Истоки интереса к человеку

В истории философии практически невозможно найти философа, а тем более философскую школу или направление, которые не обращались бы к человеку, к прямому или косвенному анализу различных сторон его материального и духовного бытия. Многие философские и религиозные системы видели ключ к пониманию всего мироздания именно в человеке, рассматривая его как микрокосм, или малую Вселенную, в противоположность большой Вселенной, или макрокосму. «Философы постоянно возвращались к тому сознанию, что разгадать тайну о человеке — значит разгадать тайну бытия, — говорил Н.А. Бердяев (1874—1948). — Познай самого себя и через это познаешь мир. Все попытки внешнего познания мира, без погружения в глубь человека, давали лишь знание поверхности вещей. Если идти от человека вовне, то никогда нельзя дойти до смысла вещей, ибо разгадка смысла скрыта в самом человеке»[110].

Человек – это сложнейшая, быть может, самая сложная проблема для познания. Как писал Ф.М. Достоевский: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и, ежели будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время: я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком». Это высказывание великого писателя наполнено глубоким смыслом, и даже не одним-единственным, поскольку оно содержит в себе множество разных смыслов.

Прежде всего, Достоевский характеризует познание человека, или самопознание, как то, на что человек попросту обречен, если он хочет быть человеком: эту тайну «надо разгадать». Ее разгадывание есть неизбежный для человека и вместе с тем достойный выбор: «ежели будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время». Здесь же отмечена и чрезвычайная трудность этой задачи, для решения которой человеку может не хватить и всей его жизни. Надо сказать, многие герои самого Достоевского бьются над этой тайной, пытаются найти свои разгадки, но, конечно, эти поиски не дают, да и не могут дать таких решений, которые позволили бы заявить: «Всё, тайна разгадана!»

Вполне очевидно, что человек есть лишь исчезающее малая частица огромной, неизмеримо превосходящей его по своим параметрам вселенной. Но при этом познать человека ничуть не проще, а может быть, даже и много сложнее, чем познать вселенную. Как сказал бы математик, микрокосм и макрокосм – это равномощные множества. Здесь мы наталкиваемся на парадокс: малая часть целого оказывается в некотором существенном отношении ничуть не меньше самого целого.

Эта парадоксальность, надо сказать, обнаруживается не только в познании человека, но прежде того – в самом его существовании в мире, в том, как именно он существует. Действительно, человек, как мы только что отмечали, является частью вселенной, он всецело включен в мир природы и может рождаться и жить, существовать только в этом мире. Именно он, этот мир, и обеспечивает человеку все физико-химические и биологические условия его существования.

Но способ сосуществования человека и природы таков, что он с неизбежностью предполагает противопоставление человека природе. И если многие свойства и параметры окружающего мира природы только и делают возможным существование человека, то многие другие, а нередко и те же самые, напротив, несут в себе угрозу для жизни человека. Жизнь его, таким образом, может продолжаться до тех пор, пока у него сохраняются возможности противостоять этому миру. А такое противостояние выражается, помимо всего прочего, в разграниченности внутреннего и внешнего мира человека.

Это разграничение может выражаться самыми разными способами, скажем, в биологии его характеризуют терминами «организм» и «среда», а при философском или вообще гуманитарном рассмотрении человека к его внутреннему миру относят и усвоенные им знания и умения, и те убеждения и ценности, которыми он руководствуется. Следует сказать и о том, что в разных культурах это разграничение проводится по-разному.

Характерно, что Н.А. Бердяев видел задачу философии, в противоположность науке, именно в познании внутреннего мира человека: «Человек себя знает прежде и больше, чем мир, — говорил он, — и потому мир познает после и через себя. Философия и есть внутреннее познание мира через человека, в то время как наука есть внешнее познание мира вне человека. В человеке открывается абсолютное бытие, вне человека — лишь относительное».[111] Как видим, знание внутреннего мира оказывается у Бердяева и первичным, и более достоверным, чем «относительное» знание внешнего мира.

