Донбасский институт техники и менеджмента 25 страница

II. Стипуляция простая и сложная; преторские стипуляции и поручительство

Простая стипуляция.

§ 143. Итак, мы снова встретились со стипуляцией для того, чтобы убедиться, какая важная роль принадлежала ей в римском гражданском обороте, когда он начал распространяться и усложняться. Введенная сначала для юридического утверждения займа (§ 88), но уже рано, кроме простой формы, проявившаяся в формах сложных для установления поручительства и представительства (§ 89), ограниченная на первых порах обязательствами, которые имели своим содержанием dare (§ 129), стипуляция установляла теперь одностороннее обязательство (т.е. такое, где на одной стороне лежала только обязанность, другой принадлежало только право) со всяким содержанием (dare, facere); некоторые из наиболее употребительных обязательств могли быть основаны только в стипуляционной форме: таково обязательство платить проценты (§ 93) или обязательство отвечать за эвикцию при купле-продаже (§ 120). Стипуляция служила, далее, общею формою для установления обязательств, не предусмотренных непосредственно законом, эдиктом или интерпретацией и не имевших потому своего имени. В особом своем применении стипуляция служила для новации (§ 140–142); в качестве не добровольного, но принудительного акта («преторские стипуляции») она служила для доведения спорных отношений до суда (sponsio praeiudicialis, § 111), для установления процессуальных штрафов (sponsio и restipulatio poenalis, § 111), для возложения, наконец, на стороны различных обязанностей.

Преторские стипуляции.

§ 144. Недобровольная стипуляция заслуживает особого внимания. Когда претор считал нужным наложить на тяжущихся какие-либо обязанности, непредусмотренные действующими юридическими нормами, тогда он склонял или прямо принуждал данное лицо к даче известного обещания. Совокупность таких обещаний известна под именем преторских стипуляций (stipulationes praetoriae); их формулы находились в преторском списке (album). Таким образом, установлению обязанности придавался такой вид, что она казалась установленною как бы по доброй воле обязанного лица, которое, однако, должно было обещать выполнение обязанности, на него налагаемой, и в случае нежелания сделать это, принуждалось к тому претором. В то время, когда мотивы юридических действий не принимались в расчет и когда сила сделки вытекала исключительно из ее формы, подобное установление обязанностей имело гораздо более значения, чем это могло бы показаться позднее. Мы встречаемся здесь с фазою консерватизма, свойственною юридическому мышлению всего общества не менее сильно, чем мышлению юристов-специалистов. Если в современных нам цивилизованных обществах значительное большинство людей, среди которых немало принадлежит к образованному классу, склонно считать себя особенно ответственными с того момента, когда они подкрепили выполнение своей обязанности каким-нибудь торжественным актом, например, присягою, часто столь же недобровольною, как и сама обязанность[см. ссылку], то тем более такое созерцание было сродно римлянину. С падением консерватизма и с развитием той мысли, что участие воли необходимо при совершении гражданских актов, комедия, которая разыгрывалась в преторских стипуляциях, вышла наружу, и старая конструкция обязательных правоотношений хотя и держалась, но в некоторых случаях потеряла свое безусловное значение. Так, в одном из случаев, именно при cautiо damni infecti (ср. ниже), Рубриев закон об устройстве цисальпинской Галлии[см. ссылку] (lex Rubria de Gallia cisalpina) установил особую фикцию; если ответственное лицо, долженствовавшее совершить вынудительную (преторскую) стипуляцию, уклонялось от ее совершения, то особая судебная формула указывала поступить с ним так, как будто бы стипуляция была совершена. В других случаях то же средство для борьбы с ослушниками указывали сами юристы, как это можно видеть из одного примера в дигестах[см. ссылку]. Вот отдельные случаи преторских стипуляций, кроме упомянутых уже в конце § 143:

1) cautio iudicio sisti, – обещание ответчика явиться в суд в назначенное время[см. ссылку];

