувернёром-итальянцем отпрыска, вздумавшего в его королевском присутствии кушать мясо с помощью вилки, а не «как все» - с пальцев). В ситуации повсеместной самообеспеченности и самодостаточности не создавалось явственных стимулов к накоплению.

Далеко не последнюю роль в сложившемся «механизме торможения» играла специфическая ментальность Средневековья, гипертрофированная религиозность, в частности. Пожалуй, никогда ранее и никогда позже религиозные мотивы не оказывали столь глубокого воздействия на хозяйственную практику, как в эту эпоху. Человеческая жизнь в большей мере рассматривалась как время, даруемое Богом для соискания людьми вечного блаженства на небесах. Корыстолюбие, чрезмерная активность в накоплении могли воспрепятствовать достижению этой цели, а отчисления в пользу Церкви – ей способствовать.

Ожидание близкого Конца Света пронизывало всю духовную атмосферу раннего Средневековья. Каждое поколение было уверено в том, что оно – последнее. Не удивительно, что задолго до наступления 1000 и 1033 гг. и без того почти незаметные накопления стали вообще отрицательными величинами: люди в большей мере «проедали» нажитое, чем заботились о будущем. Хотели как лучше... (От полной паники спасло только отсутствие сколько-нибудь точного и универсального летоисчисления). Около 120 – 130 дней в году и в позднем Средневековье выпадали из рабочего цикла как церковные праздники.

Религиозное единение сказывалось и в социально-экономической организации. Воплощением принципиального неприятия конкуренции являлись корпоративные структуры на всех уровнях феодального общества. Корпорации того времени представляли собой объединения людей по сословным, территориальным и профессиональным критериям. Дворянство и духовенство группировались вокруг конкретных орденов, размежёвывались по географическому принципу.

Самыми многочисленными являлись, разумеется, корпорации крестьян – сельские общины. Гильдии торговцев, купеческие землячества и цехи городских ремесленников также имели корпоративную окраску. Подчинённость личности корпоративным интересам была безусловной и оставляла весьма узкое поле для проявления индивидуальной инициативы. Вне пределов тех или иных корпораций существовали лишь единичные изгои. Даже нищие, воры и проститутки имели свои корпоративные объединения (как, впрочем, и сейчас). Сословно-корпоративная организация выступала залогом стабильности всей системы общественных отношений.

Квинтэссенцией феодального общества можно считать его традиционность, в различных аспектах которой находили отражение все другие названные и неназванные его качества. Именно традиция, сила стихийно установившихся порядков, регулировала большую часть общественных отношений в условиях забвения античного права, практически всеобщей неграмотности и фрагментарности феодального законодательства. Традиция определяла круг потребностей отдельных слоёв общества, рутинный характер хозяйственной деятельности, сословно-корпоративное разделение труда. Она же характеризовала тип мышления, специфическую ментальность Средневековья.

Дарение было нормой и предполагало ответную благодарность, но могло обернуться и наказанием, поскольку оно создавало прецедент, и радость дарителя от своего богоугодного поступка вполне могла быть омрачена требованием регулярного его воспроизведения. Так монахи из Сен-Дени, одолжив по доброте душевной несколько бочек вина королевскому двору, много лет не могли отбиться от требований ежегодных поставок алкоголя (М. Блок). А что вы думаете, феодал, у которого крестьяне (забавляясь) кормили домашнего медведя, не стал требовать положенного косолапому хлеба после его смерти? С другой стороны, если сеньор один год не настоял на уплате ренты, то неуплата тоже могла стать прецедентом, поводом для отказа от платежей в последующем! Главным аргументом в тяжбах была давность владения тем или иным объектом, каким бы образом оно первоначально ни возникло.