Мы уже отмечали, что разграничение «внутреннего» и «внешнего» может применяться к взаимоотношениям организма и среды, которыми занимается биология. В этом смысле человек, принадлежащий к биологическому виду Homo sapience, сходен с любым другим биологическим видом как во взаимосвязанности каждого организма с окружающей средой, так и в противопоставлении ей.

Существует, однако, важное отличие человека ото всех других биологических видов. Каждый организм любого вида существует в такой окружающей среде, свойства и параметры которой подвержены изменениям, и каждому организму приходится так или иначе к этим изменениям приспосабливаться, или адаптироваться. Конечно, когда изменения в среде оказываются чересчур сильными либо чересчур резкими, выходят за некоторые пределы, организм может погибнуть. В целом, однако, механизмы адаптации позволяют биологическим организмам выживать и размножаться в широком диапазоне меняющихся условий среды обитания.

Человеческий организм также обладает этими адаптационными возможностями, причем применительно к человеку можно говорить об адаптации не только к биологическим условиям, но также и к изменениям, происходящим в его социальном и культурном окружении. Следует при этом отметить, что с чисто биологической точки зрения адаптационные способности вида Homo sapience, если сравнивать с другими биологическими видами, весьма ограничены. Так, будучи оторванным от общества в младенческом возрасте (феномен Маугли), человеческое существо развивается лишь как биологическая особь, и практически безвозвратно утрачивает способность стать полноценным человеком, т.е. утрачивает способность овладеть нормальной речью, навыками общения, обучиться труду — коллективной совместной деятельности и т.п.

Впрочем, человек, в отличие от всех других биологических видов, способен и на нечто большее, чем адаптивное поведение. Если такое поведение – это по сути своей пассивное следование за внешними процессами, приспособление к происходящим вокруг изменениям, то человек способен и на большее, на такие действия, которые позволяют преобразовывать внешний мир в соответствии с потребностями и интересами самого человека.

Такой специфически человеческий способ активного отношения к внешнему миру в философии принято называть деятельностью. Важно иметь в виду при этом, что деятельное поведение человека, в ходе которого он преобразует свое окружение, отнюдь не отменяет адаптивного поведения, но надстраивается над ним. Но именно способность к деятельности, к активному изменению того, что дает ему природа, отличает человека от всех других биологических видов.

К. Маркс характеризовал это радикальное отличие такими словами: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов, — писал он.— Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении работника, то есть идеально. Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю».[112] Для деятельности человека, согласно Марксу, характерно наличие идеального плана, составление которого предшествует актам непосредственного воздействия на то, «что дано природой». В процессе деятельности человек реализует свою цель, которой и определяется, что именно он делает и как именно он действует. Важнейшей характеристикой деятельности, таким образом, является это наличие идеального плана, иначе говоря, ее целенаправленный характер.

Этим, однако, деятельность человека не ограничивается. Наряду с изменением того, что дано природой, в процессе деятельности изменяется и сам человек. Он оказывается все глубже погруженным в такой мир, в котором ему все реже приходится иметь дело с объектами природы самой по себе и все больше – с тем, что было создано в предшествующих актах деятельности им самим, а намного чаще – его предшественниками и современниками. Деятельность, таким образом, выступает в роли своего рода посредника, связывающего человека с другими людьми. Ведь для того, чтобы стать самостоятельно действующим лицом, он должен освоить те способы и формы деятельности, которые были созданы до него, да и в самой своей деятельности он, как правило, выступает не как одиночка, ему приходится сотрудничать с другими людьми, объединяющимися во имя достижения некоторой общей цели.