2) stipulatio pro praede litis et vindiciarum, – обещание ответчика по виндикации и другим вещным искам (когда дело разбирается в форме per sponsionem, см. § 111) возвратить истцу, в случае осуждения, его вещь и полученные доходы;

3) satisdatio iudicatum solvi[см. ссылку], – обещание ответчика исполнить судебный приговор; эта форма, заменяя собою форму под № 2, имела место при разбирательстве по формулам как вещных исков, так часто и в случае личных исков (ср. § 113). По порядку, сложившемуся в империи, в случае вещных исков ответчик, если давал названную стипуляцию, то сохранял на время процесса владение спорною вещью; если он уклонялся от стипуляции, то владение переходило к истцу, если же этот последний сам не требовал стипуляции, сомневаясь в состоятельности ответчика, то вещь поступала во временное владение третьего лица (секвестр);

4) cautio legatorum servandorum causa[см. ссылку], – наследник обещает лицу, получившему отказ (легатарию), что отказанное имущество будет сохранено им, наследником, в целости до момента выдачи отказа; такое обещание требовалось в том случае, когда отказ был оставлен под условием или начиная с известного срока, так что выдача его должна была произойти не тотчас после вступления наследника в свои права; уклонение наследника от дачи обещания давало легатарию право требовать для себя missio in bопа testatoris, т.е. право заботиться об охранении наследственного имущества рядом с самим наследником (ср. подобный институт в § 129);

5) satisdatio legis Falcidiae causa[см. ссылку]. В 714 г. был издан Фальцидиев закон, который постановил, что наследнику, за вычетом всех отказов, завещатель должен оставлять не менее 1/4 своего имущества; если существовало сомнение о том, не назначил ли завещатель в отказы более 3/4 своего имущества, то наследник, выдавая легатарию отказ, мог потребовать от него обещание – вознаградить за излишне полученное, когда это дело будет приведено в известность;

6) stipulatio collationis[см. ссылку], – эманципированные сын или дочь (и вообще дети, не состоявшие под властью своего отца в момент его смерти), будучи призваны к наследованию (ср. главу XVII), дают обещание в том, что приложат (collatio, складчина) к наследству для общего раздела и свое собственное имущество, какое они имеют в момент смерти отца;

7) cautio evicta heriditate legata reddi[см. ссылку], – легатарий, получивший отказ, обещает наследнику возвратить этот отказ, если судебным приговором будет признано, что наследство не принадлежит самому наследнику, т.е. если произойдет эвикция наследства;

8) cautio usufructuaria[см. ссылку], – лицo, которое получает вещь в узуфрукт (§ 126), обещает собственнику пользоваться вещью так, как надлежит это делать доброму хозяину (uti bonus pater familias), и то, что по окончании узуфрукта вещь будет возвращена собственнику ее в надлежащем виде;

9) satisdatio rem рupilli salvam fore[см. ссылку], – обещание опекуна сохранить в надлежащем виде имущество и блюсти интересы опекаемого;

10) satisdatiо ratam rem habere[см. ссылку], описанная выше в § 137;

11) duplae stipulatio de evictione[см. ссылку], описанная выше в § 120;

12) stipulatio ex operis novi nuntiatione[см. ссылку], – coбcтвeнник, который предпринял какую-либо постройку, обещает соседу, который протестует против этой постройки (§ 31), что постройка будет уничтожена, если судебное решение признает ее неправильной. Дача такого обещания уполномочивает давшего его на беcпрепятственное продолжение стройки впредь до окончательного разрешения дела судом;

13) cautio damni infecti[см. ссылку], – собственник строения или стены, грозящих разрушением, обещает своему соседу вознаградить его за вред, который может произойти от такого разрушения.

Термин «cautio» употреблялся в приведенных случаях одинаково с термином «стипуляция»; термин «satisdatio» обозначал, что обещание сопровождалось поручительством других лиц, а по желанию сторон, и залогом.

