Христианское осознание смерти

Каждого человека на протяжении его жизни посещает мысль о неизбежности смерти. Одни в страхе гонят ее прочь, другие пытаются осознать эту проблему и найти путь духов­ного примирения с ней. Многие известные философы и поэты, не умея определить сущность смерти, пытались как-то объяснить ее. В различных древних мифах мы встречаем об­разы парок, ножницы которых в определенный момент пере­резают нить жизни; неумолимого жнеца, собирающего свой урожай человеческих душ; валькирий, которые относят в новую жизнь души павших героев. Более искушенные мыслители обратились к исследованию психологических аспектов смерти. Аналогично физиологическим процессам клеточного анаболизма (усвоения) и катаболизма (распада) Зигмунд Фрейд в 1920 году ввел концепцию подсознательного стремления к смерти, кото­рое на протяжении всего периода жизни организма сдержива­ется инстинктом жизни, взаимодействуя с ним и одновременно борясь против него. Биолог Эренберг считал, что физи­ологические системы, в которых прекращается процесс развития или изменения, являются мертвыми. Поэтому он перефразировал «нет жизни без смерти» в «нет смерти без жизни». Немецкий философ М. Хайдеггер (1889—1976) путем сложных метафизических построений приходит к заключению, что все существующее стремится к смерти. Представители другой фило­софской школы утверждают, что смерть — это необходимое предварительное условие жизни, являющееся ее естественной кульминацией.

Существуют различные типы смерти: смерть одной клетки, одного органа и смерть всего организма как биологической системы. Принято считать, что у человека смерть наступает с прекращением сердечной деятельности и, следовательно, прек­ращением питания клеток; ее можно констатировать по от­сутствию волновой активности мозга на электроэнцефалограмме. Однако, при глубокой коме бывает трудно установить таким образом границу между жизнью и смертью.

Слово смерть используется не только как медицинский тер­мин. Говорят, например, о духовной смерти; это происходит в том случае, когда человек живет физически и психически, но у него полностью отсутствуют духовные стремления.

Протопресвитер Александр Шмеман († 1983) говорит, что в современном мире господствуют два подхода к смерти. Один он называет «секулярным», другой — «религиозным», но ни тот, ни другой не соответствуют христианскому восприятию смерти. Несоответствие это укоренено в приятии смерти, характер­ном для обоих подходов, несмотря на глубочайшее различие между ними. В «секуляризме» приятие смерти вытекает из самой ее сущности. Секуляризм обращен к этому миру и чело­веческой жизни в нем. Его ценности — внутри горизонта истории, то есть времени и пространства, но никак не в об­ласти метафизики, обращенной к миру иному, «загробному». Секуляризм занят жизнью, а не смертью.

Поскольку же смерть есть, секуляризм озабочен тем, чтобы она не нарушала жизни, не создавала бы внутри нее темных ям и пессимизма, не была бы для жизни разрушительной. А для этого нужно, чтобы смерть была прежде всего включена в порядок жизни, в ее «строй» и этим включением обез­врежена. С этой целью, например, в США создалась своего рода «индустрия смерти». Принцип ее состоит в том, чтобы смерть не мешала жизни и ее заботам. В прошлом человек обычно умирал у себя дома, окруженный близкими, которые и подго­тавливали его к отшествию из мира и погребению. Теперь человек, обычно, умирает в больнице. В дом тело его, как правило, не завозят, оно переходит в руки специальных погребальных кон­тор, где его, прежде всего, лишают всех «признаков смерти». К мо­менту погребения умерший уже приукрашен и выглядит «как живой». Семье, близким, друзьям не надо ни о чем беспокоиться и заботиться. Им надо только подчиниться инструкциям «похоронных профессионалов», которые все сделают с подобаю­щим спокойствием, благообразием, «пониманием». И от смерти, от похорон у всех остается положительное, в меру печальное впечатление. Жизнь не будет «нарушена», и никто не поме­шает всем сразу же вернуться в нее, к текущим делам и забо­там.

Наряду с секулярным подходом существует, вернее, про­должает существовать, другой подход. Протопресвитер Алек­сандр Шмеман называет его «религиозным», потому что счи­тает его общим для всех религий. Он состоит в том, чтобы примирить нас со смертью и «утешить» как умирающего, так и близких ему людей. И если про секулярный подход можно сказать, что в известном смысле он «отрицает смерть», не как факт, конечно, а как объект особого внимания и изучения, то «религиозный» подход — пережиток средневеково­го мировоззрения, сосредоточенного на смерти и загробном мире.

В этих двух подходах для нас важно несоответствие их обоих христианской вере, ее взгляду на смерть; важен и тот факт, что под влиянием как секуляризма, так и других рели­гий и само христианство как бы воспринимает чуждые элементы.

С незапамятных времен и религия, и философия были прежде всего попытками примирить человека со смертью, объяснить ее так, чтобы она была, говоря языком филосо­фии, явлением «хорошо обоснованным» и таким образом оп­равданным. Как, например, Платон в своем Федоне старается изобразить смерть желанной и благой! И люди в той или иной мере старались утешаться этими объяснениями. В глубине души, однако, все это было нескончаемой попыткой изба­виться от ни с чем не сравнимого ужаса, внушаемого че­ловеку смертью.