Изменение самого действующего человека – это, таким образом, неотъемлемая сторона всякой человеческой деятельности в той степени, в какой человек оказывается перед необходимостью жить и действовать, в том числе и адаптироваться, в мире, который во многом создан все той же деятельностью. Сегодня мы видим множество примеров того, что адаптация человека и человечества к изменениям, порожденным предшествующей деятельностью, нередко становится далеко не простой проблемой, если говорить, скажем, о тех переменах, которым подвергается наша среда обитания.

Но, более того, в последние десятилетия мы все чаще становимся свидетелями того, как в качестве сознательной цели деятельности выступает изменение самого человека. В этой связи можно напомнить о бурно развивающихся сегодня биомедицинских или информационно-коммуникационных технологиях. Биомедицинские технологии мы привычно ассоциируем с решением задач, относящихся к сохранению или улучшению здоровья человека. Однако сегодня нередко обнаруживается, что люди задумываются о применении этих технологий для достижения совсем других целей, целей улучшения человеческой природы или, как иногда говорят, создания пост-, сверх- или трансчеловека. Предполагается, что это существо будет превосходить всех нас по своим физическим и интеллектуальным способностям, по продолжительности жизни и т.п. Совершенно неясно при этом, останется ли в мире таких трансчеловеков место для привычных нам людей, как и то, захотим ли мы сами жить в этом трансчеловеческом мире?.

Мы уже отмечали некоторые специфические характеристики человека, касаясь при этом и вопросов о том, как эти характеристики сказываются на познании человека. Теперь же необходимо обратить внимание на ценностную сторону этого познания. Отметим в этой связи, что между науками, изучающими человека, с одной стороны, и всеми остальными разделами научного знания, - с другой пролегает ценностно обусловленный водораздел. Вполне очевидно, что до всякого научного познания человека мы, люди, ориентируясь в окружающем мире, так или иначе отличаем, выделяем человека среди всех других объектов, с которыми нам приходится сталкиваться и взаимодействовать. Очевидно также и то, что это отличение человека от любых иных объектов несет в себе, помимо всего другого, и ценностную составляющую.

При этом некий впервые встреченный человек – другой человек, воспринимается нами как нечто неизмеримо более близкое, чем всякий другой живой, не говоря уже о неживом объекте, – вовсе не обязательно будет наделяться позитивной ценностью. Он может восприниматься не только как незаменимый друг, но и как смертный враг. Существуют, очевидно, некоторые задаваемые культурой (а может быть, даже и природой, биологией?) репертуары, способы обычного реагирования на впервые встречаемого человека, и эти способы – при всем их многообразии – будут значительно отличаться от обычных способов реагирования при встрече со всяким другим объектом.

По мере формирования научного познания человека эти репертуары отношения к другому человеку, вообще говоря, никуда не исчезают, они не отменяются как ненаучные, неистинные, неверные и т.п. Более того, они и сами могут стать объектом научного анализа, критического осмысления, которое будет выявлять, помимо всего прочего, и их ценностные основания. Но, отметим, «выявить» в данном случае вовсе не означает преодолеть, нивелировать их действие.

Одним из очевидных следствий такого разграничения двух типов познания оказывается то, что к первому – ориентированному на человека – типу относится и познание человека как природного, биологического существа, и познание его как существа надприродного – социального, культурного, духовного и т.п. Если не проводить более детальные различения, можно для краткости говорить о человеке соответственно либо как о биологическом организме, либо – как о существе социальном.

Обсуждение вопроса о взаимоотношении в человеке биологического и социального, как хорошо известно, имеет богатейшую историю, которую мы оставим за пределами нашего рассмотрения. Обратим внимание лишь на такую трактовку этого взаимоотношения, когда и одно, и другое понимаются как два различных континуума, которые существуют, вообще говоря, относительно независимо друг от друга, хотя время от времени и могут пересекаться в отдельных точках. Идеальным при подобной трактовке было бы такое описание происходящих в организме человека процессов и явлений, которое опиралось бы исключительно на биологические законы. Именно такое понимание соотношения биологического и социального, заметим, дает основания для того, чтобы утверждать как возможность, так и суверенность естественнонаучного познания человека средствами и методами биологических наук. И напротив, другим, так сказать, равномощным, идеалом было бы исчерпывающее описание всех происходящих с данным человеком событий на основе законов, относящихся к социальным явлениям и процессам.