Преторские стипуляции напоминали первоначальное положение судьи, когда тяжущиеся подчинялись ему не в силу его власти, но в силу добровольного обращения к нему за правосудием. Итак, во время уже формулярного судопроизводства мы вновь встречаемся с одною из характеристических черт древнейшего гражданского судопроизводства – с началом добровольного (по виду) подчинения тяжущихся суду. Самодеятельность тяжущихся и добровольное подчинение их соответствовали двум последовательным ступеням его развития. Самодеятельность тяжущихся была остатком того состояния, в котором поручники (testes), виндексы и поручители (vades) представляли главную силу, регулирующую ход гражданского правосудия; добровольное подчинение принадлежало к периоду жреческой юрисдикции. Самодеятельность тяжущихся выразилась по преимуществу в судопроизводстве квиритского права (per legis actiones); только немногие следы этого начала (например, in ius vocatio) перешли в формулярное судопроизводство. Начало добровольного подчинения, напротив, весьма живуче еще и в формулярном судопроизводстве. Крайний интерес представляет при этом следующее обстоятельство. Формы, которые образовались в глубокой древности под влиянием начала самодеятельности, переходя в формулярное судопроизводство, приняли новый вид. Они стали формами добровольного подчинения. Так, обязанность собственника, здание которого грозило разрушением, – отвечать за последствия разрушения перед лицами, от того пострадавшими, осуществлялась сначала в связи с судопроизводством посредством сакрамента, потом та же самая обязанность стала устанавливаться в форме преторской стипуляции[см. ссылку]. Другой пример подобного же преобразования представляет vadimonium; самый процесс преобразования прослеживается здесь с большею подробностью, нежели в предыдущем случае[см. ссылку].

Vadimonium.

§ 145. В формулярное судопроизводство vadimonium перешло в своем первоначальном виде (§ 32), но уже ко времени императора Августа с этим учреждением произошло преобразование. Именно, вошло в обычай, что ответчик, сверх того, что он ставил поручителей в обеспечение своей исправной явки в суд, давал еще от себя особое обещание истцу. Этим обещанием, исполненным в форме вопроса и ответа (стипуляция), ответчик подтверждал свою обязанность явки; в случае неисправности он обязывался уплатить кредитору некоторую сумму денег. Когда речь шла о вторичной явке к магистрату, по случаю неокончания судебного разбирательства в один день (dilatio), тогда такое обещание относилось к числу преторских стипуляций; оно вынуждалось претором. В других случаях стипуляция следовала за приглашением к явке в суд, когда такое приглашение происходило не в форме «призыва» (in ius vocatio), но в форме оповещения (denuntiatio, § 74, § 93). Обещание явки давалось ответчиком в тех видах, чтобы избегнуть немедленной явки в суд и неудобств, связанных с насильственным приводом. Таким образом, обещание ответчика шло параллельно с объявлением (nuncupatio) его поручителей. Постепенно это последнее приняло тоже стипуляционную форму. Отсюда произошло, что в случаях, где прежде имело место vadimonium, теперь совершались две параллельные стипуляции: ответчик обещал истцу исправную явку и то же гарантировал поручитель своим обещанием, данным кредитору. Обе стипуляции служили одной и той же практической цели и разумелись одновременно под именем «vadimonium». Так это последнее слово изменило свое первоначальное значение. Обязательство поручителя потеряло свой самостоятельный характер, которым обладало прежде; оно было связано с обязательством самого ответчика. Изменение не остановилось на этом. Обязательство ответчика выдвинулось на первый план, стало главным, а обязательство поручителя отступило на второй план; оно стало добавочным, второстепенным. Оно перестало даже быть существенною принадлежностью vadimonium. Vadimonium могло состоять, смотря по обстоятельствам, из одной стипуляции ответчика, без поручительства. В таком виде vadimonium является у Гая. По его словам, если судебное разбирательство перед претором не окончено в один день, то ответчик должен обещать, что он явится вновь в назначенный день. В некоторых случаях, говорит Гай, vadimonium бывает purum, т.е. без поручительства, в некоторых же – с поручительством. В иных случаях оно осуществляется в форме присяги (iureiurando).