Этот ужас смерти гораздо ближе к христианскому ее во­сприятию, чем ко всем «примирениям» с ней. Христианство выявляет смерть как врага, подлежащего уничтожению. Оно — откровение о смерти, потому что прежде всего оно откро­вение о жизни. Жизнь же эта — Христос. И по отношению ко Христу и к раскрываемой в Нем и даруемой жизни смерть являет себя тем, чем провозглашает ее наша вера, — она есть тот последний враг, который должен быть истреблен. Объяс­няя смерть, и нехристианские религии, и секуляризм «узако­нивают» и оправдывают ее, делая ее «нормальной». Только христианство своим утверждением, что смерть ненормальна, что она победа диавола в «мире сем», раскрывает весь ее ужас. У гроба друга своего, Лазаря, Христос заплакал, а когда приблизился час Его смерти, Он начал ужасаться и тоско­вать (Мк. 14, 33).

И в свете этого ужаса и этой тоски, этих слез Христа как можно мириться со смертью, этим торжеством диавола в мире? Как можно забыть, что все мы живем на некоем вселенском кладбище, на нем строим свое «счастье». Это может быть раскрыто только Христом в даруемой Им полноте жизни. Ведь именно этот мир, а не какой-то «загробный», именно эта жизнь были дарованы человеку как таинство обращения с Богом, и в Боге должен был человек владычествовать над миром.

Поэтому ужас смерти не в том, что она «конец». Разлучая человека с миром и с жизнью, она разлучает его с Богом. Разве мертвые прославят Бога? (Пс. 87, 11), — вопрошает псал­мопевец. Вот этот ужас и раскрывает нам Иисус Христос. Но когда, созерцая этот ужас смерти, Сама Жизнь скорбит у мо­гилы друга, тогда начинается победа над смертью.

Начало этой победы — смерть Христова. Приняв нашу при­роду, Христос стал причастен смерти не только для того, чтобы соединиться с нами до конца. Будучи Главой нового человечества, Новым Адамом, Он всех нас заключил в Себе, умирая на Кресте. Любовь Христова объемлет нас, рассуждаю­щих так: если один умер за всех, то все умерли (2 Кор. 5, 14). Однако необходимо, чтобы эта смерть стала действен­ной реальностью для каждого человека. В этом значение Кре­щения: оно как Таинство соединяет нас с распятым Христом — крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились (Рим. 6, 3). Во Христе мы умираем для всего того, через что проявилась в мире власть смерти: умираем для греха, для ветхого человека, для плоти, для стихий мира (Кол. 2, 20). Для человека смерть со Христом является, следовательно, смертью смерти. Во грехе мы были мертвы, во Христе живы, ожившие из мертвых (Рим. 6, 13).

В этой перспективе телесная смерть приобретает новый смысл для христианина. Она не просто неизбежная участь, которой покоряются; христианин и умирает для Господа, как он жил для Него (Рим. 14, 7). Надежда на бессмертие и на воскре­сение, идущая из глубины древности, обрела себе в тайне Христа твердое основание. Благодаря приобщению к смерти Христа мы не только живем теперь новой жизнью, но пре­бываем в уверенности, что Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в нас (Рим. 8, 11). В воскресении мы войдем в Царство Божие, где смерти не будет (Откр. 21, 4), вернее, для воскресших со Христом не будет второй смерти (Откр. 20, 6).

Эта благая весть, которая с самого начала была и оста­нется до конца безумием как для всякого секуляризма, так и для верующих до тех пор, пока они пребывают в плену у «ветхой» религии с ее законничеством.

Для тех же, кто жил со Христом в Духе (по слову пре­подобного Серафима Саровского), «стяжал Дух Святой», приоб­щенность к вечности начинается уже здесь, на земле. Телесная смерть их — только преставление, переход к более совершенной форме бытия. И это уже не предмет веры, а свидетельство реального опыта. «Прекрасно мне закатиться от мира к Богу, чтобы в Нем мне воссиять... Пустите меня к чистому свету: явившись туда, буду человеком Божиим», — писал перед смертью святой Игнатий Богоносец († 107). Поучительны для нас послед­ние минуты таких христиан, как, например, профессора протоие­рея А. Горского (1812—1875), ректора Московской Духовной Академии, испустившего свой последний вздох со словами: «Домой, домой хочу», или профессора В. В. Болотова (1854—1900), последними словами которого были: «Как хороши пред­смертные минуты», или же архимандрита Макария (Глухарева; 1792—1847), начальника Алтайской Миссии: «Свет Христов просвещает всех».

Вот поэтому древние христиане праздновали не день теле­сного рождения, но день кончины усопшего. «Мы празднуем, — говорит Ориген (ок. 185—254), — не день рождения, но день смерти, как прекращение всех скорбей и отгнание всех иску­шений. Празднуем день смерти, потому что не умирают те, которые кажутся умершими».

Точно так же вместо того, чтобы сказать «умер», христиане говорили «родился». «Эту гробницу, — читается в одной надгроб­ной надписи, найденной в римских катакомбах, — построили родители сыну своему Меркурию, который жил пять лет и 8 ме­сяцев, а после сего родился о Господе в идах февраля».