В рамках каждого из двух обозначенных способов описания любое событие, происходящее на пересечении социального и биологического континуумов, оказывается чем-то случайным, необязательным и для одного, и для другого. Скажем, какое-либо резкое воздействие на биологический организм человека – к примеру, полученная им травма – может нарушить плавное течение процессов не только на уровне его организма, но и на уровне тех социальных взаимодействий, в которых он привычно участвует. При этом, конечно же, сама возможность каких-либо воздействий на биологию со стороны социального никоим образом не отрицается, однако такого рода воздействия воспринимаются как не более чем препятствие, которое искажает общий ход изучаемых процессов и явлений. В процессе познания влияние такого рода препятствий надо уметь если не полностью нейтрализовать, то по возможности минимизировать.

Очевидно, такая установка предполагает восприятие и изучение биологического человека как не более чем одного из представителей класса природных объектов. Но здесь можно задаться вопросами: а) является ли такая установка «естественной» - в смысле существенно необходимой – для естественнонаучного познания человека и б) является ли она единственно возможной? Можно утверждать, что это не так.

Необязательность такой установки и, больше того, ее ограниченную адекватность отмечал еще Роджер Бэкон, писавший: «Чрезвычайно трудно и опасно выполнять операции на теле человека. Действенные и практические науки, выполняющие свою работу на неодушевленных телах, могут множить свои эксперименты до тех пор, пока не избавятся от дефектов и ошибок. Врач не может так действовать из-за благородства материала, на котором он работает – это тело не допускает ошибок при оперировании на нем, вот почему опыт в медицине дается так трудно».[113] В этом высказывании прежде всего бросается в глаза то, что Р. Бэкон фиксирует некоторые специфические сложности, возникающие тогда, когда врачу приходится осуществлять манипуляции с телом человека. (В данном случае речь идет не об исследователе, а о враче, но, очевидно, сути дела это никак не меняет, тем более, что здесь упоминаются и науки, и эксперименты.) Бэкон говорит о методических сложностях, связанных с таким манипулированием, но сами эти сложности имеют, очевидно, ценностные основания – «благородство материала», который, таким образом, отличен от всякого другого материала, с коим приходится манипулировать и экспериментировать.

В целом же мы можем понимать взаимодействие биологического и социального как то, что имеет место, является значимым и реализуется не в некоторых выделенных точках континуума человеческого существования, а на всем его протяжении. А это значит, что их взаимодействие можно – при желании и при определенном настрое мысли – обнаружить в любой точке этого существования, хотя, конечно, далеко не всегда такая задача бывает актуальной. Поэтому во многих случаях от этого взаимодействия можно безболезненно абстрагироваться. Тем не менее, довольно часто встречаются и такие познавательные ситуации, когда учет этого непрерывного взаимодействия позволяет получить нетривиальные результаты.

Эта мысль была хорошо известна уже древним. Она в разных вариациях встречается как на Востоке, так и в греко-римской философской традиции. В частности, в античности широкую известность получило изречение, высеченное на колонне при входе в храм Аполлона в Дельфах, которое, как утверждают, любил повторять Сократ: «Познай самого себя». Оно и теперь, спустя две с половиной тысячи лет, сохраняет свою актуальность, оставаясь призывом к самопознанию для каждого, кто стремится понять не только мир вещей, но и суть человеческого бытия, истинную природу человека и общественных отношений. Объяснить эту непреходящую актуальность можно лишь тем, что речь идет о предельно сложном, одном из «вечных» философских вопросов, решение которому каждое новое поколение дает с позиции своего времени и соответствующего уровня научных и мировоззренческих представлений.