Кроме случая, названного Гаем, vadimonium продолжает употребляться еще взамен in ius vocatio, как это было и прежде. С конца II столетия по Р. X. входит в употребление еще новая форма: cautio iudiсio sisti. Она сопровождает in ius vocatio и дает ответчику средство отсрочить свою явку в суд. Другими словами, эта третья форма играет относительно in ius vocatio ту же роль, которую относительно denunciatio играла вторая форма.

Сложная стипуляция.

Поручительство.

§ 146. Сложная стипуляция, т.е. соединение нескольких стипуляций в один акт, продолжала практиковаться наравне с простою. Корреальное обязательство (§ 89) в его чистой форме не было нужно для основания поручительства или для замещения главного контрагента, на случай его отсутствия, другим лицом, но корреалитет мог быть полезен теперь в других случаях, ибо факт существования нескольких кредиторов или нескольких должников представлял свои выгоды для каждой из сторон. Корреалитет был, между прочим, обыкновенною формою, в которую облекались обязательства товариществ (societates, глава ХХII). Что касается форм, образовавшихся, по всей вероятности, из первоначального корреального обязательства, – до adstipulatio (§ 89) и adpromissio (§ 89), то первая из них, как мы знаем, постепенно выходила из употребления (§ 138), вторая же, напротив, развивалась. К первоначальной форме поручителей – sponsores, прибавились еще две формы: fidepromissores и fideiussores[см. ссылку]. Они отличались друг от друга и от sponsores выражениями, в которых вопрошались кредитором (idem fidepromittis? idem fide tua esse iubes?) и соответственно которым формулировали свой ответ. В этих выражениях ясно высказывалась основная мысль поручительства – установление обязательства в силу того доверия, которое кредитор имел к поручителю. Из двух форм fidepromissio была относительно раннего происхождения; по своем появлении она уподобилась первоначальной форме, так что юридическое положение fidepromissor’a было сходно с юридическим положением sponsor’a (§ 90) с тем только отличием, что fidepromissor не имел manus iniectio ни в одном из тех случаев, в которых эта привилегия принадлежала sponsor’y. Может быть, fidepromissio была формою, которая образовалась в юрисдикции претора перегринов и потому не имела ничего общего с старыми судопроизводственными актами, несмотря на уподобление ее старой форме в прочих отношениях.

Напротив, fideiussio была продуктом относительно позднейшим, когда формализм утратил свое прежнее господство и идея поручительства была переработана вновь без всякого притом отношения к социальной борьбе, столь влиявшей прежде на регулирование заемных отношений. В противоположность двум первым формам поручительства, sponsio и fidepromissio, которые могли сопутствовать только стипуляционному обязательству и в которых ответственность поручителя ограничивалась двумя годами и не переходила на его наследников, разделяясь притом (по lex Furia) между всеми поручителями, когда их было несколько, fideiussio допускалась в подкрепление каждого обязательства, каким бы способом и кем бы (например, перегрином, рабом) ни установленного, действовала бессрочно, перенося ответственность и на наследников fideiussor’a, и возлагала на каждого из поручителей (когда их было несколько) ответственность по всему долгу. Таким образом, fideiussio вновь возвратила поручительству свойства корреалитета: кредитор имел право потребовать уплату всего долга как от должника, так и от любого из поручителей, по своему усмотрению. Отношение должника к поручителю рассматривалось как мандат и потому поручитель, уплативший за должника, имел против него actio mandati contraria, – что при Гае применялось одинаково во всех случаях поручительства.

XV

Начало коренных преобразований в цивильном праве (конец VII столетия)

Нововведения (главы XII и XIII), происшедшие с половины VI столетия и имевшие свои корни еще в V столетии (глава IX), расширили кругозор римского юриста далеко за его первоначальные пределы. Городской претор и юристы, склоняясь постепенно все более и более к творческой деятельности, дополняя старое цивильное право новыми институтами (§ 112), усвоили себе самостоятельное положение относительно действующих юридических норм. От нововведений городской претор перешел к преобразованию старого права.

I. Преобразование права собственности (habere in bonis)[см. ссылку]

Традиция манципационных вещей.

Бонитарное обладание.

§ 147. Тот же фактор, который вызывал претора на нововведения – потребности ускорившегося и усложнившегося гражданского (преимущественно торгового) оборота – и та же задача, которая стояла у него там на первом плане, – упрощение форм юридических сделок – сказались и здесь, при переустройстве цивильного права. Наиболее важный, относящийся сюда, пример составляет дозволение приобретать вещи mancipi простою передачею их из рук в руки (traditio), помимо манципации или цессии. Такое дозволение претор должен был дать, внимая потребностям рынка. Однако юридические предания не допустили претора в этом случае, как и во многих других, до прямого шага и указали ему обходный путь. По старому порядку, квиритская собственность (dominium ex iure Quiritium), которая охранялась в суде виндикацией и относительно вещей nес mancipi установлялась простою передачей, относительно вещей mancipi могла установляться только квиритскими же способами: манципацией и цессией. Этот порядок непосредственно или посредственно, т.е. через интерпретацию, основывался на старых законах (XII tab.) и не под силу преторскому эдикту (ср. § 113) было отменить его формально. Другими словами, в консервативных умах юристов ассоциация виндикации и манципации представлялась ненарушимою и буква старого закона неприкосновенною. Такое положение привело к следующему оригинальному и в высшей степени искусственному сочетанию юридических идей. Простая передача вещи mancipi не равнялась манципации или цессии и потому передавший вещь не терял своего квиритского права собственности и виндикации. Обладание вещью mancipi, приобретенное передачей, не было собственностью (dominium) и называлось просто «обладанием» (habere in bonis); оно не соединялось с виндикацией, которая оставалась за прежним собственником. Однако это «обладание» признавалось правомерным и заслуживающим судебной защиты, как собственность. Если квиритский собственник вздумает направить свою виндикацию против «обладателя», то эта виндикация подлежала устранению; если, с другой стороны, вещью овладеет третье, постороннее лицо, или даже сам квиритский собственник, то «обладателю» следовало открыть судебный путь к возвращению вещи. Итак, признавая правомерным обладание вещью mancipi, которое приобреталось простою передачею ее, претор и юристы отказали ему в имени собственности и в виндикации; но, защищая это обладание, давали ему судебную защиту по образцу судебной защиты права собственности. И в других отношениях «обладатель» приравнивался к собственнику; именно, он имел все полномочия собственника, кроме, разумеется, полномочия распоряжаться вещью в квиритских формах, например, передать ее другому лицу манципацией или цессией, или отказать ее кому-либо в форме легатов per vindicationem и per praeceptionem; эти акты были исключительною принадлежностью квиритской собственности и установляли квиритскую собственность, которой не было у «обладателя». – В конце концов практическое положение «обладателя» было равно (за указанными исключениями) положению собственника, никому не уступившего своей вещи; при столкновении же их прав на одной и той же вещи решительное предпочтение отдавалось «обладателю»; он охранялся в своем владении, он распоряжался вещью, так что за собственником, как скоро обладание переходило в другие руки, оставалось одно «голое» право (nudum ius Quiritium). По имени вещь принадлежала квиритскому собственнику и после ее передачи, на деле же не он, но «обладатель» был полным собственником. Одним словом, на практике оказывалось безразличным, каким способом совершался переход манципационной вещи из одних рук в другие, так как во всяком случае прежний собственник терял, а новый обладатель приобретал все, что практически было принадлежностью права собственности. «Голое» квиритское право сохраняло одно теоретическое значение, интересное для юриста, но, может быть, даже вовсе неизвестное гражданину.

Exceptio rei venditae et traditae.

§ 148. Как же защищался «обладатель» в том случае, если бы квиритский собственник вздумал направить против него свою виндикацию и таким образом отобрать обратно вещь, им приобретенную? Прямого ответа на этот вопрос мы не находим в источниках; есть основание думать, что «обладатель», призванный в суд в качестве ответчика, имел право ответить на виндикацию истца особым возражением или эксцепциею, которая называлась возражением о том, что «вещь продана и передана» (exceptio rei venditae et traditae). В дигестах посвящен ему особый титул[см. ссылку]. Если кто-либо, владея чужою вещью, продает и передает ее другому лицу, а потом по какому-либо случаю сам сделается собственником ее (например, унаследует прежнему собственнику) и, опираясь на свое право собственности, вздумает виндицировать ее от покупателя, то этот последний отстраняет такую виндикацию посредством того возражения или эксцепции, что «вещь продана и передана ему». Дигесты свидетельствуют только об этом употреблении эксцепции, конечно, – потому, что только это употребление интересовало составителей дигест. Мотив эксцепции заключался в том, что лицо, передавшее кому-либо вещь в собственность при таких условиях, когда переход собственности был невозможен, и получившее за то плату, не должно иметь возможности злоупотреблять доверием покупщика и, воспользовавшись недействительностью передачи, потребовать вещь назад. С таким мотивом вполне согласуется то предположение, что в свое время еxceptio rei venditae et traditae употреблялась для защиты лица, которое покупало вещь mancipi и получало ее посредством простой передачи. «Этой эксцепцией утверждалось не действительное существование права на вещь, но то обстоятельство, что вещь была продана с целью установить подобное право» (Иеринг); так именно и бывало при неформальной передаче вещи mancipi. Вероятно даже, что тот случай применения рассматриваемой эксцепции был по времени первым, потому что нигде несправедливость злоупотребления, против которого она была направлена, не могла броситься в глаза так резко, как в случае, где собственность не рождалась не вследствие каких-либо недостатков юридической сделки по существу, но от несоблюдения формы, потерявшей уже свое прежнее значение.

Actio Publiciana.

Провладев вещью срок, назначенный для приобретения собственности по давности, «обладатель» превращался в квиритского собственника. На этом положении была основана, как кажется, судебная защита «обладателя» в том случае, когда кто-либо завладевал его вещью помимо его воли. Средством защиты служил иск, сформулированный претором Публицием (неизвестного года) и потому названный actio Publiciana. В формуле этого иска предполагалось, что истец провладел вещью установленный давностный срок и, стало быть, как бы приобрел ее в собственность. «В этом иске, – говорит Гай, – давность предполагается (fingitur) истекшею. Именно он дается тому, кто не успел еще приобрести по давности вещь, переданную ему на законном основании и, потеряв владение ею, ищет ее судом; ибо, так как он не может утверждать, что эта вещь принадлежит ему по праву квиритов, то предполагается, что он приобрел собственность по давности и таким образом он утверждает ее так, как будто он сделался собственником по праву квиритов». Гай приводит и самую формулу Публициева иска: назначение судьи: «такой-то назначается судьею; демонстрация: если раб, которого АА купил и который ему передан, фикция: должен был бы принадлежать АА по праву квиритов, как скоро он провладел бы им в течение года, кондемнация: то ты, судья, осуди NN (ответчика); если же сказанного не окажется, то оправдай его»[см. ссылку]. Таким образом, получение иска предполагало: 1) что вещь была получена истцом посредством передачи ее на законном (правомерном) основании (traditio ex iusta causa) и 2) что в данном случае существовали все прочие условия давности кроме истечения назначенного для того времени, которое представлялось как бы истекшим. Под такие условия вполне подходило «обладание» вещью, которое возникало через простую передачу манципационной вещи. – Публициев иск содержал в себе фикцию, т.е. его формула представляла существующим такое обстоятельство, которое на самом деле еще не существовало; потому самый иск назывался фиктивным (actio ficticia). Это было подобие виндикации.

Последующая история.

§ 149. Относительно последующей истории «обладания» мы здесь же скажем следующее:

1. Простая передача манципационной вещи не осталась единственным случаем вышеописанного «обладания»; оно установлялось вообще во всех тех случаях, где приобретение вещи происходило на основании не цивильного, но преторского права; сюда относятся, кроме передачи (traditio) вещи mancipi, еще приобретение всякой вещи, как манципационной, так и неманципационной: 1) покупкою на публичном торге при продаже имущества несостоятельного должника (bonorum emptio, § 129); 2) вступлением в права наследства, но в порядке, установленном преторским эдиктом (bonorum possessio cum re, § 150), и 3) присвоением, по приказанию претора, раба или животного лицом, которому они причинили вред (при actio noxalis). Были еще другие случаи приобретения вещи по преторскому праву; вероятно, приобретенное право было не собственностью, но «обладанием», но, к сожалению, источники умалчивают об этом предмете. Ко всем этим случаям был приложим Публициев иск (actio Publiciana), употребление которого путем интерпретации вообще было распространено далеко за его первоначальные пределы. Что же касается до возражения (эксцепции) о том, что «вещь продана и передана», то, конечно, оно не годилось для защиты «обладания», когда оно приобреталось не покупкою и передачей; в таких случаях средством охраны служило какое-либо другое возражение (эксцепция) и, по всей вероятности, именно то, которое утверждало, что истец (в данном случае – квиритский собственник) поступал злоумышленно (exceptio doli).

2. Замечательно, что со временем законодатель и юристы, руководясь тенденциозными соображениями, связали с «голым» квиритским правом собственности некоторые практические последствия, которых оно не имело в первоначальную эпоху своего образования. Так, по особому закону (lex Iunia), опека над вольноотпущенником принадлежала не «обладателю» его, хотя бы отпущение на волю было сделано этим последним, но квиритскому господину[см. ссылку]; по другому закону (lex Аеlia Sentia), «обладатель», отпуская своего раба на волю, не сообщал ему полного римского гражданства[см. ссылку]. Оба закона клонились к тому, чтобы уменьшить число отпущений на волю. Подобно этому, занятые мыслью стеснить дарения, юристы установили, что дарение «обладателя», сделанное вопреки закону Цинция (lex Cincia, глава XVII), могло быть отозвано легче, нежели дарение квиритского собственника. Такое тенденциозное отношение к противоположности «собственности» и обладания, – отношение, возникшее во всяком случае позднее, нежели самая противоположность, – в высшей степени характеристична для римского законодателя и юриста. Как бы с умыслом забывали они всю условность противоположения собственности «обладанию» и пользовались этим противоположением ради определенных практических целей. Пользование это было, однако, не настолько значительно, чтобы возвратить какой-либо заметный вес «голому» квиритскому праву и отнять у «обладателя» его положение собственника.

3. Не менее замечательно, что законодатели императорского периода, сенат и сам император как бы не считались вправе утверждать некоторых приобретателей в собственности, но предоставляли им лишь «обладание» в преторском смысле. Так, senatusconsultum Trebellianum, сообщив положение наследника универсальному фидеикомиссарию (глава XXIII), давал этому последнему, по толкованию юристов[см. ссылку], «обладание» наследственным имуществом. С ссылкою на постановление императора Марка Аврелия Ульпиан свидетельствует: «Если кто умер без завещания, предоставив кодициллами (глава XX) свободу рабам, а законный наследник не вступил в наследство, то одному из рабов, буде он гарантирует полное удовлетворение кредиторов умершего, дается свобода и bопа этого последнего; кредиторы же получают против вольноотпущенника иски»[см. ссылку]. В этом случае вводился новый способ установления «обладания», если только слово «bona», употребленное в нем, обозначало, что вольноотпущенник получал наследственное имущество в обладание in bonis. Очевидно, что в империи затерялось истинное понимание преторского «обладания»; на него смотрели просто, как на институт, назначенный для определенной области отношений, так что в дальнейшем развитии его участвовали все представители гражданско-правовой власти без различия.

II. Преобразованиe наследственного права (bonorum possessio)[см. ссылку]